1. Любовники из Руаси

Как – то теплым осенним вечером возлюбленный, пригласив О. на прогулку, привез ее в парк, где они никогда раньше не бывали. Некоторое время они неторопливо бродили по его тенистым аллеям, а потом долго, до наступления сумерек, лежали, прижавшись друг к другу, на чуть влажной траве лужайки и целовались. Возвращались они, когда уже совсем стемнело. У ворот парка их ждало такси.

– Садись, – сказал он, и она, подобрав юбки, забралась в машину.

О. была одета как обычно: туфли на высоком каблуке, шелковая блузка, костюм с плиссированной юбкой, сегодня – еще и длинные тонкие перчатки; в кожаной сумочке лежали документы и косметика.

Такси плавно тронулось с места. Никто не произнес ни слова и О. решила, что шоферу заранее известно, куда ему ехать. Ее возлюбленный задернул шторки на окнах, и О., думая, что он хочет поцеловать ее и ждет, чтобы она поскорее обняла его, торопливо стала снимать перчатки. Но, остановив ее предостерегающим жестом, он сказал:

– Давай свою сумочку – она тебе будет мешать.

Она послушно отдала свою сумку, и он, отложив ее в сторону, добавил:

– На тебе слишком много всего надето. Отстегни подвязки и сними чулки.

Сделать это оказалось не так просто – машину все время покачивало. К тому же О. боялась, что шофер внезапно обернется и застанет ее за этим занятием, и потому О. заметно нервничала.

Она стянула чулки, оголив ноги под юбкой, и почувствовала, как по нежной коже скользят подвязки.

– А теперь расстегни пояс, – сказал возлюбленный, – и сними трусики.

Это оказалось куда проще – надо было лишь немного приподняться и провести руками по ягодицам и ногам. Взяв у нее трусики и пояс, он убрал их в сумочку.

– Приподними рубашку и юбку, – шепнул он немного погодя, – так чтобы между тобой и сиденьем ничего не было.

Холодный скользкий материал сидения прилипал к незащищенным одеждой бедрам, и от этого неприятного ощущения О. начала дрожать. Потом он заставил ее одеть перчатки.

Она боялась спросить Рене, куда они едут и почему он сам молчит, почему не целует ее, а главное: зачем он раздел ее и сделал столь беззащитной. Он ничего не запрещал ей, и все же она не осмеливалась ни свести колени, ни положить ногу на ногу – так и сидела, широко разведя бедра и упираясь затянутыми в перчатки руками в сиденье.

– Здесь, – неожиданно громко заявил он.

Машина остановилась. О. из – за шторки разглядела высокое стройное дерево, а за ним похожий на небольшой отель дом. Перед домом располагался дворик и крошечный сад.

О. подумала о многочисленных гостиницах предместья Сен – Жермен. В машине было темно. Снаружи лил дождь.

– Сиди спокойно, – сказал Рене, – не волнуйся.

Протянув руки к воротнику ее блузки, он развязал тесемки и расстегнул пуговицы. Она радостно потянулась к нему, думая, что он хочет погладить ее грудь. Но нет... Он нащупал бретельки лифчика и, перерезав их маленьким карманным ножиком, отбросил его. Теперь грудь была обнажена и свободна от стеснявшей ее материи.

– Ну вот, – выговорил он, – наконец ты готова. Сейчас ты выйдешь из машины и позвонишь в дверь. Дверь откроется и тебя проведут в дом. Там ты будешь делать то, что тебе прикажут. Если ты сейчас заупрямишься, они сами придут за тобой. Если откажешься подчиняться, они найдут средства заставить тебя. Сумочку? Она тебе не понадобиться. Ты просто девушка, которую я доставил заказчику. Да, я буду ждать тебя. Иди.

Существует еще одна версия начала истории О. Она несколько грубей и вульгарней.

Молодую женщину везли куда – то в машине ее любовник и его приятель – совершенно незнакомый ей человек. Он и находился за рулем. Любовник сидел рядом с ней. Говорил тот, второй. Он поведал О., что ее возлюбленному поручено доставить ее в замок.

– Но сначала надо подготовить вас, – объяснял он, – и поэтому сейчас вам свяжут за спиной руки, расстегнут одежду, снимут чулки, пояс, трусы, и лифчик и завяжут глаза. Остальное вы узнаете в замке, где по мере необходимости вам будут выдаваться соответствующие инструкции.

Они ехали еще около получаса. Затем ей, раздетой и связанной, помогли выйти из машины и подняться по ступенькам. Перед ней открыли дверь и потом долго вели по каким – то коридорам. Наконец с нее сняли повязку и оставили одну в кромешной темноте.

Сколько она так простояла, полная дурных предчувствий, О. не знала – полчаса, час, а может, два – ей казалось, что прошла вечность. Потом открылась дверь, зажегся свет, и она увидела, что находится в ничем не примечательной обыкновенной комнате, разве что, в ней не было ни стульев, ни диванов, но зато на полу лежал толстый ковер и по всему периметру комнаты вдоль стен стояли шкафы. Вошли две молодые красивые женщины, одетые в платья, напоминающие наряды служанок восемнадцатого века: длинные, по самые щиколотки юбки, тугие корсажи, плотно облегающие грудь, богатые кружева и короткие, едва доходящие до локтей рукава. Глаза и губы девушек накрашены, на шее каждой – колье, запястья плотно обхвачены браслетами.

Они развязали ей руки и раздели догола. Затем убрали ее одежду в один из стенных шкафов и отвели О. в ванную комнату. Они помогли ей принять ванну и вытерли большим махровым полотенцем, усадили в кресло – подобные кресла можно встретить в хороших дамских парикмахерских – и, проколдовав над ней не меньше часа, сделали О. роскошную прическу.

Все это время О. сидела совершенно голая, да к тому же ей запретили класть ногу на ногу или сжимать колени. И поскольку прямо перед ней на стене висело огромное, от самого пола до потолка, зеркало, она всякий раз, поднимая глаза, видела свое отражение и свою возбуждающую позу.

Женщины на славу потрудились над ней: легкие тени на веках, ярко накрашенный рот, розовые соски и слегка подрумяненные губы влагалища, благоухание духов. Они привели ее в комнату, где стояло большое трехстворчатое зеркало, в котором она смогла рассмотреть себя со всех сторон. Ее усадили на стоявший перед зеркалом пуф и велели ждать. Чего ждать, О. не знала. На пуф было наброшено покрывало из черного мягкого меха, слегка колкого. Ковер на полу тоже был черным. Стены – оббиты ярко – красным атласом. На ноги ей надели красные туфли без задников. В комнате оказалось большое окно, выходившее в тенистый и показавшийся ей таинственным сад. Дождь кончился и сквозь стремительно несущиеся по небу облака иногда проглядывал желтый диск луны.

Как долго просидела в этом красном будуаре О. и была ли она там совсем одна, или кто – то наблюдал за ней, приникнув к потайному отверстию в стене, она не знала. Когда женщины вернулись – одна несла в руке корзину, другая держала портновский метр – их сопровождал мужчина, одетый в длинный фиолетовый, распахивающийся при ходьбе халат с очень широкими, суживающимися к запястьям рукавами. Под халатом у него были надеты обтягивающие панталоны, закрывающие голени и бедра и оставляющие совершенно открытым мужское достоинство.

Его – то сразу и увидела О., стоило лишь мужчине показаться в дверях. Уже потом она заметила у него за поясом плеть из тонких полосок кожи и обратила внимание на большой капюшон, целиком закрывающий его лицо, и на черные перчатки из мягкой кожи. Обратившись к ней на ты, он велел ей сидеть на месте и довольно грубо приказал женщинам поторопиться. Та, что принесла метр, быстро подошла к О. и сняла мерки с ее шеи и запястий. Размеры оказались стандартными, и поэтому найти в той корзинке, что держала в руках вторая женщина, подходящее колье и браслеты, оказалось совсем не сложно.

И колье и браслеты показались О. необычными: толщиной с палец, сшитые из нескольких слоев кожи, они крепились автоматическими замками, открыть которые можно было лишь с помощью специального ключа. Особую прочность им придавали вплетенные между слоями кожи металлические кольца. Они позволяли достаточно туго фиксировать на шее и запястьях колье и браслеты, не поранив при этом кожу. Женщины ловко справились со своей работой, и мужчина велел О. встать. Потом он сел на ее место, притянул ее к себе и, проведя затянутой в перчатку рукой у нее между ног и по съежившимся соскам груди, объявил:

– Сегодня после обеда ты будешь представлена тем, кто здесь соберется.

