Солнечный луч, бледный и холодный, пробивался сквозь занавеску на кухне Анны. Он выхватывал крошки на линолеуме, жирный налет на вытяжке и усталое лицо женщины. Она мешала ложкой в кастрюле с макаронами – они разваривались, превращаясь в клейкую массу из-за отвлеченности Ани. Запах тушенки из второй кастрюльки смешивался с запахом детского мыла и вечной пыли.

Из соседней комнаты доносились взрывы, выстрелы и визгливые голоса мультяшных героев – Максим и Соня смотрели что-то громкое, уткнувшись в экран телевизора.

Тихий стон непроизвольно вырвался изо рта Анны. Голова женщины гудела от усталости, а внизу живота была эта вечная, ноющая пустота от одиночества. Оно было таким же привычным, как этот запах еды, как мысль, что скоро надо будет снова проверять уроки у Сони, отбиваться от Максимкиных просьб о новой игре... И так по кругу. Бесконечному, унылому кругу.

Аня прислонилась к холодильнику, закрыв глаза. На мгновение в памяти всплыл образ: холодные серые глаза Ирины в подъезде, ее уверенная осанка и этот странный, землистый запах...

Анна смахнула видение, как назойливую муху. «Что за чушь в голову лезет».

Вдруг обыденность разрезал звонок в дверь – резкий и настойчивый. Женщина вздрогнула, чуть не уронив ложку.

– Кто там?! – крикнула она, протирая руки о фартук на ходу.

– Это я, Ирина! – донесся из-за двери ровный, узнаваемый голос, в котором не было и тени сомнения или извинения.

Анна нахмурилась - «Что ей нужно?» - и медленно подошла, приоткрыла дверь на на несколько сантиметров. Ирина стояла на площадке все так же безупречна в светлой блузке и темных брюках, в руках – пустая стеклянная солонка.

– Анна, здравствуйте, – улыбнулась нежданная гостья, и эта улыбка была как нарисованная – правильной формы, но без искренности. – Простите за беспокойство. Совсем забыла купить соль, а готовлю. Не найдется ли у вас щепотка?

Голос звучал вежливо, но в нем была стальная уверенность человека, знающего, что ему не откажут. Анна машинально открыла дверь:

– Да, конечно, Ирина, заходите, – произнесла женщина, отступая. «Щепотка соли... Как будто нельзя было к другим соседям зайти.»

Мать Алисы шагнула через порог, ее взгляд мгновенно скользнул по прихожей – по куче детской обуви, по куртке Анны, висящей на вешалке, по мелким вещам на тумбочке. Гостья ничего не сказала, лишь легкий, почти неуловимый запах – не землистый, а что-то свежее, холодное, как морозный воздух – коснулся Ани, когда Ирина прошла мимо нее в сторону кухни.

– Простите, что врываюсь, – сказала гостья уже на кухне, ее глаза скользнули по кастрюлям, по окружающей обстановке. – У вас... уютно. Пахнет, как в детстве.

Анна почувствовала, как по щекам разливается краска.

– Да уж, – пробормотала она, суетливо открывая шкафчик над раковиной. – Детство, оно такое... шумное. Вот, соль. Берите сколько нужно.

Анна протянула Ирине почти полную пачку. Та взяла ее, пальцы Ани на мгновение коснулись холодных, ухоженных ногтей гостьи, и женщина отдернула руку, как от огня.

– Спасибо огромное, – Ирина пересыпала соль в свою солонку медленно, как будто совершая некий ритуал. Ее глаза при этом не отрывались от Анны. – Вы сегодня утром в подъезде... выглядели очень уставшей. Все в порядке?

Прозвучал вопрос с искренним участием или это была просто вежливость, Аня не могла разобрать.

– Да ничего, – махнула она рукой, снова подходя к кастрюлям. – Просто... рутина. Дети, работа, дом. Все как у всех.

