========== 1. Разговор с мужем о любовнице. Как всегда, заканчивающийся в постели ==========

Не знаю, на что они надеялись, устраивая случки за моей спиной, я ведь не безглазая. Я замечаю, как поспешно, будто само собой, меняется перед моим приходом постельное бельё. Мне нетрудно приподнять его и провести пальцами по атласной поверхности матраса — ощущая чуть заметные влажные пятна. И даже если бы моё зрение и ощущения обманывали меня — куда бы я делась от запаха? Всем, что между моим мужем и его любовницей происходило — я потом дышу. Её дешёвыми, пресными, но приторными духами, которые, тем не менее, вьедаются в лёгкие так, что хоть десять раз комнату проветривай — не поможет. Его любовным потом, я знаю, как он пахнет, когда «заведётся». Их смешанными половыми выделениями — а впрочем, я про них уже говорила. И главное — кровать остаётся ещё тёплой. Тёплой! Это значит, разлучница встала с неё не более чем пятнадцать минут назад. Я прямо воображаю эти картины. Сначала он сидит на краю дивана, а она сосёт ему, на всю длину, чавкая и хлюпая от спешки и жадности. Потом он ложится, она заползает сверху, заправляет его причиндалы в себя, и, млея, изгибаясь и запрокинув голову, прыгает, обхватив коленями его бёдра. И под конец — он берёт её сзади, сопя, придерживая её за грудь и лобок. Я-то знаю его привычки. Конечно, в конце он — отстраняется и «прорывается» на кровать. Сколько лет человечку, а он всё так же боится, что зазноба-лярва готовит ему ловушку, не приняв таблеток… Хотя, я тоже этого, признаться, опасаюсь. Кошки драные, они на всё способны. Потом она — торопливо одевается, буквально слыша на лестнице мои шаги, он — суетливо целует на прощание в обе щеки, и закрывает дверь, пока она, сняв туфли, бежит на этаж выше… Вот какие у них сложные интриги. Откуда я знаю? Один раз я застала её, сбегающей по лестнице — мимо меня, и пряча лицо. Ах, как же мне хотелось — побежать следом, вцепиться в это лицо. Изничтожить тварь, крадущую сладенькое в моём доме. Но я понимала — будет гораздо лучше, надёжнее, если муж сделает это с ней сам. Нужно только с ним поговорить.

На счёт мужа я не беспокоюсь. Он погуливает на сторону не в поисках романтики, которую женатики, как говорят, недополучают в семье. Какая там романтика! — Захар от роду холоден и сух, как пустынный гремучник, хотя, розовый туман напускает в розовые ушки томных дур исправно, на автомате, едва ли затрудняя при этом даже одну извилину. Можно лишь удивляться, с какой готовностью засидевшиеся в девах недородки, оставленные природой без мужчины, перебивающиеся сексом раз в год и потому торопящиеся найти вложений в свою заморенную «копилочку» — ведутся на эту горячую и слащавую, как нездоровый круассан с передвижного кафе, лирику. Ах, я ли одна была когда-то такой… Впрочем, я-то Захарушку вовремя раскусила, а когда не прогнала, он понял, что лучше остаться со мной. Даже перекати-полю нужен дом, куда можно вернуться, и женщина, способная терпеть его долго. Причём, чтобы она терпела, придётся чем-то поступиться. Как минимум, не болтать своей «сваечкой» направо-налево, а усерднейше вкладывать её в законное «колечко»… Конечно, я не настолько ущербна головой, чтобы ожидать от него верности и правдивости. Но пока он делает вид, что верен — я делаю вид, что верю. А вот за измены — придётся расплачиваться. Обоим.

Мы сидим на кухне, я и муж.

— Что же эта Лариса не заходит к нам, когда я дома? Не знакомится. На моей кровати спит. Я бы на её месте хоть прибралась, вещи постирала… Еды в холодильник докупила. Она ведь берёт еду из нашего холодильника? — забрасываю удочку я.

Захар морщится…

— Это не Лариса, — цедит он с таким выражением лица, словно у него разболелся зуб, — Её зовут Оксана.

— Ой, как же, а Ларису куда подевали? — с театральным изумлением приподнимаю брови я и складываю руки, опираясь грудью на стол.

— Лариса… Была позапрошлой. А после неё — Маша. Видишь, сколько лет со мной живёшь, а даже имена моих любовниц запомнить не можешь, — Захар приподнимает губу в мученическом полуоскале, пытаясь пошутить.

— Извини меня, я уважаю твои чувства! — я всплёскиваю ладонями, сцепляю ноготки и твержу, глядя на потолок, как бы запоминая, — Оксана. Оксана… Оксана, значит. А вы очень сильно любите друг друга?

— Могу хоть завтра бросить, — Захар пожимает плечами. Он расслабляется, понимая, что раз его юмор поддерживают, гроза, скорее всего, миновала. Ах, как же он неправ. Это только начало тайфуна.

— А она? — продолжаю допытываться я.

— Она… — Захар улыбается другой стороной рта, — Не беспокойся о ней. Я её так пошлю, что она сама дорогу сюда забудет.

— Нет, подожди, подожди, — меня аж передёргивает от вдохновенного возмущения, — Как же это с невинной девушкой можно — так обращаться! Она ведь тебе нравилась? А почему?

— Ну, нравилась, — кисло соглашается благоверный, после чего мнётся с полминуты, словно позабыв слова, которыми можно причину симпатии выразить, наконец, разрождается, — Она там… Такая тугая.

— Фу, как грубо. Всё-таки, с женой сравниваешь, — возмущаюсь я.

— …И губы такие ласковые. Когда сосёт, — продолжает муж, задумчиво глядя ввысь.

Чувствую, что невольно возбуждаюсь. Электрическое напряжение в сосках. Лёгкая томная и щекотная тяжесть ниже пупка… Какой там сегодня день цикла?

— Скажи мне, Захар, — любопытствую я, опираясь на стол уже по нужде — потому что в голове чуточку шумит, — А вот мне она… Сможет — вот так же — сделать ртом, как ты считаешь?

— Рита? — в глазах мужа непонимание, я улыбаюсь и молчу, — Ты что же, готова её оставить? Правда? Нет, ну, правда, мы столько говорили, ты, наконец, решилась попробовать?!

— Ну, не бесплатно, не бесплатно… — мурлыкаю я, гладя его по голове — Захар приникает ко мне, стоя на колене, как блудный сын, и продолжает разжигать пожар в моём теле бесстыдными, голодно-благодарными ласками. Как легко сделать мужчину счастливым… Я ведь нарочно провоцировала его, зная, что сейчас получу за двоих — и за себя, и за Оксану, он просто пока не знает, что я потребую. Его руки тверды, но хорошо знают дороги — и прямо, и в обход, по ягодицам, и поверху-понизу сосков, и по ложбинке спины, и под подбородком… Его язык лижет мне бедро, вызывая сладость, острую, как боль. Его пальцы гладят мои губы и забираются в рот. Он забирается под халат, распустив пояс, и целует мой живот. Я тоже глажу его — по спине, по волосам, подёргиваясь от мурашек и выгибаясь на табурете, задыхаясь, едва находя мир среди блуждающих огненных пятен. Тело слабеет, во рту пересохло, я пытаюсь забросить на его плечо ногу, чтобы открыть ласкам плоть — больше и нежнее. Но я уже не та, и он не тот.

— На кровать, — шепчет он, задыхаясь от усилий и страсти, и помогает мне добраться туда — распаренную, размякшую, держа под локоть. Десять лет назад он меня туда носил… А впрочем, впрочем… Я забываю, о чём я хотела подумать — изнемогая под поцелуем, пытаясь обхватить его ногами и ощущая безумно твёрдое и горячее за тканью своих трусиков. Потом он наощупь сдвигает эту ткань. И мир отступает. Отстаётся лишь сомнамбулически-тугое скольжение по змею, истаивание в вязкий сахар и звёзды счастья по коже. Мой муж знает, как доставить удовольствие женщине. Я понимаю, за что женщины любят его. Но он — мой. Ни одна бешеная дырка не должна познать это безумие слияния, когда ритмичные толчки почти не ощущаются, и только по нарастающему, щекотному, переполняюще-пульсирующему мёду под пупком можно понять, что тебя дерут. Потом он начинает входить и «застревать», специально, чтобы помучить. Я и мучаюсь. Изнываю. Скребу ногами по кровати, молчаливо моля — продолжать. А он — издевается, шутит, начинает играть с моими сосками вместо «работы»… Мне приходится подаваться ему навстречу. Снизу вверх. Наконец, сжалившись над моим состоянием, он вздыхает шутливо, хлопает меня по ягодице и побуждает перевернуться. Входит снова — на этот раз туже, глубже, практически вызывая вопль. В этой позе мне не нужно многого. Мы давно притёрлись друг к другу. Меньше минуты — хотя, для меня она как вечность — и я сникаю, всё, чем я была — становится скользкой, густой, жаркой пульсацией между крепкими бёдрами. Не слышу почти, как он тоже стонет и рычит. Наверное, пролился в меня. Меня, в отличие от других женщин, он всегда радует сексом лицом к лицу, ухищрениями и спермой — внутрь.

После секса мы лежим вместе, и его рука на моей груди.

— Когда? — спрашивает он.

— Завтра, — отвечаю я.

Секс — сексом, а месть — местью. Впрочем, я уверена: мужу даже понравится.

========== 2. Отчаянье и неожиданная надежда Оксаны. Секс будет в семь. ==========

В день прихода Оксаны погода давит на меня. Облачно, но сухо. Я ощущаю тягостность, смешанную с лёгким возбуждением. Зачем я всё это затеяла? Лишний человек в моей жизни, в моём доме, в моём времени. С другой стороны, я знаю, что если не сделаю этого, муж продолжит ходить на сторону. Конечно, ему и потом ничто не помешает — обманывал же одну женщину, а будет от двоих бегать к третьей, что с того? Но я надеюсь на внутренние тормоза и страх потерять возможность жить гаремом. Это ведь не только приятно, но и по чувству гордости любого мужчину гладит.

Оксана приходит налегке. Ведёт себя с нарочитым спокойствием, хотя я вижу, как нервно подрагивает её сухопарое тело, когда она вешает курточку и пустую сумку. Кажется, чувствует, что я мило улыбаюсь ей лишь для виду, и под маской абсолютного гостеприимства прячется какой-то яд. Она совершенно права, но незачем пока внушать ей волнения, а то ещё сорвётся, сбежит, моя куколка, и возмездие не состоится.

Кухня. Чай с печеньками. Обедом не кормлю — не заслужила. Сразу, как только устроились с чашками — начинаю разговор.

— Прежде всего, Оксаночка, должна сообщить тебе, что мой муж мне всё рассказал, — Она замирает, глядя в чашку, но очень хорошо изображает горестное безразличие, — Я не хочу мешать вашему счастью, — вскинутые на меня удивлённо глаза-агаты, в них искра надежды и благодарности — не нужно уметь читать мысли, чтобы понять: она восприняла мою фразу как обещание разойтись, — …Но муж останется со мной, — крылья надежды подрезаны, взор опущен в чашку, — Вопрос, что готова сделать ты, чтобы остаться с ним, — по телу Оксаны проходит лёгкий трепет, словно по котлу и трубам, которые сейчас разорвёт внутренним давлением пара, она смотрит на меня, как истязаемое и немое животное, не понимающее, чего от него хотят. Я уточняю вопрос: — На что ты готова пойти, чтобы ежедневно видеть его лицо, чувствовать его руки? Его губы? Его горячую напряжённую плоть?

Её дыхание пресекается. Она всхлипывает. Говорит нарочито ровным голосом:

— Возьмите всё… Только на еду что-нибудь оставьте.