Обедала она в одиночестве в комнате, чем – то напоминавшей корабельную каюту; блюда ей подавали через маленькое окошко в стене. Когда О. поела за ней вернулись те же две женщины. Они свели ей за спину руки и перетянули их браслетами. Потом набросили на нее длинный, алого цвета, плащ, прикрепив веревки от капюшона к колье на ее шее. Плащ при ходьбе все время распахивался, но руки были связаны, и О. ничего не могла сделать.

Они долго шли по каким – то коридорам и вестибюлям, минуя салоны и гостиные, пока наконец не вошли в библиотеку замка. Там их уже ждали четверо мужчин. Они, мирно беседуя, сидели за столиком у камина и пили кофе. На них были такие же наряды, что и на том первом мужчине, которого она увидела, но лиц своих, в отличие от него, эти люди не прятали. Но О. не успела расмотреть, был ли среди них ее возлюбленный (чуть позже выяснилось, что был), как кто – то направил на нее слепящий фонарь – прожектор, заставивший ее зажмуриться.

Некоторое время мужчины с интересом рассматривали ее. Наконец лампу погасили. Женщины вышли. Ей снова надели на глаза повязку и велели подойти ближе. О. немного трясло. Она сделала несколько неуверенных шагов вперед и поняла, что стоит сейчас где – то совсем рядом с камином; она ощущала тепло и слышала легкое потрескивание поленьев. Чьи – то руки приподняли ее плащ; две другие уверенные руки, проверив хорошо ли закреплены браслеты, погладили ее по спине и ягодицам. И вдруг чьи – то пальцы грубо проникли в ее лоно. Все произошло так неожиданно, что она вскрикнула. Раздался смех, потом кто – то сказал:

– Поверните ее.

Теперь она спиной ощущала жар камина. Чья – то ладонь легла ей на правую грудь. Чей – то рот жадно приник к соску левой груди. Внезапно, в тот момент, когда ей раздвигали ноги и чьи – то жесткие волосы легко коснулись нежной кожи внутренней поверхности ее бедер, она потеряла равновесие и, упав, оказалась лежащей навзничь на упругом, ворсистом ковре. Она услышала, как кто – то посоветовал поставить ее на колени, что туж же и было сделано. Поза оказалась крайне неудобной, ей не разрешали сжать ноги, а связанные за спиной руки, тянули склониться вперед. Видимо, сжалившись над нею, один изх мужчин разрешил О. сесть на корточки. Потом этот же человек громко произнес:

– Вы не привязывали ее?

– Нет, – раздалось в ответ.

– И не пороли?

– Нет, никогда, но...

Это говорил ее возлюбленный. Она узнала голос Рене.

– Ну, – сказал другой голос, – если вы вдруг надумаете лишь немного помучить ее ради ее же удовольствия, лучше не делайте этого. Необходимо перейти ту границу, когда хлыст и плети уже не доставляют удовольствие, а вызывают настоящую боль и мучения.

После этих слов О. подняли на ноги и уже собирались развязать ей руки, как вдруг кто – то громко заявил, что сначала хочет овладеть ею. Ее снова поставили на колени. Грудью она упиралась в пуф, руки оставались за спиной, ягодицы оказались приподняты. Первый мужчина, самый нетерпеливый, обхватив ее руками за бедра, одним могучим ударом вошел в нее.

Потом его место занял другой. Третий решил воспользоваться тем отверстием О., что поменьше, и так грубо овладел ею, что она закричала от невыносимойц боли. Когда он наконец отпустил ее, дрожащую и стонущую, О. почти без чувств рухнула на пол. Последнее, что она ощутилала, прежде чем потерять сознание: чьи – то костлявые колени, касающиеся ее лица. И погрузилась в спасительное беспамятство.

На какое – то время ее оставили в покое. Очнулась О. почувствовав, что с нее снимают повязку. Она увидела, что по прежнему лежит у камина, спеленутая широкими полами своего плаща. Большой зал библиотеки с огромными книжными шкафами и стеллажами вдоль стен едва освещался тусклой лампой, висевшей на витом кронштейне высоко под потолком. В камине весело плясали язычки пламени, двое мужчин стояли возле него и курили. Третий сидел в кресле, помахивая зажатой в руке плетью. Еще один, склонившись над О., ласкал ее грудь. Это был Рене, ее возлюбленный.

Ей объяснили, что подобным образом с ней будут обращаться и впредь, до тех пор, пока она живет в замке. Днем ей больше не будут завязывать глаза, и она сможет видеть лица тех кто будет насиловать и истязать ее. Ночью – наоборот. Исключения предусмотрены лишь в тех случаях, когда потребуется, чтобы она видела чем ее бьют – плетью или хлыстом; тогда ей не станут надевать на глаза повязку, но мужчины будут закрывать лица масками.

Возлюбленный помог О. подняться и, запахнув на ней плащ, усадил на подлокотник большего кресла, стоявшего возле камина. Руки ее были по – прежнему связаны. Ей показали черный длинный хлыст из тонко обтянутого кожей бамбука (нечто подобное можно иногда встретить в магазинах, торгующих конской упряжью); а так же кожаную плеть, состоящую из шести узеньких ремешков, на конце каждого из которых был небольшой узелок, и еще одну плеть, представляющую собой десяток тонких жестких веревок на которые были нашиты железные шарики. Для того, чтобы О. хоть немного представляла себе мощь этой страшной игрушки, ей развели ноги и провели плетью по животу и нежной коже внутренней поверхности бедер. О. задрожала от такой ласки. На низком столике, что стоял недалеко от кресла, были разложены стальные цепочки, кольца с шипами, ключи. Вдоль одной из стен библиотеки тянулась деревянная галерея, поддерживаемая двумя толстыми колоннами. О. заметила, что в одну из колонн вбит массивный крюк, причем на такой высоте, что дотянуться до него можно было лишь встав на цыпочки.

О. торжественно объявили, что сейчас ей освободят руки, но лишь за тем, чтобы привязать ее к колонне с крюком и преподать ей первый урок должного послушания. Возлюбленный поднял ее, одной рукой обнимая плечи, а другой поддерживая ее за ягодицы, и поднес ее к колонне. От этого прикосновения у О. перехватило дыхание и сладкая пелена заволокла сознание.

Минуту спустя она уже стояла с поднятыми вверх руками, которые были надежно привязаны к крюку цепью, пропущенной через браслеты на запястьях. Ей пообещали, что бить будут лишь по бедрам и ягодицам, но при этом добавив, что кто – нибудь может и нарушить обещание. Время от времени они будут делать перерывы. Ей так же разрешили стонать и кричать – это не возбранялось. Но заметили, что своими стенаниями и слезами ей не удастся разжалобить их, поэтому пусть не старается.

О. решила, что будет молчать и не издаст ни единого звука. Хватило ее совсем ненадолго. После первых же ударов она закричала, слезно умоляя их отпустить ее, пожалеть, остановиться... Они оставались глухи к ее мольбам. Пытаясь увернуться от обжигающих ударов плети, она, теряя разум, неистово извивалась на цепи, словно червяк, и подставляла тем самым под эти удары не только ягодицы, но и живот, и бедра. Это, видно, не понравилось мужчинам, и они, прервав ненадолго свое занятие, принесенной тут же веревкой крепко привязали О. к колонне. Теперь удары приходились на те места, которым они предназначались.

О. прекрасно понимала, что взывать за милостью к возлюбленному глупо, поскольку именно он привез ее сюда и исключительно по его прихоти она принимает сейчас такие мучения. Более того, можно было ожидать, что он начнет действовать еще более жестоко, потому что – она почувствовала это – ее стоны и слезы доставляют ему искреннее удовольствие, видимо, как непреложное доказательство его безграничной власти над ней. И действительно, именно ее возлюбленный, заметив, что ремешки кожаной плети оставляют более слабые следы на ее теле, чем веревочная плеть или хлыст, предложил в дальнейшем использовать только эти два орудия наказания.

Тем временем, тот мужчина, что использовал О. как мальчика, возбужденный открытостью и полной беззащитностью ее исполосованного плетью зада, предложил своим друзьям сделать небольшой перерыв, чтобы он мог удовлетворить вспыхнувшее в нем желание. Получив согласие остальных, мужчина, не мешкая ни секунды, раздвинул ее горящие от ударов ягодицы и резким движением проник в нее.

– Однако, ее анальный проход не мешало бы сделать чуть шире, – заметил он, не прекращая движения.