– Не у всех, – мягко поправила гостья, ставя солонку на стол. Она явно не собиралась уходить так просто - стояла, опершись о край стола, наблюдая, как хозяйка квартиры мешает макароны. – У многих есть поддержка. Мужское плечо. Вам, наверное, тяжело одной тянуть двоих.

Анна замерла. Голос Ирины был тихим, но слова резали, как нож. Они попали прямо в самую больную точку - в ту самую пустоту под ребрами.

– Тяжело, – выдохнула Аня неожиданно для себя. Голос слегка дрогнул. – Но... привыкла.

– Привычка – не синоним счастья, Ань, – произнесла Ирина. И вдруг ее голос стал теплее, глубже. – Может, чайку? Я вижу, вы тоже не прочь передохнуть. А я... я бы не отказалась от компании. Сижу целый день одна, с Алисой, но она уже большая, у нее свои дела.

Предложение было брошено легко, но в нем чувствовалась непререкаемая воля. «Отказаться? Сказать, что дети ждут?» - пронеслось в голове Анны, но дети были у телевизора, а мысль о том, чтобы просто посидеть, немного отвлечься от бытовухи, была слишком соблазнительной.

– Я... не знаю... – замялась Анна.

– Я налью, – Ирина уже двигалась к чайнику, как у себя дома. Нашла чашки на полке, чайник включила - ее движения были точными, экономичными. – Садитесь, Анна. Пять минут передышки вам не повредят, а я давно хотела с вами поговорить. Вы мне кажетесь очень искренней.

Аня, словно загипнотизированная, опустилась на стул. Она чувствовала себя глупо, как школьница. Гостья поставила перед ней чашку, потом села напротив и подалась так близко, что Анна уловила легкий шлейф ее духов – не цветочных, а древесных, холодных, как сама Ирина.

За окном сгущались сумерки, на кухне стало полутемно, интимно.

– Ирина, я... – начала женщина, не зная, что сказать.

– Вы не обязаны ничего говорить, – перебила Ирина мягко. Она подняла свою чашку, смотрела на Анну через пар. Ее серые глаза в полумраке казались еще глубже, еще проницательнее. – Просто знайте, что одиночество... оно обманчиво. Иногда поддержка, понимание, тепло... они приходят оттуда, откуда не ждешь. От человека, который разделяет твою боль. Твою... жажду.

Она сделала маленький глоток чая, и Аня машинально последовала ее примеру. Горячая жидкость обожгла язык, но не прогнала странного ощущения сжатия в груди.

– Я имею в виду, – продолжила Ирина, ее голос стал тише, интимнее, – что женская дружба... она может быть удивительно глубокой. Сильной. Она может дать то, чего никогда не даст мужчина: понимание без слов, тепло без условий. Страсть... без фальши.

Слово "страсть" повисло в воздухе, тяжелое, как свинец. Анна почувствовала, как кровь снова приливает к лицу, и опустила глаза в чашку. «Что она говорит? О чем это?»

– Я... я как-то не думала об этом, – прошептала она.

– А зря, – Ирина протянула руку через стол, и ее указательный палец легким, почти невесомым движением коснулся тыльной стороны ладони Анны. Прикосновение было холодным, как металл, и обжигающе неожиданным, и Аня вздрогнула, но не отдернула руку, будто та была парализованная. – Женщины умеют чувствовать друг друга глубже, искреннее. Мы знаем, что такое настоящий голод. И знаем, как его утолить.

Палец Ирины медленно, едва заметно, провел по Анниной коже от запястья к основанию большого пальца. Это был не ласкающий жест – зондирующий, как будто Ирина проверяла почву перед тем, как сделать следующий шаг.

Анна замерла, у нее перехватило дыхание, а в голове застучало: «Это неправильно. Это странно. Она должна уйти».

Но тело не слушалось, оно застыло под этим холодным прикосновением, впитывая странное, тревожное покалывание, которое разливалось от точки контакта.

