Моя старшая сестра Маша – искусствовед. Она закончила Историко-архивный институт и работает в ГИМ – Государственном историческом музее, но не в самом музее, а в одном из его запасников, в подвале, поэтому и одевается соответственно – джинсы, кроссовки, кофточка. И еще, несмотря на очки, она – красавица!

После развода она живет с нами, то есть со мной и мамой. В моей комнате. Потому что в другой комнате живет мама и ее третий муж. И они там трахаются, а сестра спит теперь на моей постели, а я – на диване с гудящими пружинами. Чуть дернешься, а они гремят! Первое время я и спать не мог, и не только из-за пружин. Из-за сестры...

Когда она вернулась, я сначала не поверил, что это она. У нее были маленькие сиськи, а теперь они большие, что на ней не помещаются. У нее, это, узкие кости, а сиськи большие, но жопа маленькая, как у меня. Я как-то ради прикола померил ее трусы. Оказалось, впору.

В первый вечер, когда пришло время спать, я лег, а она сказала: «Отвернись!», и я отвернулся, и стал смотреть в диванную спинку. Потом она погасила свет и легла. Я не видел ничего! А хотел посмотреть, чтобы подрочить на нее.

Ночью я специально встал, чтобы поссать и посмотреть на Машу. Чтобы ночью не ходить через мамкину комнату, я нашел свой и Машкин старый горшок и приспособил его для ссанья. Наверное, я Машку чуть подразбудил, она повернулась, и одеяло съехало на пол! О-о-о-о!

Да, вот еще. Моя сестра – сестра наполовину. Мать у нас одна, а отцы разные, и мы совсем не похожи. Я светлый, а Машка темная, как ночь, и кожа у нее смугловатая, словно кофе с молоком. А волосы ТАМ такие черные, аж глаза режет! Я хотел поссать в горшок, и не могу, стояк не дает! Пришлось подрочить на Машку и спустить в горшок, а потом уже ссать. Пена поднялась, как на пиве! Машка совсем разбудилась, лежит, смотрит, как я ссу, только одеялом прикрыла ляжки. А мне и не надо! Кинул кости на диван и заснул!

Утром проснулся, опять стояк. Машка рядом стоит, свои сиськи великолепные гладит. «Тебе помочь?», – спрашивает. А у меня кол аж одеяло поднял!

— Давай, помоги! – говорю.

И одеяло откинул.

— Ты трусы-то сними, – говорит. – Замараешь!

А меня долго просить не надо. Я трусы, раз, и снял. А член, бедолага, аж посинел от натуги. Я бы и без нее кончил, но интересно, что Машка делать будет. А она очочки надела и руку тянет. Ну, думаю, сейчас будет дело! И точно!

— Тебе как, побыстрее или подольше? – спрашивает.

— Побыстрее, – говорю. – Ссать хочу, аж зубы сводит.

На самом деле у меня зубы сводило от другого. Я хотел! Хотел, чтобы она хотя бы пальцем потрогала мою головку с светлой капелькой на самом верху. И она, наверное, хотела. Иначе, зачем тут стоять и сиськи мять?

Маша протянула руку, поймала на палец прозрачную капельку и от головки к ее пальцу протянулась легкая, как паутинка, тонкая нить. Ей понадобилось только несколько ласковых движений вдоль вздыбленного члена, чтобы я понял, что головастики уже отправились в один конец, как фарш, который не провернуть назад. Первая струйка едва не долетела до потолка. Машка, облизывая красные губы, смотрела на струйки, но спросила совсем о другом.

— У тебя какие уроки сегодня?

— Физра, математика и литература.

— А летом что собираешься делать?

— Да так...

Не мог же я сказать сестре, что буду купаться, смотреть телевизор и дрочить.

— Хочешь устроиться на лето к нам лаборантом? Заработаешь на шмотки, то-се.

— Я подумаю.

— Тогда собирайся в школу. А то на физру опоздаешь, извращенец!