– Ваша просьба вполне осуществима: необходимо принять соответствующие меры, – услышала О. в ответ.

Когда О. отвязали, она едва держалась на ногах. Но прежде чем отправить женщину в приготовленную для нее комнату, ее усадили в кресло и поведали ей кое – какие подробности, касающиеся правил ее нынешнего пребывания в замке. Неукоснительность выполнения этих правил подразумевалась сама собой.

Кто – то из мужчин позвонил в звонок, и через несколько минут в библиотеку вошли две уже знакомые О. молодые женщины. Они принесли О. одежду, которую ей надлежало носить во время прибывания в замке. Поверх жесткого, сильно зауженного в талии, корсета на китовом усе и накрахмаленной нижней юбки из тонкого батиста, одевалось длинное атласное платье, кружевной корсаж который оставлял почти полностью открытой приподнятую корсетом грудь. Нижняя юбка и кружева были белыми, корсет и платье – нежного лазурного цвета.

Когда О. наконец оделась, ее снова усадили в кресло. Девушки, не проронившие за все это время ни слова, так же молча направились к выходу. Неожиданно один из мужчин жестом остановил обеих. Схватив одну из них за руку, он подвел ее к О. Потом заставил девушку повернуться и, придерживая одной рукой ее за талию, другой приподнял подол юбки, с целью, как он сам объяснил, показать О., почему выбран именно такой наряд и насколько он удобен и прост.

Повинуясь сделанному ей знаку, девушка показала О., как должна закрепляться юбка: она удерживалась шелковым поясом чуть пониже груди, открывая живот, если собиралась спереди, либо обнажая ягодицы – если поднималась сзади. И в том, и в другом случае, юбки ниспадали большими складками, волнующе обрамляя прелести женского тела. О. заметила на ягодицах молодой женщины свежие следы от ударов хлыстом.

После этого О. услышала следующее:

– Вы находитесь здесь для того, чтобы служить нам, вашим хозяевам. Днем вы будете заниматься работой по дому: мыть полы, ухаживать за цветами, расставлять книги, прислуживать за столом. Большего от вас не требуется. Но помните, что всегда, при первом же сделанном вам знаке, при первом же обращенном к вам слове, вы обязаны бросить всякую работу, ради выполнения вашей единственной настоящей обязанности – удовлетворять мужчину по первому его требованию. Руки, ноги, также как и грудь и все ваше тело, больше не принадлежат вам. Мы – хозяева. В нашем присутствии вы обязаны всегда держать чуть приоткрытыми губы, вам запрещено сжимать колени или класть ногу на ногу. Все это будет служить для вас постоянным напоминанием о том, что ваш рот, ваше влагалище и ваш задний проход всегда открыты для нас. Днем вы будете ходить в одежде, но обязаны поднимать юбку при малейшем же знаке с нашей стороны. Всякий сможет использовать вас, делая при этом все, что ему заблагорассудится, исключая разве что применение плети. Пороть вас будут только по ночам или вечером – в наказание за нарушение правил поведения в течении дня. Например, за чрезмерную холодность или за то, что посмотрели на того, кто заговорил с вами или использовал вас. Что бы мы не делали с вами, вы не должны видеть наши лица. Это совершенно недопустимо. И если халат, в котором я стою сейчас перед вами, оставляет открытым мой половой член, то это вовсе не для удобства, а для того, чтобы он ежесекундно служил вам немым приказом, чтобы ваши глаза видели только его, чтобы он притягивал вас, чтобы вы все время помнили, кто ваш истинный хозяин. На ночь вам будут связывать руки, и поэтому для ласк у вас останется только рот. Спать вы будете голой. Глаза вам будут завязывать только на время наказания. И еще... необходимо чтобы вы привыкли к плети, поэтому, пока вы находитесь в замке, бить вас будут каждый день. И поверьте, это не столько ради нашего удовольствия, сколько ради вашего же будущего. Если же в какую – то из ночей никто из нас не сможет прийти в вашу келью, мы пришлем слугу, который выпорет вас. И дело не в том, чтобы тем или иным способом сделать вам больно и заставить вас кричать и плакать. Ничего подобного. Мы хотим, чтобы благодаря этой боли, вы ощущали свое бессилие, свою зависимость, чтобы вы осознали раз и навсегда свое ничтожество перед некой таинственной и могущественной силой. Рано или поздно вы покинете замок, но на безымянном пальце левой руки вы обязаны будете носить специальное кольцо, знак, по которому вас легко узнает посвященный. Вы будете беспрекословно подчиняться мужчине у которого на руке вы увидите такой же знак. Тот, кому покажется, что вы были недостаточно покорны, обязан вновь привезти вас сюда. Ну а теперь вас проведут в вашу келью.

На протяжении всего этого монолога девушки – прислужницы молча стояли по обе стороны от той самой колонны, возле которой еще совсем недавно извивалась под ударами плетей О. Казалось, они застыли на месте, словно скованные ужасом перед этим своеобразным пыточным столбом. Хотя, скорее всего, им просто было запрещено до него дотрагиваться.

Они подошли к О., чтобы проводить ее. Она поднялась им навстречу, но прежде чем сделать шаг, боясь споткнуться, нагнулась и подхватила руками юбку. Она не умела носить такие пышные наряды, да к тому же мешали выданные ей туфли, без задников, на толстой подошве и на очень высоком каблуке... Они держались на ноге лишь благодаря тонкой атласной ленте, того же цвета, что и платье, и готовы были вот – вот свалиться. Повернув голову она увидела своего возлюбленного. Рене сидел совсем недалеко от нее, прислонившись спиной к пуфу. Оперевшись локтями на согнутые колени, он задумчиво поигрывал кожаной плетью. При первом же шаге она задела его юбкой. Он поднял голову, улыбнулся и, назвав ее по имени, вскочил на ноги. Потом он провел рукой по ее волосам, нежно поцеловал в губы и довольно громко сказал, что любит ее.

Дрожа от волнения, О. вдруг с ужасом поняла, что отвечает ему теми же словами и что она, действительно, любит его. Он нежно обнял ее и, прошептав: "Любимая моя!", стал целовать в шею, в щеки, в губы. Голова О. опустилась к нему на плечо. Он повторил (на этот раз совсем тихо), что любит ее, а чуть позже так же тихо добавил:

– Сейчас ты встанешь на колени и будешь целовать и ласкать меня.

Он жестом велел женщинам отойти немного назад, так чтобы они не мешали ему и он смог опереться на небольшой стоящий у стены столик. Столик, правда, оказался низковат, и Рене пришлось слегка согнуть свои длинные ноги. Одежда натянулась на нем, и выступавший угол стола при этом, чуть приподнял его могучий фаллос, торчащий из копны жестких волос. Мужчины, желая посмотреть, подошли поближе. Она опустилась на колени, и ее платье лазурными лепестками раскинулось вокруг нее. Затянутая в корсет, она едва могла дышать. Ее перси, соски которых выглядывали из белой пены кружев, касались ног возлюбленного Рене.

Кто – то сказал, что в зале темно. Включили яркую лампу, и ее сияние четко высветило набухший, слегка приподнятый пенис Рене, лицо О. и ее руки, любовно поглаживающие эту вздымающуюся плоть. Неожиданно Рене произнес:

– Повтори: "Я люблю вас".

О. с готовностью повторила:

– Я люблю вас. – И, произнеся эти слова, словно, наконец – то, преодолев в себе какой – то внутренний барьер, коснулась губами головки его члена, все еще затянутой нежной кожицей.

Мужчины, обступив их, курили и негромко переговаривались между собой. Они обсуждали ее тело и то, как она приняла устами фаллос своего возлюбленного, как то заглатывала его почти до самого основания, то выпускала его, лишь слегка придерживая нежными губами.

Раздувающаяся плоть то и дело, словно кляп, заполняла ей рот, доставая до самого горла и вызывая тошноту. По лицу текла размытая слезам и тушь. С трудом шевеля языком и губами, О. снова прошептала:

– Я люблю вас.

Женщины, стоя рядом с Рене, поддерживали его. О. слышала разговоры мужчин, но их слова не волновали ее. Она с жадностью ловила каждый вздох, каждый стон своего возлюбленного, думая лишь о том, как доставить ему наивысшее наслаждение. О. говорила себе, что ее рот прекрасен, ибо возлюбленный удостоил его своим вниманием и согласился войти в него. Она принимала его пенис так, как принимают бога. Наконец, она услышала протяжный стон Рене и в то же мгновение почувствовала, как радостно забился у нее во рту его чувствительный орган, с силой выбрасывая из себя потоки семени... И обессиленная рухнула на пол и замерла, уткнувшись лицом в ковер. Женщины подняли ее и вывели из зала.