– Надо... мне надо готовить, – выдохнула Аня, наконец отдернув руку. Она вскочила, чуть опрокинув стул. – Макароны... ужин.

Ирина не встала, она оставалась сидеть, спокойная, как озеро в безветрие, и наблюдала за Анниной паникой. Легкая, едва уловимая усмешка тронула уголки ее губ:

– Конечно, Ань, – сказала гостья мягко. – Не буду мешать. Спасибо за соль и... за компанию.

Она допила свой чай и поднялась.

***

Анна провожала Ирину до прихожей, чувствуя себя разбитой куклой. Голова гудела от противоречивых мыслей: страх, смущение, и какая-то подлая, запретная искорка то ли любопытства, то ли возбуждения - она не могла понять.

Сумерки в прихожей были густыми.

Ирина, поигрывая солонкой, повернулась к Анне, и в полумраке ее лицо казалось скульптурным, загадочным:

– Спасибо еще раз, Ань, – произнесла она. Голос гостьи снова стал обычным, немного деловым.

Анна кивнула, облегченно потянулась к ручке двери, чтобы открыть. И в этот момент все произошло молниеносно, прежде чем хозяйка успела что-либо сообразить.

Ирина сделала резкий шаг вперед, но не просто шаг – это было настоящее нападение. Одна рука с солонкой осталась внизу, другая – сильная, цепкая – схватила Анну за затылок, вцепившись в волосы у основания хвоста.

В следующую секунду голова Ани была резко откинута назад. Она не успела даже вскрикнуть, как губы Ирины – прохладные, твердые, безжалостные – прижались к ее губам.

Это был не нежный поцелуй – это был настоящий захват, заявка на владение. Губы Ирины двигались властно, требовательно, заставляя Аннины губы разомкнуться под стремительным натиском. Язык – скользкий, настойчивый – на миг коснулся ее зубов.

Одновременно с этим свободная рука гостьи резко, грубо сжала хозяйку за ягодицу сквозь тонкую ткань домашних штанов. Хватка была сильной, почти болезненной, оценивающей. Пальцы впились в мягкую плоть, сжимая ее, как упругое тесто.

Длилось это мгновение: две, может, три секунды - но для Анны время остановилось. Она замерла, парализованная шоком, в ноздри ударил знакомый холодный запах Ирины, смешанный теперь с чем-то острым, животным. В ушах зазвенело, а тело вспыхнуло – и от ужаса, и от какого-то дикого, запретного разряда, пронзившего ее снизу вверх, прямо в пизденку, которая внезапно сжалась в спазме.

Ирина оторвалась так же резко, как и напала. Она не смотрела на Анну, просто поправила блузку, ее лицо снова было каменной маской: ни смущения, ни торжества - только абсолютная уверенность.

– Спокойной ночи, Аня, – сказала она ровным голосом, как будто ничего не произошло, и вышла в подъезд, мягко прикрыв за собой дверь.

***

Анна стояла посреди прихожей, прижавшись спиной к двери. Дверь была холодной, но ее собственная спина горела.

Губы пылали, пульсировали, вспоминая холодное, влажное давление, насильственное вторжение. Место на затылке, где Ирина вцепилась в волосы, ныло, а ягодица, там, где сильные пальцы сжали плоть, будто стальные клещи, все еще чувствовала онемение и тепло. Там горело ярче всего, и это жар растекался вниз, к животу, к вульве, которая все еще сжималась в странном, тревожном спазме.

Аня подняла дрожащую руку, коснулась губ - они были влажными, опухшими. Она слышала собственное дыхание – частое, прерывистое. Сердце колотилось, как бешеное, пытаясь вырваться из груди. В голове – каша, мысли не складывались, только обрывки: "Что это было? Зачем? Она что, сумасшедшая? Лесбиянка... она лесбиянка..."