Конечно, я хотел у Машки поработать. У нее дома такие книги! Там такие голые тетки, с такими сиськами! Если и в запасниках такие же картины, как в книжках, то я бы поработал и за так!

Сестра взяла мой паспорт и ушла на работу, а я поплелся в школу. Один день остался до каникул, и никому ничего не хотелось: учителям – учить, а школьникам – учиться. А вот дрочить хотелось, потому что весна, а потом лето, так что в туалете было не протолкнуться. Особенно, после физры: училка прыгает, девки прыгают, сиськи тоже прыгают. Хотя дома в разы лучше! Я аж издрочился весь, и уснул голый. А вечером пришла с работы Машка.

Она вернула паспорт и сказала:

— Вот, завтра вечером.

Я еле продрал глаза:

— Как завтра? Так быстро?

Она пожала узкими плечами:

— Сегодня даритель объявился. А ты все дрочишь?

— Ага. Технологию отрабатываю! Ускоренного спуска!

— Ладно, ужинать давай, дрочер!

Мы питались отдельно от матери и ее третьего мужа, на Машкины деньги разумеется. Без особых разносолов, супчик из пакетика, картошка, сосиски. Мне хватало, а Машке, похоже, нет. Уж очень голодными глазами она смотрела на то, как я ем.

— А чего там делать-то надо? – спросил я, прожевав сосиску.

— Ничего особенного, – пояснила Маша. – Придет машина, стащим ящики на склад, раскроем, ты будешь доставать, я – определять ценность, а старухи – записывать.

— Там как насчет пожрать?

— Нормально, буфет хороший, правда, без горячего, но хороший.

В этот момент хлопнула входная дверь и в прихожей завозились, затопали и захихикали. Это приперлась мамашка со своим третьим мужем. Мы забрали тарелки и чашки и убрались в нашу комнату. Там мы доели, и решили ложиться спать.

Машка обычно спала в свободном топчике и просторных трусах, а сегодня решила спать голой, потому что ей было жарко. Я уже был голым, а потому лежал, опять смотрел в диванную спинку и ждал, пока Машка разденется и нырнет под одеяло. Она долго шуршала одеждой и, наконец, погасила свет. Мне спать не хотелось, выспался, а потому сначала слушал, как по проспекту носятся трамваи, но потом спросил:

— Машуль, а каково это быть трахнутой в первый раз?

Она, наверное, уже задремывала и ответила не сразу:

— Я ожидала чего-то большего. Ты себе в жопу палец не вставлял?

— Не-а.

— Вставь. Примерно так же.

— А как же, это, страсть?

— Фигня. Все это – фигня. Мастурбировать лучше. Он меня отдерет по-быстрому, заснет, а я ручками, ручками... давай спать лучше!

Как же тут, заснешь, когда за закрытой дверью опять гульба, звон бутылок и возня с хихиканьем. Это мамашка отмечала третью свадьбу, все остановиться не может!

— Господи! – взмолилась сестрица. – Надо было остаться в запаснике на ночь. Завтра останусь!

— А я? Я тоже могу остаться?

— И ты сможешь. Там места много!

Но через полчаса все стихло, и остались лишь звуки трамваев за окном. Мы уснули...

Мне приснился странный сон. Какой-то мужик, одетый по-старинному, в треуголку, камзол, короткие штаны чуть ниже колен, чулки и башмаки с пряжками, вышел из темноты и принялся мне делать знаки и заманивать в эту темноту. Я посмотрел туда, в эту темноту, а там – девушки, женщины и старухи! Я даже проснулся.

Рассветало. Летом рассветает рано, и я увидел, что Машка присела над горшком и со звоном ссыт туда. Потом она встала, подтерлась полотенцем и легла, а ее груди при этом качались, как два толстых и белых маятника...

Второй раз я проснулся, когда Машка, одетая, уже собиралась на работу, наскоро пила чай с бутербродом и тихо слушала новости по приемнику. «Вставай, соня!», – сказала сестра. – «Школу проспишь!».

— Не просплю! – ответил я. – У нас сегодня консультация по литературе в десять.