— Нет-нет-нет, — я кручу руками, как бы давая задний ход, — Всё — это было бы слишком, двухсот тысяч вполне достаточно, — Захар глядит на меня с изумлением и хмурым неодобрением, так что приходится пояснить, — Я не продаю своего мужа, как ты, вероятно, подумала. Но то, что предстоит, лишит меня определённой части комфорта, и я именно такую сумму я намерена вложить в восстановление равновесия моих чувств. Есть ещё другие условия.

Кажется, Оксана начинает меня бояться. Действительно, условий я могу навыставлять очень много. Я — бесстыдная и жадная монополистка в этой торговле.

— Какие условия? — тусклым и внешне спокойным голосом спрашивает она, но лицо её — темнее туч за окном.

— Прежде всего, ты переселяешься к нам, — я улыбаюсь, видя, как нарастает страх на лице Оксаны — так хорошо точно не бывает, наверняка тут какая-то каверза, — Во-вторых, ты берёшь на себя всю работу по дому. Убираешься, закупаешь продукты, поливаешь цветы, вообще — следишь… За всем, за чем до сих пор следила я. Думаю, за твои услады — я имею право пожить в своё удовольствие, ни о чём не заботясь, а?

Оксана неуверенно кивает и отводит взгляд. По глазам вижу — у неё остались вопросы. Вопросы о том, как она будет спать с моим мужем.

— Так же, пока ты находишься в нашем доме — я не хочу, чтобы ты забывала, что я — первая, а ты — вторая. В знак этого — ты будешь ходить голой. Одежда снимается у входа, надевается лишь для посещения магазинов. Без нижнего белья. Поняла?

Наступает молчание. Я слышу, как Захар издаёт такой звук, словно поперхнулся. Кажется, он впечатлён — и, готова поручиться чем угодно, не расстроен. Ещё бы, видеть всё время выпуклости любовницы — без единой нитки на них! Наблюдать, как она работает шваброй, сверкая столь вожделенными и доступными телесами!..

— Если ты поняла, то прямо сейчас и раздевайся, — моя добрая улыбка похожа на оскал кошки, поймавшей мышь, — Ну? — Оксана безмолвствует, оцепенев, — Ну?!

Мой голос не действует. Гостья с отчаяньем утопающей, хватающейся за последнюю соломинку, смотрит на моего мужа. Может быть, он вмешается? Запретит мне издевательства? Запретит. Ха. Дурочка, да он всегда ставит собственные радости выше, чем чьи-либо переживания, а если и имитирует заботу, то только чтобы получить ещё больше.

— Думаю, что это можно было бы попробовать, — с задумчивой рассудительностью говорит Захар Оксане, глядя, правда, не на неё, а куда-то в пустоту, — У Риты в данном случае — полное право ставить условия. Она делает нам одолжение, лучше подчиниться.

— Но — ты.? — Оксана сидит, вцепившись в воротничок блузки так, что я опасаюсь за верхние пуговицы. Всё-таки, в этой одежде ей ещё в магазин ходить.

— Я — что я? — лицо у Захара каменное, — Мне без разницы, в одежде ты или нет. Я тебя не за это люблю.

Эк как завернул. А глазки-то ведь — горят.

— И ты меня не перестанешь уважать? — чужим голосом переспрашивает Оксана.

Я трясу головой. Это невыносимо. Быть такой глупой, да ещё и заставлять меня, законную супругу, подыгрывать их разговорам «про любовь».

— Раздень её уже.

Во рту кисло и мерзко от этой фразы, так, словно я лизнула латунную дверную ручку. Но если бы я её не произнесла — договоры затянулись бы ещё надолго.

Мужу Оксана действительно не сопротивляется, только напрягается и приподнимает руки, когда его пальцы начинают расстёгивать её блузку. Захар «тактичен» — в том смысле, что он знает, как не задеть «кнопки стыдливости». Поэтому он сначала снимает с любовницы блузку и джинсы, оставляя в белоснежных трусиках, носочках и лифе. Уверена, что, будь его воля, его дебют выглядел бы иначе: блузку — долой, бюстгальтер — живодёрским рывком — долой, и пусть выпадут на всеобщее обозрение беззащитные, мягкие груди. Которые девушка будет бестолково прикрывать руками, пока мужчина разбирается с джинсами. А потом рук уже перестанет хватать… Однажды, в молодости, Захар делал со мной такое, я помню бешеное наслаждение в его глазах, его вздёрнутую по-волчьи верхнюю губу, его частое дыхание. Сволочь харизматичная. Трудно не поддаться, когда с тобой — так, даже если не нравится, даже если предпочла бы — цивильно, в мягкой постели и с предварительными ласками.

Оксана стоит перед нами, как пугало. Я с внутренней усмешкой отмечаю, что действительно — как пугало. Она не так уж и молода. Тридцать с лишком лет, наверное. Её тело нескладно, жировой слой, превращающий юных кисок в гладких и ладных куколок, потерял часть своего гламурного волшебства. Где-то — поверхности слишком плоски, где-то — кости выпирают. Волосы — частично убиты окрашиванием, жёстки, утратили молодую консистенцию. Не хочу даже смотреть на грудь. Наверняка, носит признаки истощения. В то же время, не могу сказать, что соперница некрасива совсем. Скорей — трагически лишена харизмы. Вероятно, потому Захар на неё и запал. Он любит таких — которые маткой чуют, что им не к кому податься, и оттого вцепляются в улыбнувшегося им мужика, как клещ, даже если он не дарит подарков и не слишком полезен.

Оставив «любовницу-невестку» в полураздетом состоянии, муж не торопится продолжать, косится на меня. Понимает, что я могу не одобрить чрезмерной пылкости.

— Дальше — сама, — киваю я сопернице.

Оксана касается бюстгальтера, потом резко передумывает и снимает гольфы. Её босые ноги смешно видеть на паркете. И пальцы двигаются… Мне хочется улыбнуться, но я сдерживаюсь.

— Оксан, — проникновенно говорю я, — Здесь только одна женщина, и один мужчина, который уже видел тебя разоблачённой. Ты раздеваешься? Нет — выметайся из моего дома. И чтобы я тебя больше рядом со своим мужем никогда не видела, — гляжу на Захара.

— Оксана, — с лёгкой укоризной вторит тот, собравшись с мыслями, — Сделай это.

Гостья поворачивается спиной, ходульно, словно робот, и начинает быстро снимать остальные вещи. Я огибаю её и занавешиваю окно. Да, с такими нравами нам придётся держать гардины закрытыми всё время… Когда оборачиваюсь — Оксана стоит лицом ко мне и держится за лобок. Прикрывается, как перед мужчиной — машинально. Глаза её — безумны. Я смеюсь.

— Швабра в туалете, — небрежно говорю я, ощущая лёгкий жар в теле. Голова кружится — от необычного сладостного чувства власти над полностью подвластным мне чужим тельцем, — Надо вымыть полы. Секс — в семь часов.

========== 3. О жизни в любви и анальном сексе. Дырка взята с боем, но вместо куни - целуемся. ==========

Оксана конфузится от своей новой роли. Она прилежно выполняет моё указание убираться, но — с фокусами, стараясь возиться со швабрами и тряпками в комнатах, где нас нет. Когда кто-то проходит мимо — поджимается, я чаще вижу её спину, чем грудь. Но мужа она явно не боится. В один из моментов я застаю её в объятьях Захара — ну, конечно, оставила, называется, мужа с любовницей дома, чего от голубков ожидать? Милуются. Захар — куртуазно склонясь, играя джентельмена, утешающего «деву в беде», голая Оксана — кайфуя, замерев, выгнувшись в приступе невменяемого счастья и подняв молитвенное лицо.

— Захар, — предостерегающе грожу я пальцем, делая вид, что просто прохожу мимо. Муж без всякого стыда «отлипает» от любовницы, как потерявший силу магнит, но на прощание — склоняется, сильно и игриво прикусывая ей сосок. Голая Оксана корчится, но хватается руками почему-то за живот. Издаю недовольный звук, муж, выскальзывая мимо в коридор, шепчет: «Должен же кто-то поощрить девочку». Видя, что я не снисхожу, обнимает меня, кусает за ушко и целует в губы. Его уста — прохладны, узки, живы и гибки. Я моментально таю. Чувствуя прилив доброты, подхожу к Оксане, наблюдавшую за нами волком и «потухшую», когда Захар исчез.

— Болит, Оксаночка? — легонько глажу её по плоскому симпатичному животу, она кивает, — Женские дела? — лёд в её глазах ломается, сменяясь озадаченностью — как так, врагиня — жалеет её. Оксана кивает чуть заметно, улыбаясь краешком губ и прикрывая грудь, — Если что, аптечка — в кухонном шкафу.

— Что?

— Ношпа.

— Что?

Боженьки, она даже не в курсе, как заботиться о себе. Какая искренняя, бессознательная готовность мучиться.

— Когда женские дела сводит… От воздержания… — Я улыбаюсь двусмысленной улыбкой, — Надо принять ношпу, — видя, что Оксана будто парализована, беру её за руку и силком веду на кухню, где даю пару порций из блистера и воду. Та глотает таблетки судорожно, так, что голые груди трясутся — словно боится, что я всуну ей какую-нибудь отраву. Что же, она права, только отрава будет не в химическом виде.

— …И будь добра, — говорю я ей заботливо, склонив голову, как хищная птица, наблюдающая за жертвой, — Вымойся. На три раза. У тебя кошмарные духи. Если от Захара будет пахнуть — я тебя выгоню.

***

Когда часы пробивают семь, я иду к Оксане, нервно и бессмысленно мнущейся в коридоре. Она выполнила мою просьбу и вымылась — волосы чуть влажные, пахнут моим шампунем, от тела — идёт чуть заметный тонкий и тёплый аромат возбуждённой самки. Беру её за узкое запястье и, поддерживая за ягодицу — ой, целлюлитик — веду в комнату, где Захар в кресле читает газету. М-м-м, как, всё-таки, приятно обладать тельцем, вздрагивающим от твоих прикосновений, таким простым и незамысловатым в реакциях, и ничем не прикрытым.

— А, что, уже? — спрашивает муж, как будто сам не знает.

— Пока ещё нет, — лукаво улыбаюсь, замечаю остроконечный бугор на его брюках, и улыбка угасает. До оскомины обидно, что эта эрекция направлена не на меня. Вот так — хочешь унизить соперницу, и совершенно забываешь, что мужчины думают иначе, для них «раздеть соперницу» значит «собственноручно вручить ей кубок чемпионки».

Чтобы не ощущать себя лишней, я тоже раздеваюсь и встаю позади Оксаны. Моё тело, по правде говоря, уступает по изяществу — оно более рыхлое и располневшее. Но я знаю, что нравлюсь Захару такой. Он приучен к этой фигуристой плоти тысячью ночей удовольствия, как собака к кости. Он знает, что подобного секса, переплетённого с сердечностью и душевным приятием, он не получит при случке в углу с полузнакомой девицей, которая, может быть, через месяц сбежит от его «заёбушков».

— Ну, что же, перейдём к делу, — говорю я с очаровательной улыбкой.

— Давно бы так, — довольно бормочет Захар и начинает расстёгивать штаны, но я останавливаю его.

— Нет-нет-нет. Говоря о «деле», я имею в виду уведомление вас обоих о двух вещах… Ведь вы же сами понимаете, что я — жена, я терплю прямой убыток, пуская в дом девушку на десять лет моложе меня, и я должна иметь с этого какую-то компенсацию, фору, в этой игре.

Оба молчат.

