Наши встречи стали регулярны. Я стала принимать таблетки, чтобы не забеременеть. Уде привычным стал ритуал меня стегать, а потом трахать одновременно, все фиксировать на видеокамеру. Я отстранилась от всех, поглощенная ситуацией, в которую попала.

Мое тело, измученное и дрожащее, было перенесено из тренажерного зала в их тату-салон, мрачное помещение, пропитанное запахом чернил, антисептика и пота. Стены были увешаны эскизами — хищными животными, цепями и откровенными изображениями, от которых мой желудок сжимался. В центре стоял старый кожаный стул, потрепанный, с пятнами, намекающими на его частое использование. Шрам, Клык и Татуированный, их угольно-черная кожа блестела в свете ламп, окружили меня, их маски скрывали лица, но глаза горели властной уверенностью.

— Теперь ты будешь носить наши метки, — сказал Клык, его зубы блеснули в насмешливой ухмылке. — Чтобы не забывала, кому принадлежишь.

Мое сердце заколотилось, страх и стыд сжали горло, но я знала, что сопротивление бесполезно. Они усадили меня на стул, мои руки, дрожащие от усталости, были привязаны к подлокотникам грубыми ремнями, а ноги зафиксированы в стременах, раздвинув их, обнажая мою уязвимость. Моя бледная кожа, покрытая багровыми полосами и кровоточащими царапинами от их ремней и плетей, дрожала под холодным воздухом салона. Я чувствовала себя пойманной, как животное, их взгляды, тяжелые и хищные, усиливали ощущение беспомощности. Так постепенно у меня появился пирсинг и татуировки за год секса с ними.

В течение года они постепенно добавляли пирсинг, каждый раз превращая процесс в ритуал, полный боли и унижения. Первым был пирсинг сосков. Татуированный, чьи руки, покрытые чернилами, двигались с пугающей точностью, проткнул мою кожу стерильной иглой. Боль была острой, как раскаленный укол, и я вскрикнула, мой голос, хриплый и рваный, эхом отозвался в салоне. На каждый сосок он установил серебряное кольцо с маленьким черным бриллиантом, поблескивающим в свете ламп, подчеркивая мою бледность. Кольца слегка тянули кожу, вызывая постоянное ощущение дискомфорта, которое напоминало о их власти.

Следующим был пирсинг клитора. Это произошло в другой день, когда боль в сосках стала привычной, но новый пирсинг был хуже. Клык держал меня за бедра, его темные пальцы впились в кожу, оставляя багровые следы, пока Татуированный готовил иглу. Я напряглась, мышцы сжались, но его рука, холодная и властная, удерживала меня. Укол был как вспышка огня, и я закричала, слезы хлынули по щекам, смешиваясь с потом. Он установил маленькую серебряную штангу с черным камнем, которая касалась чувствительной кожи, вызывая жгучие вспышки боли при каждом движении.

Постепенно они начали мне его расширять. Растяжение начиналось с замены украшения на изделие большего диаметра.

Пирсер аккуратно вставлял конусообразный инструмент в канал пирсинга, медленно продвигая его, чтобы расширить отверстие. После установки тейпера сразу вставлялось новое украшение, чтобы предотвратить сужение канала.

Растяжение проводилось постепенно, с интервалами между увеличениями размера украшения, чтобы мои ткани успевали адаптироваться.

Пирсинг ушей был последним — они проткнули мочки и верхние хрящи, установив по четыре кольца на каждое ухо с черными бусинами. Боль была терпимой, но каждый укол был еще одним напоминанием, что я их собственность.

За год они нанесли на мое тело пятнадцать татуировок. Они выбирали места, которые я могла скрывать от родителей, друзей и окружающих — под длинными рукавами, высокими воротниками или одеждой, закрывающей бедра и спину. Татуировки были красивыми, с четкими линиями и глубокими цветами, но их смысл разъедал меня изнутри, усиливая стыд, который жег, как раскаленный металл. Однако некоторые из них, расположенные на более открытых участках, требовали особой осторожности, чтобы оставаться незамеченными.

