От Автора:

в тексте присутствуют эпизоды с употреблением алкоголя, наркотических веществ, курения табака. Курение и чрезмерное употребление алкоголя вредит вашему здоровью.

Автор против наркотиков в любом виде.

P.S. Для оформления текста использованы работы художника Альмери Лобель-Риша (Alméry Lobel-Riche).

Жизнь – это смертельная болезнь

передающаяся половым путём.

«Антисоциальное поведение» Мэрилин Дакуорт

Глава 1.

Последний концерт

Медуза чайного гриба безмятежно покоилась на поверхности питательного раствора. Литровая склянка с широким горлом, как магнит, притягивала внимание Валентина. «Emerson, Lake & Palmer» интерпретировали Мусоргского, и было непонятно, то ли биохимик потонул в музыкальных аккордах английской рок-группы, то ли продолжал задумчиво наблюдать за итогом многолетнего труда. «Pictures at an Exhibition» растревожили былое, и в голове учёного пробуждались воспоминания – картинки пережитого – эпизоды трудного пути.

*****

Таких людей называют не от мира сего. Ещё в детстве Валентин потерял родителей и воспитывался дальними родственниками. Семья, приютившая его, жила скромно, и хотя ребёнок был сыт и одет, родительской любви так и недополучил. Учёба в школе давалась на удивление легко, но мальчик рос замкнутым и тяжело сходился со сверстниками. Худой от природы, с тонкими чертами лица, с именем, одинаково подходившим как мальчикам, так и девочкам, он не раз становился объектом для насмешек. Дети непосредственны, их жестокость порой бессмысленна. Валентин драться неумел, но в безвыходной ситуации бился отчаянно, и вораги отступали – не буди лихо, пока оно тихо.

Ещё будучи учеником старших классов, Валя познакомился с творчеством Карлоса Кастанеды, а чуть позже Тимоти Лири. Возможно, книги именно этих авторов и повлияли в дальнейшем на выбор профессии. «Кто «Я» и что есть «сознание?», «есть ли свобода воли или всё уже предопределено, и как эта свобода связана с подсознанием?». Эти и другие подобные вопросы будоражили воображение молодого человека. И когда школьные годы благополучно минули, Валентин всё уже решил: Санкт-Петербург, Государственный Университет. Приёмные родители благословили, дали на дорогу денег, и Валя покинул малую родину.

В учёбе Валентин проявлял себя как особенный перфекционист, а ещё его страстью являлись книги; казалось, что к прочим аспектам бытия молодой человек равнодушен. Он по-прежнему сторонился шумных студенческих вечеринок, друзьями не обзавёлся, а на девушек смотрел как на милых человекоподобных зверушек. Потрахать, конечно, можно, но и не более.

То ли лавры Альберта Хофмана не давали покоя амбициозной натуре, то ли ради шутки на спор, Валя синтезировал довольно любопытный психоделик. Наркотик так понравился, что ушлые студенты (проигравшие спор) организовали небольшое производство и занялись распространением. Ко всей этой афере Валентин уже не имел отношения и узнал много позже, когда оборотистых «предпринимателей» задержали бдительные органы правопорядка. Разумеется, арестовали и Валю.

Дело скроили быстро. Участников отчислили. Процесс провели показательный (еже остальным студентам и думать на эту крамольную тему становилось страшно), приговорили к тяжёлым срокам. Всё указывало на то, что участь Валентина предрешена, однако «судьба Евгения хранила…».

Такие встречи запоминаются на долго, может быть, навсегда. Старый потёртый костюм и такое же не выразительное лицо. Встретишь подобного господина на улице и не обратишь внимания, такой не приметный в своей обыденности. А вот он всё примечает, и даже твой отсутствующий взгляд не останется для него незамеченным.

– Вот что, слушай внимательно. Для тебя я буду Иван Ивановичем, не забудешь? Ты в нашей картотеке числишься как «Менделеев». Усвоил? – тон, да и характер беседы не предполагали, что человеку в штатском будет кто-либо возражать.

Валентину популярно объяснили, что таланты его люди компетентные оценили, но выбор, увы, не велик. Можно отказаться и присоединиться к осужденным неудачникам, а можно продолжать «химичить», правда, под «крышей» спецслужб. Молодой и весьма амбициозный юноша, не думая, согласился: любимая работа и свобода – чего же боле желать? Всё остальное имело для Валентина сомнительную ценность.

