Вера Григорьевна Атаманова, прима Н-ского академического театра драмы, вернулась со службы домой, как обычно в дни спектаклей, во втором часу ночи. Заглянула к детям: оба сына спали без задних ног. Пашка, откинув простыню, не посыпаясь, медленно почесывал стоящий во всю юную мощь, чуть подергивающийся член, младший, Сашка спал, намотав простыню себе на голову и свернувшись клубочком. В полосе света от двери Пашкино хозяйство выглядело потрясающе: прямой, как обелиск, стержень, сантиметров тридцати длиной и пяти-шести в диаметре, был неплотно прижат к животу хозяина. Вера невольно сглотнула и, не отрывая глаз от завидного инструмента, сделала шаг в комнату. Вдохнула запахи: пахло в спальне вполне мужским, крепким, постояла секунду над старшим, любуясь всем его ладным телом, но в первую очередь соблазнительной елдой, почувствовала, что намокает как бы не сильнее, чем на сцене, одернула себя и с трудом вышла. Пошла к себе, разделась и, достав из шкафчика вибратор, улеглась в ванну, открыв воду погорячее. Вибратор быстро сделал то, о чем она мечтала еще на сцене, при этом ей представлялся то Пашкин елдак, что ее несколько смущало, то отлизывающий её ухоженную писечку театральный электрик. Негромко поахала, кончая, но так и не удовлетворившись до конца, стала в полудреме наслаждаться обнимающей ее тело водой.

Смутно вспомнились картины только что закончившегося спектакля. Несколько лет назад рухнувшее уже в который раз государство перестало давать деньги на культуру совсем, и театрам пришлось выживать почти что только за счет сборов. Надо было поднимать цены на билеты, одновременно поднимая и заполняемость зала, а это можно было сделать, если вы не Бродвей, одним, и только одним способом, - продавая секс.

Пришлось артистам потихонечку раздеваться: сначала до белья, а потом и совсем, сначала пряча причинные места в тени, а потом и выставляя их на всеобщее обозрение. Через некоторое время продажи упали опять, и пришлось учиться имитировать совокупления так, чтобы даже из первых рядов партера нельзя было уверенно сказать, что это имитация, - но всегда можно было предъявить видеозаписи со стороны кулис, дабы подтвердить властям, что "настоящей порнографии" в их театре нет и близко.

Вера знала за собой любовь к обнажению перед публикой, но куда более острое удовольствие от наготы перед полным залом было для нее неожиданностью, которую она, опять же себе на удивление, восприняла совершенно спокойно: "Ну, вот такая я и есть, что ж теперь поделаешь". И добавила, прекрасно понимая, что лицемерит: "Это не я, это жестокая необходимость, зарплату-то получать надо". Ехидный голос внутри тут же ответил "Ну да, любимая работа", Вера шутливо на него шикнула, и выбросила все сомнения из головы. Пусть любуются, показать ей точно есть что.

Поначалу она с легким, веселым ужасом ждала, когда про ее сценические похождения узнают сыновья. Было ясно, что скорее рано, чем поздно видеозаписи полупорнушных спектаклей обязательно утекут в интернет, ведь у зрителей даже телефоны на входе не отбирали, да и свой театральный оператор снимал все на профессиональную камеру, какие там были крупные планы, где и как хранились эти записи, кроме него никто не знал. Сыновья, при их любви к порнушке, это обязательно увидят, и Вера ломала голову над тем, как построить с ними разговор, если они посчитают нужным с ней это обсудить. До этого она снялась в паре-тройке фильмов второразрядных режиссеров, "эротические сцены" в них были, причем именно в кавычках, не жестче Вериной голой попы где-то вдалеке.