Но сквозь шок и отвращение пробивалось что-то иное: что-то темное, липкое, запретное. Воспоминание о силе этой хватки, о властности поцелуя, о том, как ее тело – одинокое, забывшее ласку тело – откликнулось на эту агрессию мгновенной, предательской волной тепла в самом низу живота.

Там, где давно было пусто и холодно, теперь тлел уголек - маленький, но жаркий.

Уголек стыда и пробудившегося голода.

Из комнаты донесся визг Сони и крик Максима.

— Ма-ам! Он меня толкает! Он мульт переключил!

Обычный хаос, обычная жизнь.

Но все вокруг Анны вдруг показалось ненастоящим, картонным. Только жар на губах, жар на ягодице и та точка расплавленного свинца внизу живота были реальными.

Ирина ушла, но ее поцелуй, ее хватка – остались, как клеймо, как обещание чего-то невообразимого и пугающего.

Анна медленно сползла по двери на пол, в кучу детских ботинок, и закрыла лицо руками. Внутри бушевал ураган: шок, гнев, стыд и это крошечное, настырное пламя... любопытства? желания? - она не знала и знать не хотела.

Но оно было.

Ирина сделала свое дело, она открыла дверь, и теперь Анна стояла на пороге, глядя в темный, неизведанный коридор, не зная, сделать шаг вперед или захлопнуть дверь навсегда. Но одно она знала точно: обыденность кончилась.

***

Утро в квартире Ирины было тихим, пропитанным запахом дорогого кофе. В гостиной, залитой холодным зимним светом, женщина полулежала на жестком диване. Легкий шелковый халат цвета сливок был распахнут, обнажая стройные ноги и гладкий, выбритый лобок. Голова ее была запрокинута на спинку дивана, глаза полуприкрыты, на лице – выражение сосредоточенного спокойствия, властного ожидания.

Между ног женщины, на коленях на мягком ковре, сидела Алиса. Совсем как вчера в ванной, но теперь – в тонкой ночнушке, спущенной с одного плеча. Лицо девочки было скрыто в тени материнского лобка, движения головы – медленные, ритмичные. Язычок – розовый, ловкий – работал с хирургической точностью: скользил по складкам, нащупывал бугорок клитора, кружил вокруг входа во влагалище, нырял чуть глубже, вызывая у матери тихий, шипящий выдох.

Одновременно правая рука Алисы, засунутая под собственную ночнушку, двигалась внизу живота – пальцы усердно терли пизденку, смачиваемую собственными соками. Звук был тихим, влажным, мерным, и сопровождался легким постаныванием самой Алисы – от удовольствия и от усердия, от желания угодить.

– Глубже, Куколка, – прошептала Ирина, не открывая глаз, ее рука легла на голову дочери, пальцы вцепились в светлые волосы, мягко направляя. – Не спеши.

Алиса послушно прижалась лицом сильнее, ее движения стали более сосредоточенными. Женщина почувствовала знакомое тепло, нарастающее внизу живота: волна, еще одна - она приближалась к краю, к вспышке, холодной и властной, как все в ней. И вдруг...

Дзынь-дзынь!

Резкий, пронзительный звонок в дверь разорвал тишину набатом. Алиса вздрогнула, оторвавшись от материнской вульвы с испуганным всхлипом. Ирина резко открыла глаза, в них резко вспыхнула не досада, а холодная ярость - кто посмел?

– Мама... – прошептала девочка, растерянно оглядываясь. Слюна блестела на ее подбородке.

– Тише, – отрезала женщина. Ее лицо за секунду снова стало маской ледяного спокойствия, она резко сомкнула полы халата, встала. – Иди в свою комнату. Быстро. И вытри лицо.

Алиса юркнула в коридор, как испуганный кролик. Ирина поправила халат, провела рукой по волосам, сглаживая следы пальцев. Лицо – безупречно. Лишь легкий румянец на скулах и чуть учащенное дыхание выдавали пережитое. Женщина подошла к двери, глянула в глазок.