Верхняя часть спины, там была большая татуировка с черной пантерой, обвивающим обнаженную женскую фигуру, чьи очертания напоминали мое тело. Пантера, с глазами, горящими красным, символизировала их власть. Татуировка занимала всю верхнюю часть спины, но была полностью скрыта под одеждой с высоким воротом.

Нижняя часть спины над ягодицами закрывало Изображение черной змеи, обвивающей алую розу с черными шипами. Змея символизировала их доминирование. Эта татуировка была скрыта под поясом брюк или юбки.

На правом плече они сделали детализированное изображение черного жеребца, вставшего на дыбы, с мускулистым телом, подчеркивающим их силу и выпирающим достоинством. Татуировка была яркой, с глубокими черными и красными тонами.

На левом плече они сделали мне тату с черным орлом, чьи крылья были расправлены, а когти сжимали цепи, символизирующие мою несвободу.

В правой верхней части груди почему-то решили сделать изображение черного дракона, чье тело извивалось вокруг пирсинга соска, как будто он держал кольцо в пасти.

А в левой верхней частью груди какую-то пасть обезьяны, которая как будто кусала мой сосок в пирсинге.

На задней стороне левого бедра они вытатуировали крупное черное сердце, пронзенная стрелами. А на правой стороне была крупное тату подвязки с бантом. Если присмотрется, то барельеф был черный член, а банты, его яйца.

На ягодицах они сделали татуировки своих кличек, а символы как в меня проникают, три кольца с обозначением черных мужчин в одном, которое означало меня.

Потом они сделали внищу шее от ключицы до ключицы татуровку с надписью Property of BBC и мне пришлось постоянно ходить с длинным воротником или шарфом, чтобы никто не увидел этого позора.

А на поясе под пупком красовалась крупными буквами надпись Black Owned, которая закрыла мне путь к коротким топикам. Тату цепей на голенях я закрывала гольфами.

Некоторые татуировки и пирсинг требовали особой осторожности, так как могли быть заметны в повседневной жизни, особенно при неосторожных движениях или в определенной одежде. Татуировка на нижней части шеи («Property of BBC») была самой рискованной, так как могла быть видна, если воротник футболки или свитера слегка сползал. Я всегда носила одежду с высоким воротом — водолазки, свитера или шарфы, даже в теплую погоду, объясняя это родителям и друзьям любовью к такому стилю или чувствительностью к холоду. Это вызывало вопросы, особенно летом, когда я потела в длинных рукавах и шарфах, но я научилась отшучиваться, говоря, что мне нравится «закрытый стиль».

Татуировки на внутренней стороне предплечий («BBC Slut» и «Black Owned») могли быть видны, если рукава футболки или свитера задирались, например, при поднятии рук или во время физической активности. Я избегала коротких рукавов, даже дома, и носила толстовки или кофты с длинными рукавами, даже в спортзале, ссылаясь на то, что мне комфортнее в закрытой одежде. Друзья иногда подшучивали, но я отмахивалась, говоря, что не хочу обгореть на солнце или что мне холодно.

Пирсинг сосков был заметен под облегающей одеждой, особенно без бюстгальтера, так как кольца слегка выпирали. Я всегда носила плотные бюстгальтеры с подкладкой, чтобы скрыть их очертания, и избегала облегающих топов, предпочитая свободные футболки или свитера. Пирсинг клитора был менее проблематичным, так как находился в интимной зоне, но я избегала обтягивающих леггинсов или купальников, чтобы не привлекать внимания. Пирсинг ушей был самым простым для сокрытия — я носила длинные волосы распущенными, чтобы прикрыть мочки и хрящи, или снимала кольца, заменяя их маленькими серьгами-гвоздиками, если собиралась на семейное мероприятие.