После этого досадного эпизода у бедного студента завелись деньжата, и он позволил себе снимать квартирку. Шикарная двушка в старом фонде с кухней аж тридцать квадратных метров. Постепенно кухонное пространство превращалось в лабораторию, и к моменту получения диплома её оборудование не уступало университетскому.

Шли годы, Валентин без работы не сидел, отдельное спасибо Иван Ивановичу. Структура, на которую работал молодой учёный, помогала и с оборудованием, так что «кухня» по своему оснащению вскоре не уступала лаборатории научного центра. Впрочем, у Вали оставалось время заниматься разработками для души.

Молодого учёного продолжали интересовать вопросы бытия и тайны подсознания. Мужчина понимал, что психоделики, даже самые сильные, – это лишь костыли, жалкие попытки заглянуть за границы ре-Альности. Требовался научный прорыв, нечто качественно иное, что позволит разрешить вопрос на новом, доселе недосягаемом уровне.

Забавно, но подобие намёка на решение Валентин получил во сне. Правда, на реализацию проекта понадобилось время. Учёному удалось синтезировать новый организм, взяв за основу чайный гриб и псилоцибе полуланцетовидную (проще говоря, поганку, обладающую психоактивными веществами).

Внешне новый бионт мало чем отличался от традиционного чайного гриба, при этом он вырабатывал из обычного чайного раствора с сахаром мощнейший по силе психоделик. Но главная «фишка» разработки состояла в том, что «гриб» ферментировал индивидуальный напиток, ориентированный на личностные особенности конкретного человека. Эффект достигался путём добавления небольшого количества крови в питательный раствор. «Гриб» встраивал в свой организм ДНК, находящуюся в крови, и «подстраивался» под уникальные черты определённого индивида.

Работы по выращиванию опытного образца подошли к своему логическому завершению. Оставалось проверить практикой как влияет новый препарат на сознание и особенности личности. И сегодня вечером Валентин с нетерпением ожидал Петра Олеговича – хозяина квартиры, согласившегося принять участие в небанальном эксперименте.

*****

Всю свою трудную жизнь Пётр Олегович много и честно работал, а последние семь лет – оператором-наладчиком станка с ЧПУ. До заслуженной пенсии оставался год, к работе привык, коллектив уважал. Только вот в личной жизни судьба-злодейка неведомо за что наказывала: жену забрал рак, а единственный сын погиб, выполняя интернациональный долг. Так и жил один, впрочем, иногда позволял себе индивидуалку. Дамочка (хотя уже и не молоденькая девчонка) очень даже хороша, примерно как персонаж в анекдоте: шить-готовить не умела, но потрахаться – «рукодельница». Особенно мужчине нравился минет в её исполнении. Общался Пётр Олегович с дамочкой уже пару лет, и всё всех устраивало.

Десять лет назад Пётр Олегович похоронил тёщу. От старушки осталась двухкомнатная квартирка на Большой Монетной улице. Решил сдавать, и не прогадал. Жильцом оказался студент университета, тихий и аккуратный парень. Девок не водил, водку не пил, квартплату вносил в означенный срок, соседи не жаловались – чем не идеальный жилец? Постепенно мужчина проникся симпатией к молодому человеку. Возможно, что в нём он узнавал отдельные черты погибшего сына, такой же самодостаточный и целеустремлённый. Случилось, что Валентин даже сильно выручил. Как-то, Пётр Олегович угодил в больницу, болячки, которыми пренебрегаешь в молодости, начинают напоминать о себе с возрастом. Молодой человек регулярно навещал, а когда понадобилось, и оплатил дорогое обследование.

Поначалу Валентин подыгрывал своему арендодателю, разумеется, в меркантильных интересах. И квартира, и её расположение очень нравились молодому человеку. Но, несмотря на свою замкнутость, даже Валентин иногда нуждался в общении. В лице пожилого мужчины он обрёл благодарного слушателя. Иногда, за рюмочкой старого портвейна в ближайшем баре, Валя рассказывал Петру Олеговичу об иллюзиях ре-Альности и тайнах подсознания. Почтенный технарь мало что понимал, но к людям науки относился с пиететом и слушал со вниманием.