— Звучит разумно, — цедит Захар сквозь зубы — я чувствую, что он ожидает проблем. Оксана просто молчит, виновато опустив голову. Я отхожу в сторону плавной походкой и включаю музыкальную систему. Начинает играть расслабляющая музыка. Моя любимая. «Осенние листья». Вернувшись к Оксане, не рискующей пошевелить даже пальцем, я кладу ладонь на её плечо.

— Ксюшенька, — спрашиваю я, — Я правильно тебя поняла, что ты очень-очень любишь моего Захарушку? — девушка тускло кивает, — И ты будешь рада любому, совершенно любому… Контакту с ним? — она замирает и кивает, всхлипывая, — Превосходно, с этим разобрались. Захар, — я вкрадчиво обращаюсь к мужу. Тот вскидывает глаза, показывая, что весь внимание, — Ты ведь любишь подходить к женщине, м-м-м, как бы это выразиться, «с задней двери»?

Очи мужа задумчиво закатываются к потолку.

— Ну, в принципе, я ничего не имею против, — буднично говорит он, хотя, мне заметен нездоровый блеск его глаз.

— Превосходно, — ободряюще говорю я, — Значит, повторяю условия, на которых я согласна принять её в дом: она переводит мне двести тысяч, выполняет всю работу по дому, находясь в нём исключительно в голом виде, и ты, Захар, имеешь её только в попу.

— А в рот? — тут же эгоистично спрашивает муж, за что заслуживает растерянный взгляд даже от Оксаны.

— А рот принадлежит мне, — буднично отвечаю я, — Я тоже хочу получать свою долю.

Оксана начинает мелко дрожать и сжимается, становясь ниже на голову.

— Это отвратительно, — шепчет она, захлёбываясь слезами, — Просто отвратительно. Зачем вы это делаете? Я всё понимаю, но зачем…

— А ты как хотела? — изумлённо поджимаю плечи, — Ты — лишь попрошайка, пущенная мной из жалости погреться, кукушка, явившаяся в гнездо любви. Тебе — не полагается секса, от которого рождаются дети… Не обессудь. Ты мне нравишься, и поскольку муж любит тебя — я буду заботиться о тебе, как о близком человеке. Но для душевного комфорта мне нужно, чтобы ты знала своё место.

Любовница издаёт стон, колени её подгибаются.

— Как же вы меня ненавидите! — стенает она.

— Даже и в мыслях не держу, — откликаюсь я с улыбкой, не позволяя взять себя жалостью, — Скоро ты убедишься в этом. Я устрою тебя со всем комфортом. Всю тебя. Кроме твоей блудливой пиздёночки. Можешь сразу сказать ей «пока-пока».

Оксана продолжает рыдать. Захар пружинисто вскакивает с кресла, с полурасстёгнутыми штанами, быстро подходит к девушке и обнимает её.

— Рита, ну вот зачем ты ребёнка обидела? — укоризненно спрашивает он, в то же время незаметно-восторженно подмигивая и показывая мне большой палец — «класс», мол! Я морщусь.

— Фу-у-у. Как противно вы обнимаетесь. Не делайте этого при мне, прошу.

Захар тут же принимает к сведенью — приотстраняясь, он просто накрывает плечи Оксаны своими ладонями, гипнотически и нежно глядя в глаза. Она — кладёт ладошки на его грудь.

— Ну, так что, Оксана? — спрашивает он любовницу, — Выполним просьбу Риты? — Она судорожно и безутешно мотает головой — «нет, нет, нет», явно надеясь, что мой муж её каким-то чудом защитит, — У нас нет другого выбора, — чуть мягче говорит Захар, — Думаю, пока стоит пожить по её правилам. А потом, если мы будем вести себя хорошо…

— …То я разрешу вам секс в вагину. Допустим, раз в месяц, — соглашаюсь я, на самом деле, вовсе не собираясь идти на такие уступки. Бастардов Захара на стороне, и даже самого риска их появления, мне не нужно — я с самого начала наших отношений решила, что носить его детей под сердцем, каким бы беспринципным мерзавцем он ни был, имею право только я.

— У меня всё равно нет двухсот тысяч. Сейчас, — задыхаясь, страдальчески, виновато сообщает Ксюша.

— А сколько есть?

— Двадцать. В конце месяца будет зарплата, ещё двадцать пять… Но мне нужно на еду…

— Тогда, — великолепная идея приходит мне в голову, — Я буду каждый день выдумывать для тебя по одному дополнительному сексуальному унижению, — ответом мне — только истерический хохоток, но я слышу восторженный вздох Захара за спиной Оксаны. Он глядит на меня с пиететом, почти с трепетом, — Иди сюда, — говорю я Оксане и отвожу её к платяному шкафу, вынимая оттуда рулонный лейкопластырь и ножницы. Для начала — заклеиваю Оксане соски крест-накрест, затем прошу подтянуть пальчиками лобок — и запечатываю вагину. Пухлые половые губки так мило мнутся и подаются под пальцами, получая «вторую кожу».

— Да… Чёрт, что же это… — запоздало поняв, что произошло, Оксаночка отшатывается от меня и пытается оторвать с вагины пластырь, но охает и прекращает попытки. Её лицо разрумянивается на глазах.

— Так что, мне уже можно начинать? — Захар стоит с обнажённым членом, даже не заметила, когда успел расстегнуть ширинку, у мужчин это получается удивительно быстро. Голос у него «стеклянный», вроде бы нейтральный, но я ощущаю в нём скрытую раздражительность.

— Ещё самую малость… — наклеиваю Оксане отрезы пластыря пониже подмышек, на шею над ключицами, делаю липкие браслеты на запястья и лодыжки. Теперь самым нежным местам её тела — неудобно, и они постоянно напоминают о себе. Это как невидимый эротический доспех, постоянно стрекающий её возбуждением со всех сторон, — Вот теперь можно и начинать.

Я веду Оксану к журнальному столику. Эффект «костюма» уже сказывается — она запинается на своих ногах, тяжело дышит — так, что аж ходит живот, её глаза замерли на чём-то невидимом в пустоте. Вместе с Захаром — укладываем её ничком: попа — сзади, грудь — на подушке. Пока я размещаюсь в кресле, раскинув ноги и устраивая свою «госпожу» прямо перед лицом Ксюши, Захар, спустив штаны, спристраивается к нашей общей девочке сзади. Мужа совершенно не волнует, что нет смазки. Мне приходится перекрутиться всем телом и достать тюбик со шкафной полки. Сволочь, ей же больно! Муженёк, кажется, лишь раздосадован новой задержке, но смазывает наскоро член — и тут же без подготовки загоняет его, как скользкий гвоздь, в Оксанины телеса. Я вижу, как его бёдра плотно вжимаются в ягодицы Санки — бинго, полное проникновение! Мне приходится прикрыть рот Оксаны ладошкой — в которую она буквально выблёвывает скомканный, мученический вопль. Ещё не хватало, чтобы о нас плохо подумали соседи. От толчка к толчку, впрочем, мычание становится тише. Когда она успокаивается, я расслабляюсь в кресле и аккуратно придвигаю голову Ксюши к своим половым губам. Оксана бездействует, тупо глядя на мой «пирожок» и содрогаясь от толчков.

— Ты ведь спала с женщинами? — спрашиваю я, — Непременно спала, я по лицу вас, бишек, узнаю.

Бесполезно. В глазах Оксаны нет ни отторжения, ни готовности. Она спряталась внутри своего горя, и теперь у неё есть крепчайшее, хотя, возможно, демонстративное, основание для пассивного бунта: «я не учла твоих пожеланий, Рита, потому что мозга не было дома».

Вздыхаю и спускаюсь на пол, слегка залезая под стол. Целую её в губы. Живая! Она пытается отдёрнуться. Не даю. Облизываю ей губы, проникаю языком в рот — она покусывает его, явно испытывая желание цапнуть всерьёз, но боясь. Кусаю её губки в ответ. Её лицо расслабляется и цепенеет, обретая сомнамбулические формы. Столик скрипит от толчков. Целую её в глазки — в один, в другой. На лице Ксении появляется — это очень странно — невменяемая улыбка. Вылизываю дорожку вдоль её щеки — там остаточный аромат противных духов, ах, как жаль. Ксения дёргается, но потом подаётся навстречу — слепо, по-щенячьи. Кажется, ей это нравится? Мой язычок скользит по острой грани её скулы — от подбородка до шеи, где пульсирует жилка, и обратно, и снова — к шее. Из груди Оксаны начинает рваться смех. Истерика, понятно… Напряжение сбрасывается… Беру ртом её серёжку с красным сердоликом. Мне нравится этот красный камень, он кажется частью уха — из камня и металла. Ох, какая ты чувствительная, наложница моего мужа! — Оксана начинает дёргаться и извиваться, но так, чтобы оставить мочку в моём рту. Кажется, судороги передаются и внутрь — Захар, продолжавший всё это время наяривать в попу, начинает порыкивать, всё громче, а через десяток толчков издаёт звук прорвавшегося парового котла, дёргается и замирает со стоном, запрокинув лицо к потолку. Кажется, Оксана получила «полный груз наследственного материала» моего Захара. К счастью, не в ту дырку, куда это осмысленно делать. Мужчины в этом смысле — такие транжиры…

Захар — отваливается. Оксана обмякает и сползает со стола — края оставили на её теле красные полосы.

— Ты ведь не кончила? — интересуюсь я озадаченно. Она утомлённо мотает головой, — Вибратор? — снова мотает головой, депрессивно, — У тебя не бывает оргазмов во время секса? — Долго думает. Кивает. Обнимаю её, — Бедняжка моя. Иди в душ.

— Я могу снять это? — тоскливо показывает на пластырь.

— Да, — помогаю отодрать полосы.

— Мне нужно отдохнуть, — тихо, умоляюще просит она.

— Я постелю тебе на кухне.

Оксана замолкает, затем улыбается улыбкой, похожей на оскал волчицы, и гладит меня по щеке.

— Рита, ты такая… Добрая?.. — киваю, очень добрая, сама себе удивляюсь, какая, — Может, не надо этого… В попу?

Убеждённо киваю головой.

— Нет, Оксанушка, нет, солнышко моё рыженькое. Надо, в попку, и только в попку.

========== 4. Хорошо, но без мужа. Девочка, живущая под столом. Второй и третий секс. Запахи. ==========

Ксю уже привыкла находиться рядом со мной голой. Сейчас она сидит, заложив ногу за ногу, поджав плечики, опершись на локти и держа сцепленные руки у губ, и смотрит в сторону и вниз — покладисто и нервно. Она вся — выглядит, как каменный стержень, который положили в мешочек, а потом разбили ударами лома. Общая форма сохранилась, но видно, что стойкости нет, и внутри — одни осколки. Впрочем, точно так же она выглядела и когда пришла к нам. В то же время — я поражаюсь, насколько много в ней жизни.

— Ну, что, хочется домой? — спрашиваю я; Оксана равнодушно приопускает веки, чуть заметно поджимает уголок губ и мотает головой, — Ты хорошо себя вела эту неделю. Я тебя могу отпускать. Иногда. — Новое мотание головой, категоричнее, — А в чём причина?

— Мне… Давно не было так хорошо, как у вас дома.

— Захар? — предполагаю я, даже слегка тревожась от того, что сперма моего мужа имеет такую привораживающую силу. Однако, Ксения медлит и категорически мотает головой. Сначала нерешительно, потом всё увереннее. Нет-нет. Не Захар. Ничуть и ни разу.

Кажется, я догадываюсь, в чём причина такого ответа, вспоминая первые коитусы моего мужа с наложницей.