Каждая сессия нанесения татуировки или пирсинга была мучительной. Иглы впивались в кожу, оставляя жгучие, пульсирующие следы, которые горели часами после процедуры. Татуированный работал с пугающей точностью, его темные руки двигались уверенно, а его насмешливый взгляд следил за моими реакциями. Клык и Шрам наблюдали, их смешки, хриплые и гортанные, эхом отдавались в салоне, пока камера фиксировала каждый укол, каждую слезу, каждый сдавленный стон. Мое тело, бледное и покрытое следами, становилось их холстом, их меткой, их собственностью.

Я знала, что эти татуировки и пирсинг — не просто украшения, а знаки, которые привязывали меня к ним навсегда. Каждый раз, когда я смотрела в зеркало, я видела их работу — красивые, но унизительные изображения и надписи, которые кричали о моей роли. Я научилась скрывать их от родителей, друзей и окружающих, но каждый раз, когда я раздевалась, я видела их власть надо мной. Стыд жег изнутри, страх сковывал каждую клетку, но под этим тлела та проклятая искра, которую я ненавидела — чувство, которое вспыхивало, когда я касалась пирсинга или видела татуировки в зеркале. Этот салон, эти люди, эти метки затягивали меня в пропасть, из которой я уже не могла выбраться.

В самом конце я поняла, что расширение клитора привело к тому, что он потерял чувствительность.

Я лежала, уставившись в потолок, где гудели люминесцентные лампы, и пыталась понять, что происходит. Мое тело, которое они так часто растягивали, били, заполняли, больше не отвечало так, как раньше. Я попробовала сосредоточиться, вспомнить, когда это началось. Пирсинг клитора, установленный с такой болью, изначально усиливал каждое касание, делая его невыносимо интенсивным. Но со временем, после месяцев их грубых манипуляций — тягания за штангу, ударов, давления — кожа вокруг него стала менее чувствительной. Я не замечала этого сразу, потому что боль и унижение заглушали все остальное, но теперь, когда я лежала на полу, окруженная их темными фигурами, я поняла: я больше не могу кончать.

Это открытие было как удар. Мое тело, которое они заставляли реагировать, подстраиваться под их ритм, несмотря на стыд и боль, теперь было лишено этой способности. Я чувствовала себя сломленной, но не только физически — это была утрата чего-то глубоко личного, как будто они отняли у меня часть моей сущности. Мои глаза наполнились слезами, горячими и солеными, которые текли по щекам, смешиваясь с потом и слюной. Я ненавидела себя за то, что эта утрата так сильно меня задела, за то, что я вообще думала об этом, будучи их пленницей. Но мысль, что они разрушили эту часть меня, была невыносимой. Я чувствовала себя пустой, как будто они вырезали из меня что-то живое, оставив лишь оболочку, покрытую их метками.

Татуированный заметил мои слезы, его татуированные руки, блестящие в свете ламп, схватили меня за подбородок, заставляя посмотреть на него.

— Что, девочка, уже не так весело? — хмыкнул он, его голос был низким, с насмешкой.

Я не ответила, не могла. Мое горло сжалось, а стыд, смешанный с отчаянием, жег изнутри. Они продолжали, их члены, темные и блестящие, входили в мое тело — в анус, влагалище, горло, — но я больше не ощущала того жара, который раньше, к моему стыду, сопровождал их действия. Боль была — глубокая, пульсирующая, жгучая, — но она была одинокой, без того запретного отклика, который я так ненавидела. Мое тело дрожало под их толчками, мышцы горели, кожа, покрытая багровыми полосами и царапинами, пульсировала, но клитор оставался немым, как будто его выключили.