Порой чужие люди становятся ближе кровных родственников. Примерно пару лет назад Валентин предложил Петру Олеговичу заключить договор на квартиру с пожизненной рентой. Мужчина проконсультировался с юристом, взвесил все «за» и «против». В принципе, для него ничего не менялось: так же на ежемесячной основе будет получать денежку, а в могилу квартиру не заберёшь, так хоть достанется хорошему человеку. У Петра Олеговича имелись все основания доверять Валентину.

Неделю назад они отмечали десятилетие знакомства. Душевно посидели всё в том же баре, и со стороны могло показаться, что общаются отец и сын. Там, после рюмочки коньяка, Валентин рассказывал о своих наработках и то ли в шутку, то ли в серьёз предложил заглянуть в подсознание, увидеть истинное «Я». Пётр Олегович так же шутя согласился: с одной стороны, ему льстило быть причастным к чему-то научному, с другой – он полагался на профессионализм и компетенцию молодого учёного.

*****

– Прошу, Пётр Олегович, в этих ста граммах напитка находится «свобода от известного», – получилось несколько пафосно.

Валентин протянул мерный стаканчик с жидкостью бледно-розового цвета.

Пожилой мужчина пригубил. Вкус кисло-сладкий, с лёгкой естественной газацией и выраженной горчинкой в послевкусии. В целом – приятный «лимонадик». Допил.

– Что теперь? Скоро подействует? – Пётр Олегович чуть нервничал, хотя и пытался сие скрывать мнимым беспечным видом.

– От пяти до десяти минут, всё очень индивидуально, – тихим, но уверенным тоном увещевал Валентин, – расслабьтесь, прикройте глаза и постарайтесь ни о чём не думать.

Пётр Олегович так и поступил. Поёрзал в кресле, устраиваясь поудобнее, вытянул ноги. Тихо, темно, но не думать получалось плохо…

*****

Темно и тихо. Невидимая дверь бесшумно приоткрылась, впуская в проём полоску света.

– Входи, всё готово, – бесцветный голос в голове пригласил к действию.

Пётр Олегович легко поднялся, он чувствовал себя помолодевшим, здоровым, с ощущением задорной бодрости, которая проявляется лишь в молодости. Свободная пружинистая походка, уверенно переступил порог.

Помещение заливал мягкий, ровный свет. Женщина – первое, что он увидел. Молодая обнажённая прелестница – единственное, что находилось в пространстве. Она стояла, непринуждённо заведя руки за спину, такая естественная в своей абсолютной расслабленности. Лёгкий наклон головы, приветливая улыбка, мягкий кроткий взгляд, и традиционные для востока черты лица – персиянка.

– Музыкальный инструмент уникален, он сотворён исключительно для тебя, – голос в голове отвечал на ещё не сформированные вопросы, – так исполни же свой последний концерт.

– Я никогда не умел играть, – сожаление считывалось в ответе. Пётр Олегович догадывался, что речь не о женщине как таковой, но особенном инструменте, позволяющем рождать музыкальные гармонии.

– Это легко, как дышать, и просто, как любить.

Мужчина приблизился. Женщина являла собой совершенство, выраженное в первозданной простоте.

– Как тебя зовут? – казалось, голос чуть дрогнул, спрашивал, слегка робея.

– У меня тысячи имён, выбирай любое, и я стану наречённой для тебя, – мягкий приятный тембр отзывался в голове Петра Олеговича.

Женщина величаво подала левую руку, мужчина коснулся ладони. Прикосновение скальпелем вскрыло целостность тишины первой нотой. Звук, чистый и глубокий, прозвучал в пространстве. Пётр Олегович трогал податливые, тонкие пальчики, и мажорные гаммы на рояле перекликались с минорными на клавесине. Мужская рука, едва касаясь, провела по золотым кудрям женщины – отозвалась арфа, словно кто-то невидимый перебирал волшебные струны.

Всё, что происходило, казалось Петру Олеговичу необычайно притягательным и будоражащим одновременно. Каждое прикосновение к женщине рождало звуки, аккордовые структуры или сочетания музыкальных инструментов.

Чувственный, чуть приоткрытый рот манил. Первый поцелуй обжёг губы, женщина отвечала страстно, а пространство наполнилось звуками скрипичного квартета, ещё не сыгранного, и от того немного нервно.