***

Следующий секс — был утром. До того, под вечер, Оксана лежала на кухне, на полу, скорчившись, укрывшись пледом. Я, разумеется, несколько преувеличила, пообещав ей комфорт, и разместила на старом ватном одеяле, брошенном под обеденный стол. Туда же — отправились все её уличные вещи, кроме туфель. Периодически — я заходила смотреть, и была удивлена, насколько ровно и естественно «девочка-собачка» вписалась в свою роль. После душа она спала, милая, невинная, вечером — вылезла к плите, для того, чтобы приготовить нам неплохой ужин из говядины и овощей и перехватить что-то самой. А закончив дела — вернулась под стол. И там с ровным, непроницаемым лицом, лёжа на боку и подложив под щёку свою сумку, слушала музыку с телефона через наушники. Вы представляете это? Её — ломают, обнажают, прут в попу, селят под столом, а она — музыку весь вечер слушает! Какой-то миг я думала над тем, чтобы отнять у неё это удовольствие, но эта мысль вызывала у меня такую брезгливость, что я постаралась закопать её на кладбище памяти. Чем любуются — то не портят. А я Ксюшей — любовалась.

С утра она сделала гренки с яичницей и с курицей, и, пока мы встаём, принялась за гимнастику. Это ещё более удивило меня. Концлагерь — концлагерем, а за телом следить надо? Уважаю. Несмотря ни на что — уважаю. Захар же, как увидел Ксю голой и делающей размашистые движения на растяжку, вообще буквально прилип к её телу взглядом. Заметив, что любовничек смотрит, Оксана смущённо притормозила, но Захар жестом поощрил её продолжать, прошёл за стол и принялся неторопливо, со вкусом есть, поглядывая на «милую». Однако, его терпения хватило ненадолго — отставив тарелку, он велел Ксюше подойти. Его член уже торчал, как штык, из соответствующего отверстия в трусах. Поскольку геля поблизости не было, как и терпения, но я — следила со строгим видом, Захар снизошёл до того, чтобы смазать фаллос подсолнечным маслом, а затем — приказал любовнице сесть сверху. Что Ксюшенька и выполнила — на сей раз процессом управляла она, поэтому никакими травмами и воплями коитус не сопровождался. Ксю просто присаживалась и привставала, напрягая красивые мышцы бёдер — колени были не слишком удобным плацдармом. Её никем не востребованная, замкнутая в линеечку вагина — красовалась передо мной. Поза, кажется, была не слишком удобной и для Захара — посидев со смурным видом, он продолжил кушать яичницу с курицей, не отказываясь, впрочем, и от совокупления.

Я вздохнула. Конечно, с утра — не самое лучшее время для эротических унижений — фантазия совсем не работает, и вряд ли кто-то настроен. А с другой стороны — быстрее отстреляешься, быстрее кончишь. Взяла ёршик для мытья посуды и с многообещающей улыбочкой показала Оксане. Та сперва не поняла — однако, быстро разобралась, когда я стала постукивать этим ёршиком по её половым губам, животу, соскам. Эффект не уступал вчерашнему. Сначала — аханья от боли и попытки уклониться, но постепенно — тело Оксаны распалялось, исколотые места «загорелись», теряя чувствительность и причиняя эротическое блаженство. Вместо боли девочка теперь корчилась от мучительной похоти и выстанывала бессловесные мольбы о продолжении. Захар не мог этого не заметить — его член стискивало внутренними мускулами Ксюши. Он бросил завтрак и схватил Оксану за соски, натягивая резче, крепче, глубже. Поскольку теперь невозможно было жалить нежные места без риска задеть мужа, я переключилась на мочки ушей и кожу головы — наматывая Оксанины волосы на ёршик и потягивая за них. Оксана — изнемогала, агонизировала, плакала без слёз. Захар — довольно похмыкивал и покрякивал, и даже несмотря на неудобную позу, вскоре — задёргался, шипя, и затих. Я помогла Оксане слезть. Член был грязный и с небольшим количеством крови, так что, по канонам стиля, негодницу следовало бы заставить вылизать непотребство языком. Но, во-первых, я сомневалась, что Захару это понравится — после оргазма он терпеть не мог оральных ласок. Не было уверенности в терпении Оксаны. Ещё — от члена, сатана его возьми, несло, так что больше всего мне хотелось, чтобы они отправились в душ, о чём я им с неоправданной резкостью и заявила. Сама же — брезгливо и стремительно удалилась, унося с собой главное опасение — которое оксанкин язык всё равно вылечить бы не смог. Ведь Захар этим членом потом будет «ходить в гости» ко мне. Сколько мороки будет — вытравливать с его слизистых гостевую микрофлору. Навязала на свою голову. Но как же это красиво! Не могу отказаться.

После секса и гигиенических процедур — Оксана, к моему удивлению, продолжила гимнастику с момента её прерывания, к чему пресыщенный Захар, впрочем, не проявил никакого внимания. А потом — Ксю пошла на улицу. Зачем? А вот вы не поверите. Бегать трусцой. Совершенно невозможный, несгибаемый человек.

Когда она вернулась, от неё пахло потом и спортом. На спине — проступали мокрые пятна. Не дожидаясь команды, стоя прямо у дверей, она принялась спокойно раздеваться, обнажилась догола и понесла уличные вещи в свой уголок, под стол… Но Захар её перехватил. Его член опять стоял — моего мальчика возбудил запах разгорячённого и утомлённого женского тела. Он загнул Оксану прямо перед трюмо в коридоре, так, что она видела свои ошалелые глаза и слипшиеся от пота волосы. На этот раз я не успела принести гель, но у Захара как-то получилось и без. Вероятно — попка Оксаночки уже была раздолбана усилиями мужниного члена, так, что подготовка не требовалась. Этот секс Захару явно очень понравился, он трудился, шлёпая Оксану по спине и бокам, заставляя её слегка менять позу, прогибаясь так, чтобы вхождение было полней. Оксане всё это явно не доставляло такого же удовольствия. Она стояла, белая, закусив губу и терпя некую внутреннюю пытку. Моя фантазия, как ей можно было бы помочь, больше не работала, ещё оглушённая утренними переживаниями, поэтому я просто сняла их на фотокамеру с нескольких ракурсов. Наконец, муж кончил, вышел, и Оксана повалилась на колени, опустив голову. Этот восхитительный «колобок» я тоже сняла.

Нужно было сделать что-то ещё — чтобы усыпить уколы совести.

— Можешь полежать на моей кровати, там мягко, — разрешила я, перебирая её волосы.

Я как-то позабыла, что она пришла с пробежки. Так что моя кровать теперь пахла — уже не духами любовницы, а более чистым запахом её изнеможения и её феромонов, выбитых добровольно-насильственным сексом. Но я не стала ни говорить ей, ни менять бельё. На самом деле… Это было восхитительно.

========== 5. Стэнфорд как квест. Оксана - в моей спальне. Список издевательств за неделю. ==========

Поначалу я не слишком боялась, что они нарушат мои запреты. Вся прелесть выстроенной мной Стэнфордской схемы заключалась в том, что она только выглядит хрупкой, способной развалиться в любой момент, а на самом деле — бесконечно воспроизводит саму себя, благодаря скрытым мотивам участников. Со стороны любовницы — это готовность терпеть унижения ради надежды завоевать бОльшую поддержку мужа, может быть даже — вытеснить меня с игрового поля совсем. Со стороны мужа — это готовность бесконечно подкармливать веру любовницы клятвами, обещаниями, ссылками на «временные трудности, мешающие воссоединиться», при отсутствии реальных намерений менять что-то. Ибо блюдёт он только свою выгоду, а какая выгода — в том, чтобы лишиться соблазнительной, покорной секс-куклы с тугой дыркой, при этом порушив почти двадцатилетний брак с верной и понимающей женщиной? О нет, он сам будет лучшим стражем для глупой девочки-подстилки — рыцарственно раскланивающимся, интересующимся, «как она поживает», покручивая ключики на пальце. И притом — предотвращающим все её попытки выбраться из клетки.

Вот только — все ли…

Оксана ведь может надавить на жалость. Сказать, что задняя дырка у неё совершенно раздолбана, болит, не выдержит нового вторжения, нет-нет, не сегодня. А поскольку Захару надо слить, то он, конечно, не затруднится «сделать перерыв в карантине» — ведь проверить «целостность пломбы» я не смогу. А что непроверяемо — то как бы и не нарушалось.

Чтобы обеспечить строгое выполнение режима — сегодня я объявляю Оксане, что переселяю её к себе в спальню. Да, мы с Захаром спим в разных комнатах, по давней договорённости. Меня лишнее тело в постели — тяготит, у него — сдвинутый график, плюс по ночам он, как я подозреваю, флиртует с сучками по скайпу, вытягивая из них непристойные фотки. Надеюсь, что не шантажируя. Мне-то — без разницы, кто как строит свою жизнь, но полиции в доме — не хотелось бы.

Когда Ксю узнала о «переезде», её лицо испуганно дёрнулось. Интересно, почему? Либо они действительно «делали это» за моей спиной, и теперь ей больно, что придётся опять терпеть секс «всухомятку», либо… Она меня боится?

Честно говоря, я её тоже боюсь. Безумная сучка в одной комнате со мной. Надеюсь, она меня не задушит во сне… Сейчас в комнате — полутьма, Оксана, лёжа на пуфе, с серьёзным видом рубит что-то одним пальцем на планшете, который ей выделили для дистанционки. Компьютер — пустует, выключен, его экран — зловеще-чёрен, так, словно в доме никого нет. По хорошему, я сейчас тоже должна за ним сидеть и работать. Да, я работаю, представьте. Захар, вообще-то, директор какого-то малого предприятия, по его словам — очень выгодного и доходного. Но я никогда не вижу доходов от его работы. Судя по всему, всё уходит на развитие дела. Так что мне приходится крутиться самостоятельно. Что же, я вполне сложившаяся «бизнес-вумен». Однако, вместо того, чтобы монтировать рекламные клипы, за что, кстати, неплохо платят, сейчас я валяюсь среди мягких одеял с мигренью, и вспоминаю предыдущие дни. Я старалась стойко выполнять на их протяжении своё обещание — выдумывать каждый день по сексуальному унижению для Оксаны. И теперь, в час бессилия мозга, я — удивительное дело! — ощущаю тягостную муку от страха, что больше ничего унизительного и сексуального для неё не изобретётся. Условие, поставленное мной для удовольствия и в насмешку, превратилось в обязательство, навязчивый квест, который я обязана выполнять, «хоть в зной, хоть в дождь, хоть в снег». Обязательство — перед кем? Перед мужем? Не смешите, половина моих задумок его не заводит. Перед собой? Мне было бы проще Оксану выгнать. Наверное, это что-то сродни вдохновению, которое испытывают поэты и писатели. Когда невыносимо — бросить, хотя, каждая строка — вымучивается со скрежетом зубовным.

Надолго ли меня хватит?

Пока — идёт десятый день…

***

Оксана пришла к нам в воскресенье.

В понедельник, как я уже описывала, она пыталась делать гимнастику и невольно «напоролась» на мужнин хёр — дважды.

Во вторник — моя фантазия отказала, и я просто отшлёпала Ксю по пизде и губам лопаткой для блинов, заставив сидеть на корточках и не шевелиться, после чего корчащаяся текущая «девичья мяса» опять была брошена мужу, как отрез парной говядины — коту со стола.

В среду — Оксана по моему приказу поливала цветы своей мочой, присев над горшками с коленками враскорячку и показывая в деталях весь процесс туалета. Не знаю, выживут ли суккуленты, политые сукко-мочой. Наверное, из меня негодный цветовод. Мужа этот театр не очень впечатлил — то ли привык к более остренькому контенту, то ли фетиш «не зашёл», так что мне пришлось утешать его ртом.