Я видела свое отражение в зеркале на стене: бледное лицо, искаженное болью и слезами, глаза, полные отчаяния, и тело, покрытое следами их власти — багровыми полосами, кровоточащими царапинами, пирсингом, который теперь казался не просто меткой, а причиной моей утраты. Они продолжали, их руки сжимали мои ягодицы, дергали за волосы, тянули за пирсинг сосков, вызывая острую боль, но я чувствовала себя отстраненной, как будто мое тело больше не было моим. Стыд, страх и новое чувство — пустота — смешались в одну невыносимую бурю. Я ненавидела их за то, что они сделали со мной, но еще больше я ненавидела себя за то, что эта утрата так сильно меня сломала.

Их смешки, хриплые и гортанные, эхом отдавались в зале.

— Смотри, как она плачет, — сказал Клык, его зубы блеснули в свете ламп. — Ей некуда деваться, — хмыкнул Шрам, его массивная фигура нависла надо мной. — Это и есть ее место, — добавил Татуированный, его пальцы сжали ремень, готовясь к новому удару.

Я чувствовала себя раздавленной, как будто этот зал, эти люди, эти метки переписали меня, украв не только мою свободу, но и часть моего тела, моей души. Пирсинг клитора, который они установили, чтобы усилить их контроль, стал причиной моей потери, и это осознание было хуже любой боли, которую они могли причинить.

Иногда я стояла перед зеркалом, обнаженная, и взгляд скользил по моему телу, словно читая старую книгу. Татуировки, пирсинг. Пальцы невольно коснулись шрамов — тонких, едва заметных линий, на бедре, груди, ягодицах и на спине, оставленных их руками, которые пороли меня, и думала, сколько новых будет изменений во мне.

Мое тело, измученное и дрожащее, стало их игрушкой, их собственностью, их полем для жестоких экспериментов. Шрам, Клык, Татуированный постоянно придумывали новые способы усилить мою боль и унижение. Они вводили все более жесткие практики, превращая каждую встречу в секс-пытку, которая ломала меня физически и ментально. Им просто было скучно меня трахать каждый раз одинаково. Я им стала скучной, у них были другие девушки, я видела, с кем они были ласковы и трепетны. А потом наступали выходные, и они отрывались на мне, за все свои успехи и неудачи.

Камера на штативе всегда была рядом, ее черный глаз фиксировал каждый стон, каждую слезу, каждый багровый след на моей бледной коже, покрытой следами их ремней, плетей и рук. Мое горло саднило, между ног пульсировала глубокая, жгучая боль, а стыд и страх, смешанные с той проклятой искрой, которую я ненавидела, разъедали меня изнутри. Они использовали новые локации, чтобы усилить ощущение опасности и беспомощности, и новые практики, чтобы затянуть меня еще глубже в их пропасть.

Иногда они приглашали своих друзей и давали за деньги попользоваться мной. Я была возмущена, но мои попытки протестов заканчивались особо жесткой еблей, где меня доводили до покорности, что я открыв рот, принимала их мочу и вытирала языком ботинки после того, как они пришли с улицы.

Мое тело, измученное и дрожащее, было их добычей, их холстом, где каждый удар, каждое проникновение оставляло следы их власти. Угроза публикации видео, где я, связанная и уязвимая, стонала под их толчками, держала меня в их цепях, не давая ни малейшего шанса на побег. Багровые полосы от ремня и плети покрывали мою бледную кожу, между ног пульсировала глубокая, жгучая боль, а горло саднило от их грубых вторжений. Стыд и страх сковывали меня, но их темные, блестящие от пота фигуры, окружавшие меня в каждом новом месте, не оставляли места для сопротивления. Они ставили эксперименты над моим телом, и каждая новая ночь становилась все более жестокой, затягивая меня в пропасть, из которой я уже не видела выхода.