На площадке, переминаясь с ноги на ногу, стояла Анна. В руках у нее покоилась картонная коробка, лицо – бледное, с лихорадочным румянцем на щеках, а глаза огромные, испуганные, но полные какого-то отчаянного решения.

«Ну надо же... Ранняя пташка», – беззвучно усмехнулась Ирина и открыла дверь.

– Анна? – произнесла она с легким удивлением, идеально сыгранным. – Доброе утро. Что случилось?

Аня вздрогнула, увидев Ирину. Ее взгляд скользнул по распахнутому на груди халату, задержался на капельке пота в ложбинке между ключицами, потом робко опустился вниз.

– Ирина... Здравствуйте, – голос Анны дрожал. Она судорожно протянула коробку. – Я... я вчера пирог испекла. Яблочный. Решила... поделиться. И... может, чайку попьем? Если не заняты? – последние слова вылетели скороговоркой.

Ирина медленно взяла коробку, ее пальцы снова коснулись Анниных - теплых, дрожащих. Она уловила запах сдобы и страха - сильного, животного страха, смешанного с чем-то еще. С тем самым пробудившимся угольком. «Идеально».

– Как мило, Ань, – улыбнулась Ирина, и в этой улыбке была неподдельная теплота победителя. – Пирог пахнет восхитительно. Конечно, заходите. Алиса как раз уроки делает, не помешает.

Она отступила, пропуская Анну:

– Проходите на кухню. Я сейчас.

Кухня Ирины, как всегда, сияла стерильной чистотой, солнечный свет играл на хромированных поверхностях. Аня сидела за столом, похожая на школьницу, вызванную к директору - она теребила край свитера, не могла усидеть на месте.

Пирог лежал на столе, нетронутый. Ирина, спокойная и невозмутимая, разливала по фарфоровым чашкам ароматный чай. Ее одежда была снова застегнута на все пуговицы, но теперь Анне казалось, что под тонким шелком халата скрывается что-то опасное. Воспоминание о вчерашнем поцелуе, о грубой хватке на ягодице, жгло ее изнутри.

– Вот, – Ирина поставила чашку перед гостьей и села напротив. Ее серые глаза изучали Анну без стеснения. – Рассказывайте, как дела? Дети как?

– Да... нормально... – пробормотала Аня, хватая чашку, чтобы спрятать дрожь в руках. Горячий фарфор обжег пальцы, но она не отпустила. – Соня к подружке пошла, Максим дома играет.

Наступила тягостная пауза, звук глотка чая казался оглушительным. Анна чувствовала, как взгляд Ирины прожигает ее насквозь, видит весь ее стыд, всю неловкость, все те глупые, путаные мысли, что крутились в голове с вечера: о женской дружбе, о тепле. О страсти без фальши.

– Ирина, – Аня вдруг выпалила, не поднимая глаз от чашки. Голос сорвался. – Вы вчера... говорили о том... что женщины могут... понимать друг друга. Глубже, – она задохнулась, чувствуя, как лицо пылает. – Я... я думала об этом. Всю ночь.

Хозяйка не ответила сразу, она медленно отпила из своей чашки и поставила ее на блюдце с тихим звоном. Звук прозвучал, как удар гонга.

– И что же вы... подумали, Анна? – спросила она мягко, слишком мягко. – Вам это кажется... странным? Неприемлемым? – в ее голосе не было осуждения, только интерес - хищный интерес.

– Нет! То есть... – Аня замотала головой. – Не знаю! Просто... я никогда... – она сглотнула комок в горле. – Я одна. Очень давно. И мужчины... они только разочаровывают. А вы говорили... о тепле. О поддержке.

Женщина рискнула поднять глаза. Ирина смотрела на нее с тем же спокойным, проницательным выражением, но в глубине серых глаз, казалось, тлел огонек.