Разумеется, всё, что делает Ксюшенька, я снимала на мобильник, а в четверг…

В четверг — был день совместного вечернего просмотра отснятого. Мы с мужем заняли отдельные кресла в тёмной гостинной, Оксана сидела на полу рядом с моим, я тихонько гладила её по голове, запустив пальцы между волос. Готова поклясться, что на её лице было выражение тихого умиротворения — сверху и в свете телевизора трудно понять. После этого Захар её лениво трахнул в задницу прямо в «кинозале», а ночью, основательно промыв уретру антисептиком — взял меня, очень тепло и благодарно. Да, сексуальные потебности у нас очень разные, я могу «ехать» на добром сексе неделю, в перерывах «догоняясь» мелкими усладами, вроде наблюдения за Ксю. Это даже скорее требование души, чем тела.

Да! Нужно заметить, что, вдобавок ко всему этому, Оксана ещё и следила за своим телом, занимаясь гимнастикой, бегая по утрам и пользуясь кремом для кожи. Во вторник и среду она так же сходила на работу — свою. По вечерам — делала какую-то дистанционку через мобильник. Я не возражала — так как понимала: те деньги, которые она зарабатывает, в дальнейшем идут отчасти и на нашу семью. Оксана всегда безмолвно покупала продукты на личные сбережения, тема финансирования в наших разговорах не всплывала вообще. За исключением одного раза, и с моей стороны — я упрекнула Ксению, что, работая дизайнером интерьеров в солидной строительной фирме, она получает немногим более прожиточного минимума. Это же нужно совершенно гордости не иметь. Она не ответила.

В пятницу к нам запланированно приехали погостить наши с Захаром дети, и пробыли до субботы. Я раздумывала, что делать с Оксаной — прогнать её на это время домой или оставить, но одеть. По итогу — одела. В старую одежду Захара. Детям сказала, что она немножко ненормальная, и носит только мужскую одежду. Погрешила, конечно, против совести. Нет тут ничего ненормального, да простит меня за эту hate speech титанида Либерти, чьё окаменевшее тело горестно замерло на восточном берегу Америки. Но мы играли именно в «тихую невменяемую дальнюю родственницу». Мне показалось, впрочем, что Оксана, слыша эти наветы в адрес своего ума, чуть заметно и криво улыбается — как если бы я случайно угадала её тайну.

Джек, мой старшенький, вымахавший за последние годы, как жердь, приехал из военного училища. Он отчего-то сразу проникся к Оксане симпатией, той, которую испытывают к колючему, но красивому цветущему кактусу: аромат соблазнителен, но руками трогать — опаска берёт. Смотрел на неё, правда, как-то слишком проницательно — иронично, искоса, словно видя насквозь и прозревая её тайную истинную наготу — в этом доме. Даже мне было немного не по себе от этого взгляда, а Оксана и вовсе — смущалась, стараясь скрыться. Виолетта, доча, на четыре года младше брата, сама избегала «социальной жизни» — уединяясь в выделенной ей комнате, блуждая по соцсетям и присутствуя лишь за вечерним семейным столом, с явной принуждённостью на лице. Не понимаю, как это можно — быть родственниками и избегать застолья. Особенно — если приезжаешь повидать мать раз в две недели или в месяц. Впрочем, всё равно — всё прошло восхитительно, гремел телевизор, радуя нас эстрадой первого канала, стол украшали яства, столь многочисленные, что большую часть из них Оксане пришлось купить готовыми. Даже Виолетта в конце концов — оживилась и перебросилась с Ксю парой слов. Только Захар — не радовался семейному единению, сидя со смурным лицом и явно выискивая момента, чтобы сбежать. К собственным детям он всегда был равнодушен, заменяя, впрочем, любовь материальной и карьерной помощью — чего я, не одобряя такой бесчувственности в целом, не могу не ценить. А впрочем, может и к лучшему, что дети растут сами по себе и вольны решать, куда использовать родительский ресурс. Пусть сами строят свою жизнь.

В эту ночь Оксана ночевала в закутке, более похожем на спальню, и дни прошли «асексуально». Детей я стесняюсь.

В воскресенье голая Оксана делала уборку после приезда детей, а я, глядя на её деловитое лицо, на собранные в жёсткий «узел поломойки» волосы, на сухие ягодицы и жилистые ляжки, на покачивающиеся под собственным весом при наклонах груди, вымучивала идеи — какое унижение ей сегодня назначить. Наконец, придумала. Прежде всего — я поздравила Оксану с юбилеем пребывания у нас, обняла-поцеловала в щёчку, и велела ей испечь её любимый торт — желательно, малокалорийный и здоровый. Когда же она это сделала — я поставила торт на пол и со вкусом, смачно раздавила его босой ногой, оставив глубокий отпечаток. И сказала ей: «теперь — ешь». Странно, но, глядя на неё, я не знала, чего мне больше хочется — видеть, как она ест, или… Съесть торт, раздавленный её босой ножкой. От одной этой мысли — будто ветерок по телу. Странно, а ведь я — не фут-фетишистка.

Мужу «номер» не понравился. Абсолютно. Он брезгливо пробормотал, что с бОльшим удовольствием — съел бы кусочек этого торта, а потом попросил отрезать ему от той части, которая не повреждена. Пришлось выполнить эту просьбу, а потом, не выдержав, улучить кусочек и для себя, присоединившись к странному чаепитию. Да, вот так причудливо могут кончаться сеансы БДСМ. Видя, что Захар в раздражении, я попробовала исправить ситуацию — раздевшись догола, я положила кусок торта между моим и Оксаниным телами, и долго извивалась с ней в порнографическом танце, пока он размазывался по нашим животам, от грудей до вагин, а потом — со вкусом снимала жалкие останки сладкого ногтем и облизывала. Судя по раскрасневшемуся лицу Захара, этот ангажемент имел успех. После этого — он подозвал нас, несколько секунд колебался, кого выбрать, выбрал почему-то меня, и взял на ковре, на четвереньках. А Оксана на это смотрела пустым и блаженным взглядом, поджав колени и сидя рядом.

Это было очень странно. Ксю перестаёт ему нравиться? Надо подстегнуть воображение, создать для мужа настоящий эротический драйв. Иначе… Иначе… Они расстанутся и я не смогу дальше придумывать издевательства?

Это очень странно. Право, очень странно.

========== 6. Джек нашёл Оксану в инстаграмме. Как Захар взял нас обоих и мы обе кончили ==========

В тот вечер Оксана всё же заметила, что у меня болит голова, и пришла делать мне массаж. Я сначала хотела отказать, замученная паранойей — а то вот подкрадётся тварь-разлучница, и открутит мне голову, как в страшных фильмах. Но потом махнула рукой. Мигрень казалась мне в тот момент центральной вещью мира, куда более важной, чем наши с Ксю интриги. И что же? Не могу сказать, что Ксана оказалась гениальной мануальщицей — её руки были неумелы, грубоваты. Но при том — ласковы. Что за сюрприз? Разве я не её враг? Или она настолько приняла и признала своё поражение, что ушла, как это говорят на фикбуке, в «сабспейс», став безмолвной полезной вещью в доме? Ах, как возбуждала бы меня эта мысль в начале. Я и хотела — вещь. Дырку для мужа и служанку для себя. Но сейчас — ментальное состояние Оксаны меня тревожит. Мне не хочется видеть Ксюшу сломанной до такой степени.

Первое утро нашей совместной жизни Оксана разнообразит ещё одной деталью: закончив уборку, ближе к двенадцати часам, она начинает делать гимнастику, не выходя из моей комнаты. Это меня раздражает. Конечно, где живёшь — там и гимнастика, это естественно. Но всё же — неуютно, когда для этого используют общее со мной помещение, совершая бурные и широкие движения. Я уже было встаю, чтобы предложить Ксю заниматься своими рукодрыганьями и ногомашествами на кухню, но тут она говорит нечто невозможное, выходящее за все рамки:

— Рита Николаевна, а давайте заниматься вместе? Вам же это тоже нужно!

«Нужно»? Это что, намёк на моё давно вышедшее из формы и обрыхлевшее тело?! Неслыханная наглость. У меня возникает желание немедленно выгнать хамку из дома. Но затем Ксюша включает музыку и, оглядываясь на меня, начинает показывать, как надо. И я понимаю, что приглашение имеет другой смысл. Помочь мне. Помочь снова стать стройной, красивой, здоровой. Соблазнительной для мужа не только душевно, но и телесно. Неужели Оксана настолько жертвенна, что готова забраться в колодец и собственной рукой закрыть крышку — лишая себя возможности выбраться и отыграться?

Я раздеваюсь до трусиков и лифа и начинаю повторять движения, стоя за спиной Оксаны. Это не очень трудно, но и не легко. Вскоре под мышками становится мокро. Разгорячённая кожа Ксю тоже истекает феромонами. Наш обоюдный запах наполняет помещение, смешиваясь. И это… Странно. У меня мутится в голове, меня опаляет животный позыв — обнять это тело, ощутить эту суховатую, жаркую, как пустынный песок, пергаментную кожу чересчур живой, душистой, неувядающей и цветущей, вопреки всем издевательствам, «зверёнки». Она тоже останавливатся, не оборачиваясь, как бы вслушиваясь в музыку, будто почувствовав мой жар за спиной.

В этот романтический миг в комнату заглядывает Захар. Увидев нас в интересном положении, он предлагает «продолжать», подразумевая что останется в качестве наблюдателя. Но меня не держат ноги, да и в Оксане что-то не видно настроя.

Тогда он предлагает нам совершенно убийственное.

— Подеритесь.

Здесь следует объяснить, что у нас с Захаром есть такая игра. Когда мы раздражены, и нет способа объясниться, мы раздеваемся догола, залезаем на широкую кровать и колошматим друг друга, пока выплеск эндорфинов не свалит нас в постель и всё не завершится бурным сексом, с дикими оргазматическими криками, от которых соседи стучат в потолок. Разумеется, мы тщательно бережёмся от того, чтобы терзать и всерьёз мучить друг друга. Но, чтобы «вещества счастья» при ударах выделялись, удары должны быть ощутимыми. Мне, с моим телом, которое от рождения проклято слабой чувствительностью, переносить избиение легче — я чувствую тычки твёрдыми частями руки, как в тумане, зато накатывающую потом волну эйфории — очень ярко… Нет, на самом деле, я не считаю наше развлечение чем-то позитивным. Это глупость, саморазрушение, к которому мы пришли за время жизни от отсутствия иных вариантов. Я не могу отрицать, что такие «сессии обоюдного бдсм» лечат меня психически, у меня действительно пропадает все претензии к мужу. То есть, разумом я их осознаю, но чуственно — они кажутся далёкими, неважными, тонут в жемчужных морях неги и эстетизма. Однако — делать то же самое с Оксаной? Я ещё не сошла с ума. Меня мутит от одной перспективы — приложиться к ней так, чтобы болело и опухало. И я представляю, как немыслимо тяжело будет ей — ударить меня… Да ведь это сломает ей психику куда надёжнее, чем издевательства!

Опуская эти мысли, не озвучивая их, я просто отказываюсь.

Захар недоволен. Очень недоволен. Я вижу это по лёгким изменениям в его лице, внезапной жёсткости и блеску глаз, хотя, посторонний бы ничего не заметил.

— Ну, хорошо, тогда — неси сюда попочку, воспользуюсь хотя бы ей, — говорит он Оксане. Затем, подумав, и глядя мне прямо в глаза, добавляет, — И ты дуй сюда. Хочу вас обоих, одновременно, почему бы и нет?

Мне не нравится этот взгляд. Как выясняется, не зря. Подойдя, я не знаю, что делать, и вежливо спрашиваю:

— Мне ложиться? Поверх Оксаны?

— Как хочешь.

— Но ты ведь её будешь — в попу?

— Если ты на этом настаиваешь, — цедит Захар тоном «сама виновата».

— А меня — спереди?