Холодный бетон подземного гаража обжигал босые ступни, а едкий запах бензина и сырости душил, проникая в легкие. Меня подвешивали за запястья и лодыжки к ржавым металлическим балкам, цепи впивались в кожу, оставляя багровые следы, а мышцы горели от напряжения, растянутые до предела. Их темные, массивные члены входили в мой анус и влагалище одновременно, каждый толчок посылал глубокую, тупую боль, которая отдавалась в костях, смешиваясь с жгучей пульсацией между ног. Плеть хлестала по ягодицам, оставляя кровоточащие полосы, которые вспыхивали, как ожоги, а мое тело раскачивалось, звеня цепями, как марионетка в их руках.

Стыд жег изнутри, как раскаленный металл, каждый удар плети и каждое проникновение напоминали мне о моей беспомощности. Мое лицо, покрытое потом и слезами, горело от унижения, а глаза, полные соленых капель, ловили отражение в треснувшем зеркале на стене — бледная кожа, искаженная болью, и тело, покрытое багровыми следами. Я чувствовала себя раздавленной, как будто каждый толчок, каждый хлест стирал частичку меня, оставляя лишь оболочку, подчиненную их воле.

Мое сознание цеплялось за остатки достоинства, но они таяли, как воск под их руками. Я ненавидела себя за то, что тело, несмотря на боль, иногда отвечало жаром, который я не могла контролировать. Этот жар, эта проклятая искра, которую я так презирала, была их победой, их меткой на мне. Я чувствовала, как сопротивление угасает, растворяется в боли и унижении, оставляя лишь пустоту.

Душная жара котельной обволакивала, как липкое одеяло, а запах угля и ржавчины забивал горло. Меня привязали лицом вниз к ржавой трубе, ее холодный металл царапал кожу живота, оставляя жгучие следы. Мои бедра были приподняты, руки и ноги стянуты веревками, которые впивались в запястья, вызывая острую боль. Их члены, темные и блестящие, заполняли мое горло и анус, вызывая чавкающие звуки и рвотные позывы, пока слюна и пот текли по подбородку, капая на грязный пол. Ремень хлестал по спине, оставляя длинные, багровые полосы, которые темнели, превращаясь в синяки, каждый удар был как раскаленный прут, впивающийся в кожу.

Унижение разъедало меня изнутри, как кислота. Мое тело, дрожащее и покрытое потом, было их игрушкой, а каждый толчок, каждый удар подчеркивал мою беспомощность. Я чувствовала, как мое горло сжимается, не только от их проникновений, но и от стыда, который душил сильнее любой веревки. Мои стоны, хриплые и рваные, растворялись в жаре котельной, а слезы, горячие и соленые, текли по щекам, оставляя влажные дорожки.

Моя воля ломалась под их напором, как хрупкое стекло. Я пыталась цепляться за мысль о побеге, о сопротивлении, но она ускользала, растворяясь в боли и унижении. Мое тело, предавшее меня своим жаром, было их трофеем, а я, глядя на свое отражение в ржавом металле, видела лишь сломленную тень, готовую подчиниться их воле. С каждым разом я видела, как мое тело покрывается новыми ссадинами и новыми татуировками. А их коллекция видео пополняется новым материалом со мной.

Иногда они выводили меня на природу. Холодная трава лесной поляны колола колени, а острые ветки царапали кожу, оставляя кровоточащие следы. Меня заставили встать на колени, руки связали за спиной грубой веревкой, которая впивалась в запястья, а шею стянул кожаный ошейник, цепь которого тянули, ограничивая дыхание. Их темные члены входили в мой анус, каждый толчок был медленным, но глубоким, вызывая пульсирующую боль, которая отдавалась по всему телу. Ветка, сорванная с дерева, хлестала по бедрам, оставляя тонкие, кровоточащие полосы, которые горели, как раскаленные иглы, подчеркивая мою уязвимость в этой ночной тьме.

Стыд и страх смешивались в одну невыносимую бурю, каждый удар веткой и каждое проникновение напоминали мне, что я — их добыча, загнанная в ловушку без стен. Мое тело дрожало, не только от холода, но и от осознания своей беспомощности, а слезы, стекающие по щекам, терялись в траве. Я чувствовала себя обнаженной не только телом, но и душой, как будто ночь и их взгляды вывернули меня наизнанку.