– Может... может это и правда? Что... что женщина может дать другой то, чего не даст мужчина?

Еще одна пауза - тяжелая, звенящая. Ирина отодвинула свою чашку, пальцы ее легли на край стола - длинные, ухоженные. Сильные.

– Правда, Аня, – сказала она наконец. Голос был низким, убедительным. – Это абсолютная правда. Но чтобы понять это... чтобы почувствовать... нужна смелость. Смелость отбросить предрассудки.

Ирина медленно встала, и Анна замерла, чувствуя, как сердце готово вырваться из груди. Хозяйка обошла стол и остановилась прямо перед ней. Она стояла так близко, что гостья снова почувствовала ее холодный, древесный запах, смешанный теперь с тонким ароматом дорогого мыла. И снова – с темной, животной нотой власти.

– Вы говорите о тепле, Аня, – прошептала Ирина, глядя вниз на ее испуганное лицо. – О поддержке. Но за этим стоит нечто большее. Сила. Красота. Жажда. Женская плоть... она создана не только для рождения детей. Она создана и для наслаждения.

Женщина подняла руку - не спеша, театрально - и Анна видела, как пальцы находят пояс халата, как развязывают узел. Она не дышала.

Ирина резко распахнула полы халата, и шелк соскользнул с плеч, обнажив тело. Не просто грудь - совершенные, небольшие, упругие сиськи и светло-розовые, крутые соски, напряженные от прохладного воздуха.

Ни капли стыда - только гордая демонстрация своей красоты. Ирина стояла перед Анной, как статуя богини – холодной, недоступной, и в то же время невероятно соблазнительной своей откровенностью.

– Видишь? – спросила хозяйка ровным голосом, в котором все же слышалось напряжение. – Это не постыдно. Это женское тело. Источник наслаждения. Хочешь прикоснуться? Убедиться, что оно реально?

Анна сидела, словно парализованная. Ее взгляд прилип к обнаженной груди Ирины, к этим упругим холмикам, к возбужденным кружочкам сосков. Аня никогда не видела женскую грудь так близко, с таким вызовом. Стыд сжигал ее изнутри, но что-то сильнее – то самое темное любопытство, разбуженное вчерашним поцелуем – тянуло женские руки вперед.

Анна сглотнула, ее пальцы дрожали.

– Я... я не могу... – прошептала она.

– Можешь, – властно сказала Ирина и сделала шаг ближе. Теперь ее сиськи были в считанных сантиметрах от Анниного лица. Запах кожи, легкий запах пота – чистый, женский – ударил в нос. – Боишься? Не бойся, это просто плоть. Потрогай.

Рука Ани, словно против ее воли, поднялась. Дрожащая, неуверенная. Кончики пальцев робко коснулись нижней округлости правой груди. Кожа была гладкой, упругой, прохладной. Анна ахнула, еле слышно, Ирина не шелохнулась. Лишь сосочки стали еще тверже, заметнее.

– Сильнее, – скомандовала хозяйка. – Не бойся, сожми. Почувствуй упругость.

Анна послушалась, и ее пальцы сжали сиську. Мякоть поддалась, но тут же упруго выпрямилась, как только давление ослабло. Это было странное, волнующее ощущение: чужая женская грудь в ее руке - живая, теплая. Аня перевела руку на левую грудь, сжала ее сильнее, и Ирина тихо застонала - не от боли, от одобрения.

– Видишь, Ань? – прошептала Ирина. Ее дыхание стало чуть чаще. – Просто тело. Но сколько в нем... потенциала. Теперь... твоя очередь. Покажите мне себя.

Слова Ирины прозвучали как приговор. Анна отдернула руку, словно обожглась, а ее глаза расширились от ужаса.

– Нет! Я... я не могу... – она попыталась встать, но женщина положила руку ей на плечо - легко, но неотвратимо, заставляя остаться на стуле.