Но случилось это безо всяких интернетов, едва ли не сразу после премьеры, когда даже слухи о "скандальном" спектакле еще не успели дойти до сыновних ушей. Ехидна Марк, партнер на сцене и полувраг-полудруг в жизни, загадочно улыбаясь и ничего не объясняя, расстарался им на контрамарки, да еще и в третьем ряду, и настоятельно посоветовал взять в гардеробной бинокли, да не простые, а четырехкратные, выдаваемые только особо посвященным. Гардеробщица, бабка лет семидесяти, ехидно заулыбалась, смешливо пробормотала "а вы не маленькие для таких картин, да еще с биноклями?", но выдала запрошенное.

В сегодняшнем представлении, повествующем о нелегкой судьбе стареющей секс-работницы, пытающейся найти себя в новой, совсем непривычной для нее жизни обычной горожанки, Вера, под дружный хохот зала, раз пять раздевалась догола, много раз бегала по сцене то в трусиках, то в лифчике, то вообще нагишом, а в картине из публичного дома и вовсе "обсуживала" пяток клиентов якобы всеми естественными отверстиями. Закачивалось действие вполне трагедийной сценой: героиня Веры, потерпевшая неудачу на всех фронтах, в полном отчаянии сидит в кресле лицом к залу и мастурбирует, отчетливо хлюпая киской, – на самом деле «хлюпала» запись из какой-то порнушки, умело транслируемая в зал, - и получая в результате громкий, опять же на весь зал оргазм.

Парни налюбовались на голую мать всласть, в мелких, вплоть до отдельных волосков подробностях разглядев всё, от роскошной гривы каштановых волос, через умело покрытое сценическим, излишне ярким гримом лицо, - впрочем, тут им бинокли скорее мешали, - вплоть до стоящих столбиками крупных сосков на заметно набухших грудях. И, разумеется, подробностями тщательно эпилированной, возбужденной к концу спектакля до предела, кажется, даже слегка подтекающей любовным соком писечки с выглядывающими из складок блестящими от смазки темно-розовыми похотником и малыми губками. К их огорчению, сцену мастурбации в конце художник по свету в этот раз подал так, что самое интересное мамино место оказалось в глубокой тени, но парням хватило и без этого: стояк у обоих к концу спектакля был страшной силы.

Едва за ними захлопнулась дверь квартиры, как Сашка повалился на колени перед Пашкой, стянул с него все ниже пояса и буквально набросился на стоящий колом Пашкин член, со сладостным мычанием заглотив его по самые яйца. Пашка, как будто в первый раз, тут же мощно кончил, и они упали на пол, где Сашку заставил тем же манером кончить уже Пашка. Сразу же повторив процесс еще по разу, они вынужденно унялись, - продолжили бы и еще, но скоро должна была прийти мама.

Не сказать, что в маминой наготе для них было что-то совсем уж запретное, Вера прекрасно знала цену своему телу, совсем его не стеснялась, и потому могла спокойно пройти голой в ванную и из ванной, да и разгуливала иной раз по дому в почти что совсем прозрачном пеньюаре без лифчика, а под настроение и без трусиков, шутя поддразнивая юных самцов, и сама приятно возбуждаясь и от их взглядов на нее всю в начале, и от того, как они потом почти не отрываясь смотрели на ее торчащие через легчайшую ткань соски, прислушивались к вдруг охрипшему голосу, и принюхивались к тому, что исходило от намокшей писечки. Про себя она сладко понимала, что когда-нибудь подобное хулиганство должно закончиться тем, что сыновья ее таки трахнут, ее мнением на эту тему особо не поинтересовавшись, ведь все внешние признаки возбужденной, жаждущей именно этих самцов самки были прекрасно видны. И столь же прекрасно сознавала, что ей оное будет поделом, но эти мысли лишь возбуждали ее еще больше. Но останавливаться им всем пока что удавалось вполне.

И, естественно, давая им картинку для ночных игрищ друг с другом, про которые она делала вид, что не знает. Эти однополые игрища ее мало волновали сначала потому, что в театральном вузе у них был довольно плотный курс античной культуры, к сегодняшнему дню подзабытый, но кейс про особенности сексуального взросления мальчиков в семьях афинских граждан она помнила вполне: ладно, что сыновья трахаются друг с другом, запросто могли подставить попы кому-нибудь постарше. А там появились и явные признаки того, что мальчики не пренебрегают и девочками, правда, похоже, только в формате ММЖ, но это ее не заботило уже совсем: всему свое время.

