В 1937 году, я Вера Михайловна Лазуткина жила в Ленинграде. Работала на Кировском заводе чертежницей. В начале того года у меня родилась дочь. Мы с мужем были счастливы и не могли нарадоваться на своего первенца. Но 28 июля к нам на квартиру пришли двое мужчин в штатском. В это время, я собиралась кормить грудью свою крошку. Они сказали, что меня вызывают в НКВД РСФСР, по Ленинграду находящимся на Литейном проспекте и велели поторопиться. Машина ждала у подъезда. Я передала дочку племяннице и пошла с ними, надеясь скоро вернуться…

В НКВД, я просидела более часа. Я знала, что моя малышка голодная, кричит, и попросила отпустить меня ненадолго, чтобы покормить ребёнка. Но меня не стали даже слушать. В НКВД меня продержали допоздна, а ночью увезли в тюрьму в Кресты. Вот так моя маленькая дочка осталась, без материнского молока, а мне больше не удалось испытать чудесной материнской радости. Я не могла представить себе, за что такая жестокость, ко мне и к моему ребёнку. Как можно так бесчеловечно разорвать единое целое - мать и дитя...

С первых же дней прихода к власти большевики решили сразу «Убить двух зайцев»: вырвать из среды народа самых честных, совестливых и умных людей, поскольку «Быдлу» намного легче внедрить в мозги любую, даже самую безумную идеологию, а заодно создать из них бесплатную рабочую силу. Использовали при этом малейший повод, раздутый затем, до «Контрреволюционной деятельности».

Поначалу, ещё на заре Советской власти, подобное в основном касалось мужского населения страны, поскольку мужчина более способен на организованное сопротивлению режиму. Но к середине 30-х годов большевистская власть всполошилась. Она поняла, что её врагом в большей мере, чем мужчина, является женщина! По той простой причине, что её мировосприятие, её характер, взращённый в большинстве своём православным укладом жизни, изменить намного труднее, чем у мужчин. Ибо женщина воспринимает окружающую действительность не столько разумом, сколько сердцем. И если мужчину с помощью такой «Науки», как марксизм-ленинизм, можно было убедить в оправданности насильственного отбора у крестьян хлеба, подавления инакомыслия и многочисленных расстрелов представителей «Эксплуататорских» классов, то женщина, особенно православная, склонная к милосердию и всепрощению, подобных доводов не принимала. И, видимо, не приняла бы никогда. Таким образом, советская власть стала сортировать своих противников, не только, по классовому, но и половому признаку. И в первую очередь, под удар большевиков попали женщины - родные и близкие тех, кого однозначно нужно было уничтожить или изолировать, от основной массы людей, превращаемых в «Винтиков». Именно, для женщин и были в основном предусмотрены такие формулировки преступного статуса, как член семьи врага народа, член семьи изменника родины, социально-опасный элемент, социально-вредный элемент, связи, ведущие к подозрению в шпионаже, и так далее.

В «Крестах» через несколько дней меня начали допрашивать. Меня привели в кабинет и посадили на стул. Как только я пыталась прикоснуться к спинке стула, тут же получала удар и громкий окрик. Однако нельзя наклониться не только назад, но и вперёд. Так я сидела несколько суток, день и ночь без сна. Следователи НКВД меняются, а сижу, потеряв счёт времени. Заставляют подписать протокол, в котором заявлено, что я состою в «Право троцкистской, японско-германской диверсионной контрреволюционной организации». Я не подписываю этот бред. Молодые следователи, развлекаясь, делают из бумаги рупоры и с двух сторон кричат мне, прижав рупоры к моим ушам: “Давай показания, давай показания Верка!” и мат, мат, мат. Они повредили мне барабанную перепонку, и я оглохла на одно ухо. Протокол остаётся не подписанным. Чем ещё подействовать на женщину? Ах да, она же мать. «Не дашь показания, арестуем дочку и мужаf из тебя сделаем проститутку!». Эта угроза сломила меня, протокол подписан. Истязателям этого мало. «Называй, кого успела завербовать в контрреволюционную организацию?». Больше, от меня не получили никаких показаний…

Через неделю меня осудили на десять лет, по 58 статье...

Когда осужденных судом привозят в лагерь, их отправляют в баню, где раздетых женщин разглядывают, как товар. Будет ли вода в бане или нет, но осмотр «на вшивость» обязателен. Затем мужчины – работники лагеря – становятся по сторонам узкого коридора, а новоприбывших женщин пускают по этому коридору голыми. Да не сразу всех, а по одной. Потом между мужчинами решается, кто кого берёт…

И огромная вывеска на въезде в лагерь: «Кто не был – тот будет! Кто был – не забудет!»