Они довольно долго шли по узким длинным коридорам; каблуки их туфель звонко цокали на красных каменных плитах пола. По обеим сторонам коридоров, на одинаковом расстоянии друг от друга, располагались двери. Каждая из них закрывалась на замок; обычно так расположены двери в гостиничных коридорах. О. хотела было спросить, живет ли кто – нибудь в этих комнатах, но так и не решилась.

– Жить вы будете на красной половине замка, – неожиданно раздался голос одной из женщин. – Слугу вашего зовут Пьер.

– Какого слугу? – спросила О., а потом поинтересовалась: – Скажите, а вас – то как зовут?

– Меня – Андре.

– А меня – Жанна, – ответила вторая.

– У слуги, – продолжила Андре, – хранятся ключи от комнат. В обязанности этого человека входит присматривать за вами, выводить вас в ванную комнату, связывать вас на ночь и еще пороть вас тогда, когда у хозяев не найдется для этого времени или не будет желания.

– В прошлом году я жила на красной половине, – сказала Жанна. – Пьер тогда уже работал. Он частенько заходил ко мне поразвлечься.

О. хотела расспросить поподробнее об этом человеке, но не успела. Миновав очередной поворот, они остановились перед одной из многочисленных и ничем не отличающихся друг от друга дверей. Рядом с дверью на низенькой скамеечке сидел мужчина. Он напомнил О. крестьянина – такой же приземистый, краснолицый, постриженный почти наголо, так что видна серая кожа его шишковатого черепа. Одет он был как опереточный лакей: короткая красная куртка, черный жилет, под которым располагалось белое кружевное жабо сорочки, черные, до колен, панталоны, белые чулки и лакированные туфли – лодочки. На поясе у него висела сшитая из кожаных ремешков плеть. Руки его обильно поросли коротким рыжим волосом. Мужчина поднялся им навстречу, достал из жилетного кармана небольшую связку ключей, открыл дверь и, пропустив всех троих в комнату, сказал:

– Дверь я закрою. Поэтому когда закончите, позвоните.

Приготовленная для О. комната – келья была совсем маленькой. Правда, в ней имелось некое подобие прихожей и крошечная ванная. В одной из стен было сделано окно. Мебели в комнате практически не было, кроме огромной, упирающейся изголовьем в стену, кровати, застеленной меховым покрывалом. Андре особо обратила внимание О. на это ложе, больше походившее на площадку для игр, нежели на место для сна. Подушка и матрац были очень жесткими. Над изголовьем кровати из стены торчало массивное блестящее кольцо. Через него была пропущена длинная железная цепь, один конец которой сейчас горкой лежал на кровати, а другой с помощью карабина крепился на вбитом рядом с кольцом крюке.

– Вам надо принять ванну, – сказала Жанна. – Я вам помогу.

Ванная комната ничем не отличалась от множества ей подобных, разве что в ней не было ни одного зеркала, как впрочем и в самой келье, да в углу, рядом с дверью, было установлено на турецкий манер подобие унитаза. Андре и Жанна раздели О., и она, вынужденная сейчас отправлять свои естественные нужды при посторонних, чувствовала себя, как тогда в библиотеке, совершенно беспомощной и беззащитной.

– Это еще ничего, – сказала Жанна, – вот придет Пьер, тогда увидите.

– Причем здесь Пьер?

– Время от времени у него появляется желание посмотреть на испражняющуюся женщину.

О. почувствовала, что бледнеет.

– Но... – начала было она.

– Вы будете обязаны подчиниться, – перебила ее Жанна. – А вообще вам повезло.

– Повезло? – переспросила О.

– Вас сюда привез любовник, верно?

– Да.

– Тогда с вами будут обходится гораздо более сурово, чем, например, с нами.

– Я не понимаю...

– Ничего, скоро поймете. Сейчас я позову Пьера. Завтра утром мы придем за вами.

Выходя из комнаты, Андре улыбнулась О., а Жанна, прежде чем последовать за подругой, ласкова провела рукой по ее сморщившимся после купания соскам. О. в одиночестве и полной растерянности осталась ждать слугу. Если не считать колье и кожаных браслетов, намокших в воде и ставших еще более жесткими, она была совсем нагой.

– О, какая прекрасная дама, – сказал, входя, Пьер. Он взял ее за руки, сцепил вместе кольца браслетов, так чтобы запястья почти касались друг друга, а потом соединил эти кольца с кольцом на ее колье. Со сложенными на уровне шеи ладонями, она теперь напоминала молящуюся монахиню. Затем он уложил ее на кровать и цепью привязал к большому кольцу в стене. Теперь длинна цепи ограничивала возможность ее передвижения. Прежде чем укрыть О. одеялом, Пьер, желая, видимо, полюбоваться красотой ее зада, одним ловким движением прижал ей к груди ноги и на несколько секунд замер, потрясенный увиденным. Очевидно, на первый раз он решил ограничиться только этим, и поэтому, не произнеся ни слова, выключил свет – комната освещалась тусклым светильником – и вышел, закрыв за собой дверь.

В комнате стало совсем тихо. Одна, в темноте, под тяжелым душным одеялом, не имея возможности даже повернуться, она лежала и в недоумении спрашивала себя: как же так получается, что ужас, уже успевший поселиться в ее душе, так сладок ей. Спрашивала и не находила ответа. Самым тягостным для нее было невозможность распоряжаться своими руками. Конечно, они были бы слабой защитой против напора грубой мужской плоти или ударов плетей, но все же... Она не распоряжалась своими руками, и даже ее собственное тело было неподвластно ей. В таком состоянии она не могла сейчас ни успокоить сладостный зуд, начавшийся у нее между ног, ни утолить, появившееся невесть откуда желание. У нее путались мысли. Куда больше, чем воспоминание об полученных ударах плетью, О. мучила сейчас неизвестность. И почему – то ей очень захотелось узнать, кто был тот мужчина, что дважды тогда в библиотеке овладел ею столь необычным способом, и не был ли это ее возлюбленный. Она искренне желала, чтобы это был он. Рене любил ее зад и часто целовал его, но никогда прежде не овладевал ею подобным образом. Может быть, спросить у него? Нет, нет, никогда! Воспаленный желанием разум рисовал перед ней картины, одну прекраснее другой. Она видела автомобиль, руку Рене, забирающую у нее пояс и трусики, его прекрасное лицо... Все это было настолько явственно, что она вздрогнула, и тяжелая цепь, надежно стерегущая ее, тихонько звякнула в ватной тишине кельи.

Очнувшись от грез, О. попыталась понять, почему же, при том, что она способна так легко думать о перенесенных ею мучениях, один только вид плети вызывает у нее почти животный страх. От этих мыслей ее охватила настоящая паника. Она представила, как ее, потянув за цепь, начнут бить. Бить безжалостно, плетью и хлыстом, по спине и ягодицам... Бить, бить и бить – это слово занозой застряло в ее мозгу. Бить, пока она, теряя сознание, не упадет под их ударами. О. вспомнила слова Жанны: "Вам повезло, с вами будут обходится более сурово". Что она хотела этим сказать? О. казалось, что еще немного, и она поймет смысл этой загадочной фразы, но усталость брала свое, и совсем скоро она уснула.

Под утро, в предшествующий рассвету час, в келью вошел Пьер. Он прошел в ванную комнату, зажег свет и оставил дверь в нее открытой. Прямоугольник света падал на середину кровати, точно в то место, где, свернувшись калачиком, на левом боку, с головой забравшись под одеяло, лежала О. Пьер подошел и сдернул с нее покров. Взгляду его предстал красивый нежный зад, казавшийся на фоне черного меха еще более бледным. Вытащив из под головы О. подушку, он вежливо произнес:

– Будьте любезны, поднимитесь, пожалуйста.

Хватаясь за цепь, она сначала встала на колени, а потом, поддерживаемая Пьером под локти, поднялась на ноги. Черное покрывало скрадывало падавший на него свет, и келья тонула в полумраке. Стоя лицом к стене, она скорее догадалась, нежели увидела, что слуга возится с цепью. Цепь резко дернулась, и О. почувствовала, как ее за шею потянуло вверх. Вместо обычной кожаной плетки Пьер на этот раз принес с собой большой черный хлыст. Пришло время и для этой игрушки. Он поставил правую ногу на кровать – О. почувствовала, что матрац немного прогнулся – размахнулся и со всей силы ударил хлыстом по спине своей жертвы. О. услышала шипящий свист, буквально пронзивший тишину кельи, и мгновением позже, ощутила обжигающую боль, мгновенно растекшуюся по всему телу. Она закричала.