Но на сцене все было по-другому: там она была вызывающе сексуальна, собственно, в этом и состояло настоящее содержание ее роли, - жрицы любви на пороге увядания. Ну и подробности ее наготы, дома парням недоступные, были для них запредельно возбуждающи.

Вера их в свете рампы, конечно, не увидела, и пришла домой, ничего особенного не ожидая. А ее ждал маленький праздник: сыновья сбегали за парой бутылочек любимого Вериного вина, сгоношили что-то на закуску. И буквально утопили Веру в комплиментах и бесстыжих - а чего уж после такого стесняться - расспросах: "Мам, тебя на сцене трахают по-настоящему?" - "Ну что ты, за такое и посадить могут, порнография ведь". Ответ Веры сопровождался похотливым смешком, парни его расшифровали как "хорошо бы, но нельзя", вслух же мама сказала "Имитируем, это театральное волшебство, оно еще и не такое может".

Пашка, явно смущаясь, спросил еще про то, как она снимает возбуждение после спектакля, Вера засмеялась: "А с чего ты взял, что оно есть? Это же театр, лишь имитация, давать волю возбуждению я не могу. Надо играть роль, произносить текст, и не голосом трахающейся женщины, но по-театральному, с преувеличенными эмоциями". Пашка возразил: "ну да, но вон у ваших мужиков-то еще как встает!" Тут Вера вздохнула и улыбнулась: "Но кое-что все же есть, я же живая. Если красивый мужчина трется об мою попу своими причиндалами, то совсем не намокнуть трудно". "Откланиваюсь публике", - тут Вера пьяненько засмеялась, - "как-то раз даже забыла шмыгнуть за кулисы, где меня ждет костюмерша с халатиком, так и раскланялась голенькой! За что потом меня со смехом пристыдил режиссер, мол, "мало тебе в спектакле". Зато овации были на полчаса".

Вера чуть помолчала, загадочно глядя на парней блестящими от выпитого глазами. "Ну и бегу в гримерку, где меня уже ждет наш электрик Владик, с его умелым язычком!" Тут же спохватилась: "чего это я с сыновьями настолько разоткровенничалась?", но успокоила себя тем, что после двух бутылок вина можно и не такое.

В театре все знали про такую Владикову "роль", и относились кто с пониманием, а кто и с завистью: Вера Григорьевна была дамой завидной, к своим годам естественно потяжелевшей, но ни на грамм не утратившей бьющей через край сексуальности, коя была уж точно никак не меньшей, чем в молодости. Её же Владик устраивал тем, что не претендовал на что-либо большее: любовников Вере при нечасто возникающей нужде хватало и за пределами театра, а этот сопливый так, лизун.

Мамина лекция была воспринята с энтузиазмом. Пашка, возвращая разговор в интересное парням русло, сознался про бинокли, сопроводив это парой комплиментов Вериным прелестям в формате close up, которые без биноклей они не смогли бы разглядеть, Вера, сладко поежившись, вынужденно изобразила смущение, - "Ах вы, негодники!", сказала "Ну ладно, есть чему порадоваться, я и для close up еще вполне", и притворно вздохнула. Пашка и Сашка одновременно издали звук "Ыыыыы", выражающий то ли крайнюю степень удивления, то ли такую же степень восторга, и на этом торжественная часть мероприятия была завершена.

Парни ушли в спальню, Вера облегченно вздохнула, - ну вот, главный страх позади, можно расслабиться, - и тоже пошла к себе, собираться, а точнее разбираться в душ.

В момент, когда на ней оставался только лифчик, дверь спальни приоткрылась, и в щель просунулась физиономия младшенького. Увидев, что мама неглиже, Сашка сглотнул, отчего в Веры в низке что-то сладко царапнулось.