Принуждение женщин-заключённых к сожительству было в ГУЛАГе делом обычным.

Начальнику «Кемского лагеря» Чистякову женщины не только готовили обед и чистили сапоги, но даже мыли его. Для этого обычно отбирали наиболее молодых и привлекательных женщин…

Вообще, все они на Соловках были поделены на три категории: «Рублёвая», «Полу рублёвая» и «Пятнадцатикопеечная». Если кто-либо, из лагерной администрации просил молодую симпатичную заключенную, из вновь прибывших, он говорил охраннику: «Приведи мне Рублёвую!».

Каждый чекист на Соловках имел одновременно, от трёх до пяти наложниц. Торопов, которого в 1924 году назначили помощником коменданта по хозяйственной части, учредил в лагере настоящий гарем, постоянно пополняемый по его вкусу и распоряжению. Из числа узниц ежедневно отбирали, по 25 женщин для обслуживания красноармейцев 95-й дивизии, охранявшей Соловки. Говорили, что солдаты были настолько ленивы, что арестанткам приходилось даже застилать их постели…

Женщина, отказавшаяся быть наложницей, автоматически лишалась «Улучшенного» пайка. И очень скоро умирала, от дистрофии или туберкулёза. На Соловецком острове такие случаи были особенно часты. Хлеба на всю зиму не хватало. Пока не начиналась навигация и не были привезены новые запасы продовольствия, и без того скудные пайки сокращали почти вдвое…

Когда насилие наталкивалось на сопротивление, облечённые властью мстили своим жертвам не только голодом.

«Однажды на Соловки была прислана очень привлекательная девушка – полька лет семнадцати. Которая имела несчастье привлечь внимание Торопова. Но у неё хватило мужества отказаться, от его домогательства. В отместку Торопов приказал привести её в комендатуру и выдвинув ложную версию в «Укрывательстве контрреволюционных документов», раздел донага и в присутствии всей лагерной охраны тщательно ощупал тело в тех местах, где, как он говорил, лучше всего можно было спрятать документы…

В один из февральских дней в женский барак вошли несколько пьяных охранников, во главе с чекистом Поповым. Он бесцеремонно скинул одеяло с заключённой, родители которой принадлежавшей к высшим кругам общества, до 1917 года. Выволок её из постели, и женщину изнасиловали, по очереди каждый из вошедших...

Моя жизнь попала в какой-то странный ритм. Утром они выстроили нас в линию. Холодная вода всегда была шоком, но по крайней мере она очистила нас, по крайней мере, смыла всю грязь, оставшуюся на нас с предыдущего дня. Меня трахали, как охрана лагеря, так и заключенные, которые смогли заплатить охране, за использования меня. Мне казалось, что это будет вечно...

По сравнению с тем, куда мы несколько женщин заключенных направлялись, свежий воздух и открытое небо были удовольствием.

Оказавшись внутри логова, как охрана его называла, каждая из нас была заперта в клетку. Они были достаточно большими, чтобы вместить только одну женщину, с небольшим пространством, для маневра. Мы были выставлены, но не на продажу. Мы были рабами, которые не продавались на аукционе, слишком глупыми, чтобы писать, недостаточно красивыми, чтобы согреть постель какого-нибудь командира, из охраны лагеря. Так что нас арендовали. Попасть в логово стоило, от трёх, до пятидесяти рублей. Я видела, как убивали заплатив охране несколько рублей. Такие женщины, как я, обычно просто безжалостно трахают, по несколько человек в день, что так плохо только в первые несколько дней. Через какое-то время ты уже не так сильно заботишься о том что ты была матерью. Через некоторое время, возможно, ты начинаешь получать, от этого удовольствие. Мальчишки совсем дети, если они достаточно красивы, их тоже трахают. Но иногда заплатившие за сексуальное веселье просто хотят кого-то убить, после секса, и обычно это молоденькие мальчики.

Утро медленное. Наша обычное состояние, вероятно, заключается в том, чтобы отсыпаться, от вчерашнего секс марафона. Я пытаюсь успокоить себя, думая о том, что может произойти, со мной сегодня. Я надеюсь, что позже будет многолюдно, потому что тогда день проходит быстрее, и нас не кормят специально весь день, пока мы не вернемся в помещение, для сексуальных рабов в конце ночи в лучшем случае...