— Фигня! – сказала Маша. – Сочинение?

— Ага.

— Напишешь, – уверенно сказала сеструха. – Сочинять ты мастер! Где-нибудь часиков в двенадцать подъезжай на «Площадь Революции». Буду ждать внизу.

И ушла. Только каблучки процокали. Я приподнял одеяло, не доверяя ощущениям. Ну, дела! Нет стояка! Вот и славно, вот и хорошо! Не надо мучиться перед консультацией по литературе.

И завтрак пошел мне впрок. И кефир показался вкуснейшим, и чай с сахаром.

После консультации, которой я внимал в пол-уха, я отправился на станцию метро «Площадь Революции». Это там, где разные придурки полируют нос бронзовой собаке наудачу. Шаманизм, конечно, но я тоже потер. Мало ли что...

Маша уже была там, стояла посередине, строго смотря сквозь очки на какого-то мелкого гражданина в шляпе на затылке, который выплясывал перед ней. Клеит, значит. Или клеится. Я сделал строгое лицо, угрожающе выпятил подбородок и подвалил.

— Дорогая! – говорю. – А это кто?

И указал пальцем на гражданина в шляпе.

— Да так, – отвечает Маша. – Предлагает мне заняться сексом в машине.

Гражданин как-то полинял, сдал назад и стал совсем маленьким.

— А это идея! – сказал я. – Уйдем отсюда, иначе мой «Кадиллак» сожрет весь девяносто восьмой бензин. Я, кажется, забыл выключить мотор.

— Да-да, дорогой! – вскричала Маша. – На воздух! Что-то тут плохо пахнет!

Маленький человек в шляпе совсем затерялся в толпе, а мы пошли к эскалатору.

Когда мы вышли на улицу, я спросил у Маши:

— Чего этот хмырь от тебя хотел?

— Секс в стиле «стакан воды». Перепихнемся, мол, и разбежимся.

— Ну, вот он и «разбежался», – заметил я. – Правда, без перепиха.

Маша повела меня дворами, и скоро мы стояли перед входом в подвал. Возле металлической двери висела табличка «Запасники и склады ГИМ. Посторонним вход запрещен!». Маша сказала что-то в домофон, зажглась лампочка, и дверь, щелкнув, приоткрылась. Мы вошли в полутемный коридор, а затем – в большую светлую комнату с рамкой металлоискателя и пропускным автоматом вроде тех, что стоят в метро, только больше. Охраняла эти современные технологии дородная тетка в черно-синей форме ВОХРа. Машка приложила по очереди свой и мой пропуск, и мы, наконец, прошли в запасники ГИМ.

У сестры и ее сотрудниц была особая комната, оценочная, очень просторная, с бесконечными стеллажами, уходящими куда-то в темноту, и столами. За двумя сидели старушки и пили чай, один был пуст и гол, а за другим, заваленным книгами и папками, тоже никого не было. Это был Машкин стол.

— Здравствуйте, дамы! – поприветствовала их Машка, и они благосклонно кивнули. – А это мой братик Сашенька! Он нам поможет при распаковке и оценке.

Дамы внимательно посмотрели на меня и снова благосклонно кивнули, седенькие, благообразные, словно монахини, которых отпустили в «мир» погулять. В общем, мисс Марпл с Джоан Хиксон и сестра Тереза. Ираида Матвеевна и Феодора Пахомовна, так их звали. Ираида Матвеевна отвечала за регистрацию живописных предметов, а Феодора Пахомовна – за регистрацию всего остального: статуэток, ювелирных изделий, редкой посуды. Ираида Матвеевна была высокой, благородного вида, и глядела строго, а Феодора Пахомовна – маленькая, кругленькая и улыбалась по-доброму всеми своими морщинками.

Бабушки попили чая, и Машка выдала мне инструмент: ножницы по металлу, молоток, совмещенный с гвоздодером и налобный фонарик. Иди, говорит, вскрывать ящики под моим чутким руководством. А бабушки сидят и посмеиваются. Я сразу их вспомнил, хоть тогда они были в бархатных полумасках. А вот вспомнили они меня, не знаю. Вдруг у них склероз!