Они валяли меня в грязи, ставя ногу мне на покрасневшее влагалище, после долгого секса. Я уже воспринимала это, как что-то естественное. И не возражала, чувство досады и стыда постепенно стали испаряться.

Пыльный воздух строительного ангара, пропитанный запахом краски и металла, забивал легкие, а бетонный пол холодил кожу. Меня уложили на узкую металлическую балку, ее шершавая поверхность царапала бедра, оставляя жгучие следы. Мои руки были привязаны к концам балки, ноги свисали, дрожа от напряжения, а их члены, темные и массивные, входили в мое влагалище, посылая жгучие вспышки боли, которые смешивались с ненавистным жаром. Плеть хлестала по груди, оставляя россыпь мелких, кровоточащих отметин, а горячий воск, капающий на соски и живот, вызывал острую, жгучую боль, как раскаленные иглы, впивающиеся в кожу.

Унижение было как нож, вонзенный в сердце. Мое тело, болтающееся на балке, было их игрушкой, а каждый удар, каждое проникновение подчеркивало мою ничтожность. Мое лицо, покрытое потом и слезами, горело от стыда, а глаза, полные соленых капель, ловили отражение в мутном зеркале — бледная кожа, искаженная болью, и тело, покрытое следами их власти. Стыд душил меня, как невидимая петля, а страх, холодный и липкий, сковывал каждую клетку.

Моя воля таяла, как воск под их свечами. Я пыталась цепляться за остатки себя, но они растворялись в боли и унижении. Мое тело, предавшее меня своим жаром, было их трофеем, а я, глядя на свое отражение, видела лишь сломленную тень, готовую подчиниться их воле полностью.

Меня подвешивали за волосы, заплетенные в тугую косу, к потолочной цепи, так что ноги едва касались пола, а боль в коже головы была невыносимой, как будто волосы выдирали с корнем. Их члены входили в мой анус, растягивая меня до предела, вызывая глубокую, тупую боль, которая отдавалась в костях. Плети хлестали по ягодицам, оставляя багровые синяки, а зажимы на сосках, тянущие кожу вниз, вызывали острую, жгучую боль, смешиваясь с удушением, когда их руки сжимали мое горло, перекрывая воздух.

Стыд и отчаяние разъедали меня, как яд. Мое тело, раскачивающееся на цепях, было их игрушкой, а каждое проникновение, каждый удар подчеркивали мою беспомощность. Мое лицо, покрытое слезами и потом, горело от унижения, а глаза, полные соленых капель, ловили отражение в ржавом металле — бледная кожа, искаженная болью, и тело, покрытое следами их власти. Я чувствовала себя пустой, как будто они выжгли из меня все, оставив лишь оболочку.

Были случаи группового секса. Я ожидала увидеть знакомые фигуры, но дверь распахнулась, и я замерла.

Зал был полон — дюжина мужчин, их угольно-черные тела, блестящие от пота, окружали меня, их маски скрывали лица, но глаза горели хищной уверенностью.

Их грубые руки схватили меня, втянув в центр круга. Ткань моей одежды затрещала, когда они сорвали ее, обнажая бледную кожу, все еще покрытую багровыми следами. Холодный воздух зала обжег тело, я попыталась прикрыться, но их хватка была сильнее. Они толкнули меня на колени, пол царапал кожу, а сердце колотилось, каждый удар отдавался в висках. Один из них, чья темная кожа блестела под светом ламп, схватил меня за волосы, дернув так, что голова запрокинулась.