— Как хочешь! — у Захара на всё один ответ, всё более резкий и злой.

— Но в вагину заносить грязь от анала — нельзя!

— Значит, либо в жопу, либо в рот! Или подмоешься потом! Что ты, как дура?

Я знаю, что с Захаром в таком состоянии спорить опасно, где-то глубоко внутри его души — обитает маньяк. И, хотя этот маньяк ни разу при мне не выходил, я не хочу давать такого повода… Попа, вагина или рот? Рот, вагина или попа? Без альтернатив: рот. Сама идея того, чтобы подставить мужу-мудаку попу, одним махом сводит к нулю все наши различия с Оксаной — это невыносимо. А лечить прихотливые и запутанные в целый внутренний лабиринт «детородные дела» — сложнее, чем прополоскать зубы. Кривясь, тяжело плюхаюсь рядом с соперницей на колени. Надо же, а начали — с совместной аэробики… Член Захара — уже в заду Оксаны, всунут небрежно, бесстрастно, по самые кудряшки лобка. Оксана чуть заметно шипит от садизма этого вторжения, и её ноги дрожат, но она уже привыкла — её «растягивают» ежедневно, иногда по паре раз.

— Лиф-то сними. И труселя, — бросает мне Захар, со скукой на лице толкаясь вперёд. Я выполняю его указание, оставшись голой и коленопреклонённой. Матрона, «королева дома», чья единственная привелегия сейчас — ублажать «короля».

Подрючив Оксану и оставив её попку страдать от пустоты и незаполненности, Захар обращается длинным чуть изогнутым членом ко мне, а затем, взяв за затылок, толчком входит в мой рот, пренебрежительно ломая барьер моей нерешительности — гигиенично или нет, брать или не брать.

Член пахнет Оксаной. Пахнет с совершенно возмутительной силой, не вызывающей брезгливости, но создающей чувство, что меня изнасиловали — Оксаной, выбили разум из моей головы, оставив в ней только Оксану. Мне плохо, меня мутит от этого смешения, но в то же время — искушающе увлекает этой волной: «отдайся, потеряй себя, утони в животном и вседозволенном». Наверное, разум действительно тяготит меня в этот момент, потому что я покоряюсь. Сжимая коленки, как девчонка, боящаяся описаться, ощущая, как в животе нарастает ком тяжкой патоки, я беру одной рукой свой огромный бесформенный сосок, другой — придерживаю член мужа, забрав его в рот и там старательно облизывая языком по кругу, чтобы очистить от Оксаны, прежде чем фаллос вновь войдёт в неё.

Муж улыбается.

— У тебя глазоньки пьяные, — сообщает он мне, гладя по затылку, вынимает член и снова задвигает в жопу Оксаны, на этот раз делая лишь одно свирепое длинномерное движение, выйдя с резким хлюпаньем и заставив Оксану легонько и радостно вскрикнуть — не на входе, а на выходе. После этого он засовывает скользкий от Оксаниной смазки фаллос мне в рот по самое горло — а вынув, снова делает одну фрикцию в Оксану. Оксана беззвучно воет, перебирая ногами — уже не от боли, а от похоти, и закусив губу — вот это самое «хлюп» на выходе доставляет ей мучительное блаженство, и она хочет больше. Но мой рот — отнимает у неё половину праздника. Я чувствую себя не лучше. Мне бы сосать и сосать, и кончить, яростно возбуждая себя, ощущая полноту между губами и на языке и сладкое пустое онемение внизу от двух перстов, выдрачивающих клитор. Но член то и дело устремляется вон, чтобы «победить» Оксанин зад. Млею, коленки едва держат, моя рука с груди перемещается на половые губы, я шлёпаю по ним, стараясь надавить ладонью на сладкий бугорок, скольжу пальцами неглубоко внутри. Это мучительное затягивание финального взрыва, но мне хочется оставаться несытой, до тех пор, пока я нужна Захару разъёбистой шалавой. И Оксане. Оксане тоже — нужна. Я вижу, что Оксана перевозбуждена, и это каким-то образом связано со странным способом нашего соития, с тем, что член мужа — побывал у меня во рту и щедро смазан моей слюной. Внезапно… Это случается. Глаза Оксаны закрываются, она приобмякает и начинает крутить попой, тихо всхлипывая. Захар торопливо засовывает член обратно, начиная долбить с бешеной силой, толкая Оксану вперёд, а её накрывает собственной пульсацией сладкой агонии, и из её груди летят ритмичные, полные изнеможения вопли счастья. Захар тоже замирает, с вмороженной в черты лица улыбочкой, перенапряжённый до железной твёрдости. Крякает, «отмерзая» и обмякая. Потом хлопает Оксану по крестцу и выходит из неё.

Она кончила. Кончила — от члена в заднице. Девочка, кончавшая прежде с трудом, по её словам, даже от нормального секса. Что за волшебство?

Я лежу на ковре, скорчившись и мастурбируя. Захар — ушёл. Оксана — ушла к окну и смотрит на облака, опершись ладонями о подоконник. Плейер заканчивает композицию, и вдруг начинает играть Сукачёва, «Напои меня водой». Я схожу с ума. Эта музыка — из времён, когда я только познакомилась с Захаром, она преследовала нас, она напоминает мне о нежности, невменяемой похоти ночей, жаре соитий… Плачу без слёз, доползаю до своей кушетки, вставляю спереди вибратор, засовываю между ног пушистый плед и начинаю ёрзать по нему, то резкими толчками, то плавно — это старый проверенный способ. Захар, возьми меня… Возьми меня, Захарушка… Люблю тебя, ненаглядный, свет мой, сердечко моё, дракон мой ненасытный, продирающий мою плоть и наполняющий её до самого конца… Чего-то не хватает, чего? Вставляю пальцы в рот, воображая, что это тоже член Захара. Пахнущий Оксаной, только что из Оксаны. О! Вот, поймала, поймала! Сейчас… Сейчас, сейчас будет оргазм… Значит, член во рту — Оксана — член в пизде, и всё — протыка-а-а-ает… Груди сжать до боли… Нет. Нет?! Ёрзаю ещё активнее, мышцы икр болят, я представляю, что вся я в сперме Захара — она на сосках, на животе, на вагине. Мало. Мало?!

— Ксюшенька, — охрипшим голоском прошу я, — Подрочи мне груди, лапонька.

Она подходит — величественно, ненапряжённо. Вместе с ней — приходит запах. Несколько секунд — думает, затем начинает водить по моим ареолам пальцем, выписывая круги и заставляя груди слегка «подъёрзывать». Потом — берёт одну из моих грудей и приникает к ней ртом, трогая язычком, и положив одну из своих рук себе под лобок. Сосок простреливает мёдом и искрами. Но и этого не хватает — тело словно привыкло к возбуждению, оно больше не хочет пульсировать внизу с такой нарастающей навязчивостью, как раньше. Немолода я уже, немолода.

Тогда я беру руку Оксаны, ту, которой она щекотала половые губы, и насильно подношу её к лицу. Прижимаю к губам.

Всё, нашла.

Меня сотрясает судорогой. Оксанка испуганно косится, я ползу, как раздавленный червь, по постели, вымачивая его своими выделениями и сквиртом. Сквирт. Сквирт! Убейте меня кто-нибудь, никогда со мной такого не было.

Когда всё кончается, Оксана молча идёт к шкафу, возвращается и начинает менять бельё, пока я лежу неподвижно, обняв подушку.

«Напои меня водой…»

========== 7. Для Оксаны произошедшее - не унижение? Но она поняла, что мне приятно. Секс туфлёй. ==========

В очередное воскресенье — Оксана выносит мне мозг совершенно диким вопросом, который я бы сочла троллингом, если бы он не был задан таким заискивающим и почти любовным тоном.

— Рита, а когда вы начнёте надо мной издеваться?

Что? Попервоначалу я не могу разобрать — это она так ждёт очередного продукта моей фантазии, или..? Как выясняется: «или». Оказывается, то, что мы делали с Ксюшей до сих пор, до сих пор казалось ей урезанной версией подразумеваемого договором садизма.

— Я думала, это… Что-то вроде подготовки… К настоящему издевательству.

Ого. Да ты железной леди себя возомнила, что ли, девочка? Какого «настоящего издевательства» тебе ещё не хватает? Разве продёр на сухую в жопу — не настоящее издевательство? А твои иссохшие без мужниной спермы половые губы, твоя бессмысленная и беззащитная нагота в нашем доме, твои руки, на которые я сбросила все дела... Слова, которыми я тебя обзывала... Сучья подстилка под столом, выделенная тебе спать поначалу — разве всё это оставляет в наших отношениях хоть какую-то двусмысленность?

Примерно так я и отвечаю Ксане.

— Я не знаю. Мне просто показалось, что… Маргарита Николаевна, вы не делаете со мной всего, что хотели бы сделать. Бережёте меня, — чтоб меня молнией между ног жахнуло, в голосе Оксаны мне даже мерещится лёгкая обида.

— Хорошо, — я поднимаю бровь, пытаясь уложить мозг на место, — Хорошо, а что ты, в таком случае, считаешь более близким к сексуальному унижению?

— Ну… — она задумывается, — Между ног мне что-нибудь неподходящее вставить… — кажется, она сама не очень-то представляет, как мог бы выглядеть новый уровень садизма. Я думаю, затем хлопаю ладонями по ляжкам, заставив их вкусно колыхаться.

— Хорошо, родненькая. Я уже придумала для тебя на сегодня кое-что действительно унизительное сексуально.

Оксана, скромно опустив глаза и чуть покраснев, уходит в свой угол. Мы продолжаем заниматься своими делами. Однако, выдерживает рабынька — недолго.

— Маргарита Николаевна… А что вы придумали?

— Тебе так надо? — бормочу я. Она кивает. И ещё раз кивает, и ещё раз — чтобы я ни в коем случае не подумала, что ей это не важно, — Ну, хорошо же, — я иду к платяному шкафу и достаю из него детскую матерчатую туфельку. И многозначительно трясу ей. Оксана не понимает, — Я хочу, чтобы ты вставила это в пизду. Вымой его только сначала и продезинфицируй.

Она молчит. Только краснеет так, что щёки пунцовые, и груди рукой прижимает с силой. Затем сглатывает, всхлипывает и кивает — согласна, мол, уяснила. Ну, конечно, согласна, а куда бы ты делась? Взяв у меня туфельку, наложница уходит в ванную, откуда долго слышен шум воды. У меня мало сомнений, что на этот раз Ксюша задета всерьёз и, возможно, даже обижена. Отлучка длится долго, так что я временно забываю о невольницу, и вспоминаю лишь когда она привлекает к себе внимание тихим звуком. Оборачиваюсь и ощущаю, что стойкость моего разума ломается. Оксана стоит перед моим креслом на коленях, распялив себя и раздвинув ноги, опираясь руками сзади, раскрасневшаяся и тяжко дышащая. А в вагине её торчит засунутая до половины мокрая туфля, от которой её красные половые губы просто распирает, разрывает.

— Вы хотели — так? — спрашивает она, пытаясь принять позу, в которой будет выглядеть наиболее «эффектно».

— Так, Оксана, — говорю я безголосо, — Но зачем — сейчас? Мужу-то мы что показывать будем?

Она раздумывает несколько секунд.

— Для мужа, — с напряжением соглашается она, — Я повторю ещё раз. Но сейчас я хочу сделать это только для вас… Вам же приятно?

— Ты очень странная, — отмечаю я, чуть успокаиваясь и закидывая ногу на ногу, чтобы закрыть дверки прячущемуся кошкой возбуждению, — Да, конечно, мне приятно. А откуда ты знаешь?