Мать любилась со своим мужем-хахалем где-то на стороне, а я изнывал от ничегонеделанья в зимние каникулы. Машка собиралась на свидание с подольским курсантом, а чтобы я не скучал, позвонила подружкам по работе. Я-то думал – девчонкам, а, оказалось, старушкам. «Ты с ними особо не церемонься!», – сказала мне сестра, прежде чем упорхнула за дверь в своей белой шубке. – «Это бабушки еще те!».

Она ушла, только по лестнице простучали Машкины каблучки, а я продышал в морозном стекле дырочку и приник к ней глазом. Скоро прехало такси, и из него вышли две фигурки – одна длинная, в синем пальто и черной мужской ушанке, а другая низенькая, кругленькая, в серой каракулевой шубке и белом пуховом берете. Вышли и заспешили в подъезд, зима и мороз под двадцать. Я, как был – в тренниках и байковой рубахе навыпуск, поспешил открыть дверь, а Машкины подруги по работе уже нацепили черные бархатные полумаски, словно приехали на Новогодний карнавал. Едва они сняли пальто и шубки, мой член тоже захотел на них посмотреть, зашевелился и привстал. А все потому, что под верхней одеждой у них, кроме тела и чулок на резинках, ничего не было! А им хоть бы что!

Они были очень разные. Кругленькая и сисястая, этакий шарик на ножках, с волосками, почти незаметными, и длинная, худая, морщинистая с обвислыми маленькими грудками, черными волосами с проседью и с разрезом едва ли не от пупка. Маленькая, розовощекая, все улыбалась, а высокая смотрела строго, но благожелательно.

Первой представилась та, что была пониже.

— Феодора Пахомовна! – пропищала она, а длинная пробасила:

— Ираида Матвеевна!

И обе раскорячились в книксене. Я только тогда понял, что старушки в масках голые, и я постарался догнать «девушек», то есть, снял рубаху и байку, а также тренники и трусы.

— Ого! – сказала длинная. – Какой хуина!

— И яйца! – добавила толстая.

— Сейчас? – спросила длинная.

— Нет! – решительно ответила толстая. – Пусть разохотится.

И они пошли в голом виде на кухню мыть руки, делать бутерброды и кипятить чайник, одним словом, хозяйничать.

Я как-то смеха ради налил в презерватив литра два воды и колотил Машку по спине, пока он не лопнул. Так вот, груди Феодоры Пахомовны были похожи на два таких презерватива с крошечными сосочками, как у меня, а груди Ираиды Матвеевны были похожи на два листа бумаги, но толстой и с сосками, длинными, с полмизинца и почти черными. Бабушки в полумасках всячески хотели меня раззадорить, то есть, то и дело наклонялись, показывая очень разные щели: у Феодоры Пахомовны – круглую, крошечную, с пол ладони, а у Ираиды Матвеевны – длинную и узкую, словно рассеченную мечом.

И внутри бабушки- старушки тоже оказались очень разными. Я это узнал, когда вспомнив Машкин наказ не особо церемониться с гостьями, поставил их «раком» возле кухонного стола. Дырочка Феодоры Пахомовны была узкая и мокрая, а у Ираиды Матвеевны – широкая, сухая и жесткая, словно из упаковочной бумаги. Конечно, я воткнулся в Феодору Пахомовну, а кончил в Ираиду Матвеевну, а затем еще раз и наоборот. Потом бабушки вынули вставные челюсти и сделали мне реанимирующий минет. Тут Ираида Матвеевна была вне конкуренции, и я кончил ей в рот, но не полностью, потому что мой член перехватила Феодора Пахомовна и получила свою долю «сметанки». Усталые, но довольные, мы попили чая и расстались, пообещав друг другу встретиться вновь. И вот оно, сбылось!

Работа у меня оказалась самая простая: я вскрывал ящики, доставал хорошо упакованные «подарки» и отдавал Машке, а она смотрела на прикрепленный ярлык, оглашала написанное громким голосом, а бабушки записывали в книги.