Его член, массивный и блестящий, оказался перед моим лицом, и я подчинилась, губы, дрожащие и сухие, обхватили его. Давление в горле вызвало жжение, слюна потекла по подбородку, смешиваясь с потом, который стекал по щекам. Его рука, сжимающая волосы, задавала ритм, а стоны, хриплые и рваные, вырывались из меня, эхом отражаясь от стен. Они сменяли друг друга, их темные члены заполняли мое горло, вызывая рвотные позывы, слюна и сперма текли по подбородку, капая на грудь.

Кто-то шлепал меня по щекам, оставляя жгучие следы, кто-то дергал за волосы, заставляя голову запрокидываться. Мое горло саднило, губы онемели, а щеки горели от ударов и стыда. Камера фиксировала все — мое унижение, липкую массу на лице, дрожащее тело, окруженное их темными фигурами. Стыд жег изнутри, но под ним тлела та проклятая искра, которую я ненавидела, — жар, который вспыхивал, когда их руки сжимали меня, когда их члены заполняли мое горло.

Я чувствовала себя раздавленной, но не могла остановить это предательское чувство. Они привязали мои руки к потолочной балке, веревки впились в запястья, оставляя багровые следы. Мои ноги подняли, привязав к другой балке, так что я висела, растянутая, уязвимая, а в зеркале мелькнули татуировки на внутренней стороне бедер.

Мышцы плеч горели, а кожа между ног, все еще чувствительная, пульсировала от боли. Один из них, чья кожа была темной, как ночь, вошел в мой анус, его член растянул меня, вызывая глубокую, тупую боль, которая отдавалась в костях.

Я закричала, голос сорвался на хрип, а слезы потекли по щекам, которых давно не было. Они нашли как довести меня снова до слез.

Другой, стоя передо мной, вошел во влагалище, его резкие толчки посылали жгучие вспышки, смешиваясь с жаром, который я ненавидела. Мое тело раскачивалось, веревки впивались глубже, а их руки, грубые и горячие, сжимали ягодицы, царапая кожу до крови. Кто-то потянул за пирсинг на сосках, маленькие кольца натянули кожу, вызывая острую, пронзительную боль, которая смешалась с пульсацией между ног.

Я ахнула, но ремень, перекинутый через шею, затянулся, заглушая звук. Дыхание стало тяжелым, каждый вдох — борьбой, а мир кружился, как в лихорадочном сне. Их члены, темные и блестящие, двигались в несогласованном ритме, растягивая меня, вызывая волны боли, которые смешивались с жаром, разливавшимся по телу.

Мое отражение в зеркале — бледное лицо, искаженное болью, глаза, полные слез, тело, покрытое багровыми полосами и кровоточащими царапинами — было беспощадным. Камера фиксировала каждую деталь: липкую массу пота, крови и смазки, стекающую на пол, мое дрожащее тело, их темные фигуры, окружающие меня.

Боль была везде — в плечах, растянутых веревками, в запястьях, где веревки жгли кожу, в анусе и влагалище, растянутых их членами, в сосках, где пирсинг натягивал кожу. Удары плети сыпались на бедра и грудь, оставляя багровые полосы, которые горели, как ожоги. Кто-то потянул за пирсинг на клиторе, и я вскрикнула, но ремень на шее заглушил звук, превратив его в сдавленный хрип.

Мое тело болталось между ними, как кукла, их руки царапали кожу, сжимали ягодицы, тянули за волосы, оставляя новые следы. Стыд и страх сливались в одну бурю, но под ними горела та искра, которую я ненавидела, — жар, который я не могла подавить, который делал меня их созданием. А потом меня долго трахали, пока мое сознание не спуталось в обрывочные воспоминания и механические действия, открыть рот, принять член.

Когда они закончили, я висела, дрожащая, покрытая потом, кровью и их спермой, которая стекала по моему телу или втекала в меня

Я перестала пить противозачаточные, у меня просто на них не было денег, они все отбирали. И теперь страх забеременеть оставался даже в отключенном сознании. Я выдавливала из своего влагалища сперму на пол и слизывала под их смех.

Так прошел еще один год.