— Мам, можно?

Вера деланно вздохнула и, расстегивая лифчик, с артистичным смущением ответила:

— Чего уж теперь-то, заходи...

Лифчик тем временем был небрежно кинут на спинку стула, и Вера, горделиво выпрямившись, предстала перед жадными глазами сына совсем голой, чувствуя, что внизу начинает подтекать уже всерьез.

— Что хотел?

— Ой, мам... Я хотел сказать, что мы в театре не только на твою и тети Даши письки любовались, - он смущенно хихикнул, - нам и сам спектакль понравился, и как вы играли, и как играл дядя Марк...

Вера тем временем развернулась к Сережке попой, делая вид, что поправляет тряпки на спинке кресла. При этом она чувствовала, как от Сережкиных, поедающих ее тело глаз от ляжек к попке, а оттуда к спине побежали веселые мурашки.

Сережка сделал пару шагов вперед и, как когда-то в детстве, обнял маму сзади, принявшись дышать ей в шею сбоку, что она всегда любила. Вера непроизвольно дернула попой, и почувствовала, что под трусами у младшенького все готово, отчего вдруг сначала смутилась, а потом развеселилась и сама переложила обнимающие ее руки Сережки с живота на груди, еще и вдавив их в стоящие соски. На мгновение замерла, не понимая, что она хочет: то ли трахнуть сына прямо сейчас, то ли изобразить из себя приличную женщину, - и все же развернулась к сыну лицом:

— Сереж, пошел вон. Ты уже не маленький, так маму мацать.

Сережа втянул носом воздух, наполненный ароматом текущей самки, поглядел маме в глаза, и не увидел там ничего, кроме едва сдерживаемой похоти. Дернул, было, рукой, собираясь запустить ее явно жаждущей этого маме в низок, но сдержался.

— Ну мам, ну чего ты, - и засмеялся возбужденно: - Так хорошо с тобой обниматься, ты теплая, ласковая...

Вера в ответ, нервно хихикнув, дернулась животом, к которому был плотно прижат едва отделенный от него тканью плавок, стоящий в полную мощь агрегат сына:

— Да, я вижу. Вернее, чувствую, - и засмеявшись уже нормально, отстранила парня от себя, развернула лицом к двери и шлепнула по попе:

— Пошел вон, охальник!

Осуждения "охальника" при этом в ее голосе не было и близко. А с чего бы ему быть, если Вера прекрасно понимала: будь сын сейчас чуть активнее, поцелуй ее по-взрослому, запусти щепоть на ее похотник, и она не просто дала бы ему, но сама вытрахала бы его досуха, да еще и орала бы в процессе от удовольствия, как мартовская кошка. "Еще бы нет, вон, какой видный вымахал, и хер с хорошую оглоблю. Хотя у Пашки, кажется, еще круче. Кабы они не сыновья, точно замутила бы с ними тройничок до полного отруба!". Нервно облизнувшись, она окончательно выставила Сережку за дверь, и пошла в ванную чуть позади него, невольно любуясь поджарой мужской задницей и борясь с собственными руками, явно рвавшимися эту задницу ухватить, развернуть парня на себя, встать на колени, спустить с него трусы и... Тут Вера себя оборвала: "черт знает что в голове, раньше ведь такого не было!"

А в ванной, под вибратор, ей, возбужденной уже до помутнения, привиделось и вовсе приятное: Сережка, замешивая ей сиськи и сильно щипая соски, нещадно драл ее в письку, Пашка столь же нещадно в рот, а потом они еще и поменялись местами, после чего завершили дело, наполнив ее дырочки каким-то невероятным количеством спермы. Вера куда сильнее обычного кончила, порадовалась за такие свои детальные, яркие фантазии, позволяющие столь яркие оргазмы.

И, себе на плохо скрываемую радость, перестала прятать свои прелести от сыновей совсем.