— Я же вижу, — она выпрастывает одну руку из-за спины и начинает лениво, но с безумной похотью во взгляде, оглаживать пальцами и раздвигать кожицу клитора, — Я вижу, что вы — и для себя тоже… Вот только не доигрываете до конца, не доканчиваете желаний, Маргарита Николаевна… А я — здесь, и ваша вся…

— Вот это сеанс психологии, — без смеха иронизирую я, — Может, ты ещё и в постель ко мне залезть хочешь?

— А можно? — шепчет Оксана, — Только между ваших ножек… Я — так… Не вынимая ботинка…

— Ну, хорошо, — я не собираюсь отрицать, что слова Ксюши мне нравятся, и излагает она как-то очень легко, так, что даже бесстыдство кажется целомудрием, — Хорошо, иди сюда, — я маню её ладонями, расставляя колени и подгибая таз. Она ползёт, придерживая туфлю рукой, и, словно ныряльщица, прямо с ходу, со вздохом упоённого облегчения, утопает чуть ли не по уши в моей мягкой, горячей и начавшей мокнуть плоти, словно надевая на лицо кожаную маску. Некоторое время я смутно ощущаю пертурбации, которые производит это лицо, ворочающееся в моём «сокровенном источнике» — кажется, Ксю трахает меня языком, а чтобы не задохнуться, периодически поднимается «на поверхность», до клитора. Втягивает его губами, сладострастно чмокая на выходе и заставляя его горошинку «отскакивать», а потом вылизывает по кругу, а потом устраивает «бабочку»… И, кажется, улыбается. Я вижу из-за лобка только смеющиеся глаза. Которые затем, потупившись, снова исчезают. И опять начинается изнасилование языком. К языку — добавляются пальцы. Оксана ими растягивает и расширяет щель, вылизывая её по краям. Я дёргаюсь и ною, перекривясь телом, которое слишком малО для такого количества блаженства.

— Пойдём на диванчик, — приглашаю, понукаю, зову я, — Пойдём-пойдём-пойдём.

Мы перепрыгиваем на моё ложе, даже как-то чрезмерно игриво, как две расшалившиеся школьницы. Держа Оксану за бёдра, я побуждаю её принять позицию 69, чтобы наблюдать за поджимающейся в её раскуроченных гениталиях при спазмах счастья туфлёй, сама же — ложусь, словно царица, на спину, гостеприимно разведя коленки в стороны. Туфельку мне приходится придерживать пальцем, чтобы она не вывалилась, но это приятная забота. Другим пальцем, вымоченным в слюне, я догадываюсь массировать по кругу сфинктер наложницы, чтобы она даже без Захара не забывала, для чего её используют. Эти шалости мне настолько приятны, что я даже не слишком слежу, чем занимается Оксана со всё большей и большей экзальтацией. Я чувствую себя так, словно я ниже пояса потеряла форму человека, став огненным морем со скрытым под ним напухшим вулканом, а лицо моей любовницы — несчастная лодка, качаемая штормом в готовых поглотить её волнах.

— Рита, — выдыхает-выкрикивает вдруг Ксю, и я не могу понять сперва, то ли это возмущение тем, во что её превратили, то ли экстаз, — А хотите, я кончу… От ботинка…

— Конечно, хочу, но ты же не умеешь, глупая, — я обнимаю её за пояс. В ответ она, страстно мыча, целует моё вымазанное в соке лоно, вызывая у меня предвестник оргиастических испульсов, и ноет, плывя, пошатываясь:

— Я кончала по нескольку раз — каждый раз, когда вы что-то делали со мной, Рита… — она снова уходит с головой в куни.

— Тогда — кончи, — шиплю я упоённо, как заклинание, и трогаю ногтем недовишенку-клитор, рисуя вокруг него диаграммы, — Кончи, кончи, — дразню мочевое отверстие, чуть заметно, чтобы это не было подобно выстрелу в нервную систему, дышу на него. Туфелька выпадает от сокращений, я аккуратно заталкиваю её обратно в мокрую бездну, раздвигая пальцами половые губы, чтобы не повредить их, и в этот момент — вижу мурашки на коже Оксаны, она обмякает, падая грудями на мой живот, из её пизды — течёт, вымачивая кудряшки лобковых волос. Ух, тяж-ж-жёлая… У меня не было оргазма, но мне так хорошо, что хочется расцеловать её. Прямо в лобок и в клитор… Аккуратно вынимаю обувь из не предназначенной для неё дырки, благо, она там уже почти и не держится. С усмешечкой пошлёпываю по ягодице, уклоняясь от попытки «до-удовлетворять» меня. Но не даю уйти со своей постельки, удерживая за руку.

— А теперь расскажи мне, что это такое волшебное с тобой случилось.

========== 8. Вместе без Захара. Зловещая тайна Оксаны. Крах. ==========

Последующие дни вспоминаются мне смутно — сладкий сомнамбулический бред, за наивность и самозабвенную доверчивость которого мне сейчас слегка стыдно. Оксана целиком и полностью перекочевала ко мне в кровать. День начинался и заканчивался с её ласок — если мне в этот день хотелось. Если нет — мы просто лежали голые, положив друг на друга руки, и говорили, говорили, говорили. В основном, рассказывала я, а она, поднаторев в «книжных чтениях», очень витиевато комментировала. Захара мы продолжали удовлетворять, но принуждённо, как из-под палки, и он это чувствовал. Пытался высказывать претензии, даже завуалированно угрожать. Мне было всё равно. Потом он собрал вещи и уехал — вероятно, к одной из своих младых шалав, верящих, будто им есть что ловить. Я и этому не придала значения, но в ночь его отбытия — впервые позволила Оксане одеться. В кружевное розовое нижнее бельё.

Мы вместе мылись и мыли друг друга. Мы кормили друг друга с ложечки. Мы занимались по утрам аэробикой, а потом, вспотевшие, счастливые, бросались в кровать — и замучивали друг другу пёзды до красноты и красивых, многоминутных мультиоргазмов, когда думаешь, что всё закончилось, но — одно прикосновение к соску, и прибой невыносимой сладостной жизни снова начинает стучаться под лобком, выламывая тело, вымывая все мысли, даря нежность, радость, лёгкость. Её запах… Ммм, её запах, я пропиталась им. Я плыла в нём. Я утопала носом в её интимных кудряшках и не могла надышаться. Оксана по-прежнему вела себя как идеальная невольница — выполняя за меня всю работу по дому, кормя меня и глядя снизу вверх, хотя, я её больше не пытала. Только снимала, снимала, снимала на фотоаппарат — как запойная алкоголичка, из самых разных поз, и в самых разных позах. Блогов Ксю больше не вела. Видимо, они для неё потеряли значение.

Судьба пыталась нас истязать. На пятый день нашего «медового месяца» позвонил мой сыночек. Ещё более обеспокоенный, чем раньше, он сообщил, что продолжил «копать», заинтересованный загадочной личностью Оксаны, нашёл в сети её личные данные — да, их в академии учат такому — и выяснил по базам, что, во-первых, никакая она не родственница нашей семье (кого бы это удивило), а во-вторых, восемь лет назад была судима, и два года провела в колонии. Даже эта новость, впрочем, не омрачила моего дня чрезмерно и не вызвала ожидаемой подозрительности. Мне было слишком хорошо — а когда хорошо, надеешься, что как-нибудь пронесёт. Спустя некоторое время, однако, я начала ощущать смутное беспокойство. А вдруг то, что я приняла за любовь — всего лишь коварный план умелой воровки, решивший запудрить мне мозги розовой пудрой и завладеть моим имуществом. Я снова позвонила Джеку и попросила рассказать подробности. Он явно не ожидал, что они потребуются, полагая, что его сообщения вполне достаточно для немедленного изгнания сожительницы — даже не так — для того, чтобы она немедленно и пулей вылетела из нашей квартиры. Явно сомневаясь в моём рассудке, сын всё же пояснил, что Оксану осудили за «хранение веществ» и «пособничество», не дав большого срока ввиду второстепенной роли. Я поблагодарила, сказала, что всё под контролем и мы разберёмся, и повесила трубку — ощущая слабое, мутно-отравленное облегчение от услышанного. Всё-таки, не воровство и не убийство. Подумав ещё полчаса, я устроила Оксане серьёзный разговор. Ну, как — серьёзный? Будучи влюблённой в неё, я, конечно, не сажала её привязанной к стулу напротив включённой лампы. Я просто «с тревогой и заботой» предположила по её виду, что она «прошла через какие-то мытарства, покалечившие её душу». И предложила честно рассказать всё мне, как хозяйке, как подруге. Лицо Оксаны превратилось от моего вопроса в бронзовую маску напряжения и боли, мне пришлось гладить и успокаивать её. Так и не добившись ни одного слова, я предложила ей продолжить позже, когда она захочет. Разумеется, я не стала бы ждать слишком долго — из чувства самосохранения, но внутренне дала отсрочку до вечера.

Вечер затянулся. В одиннадцать ночи, когда я уже начала немного нервничать по поводу своей судьбы и безопасности сна в одной квартире с бывшей «зэчкой», Оксана пришла ко мне из своего уголка и бездушным, но срывающимся голосом, стала рассказывать, по порядку, как в двадцать один год, будучи наивной и слабовольной дурочкой, вышла замуж за пробивного молодого человека, очарованная его напором и аурой легкомысленной, необузданной дикости. Ксю слишком охотно доверяла всему, что тот говорит, даже когда он причудливым образом жонглировал фактами, игнорировал очевидное или голословно утверждал что-нибудь — а такие заявления становились всё чаще и чаще. Через пару лет в дом молодой семьи стали приходить странные люди, они вели странные разговоры и приносили подозрительные вещи — от всего этого супруг отгораживал жену дверью и не желал, чтобы та подслушивала. Со временем, однако, барьеры предосторожности пали — видя пассивность благоверной, муж перестал скрываться тщательно, и ей пришлось взглянуть в лицо правде: супруг ввязался, и весьма плотно, во что-то противозаконное. Разумеется, у него по-прежнему находились оправдания всему, что он делает. Даже когда при Оксане, в соседней комнате с ней, кого-то били, добиваясь не то признания, не то согласия сотрудничать — он объяснил всё так красочно и нажимисто, что у неё не хватило воли набрать номер полиции. Дура была, чего уж там, и верная слишком.

На пятом году совместной жизни — муж посадил Оксану на наркотики. Чтобы не оставалась в стороне. При этом Оксане даже не было приятно — те вещества, которые дарили кайф приплющенным жизнью пройдохам и вечно мучающимся от недостатка счастья негодяям, её сознанию не требовались. Организм, как бы удивляясь, что ему такое предлагают, отзывался лишь тошнотной экзистенциальной крипотой, абстрактными головоломками на стенах и головной болью на следующее утро.

Ксю сама не понимала, как мужу удалось убедить её участвовать в противозаконных делах — всё происходило слишком постепенно, и частично — под пологом дурмана. Кончилось тем, что ей просто поручали: хранить и перевозить. И она с тупой покорностью исполняла веления мужа, всё ещё допуская, что под маской монстра может таиться человек. Работу она, однако, выполняла крайне неумело. Уже на на втором «рейсе» — её поймали. А через неё — вышли и на преступную группу. Был суд, мужа посадили на пятнадцать лет, её — на два, потому что уже по виду было понятно: такая рохля ничем управлять и ничего замышлять сама не может. Именно в колонии Оксану приобщили к лесбийскому сексу, и именно там в ней «расцвёл» роскошным ядовитым цветком мазохизм, против которого она, впрочем, ничего не имела, поскольку данное качество было не телесным зовом, а всего лишь проявлением какой-то грани её натуры. Именно это ровное отношение позволило ей с той же лёгкостью «завязать» с сексом в роли «нижней» после освобождения.