Всего ящиков было три. Два мы оприходовали без особого интереса, а вот с третьим пришлось повозиться. И не то, чтобы с дарениями были особые проблемы, только они были специфические – эротика и порнография. Пакеты с открытками, от которых мой член стоял, как от самой ядреной порнухи, и игрушки для извращенцев: разнообразные хуи и пизды, по-другому не скажешь. Больше всего мне понравились две открытки: одна с онанистом, дрочащим на порноживопись и другая – с пастухом, дерущим козу. Я как-то попробовал вот так же поиметь козу...

Летом прошлого года уехал я в деревню к бабе Нюре. Ну, жара, тополиный пух, сеновал, а внизу – коза. Бе-ме всю ночь. Баба Нюра сослепу проворонила «охоту», и коза Марта блеяла, призывая козла. Ну, я слез с лестницы и как сунул ей под хвост, аж ее дырка не закрылась на следующий день. Честно говоря, никакой разницы между женщиной и козой я не заметил. Жаль, что в городе нельзя держать козу. Заметно, да и гадит...

На самом дне ящика я заметил маленький сверточек, тяжеленький. Ну, как же, быть у водицы и не напиться? Сунул я этот сверточек в карман, думал потом рассмотреть, а потом и забыл, потому что еще ящики привезли. И работа закипела!

К ночи бабки разошлись по домам, а я с Машкой остался сверхурочно. Домой мы не рвались, а потому остались на ночь в топчанной. Перед тем, как улечься, я пошел отлить и тут вспомнил про карман и сверточек в нем.

В сверточке оказался перстень, тяжелый, желтого металла, предположительно, золотой, и черным камнем, похожим на агат. Так бы написала Машка, искусствовед. И со стрелкой из желтого металла. Бумагу, повертев и так, и сяк, я выбросил в унитаз, а перстень нацепил на безымянный палец левой руки. Каюсь, не удержался. Оказался – впору. Удивительно!

А вот то, что захотелось спустить, не доходя до Машки, было неудивительно, потому что полдня распаковывать и рассматривать живописную порнуху – не всякий выдержит. Я встал к писсуару и быстренько, раз, раз и пустил головастиков в свободное плавание. Стало немного легче, но стояк никуда не делся! Дрочи, не хочу! Я еще сделал «летите, голуби, летите!». Голуби улетели в канализацию, а стояк не прошел! Прям какой-то Приап, человек-член. Я собрался в третий раз выпустить пар, но тут пришла обеспокоенная Машка.

— Ты что так долго?

Я показал левой рукой на дрочимый член правой рукой, и мадам ученая, конечно, увидела перстень.

— Ты где ЭТО взял? – грозно сказала Машка, нахмурив выщипанные брови.

Пришлось сознаться. Снял с руки и отдал перстень ей, а жаль, такой красивый! Сразу стало легче, во всех смыслах. И стояк пропал, и совесть очистилась от греха воровства.

— Ладно, ворюга-извращенец! – примирительно сказала Машка. – Пошли спать, завтра разберемся!

Надо сказать, что ночевка была организована на славу: и доски крепкие постелены, тюфячок поселен толстый, и простынка с подушечками, одеяльце из синтепона. Машка раздевалась, а я на нее смотрел. Не мог не смотреть! А когда она взялась за застежку лифчика, я.... А ничего. Вообще ничего, даже не привстал.

— Слушай! – протянула сеструха. – Давай еще раз на перстень посмотрим, а?

Перстень был извлечен из глубин сейфа, и его металл тускло сверкнул под настольной лампой.

— Интересная штукенция! – сказала Машка, раскрывая лупу. – Примерно вторая половина восемнадцатого века. Похоже... Похоже, что перстень был сначала печаткой, а потом в него вставили камень со стрелкой.

— Ценный? – спросил я, затаив дыхание.

— Не особо. Только если на лом или в ломбард, рублей на сто-сто двадцать потянет.

— И только?