Пьер продолжал экзекуцию, не обращая на вопли О. никакого внимания. Он лишь старался, чтобы каждый новый удар ложился либо выше, либо ниже предыдущих и оставлял тем самым свой неповторимый след на теле этой красотки. Наконец, он опустил хлыст. О. продолжала кричать. Лицо ее заливали слезы.

– А теперь, пожалуйста, повернитесь, – сказал Пьер.

Она потеряв всякую способность воспринимать что – либо, отказалась повиноваться, и ему пришлось силой развернуть ее, рукоятка хлыста при этом слегка коснулась ее живота. Потом он отступил немного назад, и снова начал избивать ее.

Пытка продолжалось не более пяти минут. Закончив, Пьер почти сразу ушел, предварительно погасив свет и закрыв дверь в ванную комнату, но О. еще долго стонала в темноте, прижавшись к гладкой холодной стене и пытаясь хоть как – то заглушить адскую боль, жгущую ее тело. Но вот стоны прекратились и она обессилев замерла.

О. стояла, повернувшись лицом к огромному, от пола до самого потолка окну. Оно выходило на восток и было вровень с землей. За окном раскинулся парк. О. видела как на горизонте, медленно, словно нехотя, рождается заря, заволакивая белесой дымкой ночное небо, видела как постепенно проявляется из темноты растущий у самого окна тополь – исполин и падают, обреченно кружась, один за другим его большие желтые листья. Перед окном была разбита клумба огромных сиреневых астр, за ней виднелась небольшая зеленая лужайка и уходящая вглубь парка аллея. Уже совсем рассвело. О. потеряла всякое представление о времени.

В конце аллеи появился садовник. Он не спеша продвигался вперед, толкая перед собой небольшую тачку. О. слышала, как скрипит, царапая гравий, ее железное колесо.

Подойдя к клумбе садовник начал выбирать из нее тополиные листья. С того места, где он стоял сейчас, мужчина безусловно должен был видеть ее, голую, прикованную цепью к стене, покрытую многочисленными рубцами от ударов хлыста. Они налились кровью и казались почти черными на красном фоне стен.

Где – то сейчас ее возлюбленный? Спит он или бодрствует? А если спит, то у кого, с кем? Представлял ли он себе, на какие мучения он обрекает ее? И что его заставило сделать это?

О. вспомнила старинные гравюры, виденные ею в учебнике истории. Закованные в цепи люди, рабы или пленные, жестоко избиваемые палками и плетьми. Многие из них не выдерживали подобных экзекуций, умирали. Она умирать не хотела, но если принимаемые ею муки есть необходимая плата за возможность быть любимой им, тогда она желала только одного: долгой мучительной смерти. Чтобы он успел сполна насладится ее страданиями. Она ждала, покорная и кроткая, чтобы ее снова отвели к нему.

Неожиданно открылась дверь и в келью вошел человек, одетый в кожаную куртку и короткие, для верховой езды штаны. О. показалось, что прежде она его не видела (тогда она еще подумала, что Пьер, видимо, отдыхает от трудов праведных). Первым делом он расстегнул цепной замок, и О. смогла наконец прилечь на кровать. Перед тем как расцепить браслеты, он провел ей рукой между ног, точно как тот мужчина в библиотеке. Но лицо тогда закрывала маска, может быть, это действительно был он. У мужчины было худое обветренное лицо, жесткий взгляд, который можно встретить у пожилых гугенотов на старинных портретах, седеющие волосы. Она довольно долго и с достоинствам выдерживала его пристальный взгляд, и вдруг вспомнила, мгновенно похолодев, что смотреть на хозяев – мужчин выше пояса – запрещено. Она быстро опустила глаза, но было уже поздно. Она услышала, как он засмеялся и сказал, обращаясь к пришедшим вместе с ним Андре и Жанне:

– После обеда напомните мне.

Освободив ей руки, мужчина вышел. Жанна подкатила к кровати столик, на котором был накрыт завтрак: свежий хлеб, рогалики, масло, сахар, кофе и сливки.

– Ешьте быстрее, – сказала Андре. – Сейчас только девять, значит, еще часа три вы можете поспать. В полдень вас разбудит звонок. Вы должны будете встать, принять ванну, расчесать волосы, а я приду и помогу вам одеться и привести в порядок лицо.

– Вы будете прислуживать за столом в библиотеке во время обедов и ужинов, – сказала Жанна, – поддерживать огонь в камине, подавать кофе и ликеры.

– А вы... – начала было О.

– Нам поручено помогать вам только в первые сутки вашего пребывания здесь. Дальше вы останетесь один на один с хозяевами. Нам будет запрещено общаться друг с другом.

– Останьтесь, прошу вас, – взмолилась О., – побудьте чуть – чуть со мной. Расскажите мне...

Договорить она не успела. На пороге комнаты появился Рене. Правда, он был не один, следом вошел кто – то еще, но О. смотрела только на него. Это действительно был ее возлюбленный, одетый так, словно он только что выбрался из постели: на нем была милая ее сердцу старая полосатая пижама и поверх голубой домашний халат из толстой овечьей шерсти. На ногах – мягкие домашние туфли; они уже слегка поизносились и О. подумала, что нужно бы купить новые.

Девушки почти тотчас исчезли, оставив за собой лишь легкий шорох платьев. О. словно окаменела. С чашкой кофе в правой руке и с рогаликом в левой, она неподвижно сидела на краешке кровати, свесив одну ногу вниз, а вторую согнув и поджав под себя. Неожиданно рука у нее дрогнула, рогалик выскользнул из пальцев и упал на ковер.

– Подними, – сказал Рене.

Это были его первые за время пребывания в замке, обращенные к ней, слова. Она поставила чашку на столик, подняла надкушенный рогалик и положила его на блюдце. На ковре осталась лежать белая крошка. Нагнувшись, Рене подобрал ее. После этого он присел рядом с О., обнял ее и, притянув к себе, поцеловал.

– Ты меня любишь? – спросила она. – Да, – ответил Рене, – люблю.

Потом он заставил ее подняться на ноги, и сухой прохладной ладонью, нежно провел по ее обезображенной рубцами коже.

Мужчина, с которым пришел Рене, стоял у двери и, повернувшись спиной к ним, курил сигарету. О. лихорадочно пыталась решить, можно ли ей смотреть на него. То, что произошло дальше, так ничего и не определило.

– Иди сюда, тебе здесь будет лучше видно, – сказал Рене, подводя ее к торцу кровати. Потом, обращаясь к своему спутнику, он заметил, что тот был прав и что, действительно, будет справедливо если он, его приятель, возьмет ее первым, если только, конечно, он хочет этого.

Мужчина затушил сигарету, подошел к О. и, оценивающе проведя рукой по ее груди и ягодицам, попросил ее развести ноги.

– Делай так, как он скажет, – ответил на ее вопросительный взгляд Рене.

Стоя у нее за спиной, он одной рукой поддерживал О. за плечо, а другой – нежно поглаживал ее правую грудь. Его друг уселся перед ней на кровать и, разведя пальцами густые мягкие волосы у нее на лобке, приоткрыл створки ведущего вглубь ее чрева прохода. Чтобы другу было удобнее, Рене немного подтолкнул О. вперед, успев перед этим сцепить ей за спиной руки. Теперь возлюбленный держал ее, крепко обхватив руками за талию. Мгновением позже она почувствовала там, у себя между ног, властное прикосновение горячего влажного языка. Сколько раз Рене пытался приласкать ее так, но каждый раз ей благополучно удавалось избежать этого – в такие минуты она испытывала сильную неловкость и краска стыда заливала ее лицо.

Губы мужчины, нащупав в складках плоти заветный бугорок, размером с маленькую горошину, с жадностью приникли к нему. Быстрые дразнящие движения его языка, воспламеняли ее плоть. О. задыхалась, чувствуя как набухают клитор и соски, и едва слышно стонала. Ноги не держали ее больше. Рене, заметив, что она оседает в его руках, осторожно положил ее на кровать и начал целовать. Второй мужчина, подхватив О., приподнял и раздвинул ее ноги. Она ягодицами почувствовала нетерпеливое подергивание возбужденного пениса. Он грубо и весомо вошел в нее, потом еще и еще... Потрясение было настолько сильным, что О. закричала. Крик рвался из нее при каждом новом толчке. Рене, впившись в ее губы долгим сладостным поцелуем, пытался заглушить его.