Первые несколько охранником, которые приходят, берут других женщин. Я жадно наблюдаю, как совсем молоденькая девушка в клетке рядом со мной держится за решетку перед ней и дико кричит, когда ее берут сзади. Ее сиськи больше моих, и они колышутся при каждом восторженном толчке члена мужчины позади нее. Мне всегда нравилось смотреть, по крайней мере, сколько я себя помню, и я чувствую, как мое возбуждение растет. Когда мужчина приходит, я закрываю глаза и представляю это чувство, это горячее, наполненное чувство. Мои бедра гладкие, и я готова к своему первому клиенту.

Низенький охранник стоит перед моей клеткой. Черты его лица мягкие, но мне трудно разглядеть детали его лица в тусклом свете. Я поражаюсь, видя, что он чисто выбрит — редко у мужчины нет хотя бы усов.

— Что я могу сделать для вас? — спрашиваю я.

— Повернись ко мне задницей сука!, — говорит он почти шепотом, хриплым голосом. Я вижу, как он надевает черные кожаные перчатки, прежде чем я повинуюсь. Мои задние щеки прижимаются к решетке, когда я наклоняюсь вперед и чувствую, как его пальцы раздвигают мои бедра. Держу пари, он чувствует мой огонь даже через эти перчатки, когда прощупывает мою скользкую щель. Я выгибаю спину, пытаясь дать ему лучший доступ к моей киске. Я мокрая и голодная, вероятно, капаю, и от облегчения у меня слабеют колени, когда он скользит двумя пальцами внутрь меня. Они изгибаются вниз и вдавливаются в сладкое место, и в то же время его большой палец поднимается вверх и медленно трется о мой твердый клитор. Боже, это так потрясающе, я уверена, что громко застонала.

Он наклоняется ближе ко мне сзади. Я чувствую его тепло, хотя он не может подойти слишком близко. «Тебе это нравится?» — спрашивает он, проникая глубже внутрь меня, его большой палец делает со мной дикие вещи.

— Хочешь почувствовать мой член?

— Да, — выдыхаю я. — Пожалуйста.

Я слышу металлический звон ремня, звук снятия штанов.

— Повернись и соси мой член, сделай его стоячим и влажным для себя сучка лагерная.

Я верчусь, приседаю, облизывая губы. Но когда я вижу его член, я замираю.

Это страпон изготовленный из дерева.

Я поднимаю глаза, пересматривая свое суждение. Легкое телосложение, приглушенный голос. Это не мужчина — это женщина, притворяющаяся мужчиной.

— Он слишком велик для тебя?— спрашивает она с насмешкой в голосе. Я сжимаю губы и еще раз смотрю на инструмент, прикрепленный к ее паху. Это просто член, на самом деле довольно реалистично вырезанный из дерева. Я чувствую ее пальцы в своих волосах, и она толкает мою голову вперед, лоб к решетке.

— Соси это, открой рот.

Я хочу прикоснуться к нему. Чтобы угодить ей, я целую его кончик, скользя немного языком, поднимая глаза к ее лицу. Она наблюдает за мной. Я чувствую запах ее киски, затхлый, влажный на кожаном ремне. На вкус деревянный член неплохой. У меня было хуже в реальных вещах, в немытых мужчинах, использованных членах, грязных мужчинах. Чистый – это почти благословение. Он немного поддается под моими пальцами, когда я притягиваю его ближе, мои губы скользят по реалистичной головке. Она стонет надо мной, как будто чувствует это, и ее кулак сжимает мои волосы.

— Верно, — напевает она, удерживая мою голову неподвижно, когда она входит в меня. «Сделай его влажным. Я собираюсь трахнуть тебя так, как тебя никогда раньше не трахали.

Обещания, обещания...

Я молчу, проходя через почти механические движения сосания члена. Я не могу сказать вам, сколько уже мужских членов раздвинуло эти губы, но это, безусловно, был первый, сделанный не из плоти, а из дерева. Я только начинаю ценить отсутствие всего того, что делало это нежелательным занятием, когда она внезапно откидывает мою голову назад. Линия слюны разрывается между покачивающимся концом ее члена и моей нижней губой. «Этого достаточно», — говорит она. «Встань и раздвинь ноги сучка лагерная. Я хочу, чтобы ты держалась, за верхнюю часть своей клетки — вот так, да, теперь подними бедра вперед...»