– Можешь, – сказала Ирина. Теперь в ее голосе звучала не только власть, но и обещание чего-то неведомого, пугающего и манящего. – Ты пришла сюда не просто попить чая с пирогом, Аня. Ты пришли за ответом, за прикосновением к чему-то настоящему. Сними свитер, покажи мне себя. Без масок и стыда.

Анна замерла. Борьба на ее лице была мучительной: стыд, страх, паника – против пробудившегося голода, против извращенного желания быть увиденной, быть оцененной этой холодной, сильной женщиной. Вчерашний поцелуй и сегодняшние прикосновения к чужой груди - они размыли границы, сделали невозможное возможным.

Дрожащими руками Аня ухватилась за низ свитера, потянула его вверх - сначала медленно, потом рывком стянула через голову. Под ним оказалась простая хлопковая майка. Женщина сидела, сжав комок свитера в руках, готовая заплакать или закричать. Грудь под майкой была полнее, мягче, чем у Ирины, соски напряглись, выпирая сквозь тонкую ткань.

– И штаны, – мягко, но непререкаемо сказала Ирина. Ее глаза горели холодным пламенем. –Все, Ань. Я хочу видеть все.

Анна зажмурилась. Слезы навернулись на глаза, но руки снова повиновались. Она расстегнула пряжку на джинсах и стянула их вместе с дешевенькими трусиками в одно движение.

Теперь гостья сидела перед Ириной только в майке, обнаженная ниже пояса. Ноги инстинктивно сжались, пытаясь прикрыть срам, но было поздно.

Ирина смотрела – внимательно, оценивая. Ее взгляд скользнул по бедрам Анны – полноватым, с целлюлитом, по животу с растяжками после родов, и задержался ниже - на лобке.

Там, где у хозяйки была гладкая, выбритая кожа, у Анны буйно росла темная, густая поросль: неухоженная, дикая, как заброшенный сад. Заросли спускались по внутренней стороне бедер, скрывая половые губы ковром - это был знак ее долгого одиночества, заброшенности, отсутствия мужского внимания. Знак стыда.

Ирина смотрела на эту заросль долго, и в ее глазах не было отвращения.

– Вот она, – прошептала женщина. – Твоя истина, Аня. Дикая. Настоящая. Непричесанная. Прекрасная своей... естественностью.

Она сделала шаг вперед:

– Не прячь ее, а гордись.

Ирина не дала Анне опомниться - она взяла ее за руку, подняла со стула. Аня стояла, дрожа всем телом, прикрывая лобок руками, готовая провалиться сквозь землю.

– Ложись, – приказала хозяйка, указывая на кухонный стол. Он был широкий, чистый, холодный. – На спину и раздвинь ноги.

– Ир, нет... – попыталась взмолиться Анна, но голос пропал.

– Ложись! – голос Ирины стал резким, как удар, в нем не осталось места для возражений. – Покажи мне свою пизду! Свою дикую, заросшую пиздень! Я хочу ее видеть. Хочу попробовать.

Сопротивление сломалось, и Анна, словно во сне, подчинилась. Она легла на холодную столешницу. Фарфоровый звон – это была ее чашка, смахнутая на пол - звук разбитой посуды прозвучал как финальный аккорд ее прежней жизни.

Аня зажмурилась, раскинув руки, потом, с невероятным усилием, развела дрожащие колени, обнажив густо заросший лобок, смуглые половые губы, приоткрытые влажным блеском, и темный, таинственный вход во влагалище.

Ирина стояла между ее ног и смотрела. Ее дыхание стало шумным, в глазах – не вожделение, а холодный, научный интерес и абсолютная власть. Она медленно опустилась на колени перед столом, ее руки легли на внутренние стороны Анниных бедер, разводя их еще шире. Холодные пальцы впились в кожу.

– Не двигайся, – прошептала Ирина. – Расслабься. Прими...