Кончилось все так же резко и внезапно, как и началось. Мужчина издал протяжный громкий стон и, точно пронзенный молнией, упал на пол. Рене освободил О. руки, приподнял ее и уложил под одеяло. Потом он помог приятелю подняться и они вдвоем направились к выходу.

О. вдруг с ужасом поняла, что возлюбленный, конечно, бросит ее. Она для него теперь никто, мразь, ничтожество. Еще бы – она стонала от ласки какого – то совершенно незнакомого ей человека так, как никогда не стонала от ласки того, кто был ее возлюбленным. Она так кричала... Ей это так нравилось... Теперь все кончено. Если Рене больше не придет, винить ей придется только себя.

Но Рене не ушел. Закрыв за приятелем дверь, он вернулся к кровати и забрался к ней под одеяло... Овладевал он ею медленно, уверенно, стараясь не сбиться с ритма, и О., теплая, влажная, благодарно принимала его. Потом он обнял ее и сказал:

– Я люблю тебя, О. И именно поэтому велю слугам нещадно пороть тебя. Как – нибудь я приду посмотреть на это.

О. лежала молча, не зная что ответить. Вот он, ее возлюбленный, рядом, такой же близкий и родной, также смешно раскинувшийся на кровати, как тогда, в той комнате с низким серым потолком, где они когда – то жили, на той большой из красного дерева кровати, с набалдашниками на стыках, но без балдахина.

Рене всегда спал на левом боку и, когда бы не просыпался – утром или ночью – он всегда первым делом протягивал руку к ее ногам. Поэтому она никогда на ночь не одевала пижаму. Он не изменил себе и на этот раз. Она взяла его ладонь и поцеловала ее. О. хотелось о многом расспросить возлюбленного, но она не осмеливалась. Словно прочитав ее мысли, он заговорил сам.

Сначала он поведал ей, что отныне ею и ее телом будут распоряжаться наравне с ним и другие члены собирающегося в этом замке достопочтенного общества, многих из которых он не знал и сам. Но судьбу ее определяет только он – Рене, он один и никто другой. Даже если ею воспользуются другие, даже если он на какое – то время покинет замок, потому что тогда он мысленно будет с ней, с ее болью и радостью. И он будет получать наслаждение уже от одной только мысли, что это ради него она пошла на все это. Он напомнил О., что она должна быть предельно покорной с мужчинами и принимать их с той же готовностью и нежностью, с какой принимает его. Она должна видеть в них его, единственного и любимого. Он будет властвовать над нею, как всевышний властвует над своими творениями. И чем чаще она, повинуясь ему, будет отдаваться другим, тем дороже и желаннее она для него станет. То, что она до такой степени послушна ему, служит для него доказательством ее любви. У него уже давно появилось желание, – зная, что она принадлежит ему – отдавать ее другим, совсем ненадолго, на время. И он чувствует, что это доставит ему даже большее наслаждение, чем он изначально полагал. Чем унизительнее с нею будут обращаться другие, тем ближе она будет ему.

Сердце О. зашлось от счастья. Он любил ее, и она согласилась со всем, что он говорил. Видимо почувствовав состояние девушки, Рене сказал:

– Я вижу твою любовь и покорность, но ты совершенно не представляешь себе, что ждет тебя здесь.

О. готова была ответить, что она его рабыня и ради его любви примет любые муки, но он остановил ее.

– Тебе уже сказали, что пока ты находишься в замке, тебе запрещено смотреть в лицо мужчинам и разговаривать с ними. Не забывай, что я один из них, поэтому по отношению ко мне тебе надлежит вести себя также. Ты должна быть молчаливой и покорной. Я люблю тебя. А теперь, встань. С этого момента в присутствии мужчин твои губы должны открываться только для ласки или крика.

О. встала и направилась в ванную. Рене, положив под голову руки, остался лежать на кровати. От теплой воды многочисленные рубцы и царапины начали саднить. Она не стала вытираться полотенцем, а лишь слегка смахнула влагу на животе и ногах. Потом она причесалась, припудрилась, подкрасила губы и, опустив глаза, вернулась в комнату.

Рене все так же лежал на кровати. Рядом, опустив глаза, молча стояла вошедшая минуту назад Жанна. Он велел ей одеть О. Белоснежная нижняя юбка, платье с лазурного цвета атласным корсажем, зеленые туфли без задников... Справившись с крючками корсета, Жанна принялась за его шнуровку. Длинный и очень жесткий, на китовом усе, корсет будил воспоминания о давно ушедших временах узких талий. К тому же такая конструкция позволяла женщинам приподнимать и поддерживать в выгодном положении грудь. По мере того, как корсет стягивался на теле, талия сильно сужалась, от чего зад женщины становился более заметным. Что, собственно, и требовалось. Удивительно, что этот внешне довольно нелепый предмет женского туалета, оказывался достаточно удобным, чтобы поддерживать тело в вертикальном положении и позвоночник напрягался гораздо меньше.

Потом пришла очередь платья. С ним мороки было меньше, и вскоре О. смотрела на себя в висевшее рядом с дверью в ванную комнату зеркало и видела тоненькую, утопающую в пышных складках лазурного атласа фигурку. Она казалась себе придворной дамой из далекого восемнадцатого века.

Жанна протянула к ней руку, чтобы расправить складку на рукаве платья, и О. увидела, как заколыхалась грудь молодой женщины в желтых кружевах корсажа. Ей захотелось потрогать эти небольшие красивые перси с крупными бледно – коричневыми сосками.

Но тут к ним подошел Рене и, приказав О. смотреть внимательно, повернулся к Жанне.

– Подними платье, – сказал он.

Жанна с готовностью повиновалась, обнажив золотистый живот, матовые бедра и черный треугольник лобка. Рене поднес к нему руку и запустил пальцы в жесткие курчавые волосы. Другой рукой он сильно сдавил правую грудь Жанны.

– Специально, чтобы ты увидела, – сказал он, обращаясь к О.

Она и так не сводила с них глаз. Она видела красивое улыбающееся лицо возлюбленного, ироничное выражение его глаз, следивших за движениями губ Жанны, за тоненькой едва заметной струйкой пота, стекающей по ее запрокинутой шее. Чем же она, О., отличается от этой молодой красивой женщины или от любой другой?

О. прислонилась спиной к стене и безвольно опустила руки...

Рене оставил Жанну и подошел к О. Он обнял ее и принялся целовать, называя при этом своей единственной, своей любовью, жизнью своей и повторяя, что любит ее. Рука, которой он ласкал ее грудь и шею, была влажной и пахла Жанной, но какое это имело значение? Он любил ее, ее одну. Прочь идиотские сомнения!

– Я люблю тебя, – прошептала она ему в ухо. – Я люблю тебя.

Она говорила так тихо, что он едва расслышал ее слова.

– Я люблю тебя, – повторила она.

Потом он ушел, убедившись, что ее лицо вновь приняло безмятежное и кроткое выражение.

Жанна взяла О. за руку и вывела в коридор. Там, сидя на скамейке, их ждал мужчина – слуга. Одет он был также, как и Пьер, но в остальном был полной ему противоположностью – высокий, худой, черноволосый. Он встал и пошел чуть впереди них. Совсем скоро они оказались в небольшом светлом помещении, в одной из стен которого была сделана широкая дверь, закрытая сейчас толстой стальной решеткой. Охраняли ее двое слуг. У их ног сидели белые с рыжими подпалинами собаки.

– Эта дверь ведет наружу, – совсем тихо прошептала Жанна, но шедший впереди слуга, видимо, услышал ее и резко обернулся. Жанна побледнела и, выпустив руку О., торопливо опустилась на колени прямо на выложенный черной мраморной плиткой пол.

Охранники засмеялись. Один из них подошел к О. и велел ей следовать за ним. Он открыл какую – то дверь и исчез за ней. О. поспешила следом. Она вновь услышала у себя за спиной смех, звуки чьих – то шагов, потом дверь закрыли. Она так никогда и не узнала, что там дальше произошло. Наказали ли Жанну, и если да, то как, или же, бросившись на колени, ей удалось вымолить прощение у милосердного слуги...