Я напрягаюсь изо всех сил, чтобы доставить своё влагалище туда, куда она этого хочет. Она снова щупает меня пальцами, затем поднимает руку в перчатке и слизывает мой сок из киски с кончиков пальцев. Для этого она пристально смотрит на меня, и я отказываюсь отводить взгляд. Она делает шаг вперед и крепко держит меня за талию, мои бедра почти болезненно прижимаются к холодному железу, и она одним движением насаживает меня на этот длинный деревянный член. Я вскрикиваю, но не от боли, а от облегчения.

Она неумолима. Нет никакого накопления, она просто отбрасывается. Хотя воздух в берлоге тяжелый, она даже не дышит. Мне так сильно хочется обхватить ее ногами и потереть, почувствовать этот деревянный член в самом глубоком месте внутри себя. Я потею, цепляюсь за горизонтальные перекладины на вершине клетки, приближаясь к деревянному члену с каждым толчком.

Когда я кончаю, она не останавливается. Даже не делает паузы. Я стою на цыпочках, из горла вырываются крики. Когда мои руки начинают трястись, она приказывает мне: «Не смей отпускать свою задницу сучка», и продолжает трахать меня. Я не смею, и я не смею просить ее остановиться. Я сбиваюсь со счета. Мое тело снова и снова сотрясает кульминация, колени трясутся, во рту пересохло. Я облизываю губы, тяжело дыша, и смотрю на нее сверху вниз, когда она отталкивается. Прямо под пьянящим ароматом моего собственного секса я чувствую запах ее возбуждения. Насколько я могу судить, она еще не пришла. Она просто трахает меня ради получения, для себя сексуального удовольствия, насколько я знаю. Я собираюсь с духом.

— Пожалуйста, — шепчу я, — позволь мне снова пососать твой деревянный член.

Она останавливается, глядя на меня снизу вверх, решая. Ее палец лежит на моем клиторе, лениво поглаживая, но я кончала уже столько раз, что даже это нежное прикосновение приносило мне боль.

— Хорошо, — говорит она и отступает назад, выскальзывая из меня. Прохладный воздух, пустота шокируют, но я сжимаю бедра вместе и опускаюсь на колени, мои руки покалывают, когда кровь циркулирует. Я без колебаний беру в рот как можно больше ее длины, не смущаясь толстым слоем своей спермы, сосу так, как будто от этого зависела моя жизнь. Я все еще тяжело дышу, мое сердце колотится. Я пользуюсь своим шансом, пока могу, скользя одной рукой по всей длине ее члена, натыкаясь на мягкий кожаный ремень и быстро просовывая палец между ним.

Она задыхается. Но не отстраняется. На самом деле, она толкается вперед, прижимая головку своего члена к задней части моего горла. Я продолжаю сосать, поглаживая языком, нахожу ее половую щель и засовываю в нее сначала один, а затем два пальца. Я снова чувствую ее руки на своем затылке, пальцы извиваются и путаются в моих волосах. Ее ноги немного раздвинуты, звенит пряжка ремня. «Мм...м!», — стонет она. Ее бедра подрагивали, хватая мой рот почти с той же яростью, с которой она брала моё влагалище.

Ритм становится беспорядочным, её влагалище сжимается вокруг моих пальцев. Она такая же мокрая, как и я когда-либо, горячая. Когда она кончает, она упирается мне в челюсти и крепко держит мою голову, как будто стреляет мне в горло. Все ее тело содрогается.

Необъяснимым образом она отталкивает мою руку, вырывает свой член изо рта. Уголки моих губ болят, а пах пульсирует, хотя от голода или употребления, я не могу сказать. Она отстёгивает свой член, натягивает штаны и заправляет рубашку, зачесывает ширинку, застегивает штаны. Я стою на корточках, упираясь руками в железную перекладину клетки, глядя на нее снизу вверх. Она полностью избегает моего взгляда. Секс завершен.

Я смотрю, как она уходит, и даже сзади скрывается любой намек на женскую фигуру под форменной армейской форме. Мой разум возвращается в обычное стоическое, скучающее состояние, я не могу не заметить в этом кое-что еще. Что-то немного похожее на любопытство.

Летом 1940 года — с вещами на выход. В моём деле не нашли состава преступления ! Дали денег ровно на дорогу и распределили на проживание в Бондюжинском районе Урала. Проживание в Ленинграде мне было запрещено.

— Так странно идти куда-то, без конвоира сзади. Впервые за несколько лет. Тебя никто не насилует, по несколько раз на дню. Сделав, из меня проститутку. Но, я на воле! На воле...