Анна чувствовала ее дыхание там, внизу – горячее, неровное. Она сжалась внутри, ожидая грубости или боли, но случилось иное.

Первое прикосновение - не языка, а губ - мягких, прохладных губ Ирины. Они коснулись самой верхней точки заросшего лобка гостьи легко, почти нежно. Потом медленно, медленно поползли вниз, целуя кожу, покрытую темными волосками, обходя клитор, который вздрогнул и налился кровью.

Спускаясь по половым губам к заветной дырочке.

Анна застонала - не от боли, а от невыносимого, щекочущего прикосновения. От стыда и от дикого, незнакомого возбуждения.

Потом язык - широкий, плоский, влажный - он лизнул ее снизу вверх от самой промежности к клитору одним медленным, влажным движением, собирая накопившуюся влагу.

Анна вскрикнула, ее тело выгнулось на столе, руки вцепились в края столешницы.

– Тише, – прошептала Ирина, ее голос звучал приглушенно, откуда-то из самого центра Анниного стыда. Язык снова скользнул, на этот раз задержался на клиторе, обвил его, сжал, засосал.

Анна закричала.

Это был крик освобождения и плена одновременно. Ее бедра задрожали, внутри все сжалось в тугой, болезненный комок наслаждения и ужаса. Ирина работала языком методично, без спешки, то лаская клитор, то проникая чуть глубже, к влажному входу во влагалище, заставляя Анну взвизгивать. Она лизала, сосала, исследовала каждую складку, каждый сантиметр заросшей, стыдливой плоти, превращая ее в источник жарких, неконтролируемых звуков.

Анна забыла обо всем: о детях, о пироге на столе, о разбитой чашке. Была только эта невероятная, постыдная, божественная волна, накатывающая из самого низа живота. Волна, которую гнала влажная, неумолимая работа чужого языка между ее ног. Волна, что вот-вот должна была разбиться о берег оргазма.

Женщина металась на столе, не в силах сдержать стонов, чувствуя, как писька пульсирует в такт движениям языка, как соки обильно текут, смачивая и без того мокрые половые губы, и лобковые волосы, и пальцы Ирины, которые теперь надавили на пизденку, открывая ее еще шире для вторжения...

Язык Ирины – точный, неумолимый – нашел ритм. Не ласка, не нежность - это был дождь после долгой засухи. Каждый плоский, влажный проход снизу вверх между половых губ, каждый упругий щипок клитора языком и губами, каждый миг, когда кончик проникал чуть глубже во влажную щель, поднимал Анну все выше.

Ее стоны превратились в непрерывное, высокое завывание. Тело выгибалось дугой на холодном столе, пятки скользили по гладкому лаку. Руки, вцепившиеся в край столешницы, побелели. Внутри все сжалось в тугой, раскаленный шар.

Волна, огромная, всесокрушающая, поднялась из самой глубины ее лона, сметая стыд, страх, разум.

– И-ри-на! – вырвался у Ани хриплый вопль, больше похожий на предсмертный стон.

Ирина почувствовала, как плоть под ее языком вздрогнула, как пизда сжалась в серии судорожных спазмов, как теплая волна соков хлынула ей на подбородок.

Вспышка оргазма.

Глубокая, конвульсивная, вырывающая душу волна экстаза.

Анна билась на столе, как рыба на берегу, ее крик затих в булькающем рыдании. Ирина не останавливалась, она продолжала лизать, сосать клитор, выжимая последние капли наслаждения-мучения, пока тело гостьи не обмякло, залитое потом и ее собственными соками.

Благодарю за внимание. Если тебе понравилось и ты готов окунуться в Темную сторону, то приглашаю тебя почитать продолжение (Из-за содержания последующих частей выложить их в общий доступ все равно не получится) и другие мои истории на моем бусти:

https://boosty.to/misterbraun

Но будь осторожен, поскольку мои рассказы могут тебя шокировать.

До встречи, Дорогой Читатель.