Потом, за время своего двухнедельного пребывания в замке, О. подметила, что хотя правилами поведения под угрозой сурового наказания женщинам предписывалось молчать в присутствии мужчин, они достаточно легко обходили этот запрет. Правда, как правило, это бывало днем во время трапезы и только тогда, когда рядом не было хозяев. В присутствии же слуг обитательницы замка позволяли себе некоторые вольности. Слуги никогда и ничего не приказывали, но не допускающая возражений, намеренная вежливость их просьб заставляла женщин беспрекословно подчиняться. К тому же у слуг, видимо, было принято наказывать нарушивших правила прямо на месте, не дожидаясь появления хозяев. О. трижды сама видела – один раз в коридоре, ведущем из библиотеки, и два раза в столовой – как пойманные за разговором девушки были немедленно брошены на пол и безжалостно избиты. После этого она поняла, что, вопреки сказанному ей в самый первый вечер, можно оказаться выпоротой и средь бела дня.

Днем опереточные костюмы слуг придавали им какой – то зловещий, угрожающий вид. Некоторые из мужчин предпочитали носить черные чулки и одевать вместо белого жабо и красной куртки алую шелковую рубашку с широкими, схваченными на запястьях рукавами.

Как – то, на восьмой день пребывания О. в замке, в полдень, когда все женщины собрались в столовой, к сидевшей рядом с ней пышной блондинке с крупной грудью и нежно – розовой шеей, подошел слуга. Похоже, он заметил как Мадлен, так звали девушку, наклонилась к О. и прошептала ей что – то на ухо. Слуга заставил Мадлен подняться и готов уже был преподать ей урок на глазах у остальных, но не успел... Она упала перед ним на колени, и ее проворные руки раздвинули складки черного шелка и извлекли на свет божий его, пока еще дремлющий, пенис. Провинившаяся женщина осторожно высвободила его и приблила к нему свои приоткрытые губы...

На этот раз ей удалось избежать наказания. Мужчина, отдавшись ласке, закрыл глаза, и поскольку в тот день он был единственным надзирателем в столовой, девушкам удалось вдоволь наговориться друг с другом.

Таким образом, всегда оставалась возможность подкупить того или иного слугу. Но зачем это О. ? Единственное, что по – настоящему было для нее здесь в тягость – это запрет смотреть в лицо мужчинам. Запрет не предусматривал различий между хозяевами и слугами, и поэтому О. постоянно ощущала опасность, так как, всячески стараясь сдержать мучившее ее желание, иногда все же позволяла себе мельком взглянуть на их лица. Несколько раз О. была поймана за этим занятием, но наказывали ее не всегда. Слуги нередко сами нарушали инструкции, и потом им, видимо, доставляло удовольствие то гипнотическое воздействие, что их лица оказывали на нее. Они не собирались лишать себя этих торопливых волнующих взглядов и потому не строго карали ее.

Что же касается вынужденного молчания, то с этим было значительно проще. О. быстро привыкла к нему, и даже когда кто – нибудь из девушек, воспользовавшись отсутствием поблизости надзирателей или их занятостью, заговаривала с ней, она отвечала знаками или жестами. Лишь в присутствии возлюбленного это становилось почти невыносимым. Ей хотелось рассказать ему о своей любви.

Обедали девушки в большой, с черными высокими стенами, комнате. На выложенном каменными плитами полу стоял длинный, из толстого стекла, стол и вокруг него – обтянутые черной кожей круглые табуретки. Садится на них разрешалось, лишь подняв предварительно юбки. Каждый раз, чувствуя голыми бедрами холодное прикосновение гладкой кожи табурета, О. вспоминала тот вечер, когда возлюбленный заставил ее снять трусики и чулки и усадил голыми ягодицами на сиденье автомобиля. И потом, позже, уже покинув замок и вернувшись к обычной жизни, она всегда должна была оставаться под платьем или костюмом голой и, прежде чем сесть рядом со своим возлюбленным, или с кем – нибудь другим на стул где – нибудь в кафе или на сиденье машины, она должна была сначала поднимать рубашку и юбку. Тогда ей вспоминался замок, шелковые корсеты, вздымающиеся груди, полуоткрытые рты и эта гулкая тревожная тишина.

Но как ни странно, именно вынужденное молчание и железные цепи, сковывающие ее, были для О. настоящим благом. Они как бы освобождали ее от самой себя. Возлюбленный отдавал ее другим и, стоя рядом, спокойно смотрел, как ее унижают и мучают. Что бы она сделала, будь у нее развязаны руки? Что бы сказала, если бы ей предоставили возможность говорить? Она не знала. А так, под этими похотливыми взглядами, под этими наглыми руками, под этой грубой мужской плотью, так откровенно пользующейся ее, под ударами хлыста и плетей она словно и не жила вовсе, а растворялась целиком в сладостном ощущении своего небытия. Она была никем, вещью, забавой, доступной для каждого, кто пожелал, или пожелает воспользоваться ею.

На следующий день после ее появления в замке О. после обеда отвели в библиотеку. Ей надлежало подавать кофе и поддерживать огонь в камине. Туда же привели Жанну и еще одну девушку – Монику. Кроме них и присматривающего за ними слуги, в зале никого не было. Огромные окна библиотеки выходили на запад, и лучи неяркого осеннего солнца, пробиваясь сквозь дымку облаков, световой дорожкой ложились на комод и высвечивали стоявший на нем букет прекрасных хризантем. Пахло сухими листьями и прелой землей. Слуга в задумчивости стоял перед колонной к которой накануне привязывали О.

– Пьер был у вас вчера? – спросил он у нее.

О. утвердительно кивнула.

– Тогда он должен был оставить вам кое – что на память о своем посещении. Поднимите, пожалуйста, платье.

Он подождал пока О. откинет сзади платье. Жанна помогла ей поясом закрепить его. Взору мужчины открылась очаровательная картинка: крупные ягодицы, бедра и тонкие ноги девушки, обрамленные большими ниспадающими складками лазурного шелка и белого тонкого батиста. На бледной коже отчетливо выделялись пять темных рубцов.

Слуга попросил О. разжечь камин. Все уже было готово и ей оставалось лишь поднести спичку к лежащей под сухими яблоневыми ветками соломе. Вскоре занялись и толстые дубовые поленья, заплясали язычки пламени, почти невидимые при солнечном свете, и воздух библиотеки наполнился приятным, чуть горьковатым запахом. Вошел еще один слуга. Поставив на стоявший у стены столик большой поднос с кофейником и чашками, он удалился. О. подошла к столику. Моника и Жанна остались у камина.

Наконец, в библиотеку вошли двое мужчин. Они увлеченно о чем – то говорили, и О. показалось, что она по голосу узнала одного из них. Это был тот самый человек, что вчера ночью здесь, в библиотеке, овладел ею столь неестественным способом и потребовал потом, чтобы ей расширили анальный проход. Пока она разливала кофе по маленьким, черным чашечкам с золотистым ободком, ей удалось мельком взглянуть на него. Обладателем голоса оказался худощавый молодой человек, совсем еще юноша, белокурый, с чертами лица, выдававшими в нем англичанина. Пришедший с ним мужчина тоже был блондин, широкоскулый и коренастый. Они расположились в глубоких кожаных креслах и, вытянув поближе к огню ноги, лениво курили, читали газеты и не обращали на женщин никакого внимания. Лишь потрескивание дров в камине, да шорох газет нарушали установившуюся в зале тишину. О., подобрав юбки, сидела на подушке, лежащей на полу, возле корзины с дровами и время от времени подкидывала в огонь сухие поленья. Моника и Жанна устроились напротив. Их юбки пышными складками касались друг друга.

Так прошло около часа. Наконец, белокурый юноша отбросил газету и подозвал к себе Жанну и Монику. Он велел им принести пуф – тот самый, на котором О. раскладывали накануне. Моника, не дожидаясь дальнейших приказов, опустилась на колени и, схватившись руками за углы сиденья, резко наклонилась вперед, грудь ее при этом соблазнительно легла на меховую поверхность пуфа. Молодой человек приказал Жанне задрать на девушке юбку. Потом в очень грубых и непристойных выражениях он заставил Жанну расстегнуть на нем брюки и взять в руки его, походящий на небольшую трость с набалдашником, символ мужской власти. О. увидела, как тонкие изящные руки Жанны раздвигают бедра Моники и в образовавшуюся между ними ложбину начинает погружаться сначала медленно, потом все быстрее и быстрее его толстый, с красной блестящей головкой, пенис. Моника часто и громко стонала.