Разумеется, она не собиралась возвращаться к дурным делам, да ей никто и не предлагал. Первое время, до погашения судимости, выживать было трудно, но поселения изменили Оксану, дав ей понимание жестокости жизни, научив «крутиться», сделав циничнее и отстранённее. При этом в ней по-прежнему оставалось много энергии действия и веры в своё право на счастье, поэтому последующие годы она потратила на саморазвитие и перепробовала много сфер деятельности, включая проституцию. Потом — появился Захар, похожий на неиспорченную, куда лучшую, версию первого злополучного супруга. Он проявлял ласку и душевность, окутывал Оксану облаком поэтичных, восхитительных слов и обещаний. Оксана кинулась в него, как в омут. «Залипла» — сама не замечая, как… Детей от него она, конечно, хотела, но иметь уже не могла — «спасибо» поселениям.

***

Если вся история ещё вызывала у меня какую-то настороженность и мысли, «а не влипла ли я, завязав отношения с тюремной лесбиянкой», то последняя деталь — подломила. Я обняла Оксану и долго плакала вместе с ней, моча слезами её затылок. Надо же, я-то её мучила, боясь, что она «залетит» от Захара, а она вообще — никогда не рожала и не родит. После этого мы просто легли и молчали в темноте, не занимаясь сексом, а наутро — вели себя так, словно ничего не произошло. В самом деле, что произошло? Какой-то дурной сон… Всё, что с нами было раньше — это просто дурной сон. Только сейчас — жизнь начинается.

Так казалось нам тогда.

Но постепенно всё кончилось. И очень быстро. «Медовое» счастье продлилось не больше двух недель. Оксана стала угасать, замыкаться, лёжа на своей коечке. В фикбук — полились пронзительные и непонятные мне стихи. Видя это, я словно обратилась в камень, тупой и угрюмый, чувствуя, что мой мир разрушается, не понимая причин, но не жалея ни о чём. Видимо, что должно было случиться — то случилось… Пыталась ли я вытащить Ксю? Ещё как. Я осыпала её предложениями, вплоть до поездки на юга — рановато, конечно, но там как раз всё цветёт. Мы ездили вместе обследовать её «женские дела» — уже на мои деньги и в хорошую клинику. Я безусловно освободила её от домашней работы, иногда справляясь в одиночку. Я пустила её за свой компьютер, а в дальнейшем обеспечила ещё один, собственный, для работы и творчества. В нашей комнате весь день играла её любимая музыка. На столе — стояли её любимые цветы. В постели… Я пыталась её растопить. Но, честно, не умею я этого. Мой секс очень прост. Однако, я на корню вижу подделки — поэтому, когда она имитировала возбуждение и оргазмы, чтобы сделать мне приятно, я приказала ей прекратить эти глупости и вести себя так, как хочется — последний из приказов, который в фильмах обычно дают роботам, ставшим «как человек, только свободы нет».

Через пару месяцев я сказала Оксане, что больше так не могу. Лучше я останусь одна, чем видеть, как она мучается, без всякой радости работая на меня и принуждённо даря мне ласки. Она словно ждала этого и токько кивнула, потупившись. А затем — попросила меня устроить ей на прощание сессию садо-мазо — со связыванием. И чтобы я делала с ней всё, что давно хотела сделать, не сдерживаясь.

========== 9. Последний БДСМ. Расставания и встречи. Новые горизонты. ==========

Реализовать БДСМ-сессию было нетрудно. Когда-то мы с Захаром пробовали подвешивание, поэтому у нас остались специальные потолочные крюки и снасть. Я привязала голую Ксю к потолочным крюкам и её ноги — к палке, так, что она оказалась распялена косым крестом. А потом набросилась и принялась мучить — голыми руками — так, как на душе лежало. Я щипала её половые губы, тянула за соски, заставляя вставать на цыпочки, я драла её огромными дилдо, вызывая неподдельные мученические крики, одновременно — удовлетворяя себя другими имитаторами, поменьше. Она казалась оглушённой этим штормом боли и радости, потерявшейся в нём, но на мои поцелуи — отвечала губами с неимоверной нежностью и жаждой. Это было как пробуждение, некромантическая реанимация тех чувств, которые у нас были в начале, но — с тёмной аурой. Я не помню, сколько раз её сквирт залил пол, и сколько времени прошло — полчаса? Час? Полтора? Даже не верится, что у меня столько сил, и что у Оксаны — такая выносливость. Столько висеть с поднятыми руками… Она выглядела обеспамятевшей, её губы шевелились, я думала, она просит пощады, но, прислушавшись, поняла: «ещё, ещё, ещё…»

Ещё на подвесе — я нацепила на неё страпон и прошептала: «Теперь — ты мой Захар». И не смогла удержаться, чтобы не попытаться залезть на него — мозг был совершенно одурманен, не соображал, что в висячем положении это невозможно. Я не сразу поняла, что слова, которые шепчет Оксана изменились: «Сними меня… Сними, я тебя выебу… Риточка, сними, я тебя выебу…»

Мир провернулся и пошатнулся, сама не помню, как дрожащими руками расцепила замки, почти волоком оттащила Оксану на кровать — и раскинулась — разгорячённая, мокрая, вздрагивающая от каждого прикосновения, раздвинув колени. Оксана навалилась. Но начала не сразу — сначала принявшись целовать меня — от шеи и ниже, гладя по плечам и по щекам. Когда она взяла между губ мой сосок и оттянула его, одновременно — вставив мне в рот свои пальцы, я — ЗАХОТЕЛА, замычав невнятно, ненасытно и умоляюще и выгнувшись под Ксю так, что едва не сбросила её. Меня колотило дрожью, я дёргалась тазом навстречу, пока Ксю не переместила свои пальцы из моих верхних губ — в нижние. Это принесло некоторое облегчение, но зажгло огонь ещё сильней… Потом Оксана вылизывала мне живот, одновременно «любя» пальцами — то нежно и плавно, то вращая ими внутри… Вращая? Я не знаю, что она делала. Её язык причинял мне страдания и ласку, как тысяча сладких ножей, вонзающихся под кожу и доходящих до утробы — в конце концов, я испытала то же, что и Оксана, меня принялось дёргать тупой сосущей болью в лоне — от перенапряжения. Матка требовала семени — семени, которого не существует…

— Чувствуешь? — шептала Оксана, — Чувствуешь, каково было мне?

— Да-а-а-а, Ксюшенька, да, — стонала я, — Я твоя, возьми же меня, ну возьми-и-и…

Она сжалилась — наползла, со счастливыми, шалыми глазами и полуулыбкой.

— Захар ведь с тобой так не делал? — я ощутила её дыхание.

— Нет…

Я едва ощутила, как искусственный «толстяк» входит в меня — ощутила больше по тому, какое счастье и полнота настали в моём организме. Оксана прикрыла глаза — так, словно она была настоящим мужчиной, тоже чувствующим сладость. Мы сцепились ногами. Я — вцепилась в неё ногами, замкнув в замок.

— Моя… — прошептала я, — Моя, не отпущу…

— Конечно, твоя, — отозвалась Оксана, лёжа на мне, глядя глаза в глаза и гладя мои груди, — Ты — моя жена. И сейчас ты у меня получишь. За всё, — в её игривом, упоённом, перевозбуждённом голосе не было ни малейшей агрессии, но сам смысл — впился в мою нервную систему, и я кончила. Долго, тягуче, выстанывая каждый прилив скользкого толстого кайфа, по мере того как гремучее напряжение лопалось и превращалось в блаженную сытую слабость.

Даже после этого сумасшествия — мне хотелось «ещё чуть-чуть», несмотря на несколько «жмущий», кажущийся слишком твёрдым после оргазма, страпон. Но Оксана не стала настаивать — просто вышла из меня, бессильно обмякшей на подушках, а потом села рядом, расставив ноги, как вылизывающая себя кошка, и тем же имитатором, свирепо дроча клитор, довела до последнего и окончательного оргазма себя. У меня не было даже сил помочь, но когда она рухнула на меня, сотрясаясь и держа себя между ног, и принесла свой запах возбуждения, это было восхитительно…

***

В дальнейшем у нас всё крутилось по тому же циклу. Неделя охлаждения, переходящего в депрессию и ожидание неминучего конца, потом — «последний секс», где я воплощала самые безумные свои фантазии в отношении Оксаниного тела (на самом деле, не такие уж безумные, даже скромные, если взглянуть спокойным взглядом), фейерверк оргазмов, клятвы, грязные слова и обмен ролями… Но отчего-то и этого через полгода перестало хватать. Мы стали смотреть друг на друга со странной подозрительностью — которую даже не могли выразить. Словно что-то отняли друг у друга.

Через семь месяцев мы расстались. Оксана ушла, я осталась одна — в пустоте, где нет мыслей, нет чувств, нет никакой оценки произошедшего. Случилось — и случилось. Судьба идёт странными путями. Муж покинул меня, но остался формально мужем. Дети тоже продолжают навещать… Работа движется — задание сменяется заданием… Жизнь идёт, хотя, я не ощущаю движения времени. Только иногда — прошлое вызывает улыбку: а ведь было же что-то такое, чего никогда и ни с кем не могло произойти!

Когда наступил декабрь, я узнала, что Оксана снова встречается с Захаром. Она сама рассказала мне об этом по телефону. Ума не приложу, какой реакции она ждала — вообще-то, у меня были подозрения, что весь роман со мной она затеяла, чтобы влюбить и сломать предательством, заодно уведя у меня благоверного. Конечно, потом всё стало каким-то слишком сложным, но… Может быть, она сама в этой сложности путается? Может быть, то, что я услышала — это «хвостик» изначального намеренья, высунутый, чтобы посмотреть, как я отнесусь. Как минимум, голос её звучал нормально, не убито, о чём я ей и сообщила — счастлива, мол, что ты опять в хорошем настроении и не грустишь. Ксю долго молчала, потом повесила трубку — мне показалось, что перед этим на том конце раздались судорожные всхлипы.

К концу месяца — вернулся муж, мрачный и скрыто-озлобленный. Он никак не комментировал отлучку, не анонсировал изменения отношений с любовницей, а я — не спрашивала. Довольно было и того, что всё вернулось в прежнюю жизненную колею — слегка попорченную, чуть заметно тронутую грязью и опустошённостью от произошедшего, но всё же прежнюю… Впрочем, через пару недель Захар, ощутимо посвежевший, снова стал куда-то отлучаться из дома. Я догадывалась — куда.

А в середине февраля, почти через год после нашей встречи — вернулась Оксана.

***

Мы живём втроём уже три года. Захар стал более чутким — его «внутренний эгоист» словно «насторожился» от произошедшего, заподозрил, что существует кто-то ещё кроме него. Я — не требую от Оксаны признавать себя нашей рабыней, хотя, она по-прежнему безупречно играет эту роль и отдаётся Захару лишь в попу. Все мы, не договариваясь, боимся разрушить хрупкую конфигурацию чувств, выстроенную в начале — осознавая нужность каждой составляющей, какой бы лишней и нелепой она ни казалась. Холодный, циничный, но похотливый муж. Благодушная жена-хозяйка, кладущая под него рабыню в извращённой форме, и развлекающая всех эротическим театром. И служанка — делающая в голом виде домашнюю работу, а потом, с красной от порки задницей и анусом, накачанным спермой — творящая в интернете. Дети продолжают посещать нас, и, кажется, догадываются о сути наших отношений… По крайней мере, Джек знает точно. Потому что на прошлой неделе он трахнул Оксану — с нашего попущения. Смотрит он на неё неравнодушно — не удивлюсь, если попросит руки и сердца. И тогда — мы действительно станем одной семьёй, а моя невинная ложь сыну вдруг обернётся правдой.

Но это будет уже совсем другая история.