— Ну, на сто тридцать. Тысяч.

— Неплохо, – быстро сказал. – Он оприходован?

— Еще нет. Видишь ли, братик, у дарителей принято снабжать все бирками и прикладывать ведомость.

— А тут только пустая бумажка. Веришь?

Машка пожала узкими плечами:

— Верю...

— А даритель известен?

— Нет. Ничего о нем неизвестно, ни имени-фамилии, ни адреса, ни телефона. Ну-ка, примерь еще!

Она протянула мне перстень, и я снова нацепил его на левый безымянный палец. Машка прямо в лице переменилась, так ей понравилось, как он заблестел на моей руке. Глаза ее полезли на лоб, Машка покраснела, словно пионерский галстук, сорвала с себя лифчик, трусики и кинулась на топчан.

— Братик, скорее, еби меня! – закричала она, натирая соски и клитор. – Мочи моей нет, как мужика хочется!

Вот какая у меня сестра! Три года я ее домогался дома, а на работе сама отдается! Пришлось пойти на поводу у похоти, у темной страсти...

Поначалу я приноравливался. Топчан низкий, стоять на коленях перед распластанной сестрой неудобно, а стоя на ногах вообще непонятно как. Хорошо, я догадался ей под жопу две подушки подложить, и дело пошло веселее.

Кроме новогодних старушек, у меня и женщин до этого случая не было. Худо-бедно я возлег и возжелал, как в книжке про короля Артура. Или нет, возжелал и возлег? Ну, не суть! Машка подо мной стонала недолго. Пока я тыкал членом в ее кудри, она кудахтала, как курица, а как только засадил на всю длину, замолчала и, похоже, отрубилась. О, как! Дело даже не в этом, а в том, что мой член двигался в Машкином мокром нутре независимо от меня. Я фактически лежал на ней, а член, та-та-та, шевелился, как отбойный молоток, сам по себе. Ну, и застрелял я по ейным яйцеклеткам нескончаемой пулеметной очередью, еле отдышался.

Едва я вытащил свое «мясо» из Машки, она разлепила глаза и прошептала: «Братик, ты был великолепен! Такая скорость!». И тут же:

— Перстень не потерял? Сними и на стол положи. А лучше в сейф.

Никаких ночнушек у Машки не было. Она свернулась калачиком и уснула, а я лежал и думал, в чем причина Машкиной похоти, прям как у оленихи или козы. Или, даже, суки во время течки. Так никаких выводов я не сделал, уснул у сестры под теплым бочком.

Мне опять приснился давешний джентльмен в парике, камзоле, штанах до колен, чулках и башмаках с пряжками. Говорил он на итальянском, стало быть, не джентльмен, а сеньор, но я его понимал, хотя знал на итальянском не более десяти слов.

— Доброй ночи, мой юный друг! – с чувством произнес сеньор. – Как Вам мой подарок?

— В смысле?

— В смысле перстня. Это мой перстень, перстень Джакомо Джираломо Казановы, шевалье де Сенгальт из Венеции. Сейчас мпо понятным причинам он мне не нужен, и я реши его Вам подарить. Каковы первые впечатления?

— Хорошая штука! – только и вымолвил я. – Так значит... ага... Только мне не все понятно.

— Моя вина в том, – сказал Казанова. – Что я не снабдил его инструкцией об использовании. Но объясню на словах, это не так уже и трудно. Тем более, что Вы – юноша смышленый. Итак!

Битый час Джакомо Казанова объяснял мне, что если надеть перстень стрелкой острием наружу, то можно соблазнить любую женщину, или двух, или целый батальон красавиц. А если лень якшаться с женщинами, то тогда стоит надеть перстень стрелкой острием к себе, то можно спускать, спускать и спускать, если нет женщин вообще. Вот и все, в двух фразах. Возможно, итальянцу просто не с кем поговорить там. А, собственно, где? На том свете? Наконец Казанова отвязался, а я проснулся. Машка сидела за столом и что-то писала. Перстень лежал на столе рядом с ней...