Второй мужчина, какое – то время молча следивший за происходящим, знаком подозвал О. Не сводя глаз с Моники и своего приятеля, он резко перекинул ее через подлокотник кресла и рукой грубо схватил между ног, благо поднятый подол ее юбки позволял это сделать.

Минутой позже в библиотеку вошел Рене.

– Пожалуйста, продолжайте, – сказал он, усаживаясь на пол у камина на то же место, где только что сидела О. – И не обращайте на меня внимания.

Он внимательно смотрел, как мужчина рукой насилует ее, как его грубые длинные пальцы с силой входят в нее, как она тяжело поводит под ним задом. Он слышал рвущиеся из нее стоны и улыбался.

Моника была уже на ногах. За камином присматривала Жанна. Она же принесла Рене виски. Он поцеловал ее руку и, не отрывая взгляда от О., выпил.

Немного погодя мужчина, все еще не отпуская О., спросил:

– Ваша?

– Моя, – ответил Рене.

– Жак прав, у нее слишком узкий проход. Его не мешало бы растянуть.

– Но только не сильно, – вставил Жак.

– Вам виднее, – сказал, поднимаясь, Рене. – Вы в этом лучше разбираетесь.

И он нажал на кнопку вызова слуги.

Явившемуся на звонок слуге Рене велел принести из смежной комнаты большую перламутровую шкатулку. В шкатулке было два равных отделения, в одном из которых лежали разнообразные цепочки и пояса, а в другом – великое множество разного рода эбонитовых стержней, от очень тонких до чудовищно толстых, имеющих форму фаллоса. Все стержни расширялись к основанию, и это служило гарантией того, что они не застрянут в прямой кишке и будут постоянно давить на стенки сфинктера, растягивая его.

С этой самой минуты и в течении восьми дней О. должна была большую часть суток – когда не прислуживала в библиотеке – носить такой стержень в заднем проходе. Чтобы непроизвольные сокращения мышцы не вытолкнули его оттуда, он крепился тремя цепочками к одевавшемуся на бедра кожаному поясу. Эта конструкция нисколько не мешала обладать девушкой более традиционным сбособом. Каждый день стержни заменялись на все более толстые. Жак сам выбирал их. О. становилась на колени, высоко поднимая зад, и кто – нибудь из девушек, оказавшихся в этот момент в зале, вставляли ей выбранный Жаком стержень. Видя цепочки и пояса, окружающие понимали, что с нею. Вынимать стержень имел право только Пьер, и то только ночью, приходя, чтобы привязать ее цепью к кольцу или чтобы отвести в библиотеку. Почти каждую ночь находился желающий воспользоваться этим, расширяющимся с каждой минутой, проходом.

Прошла неделя, и никаких приспособлений больше не требовалось. Возлюбленный сказал О., что теперь она открыта с обоих сторон и он искренне рад этому. Тогда же он сообщил ей, что уезжает, но через неделю вернется, и увезет ее отсюда в Париж.

– Помни, что я люблю тебя, – сказал он, уже уходя. – Люблю.

Могла ли она когда забыть об этом? Он был рукой, завязавшей ей глаза и плетью Пьера, исполосовавшей ее тело, он был цепью и кольцом над ее кроватью и незнакомым мужчиной, кусавшим ее грудь... И голоса, отдающие ей приказы, были его голосом. Что же происходит с ней? Что творится в ее душе? Насилие и унижение, ласки и нежность... Казалось, она должна бы уже привыкнуть к этому. Пресыщение болью и сладострастием – это почти всегда потеря остроты чувств, а потом – безразличие и сон. Но с О. все было наоборот. Корсет, стягивая тело, заставлял ее все время держаться прямо, цепи постоянно напоминали о покорности, плеть – о послушании, молчание стало ее последним убежищем. Ежедневно, словно по давно установившемуся ритуалу, оскверняемая потом, слюной, спермой, она ощущала себя самим вместилищем этой скверны, мерзким сосудом, мировыми стоком, о котором говорится в священном Писании. Но, удивительным образом те части ее тела, что подвергались самому грубому насилию становились в конце концов еще более чувствительными и, как казалось О., более красивыми и притягательными: ее губы, принимавшие грубую мужскую плоть; истерзанные безжалостными руками груди и искусанные соски; измученное лоно, отданное, подобно лону уличной девки во всеобщее пользование. Она вдруг обнаружила в себе незнакомое ей доселе достоинство, изнутри ее словно залил какой – то неведомый свет, походка стала спокойной и уверенной, в глазах появилась загадочная глубина и ясность, на губах – едва видимая таинственная улыбка.

Была уже совсем ночь. О., обнаженная – лишь колье на шее, да браслеты на запястьях – сидела на кровати и ждала, когда за ней придут и отведут в столовую. Рене одетый в свой обычный твидовый костюм, стоял рядом. Когда он обнял ее, лацканы его пиджака неприятно царапнули ей грудь. Он уложил ее, нежно поцеловал и, забравшись следом на кровать, любовно овладел ею, проникая по очереди то в одно, то в другое отверстие с готовностью принимавшие его. Потом он поднес свой член к ее устам и секундой позже излил в него семя. После чего с нежностью поцеловал ее в губы.

– Прежде чем уехать, я хотел бы попросить слугу выпороть тебя, – сказал он. – На этот раз я хочу спросить твоего согласия. Ответь мне: да или нет?

– Да, – тихо произнесла она.

– Тогда зови Пьера, – сказал он и немного погодя добавил: – Я безумно люблю тебя.

О. позвонила. Пьер не заставил себя долго ждать. Войдя в келью, он подошел к девушке и, сцепив ей над головой руки, цепью привязал ее к торчащему из стены кольцу. Рене еще раз поцеловал О.

– Я люблю тебя, – снова повторил он и, оставив девушку, сделал знак Пьеру.

Потом он долго и завороженно смотрел, как бьется она, привязанная цепью, в тщетных попытках увернуться от жалящих ударов плети, и слушал ее стоны, постоянно переходящие в крик.

Увидев слезы на ее щеках, Рене остановил Пьера и жестом отослал его. Он поцеловал ее влажные глаза, ее дергающийся рот, потом развязал О., уложил на кровать, накрыл одеялом и молча вышел.

Потянулись томительные дни ожидания. Это было почти невыносимо для нее. Молодая печальная женщина с нежной бледной кожей, мягко очерченным ртом и опущенными вниз глазами – подобные женские образы можно не раз встретить на картинах старых мастеров. Она разжигала камин, ухаживала за цветами, прислуживала за столом. Словно молоденькая девушка, работающая в родительском салоне, она наливала и разносила кофе и виски, зажигала сигареты, раскладывала газеты и прочую корреспонденцию. Ее чистота и внутреннее достоинство, подчеркиваемые соблазнительно приоткрывающим грудь платьем и символами ее безграничной покорности – браслетами и колье, делали ее лакомым кусочком в глазах похотливых ненасытных мужчин. Наверное, поэтому ее и мучили гораздо больше других. В ней ли самой было дело или отъезд ее возлюбленного окончательно развязал им руки? Она не знала.

Но как бы там не было, в один из ненастных дней, когда она рассматривала себя в зеркало, в келью вошел Пьер. До ужина еще оставалось два часа. Он сказал ей, что ужинать она сегодня не будет и, указав на стоящий в углу ванной турецкий унитаз велел ей оправиться и привести себя в порядок. О. послушно присела на корточки, вспоминая слова Жанны об извращенном любопытстве Пьера. Ее тело отражалось в зеркальных плитах пола и О. видела тоненькую струйку вытекающей урины. Слуга все это время молча стоял рядом и не сводил с нее глаз. Он подождал, пока она примет ванну и накрасит глаза и губы. Когда же она направилась к шкафу, чтобы взять оттуда свои туфли и плащ, он остановил ее и, связывая за спиной руки, сказал, что одежда ей сегодня не понадобится. После чего он велел ей немного подождать.

Она присела на краешек кровати. За окном бушевала настоящая буря. Ветер немилосердно гнул одинокий тополь, и мокрые от проливного дождя жухлые тополиные листья время от времени липли к оконному стеклу. Еще не было семи, но за стенами замка уже совсем стемнело. Осень неумолимо вступала в свои права.

Вернулся Пьер. В руках он держал длинную толстую цепь, похожую на ту, что висела у нее над кроватью. При каждом его шаге цепь издавала глухой прерывистый звон. О. показалось, что Пьер находится в нек

4617   1 64014    2  +6 [3] Следующая часть