Руки блаженно блуждали по телу, а пространство взрывалось яркими и сочными аккордами. Наконец завладели грудями, тяжёлые и упругие, с крупными ареолами вишнёвых сосков. Как же они вызывающе и горделиво торчали! Пальцы самозабвенно тискали, и чувственная плоть не умещалась в ладони. Пространство в ответ отзывалось новыми музыкальными переливами, пронзительными, но лишёнными гармонии.

Мужчина прервал поцелуй, но лишь затем, чтобы распробовать грудь. Когда зубы едва прихватили сосок, женщина ахнула, томно застонала, а язык щекотал, будоражил, продолжал волновать. И саксофон чистым, раскатистым голосом пытался солировать, перебивая скрипку.

Увы, но всё это было далеко от совершенства. Казалось, огромный оркестр ещё только разыгрывается. Инструменты, не слыша друг друга, пытались солировать, «тянули одеяло на себя», а в результате получался сумбур вместо музыки.

– Не торопись. Прислушайся, и всё получится, – мягко нашёптывал в голове, задыхающийся от страстей, женский голос.

Пётр Олегович вдруг осознал всю нелепость и комичность происходящего. Он, зрелый опытный мужчина, набросился на даму, как юнец, впервые дорвавшийся до женского тела.

Уже осознанно, неторопливо и вдумчиво Пётр Олегович продолжал. Замирал, прислушиваясь к отклику, соизмерял биение сердец и снова вслушивался, прежде чем их тела вновь начинали таинство соприкосновения.

Получалось не сразу, но медленно и зримо из какофонии рождалась гармония. «Ordo ab Chao» – порядок из Хаоса.

Пётр Олегович приблизился к лону, аромат манил. Чёлка мягких рыжих волосиков кучерявилась на лобке, в то время как пухленькие губы были чисто выбриты. Клитор уже окреп от прилившей крови и озорно выглядывал из складок своего капюшона. Запах такой выразительно насыщенный, терпкий, угадывались нотки свежескошенных луговых трав, оттенки мёда, мускатного ореха и чего-то ещё сущностного, что не определено словом, но от чего начинала кружиться голова. Мужчина лизнул, в ответ малые срамные губёшки раскрылись, как бутон цветка, и язык погрузился в нектар, густой и липкий, пьянящий сильнее самого крепкого вина.

Дыхание в унисон сбилось, женщина, раскинув ноги, подавалась навстречу, что-то шептала, охала. Страсть и похоть её голоса напитывала мужчину первобытной силой. Он продолжал вылизывать, лобызать, посасывать, полировать клитор и вновь погружался в чувственную плоть, ощущая себя богом, вкушающим амброзию.

Невидимый оркестр словно сошёл с ума. Академичность съехала на попурри, мамбо и калипсо сменил свинг, где каждый инструмент по отдельности импровизировал свою тему, а все вместе они рождали неповторимое благозвучие.

Пётр Олегович навис над женщиной, качнул тазом, и окаменевший от страстей уд анданте погрузился в плоть. Прелестница закатила очи, обвила ногами, руками, а по-кошачьи острые ноготки нежно вонзились в спину. Член обожгло мартеновским жаром, вагина жадно обжимала, чавкала и хлюпала, будто не верила своему счастью быть заполненной до предела.

Мужчина не торопился, смаковал, движения по началу довольно точные и чопорные, как па в менуэте. Постепенно меняя ритм, темп, глубину проникновения, Пётр Олегович овладевал женщиной. Вся она преобразилась в вагину, всё её внимание было сосредоточено на члене. Как управляющие стержни, погружаясь в активную зону ядерного реактора, контролируют скорость цепной реакции, так уд проникал в переполненное соками лоно. Упоение овладело мужчиной совершенно, он чувствовал женщину, вся она, каждая трепещущая клеточка её плоти находилась в его власти.

– Как же куссно!!! – вырвалось непроизвольно, эмоции перехлёстывали через край.

А кружение вальса сменила страсть танго. Чувственное фламенко плавно перетекло в болеро, и пора было переходить от интродукции к интермедии.

Женщина приготовилась «раком», призывно прогнувшись и выпятив аппетитную, крепкую задницу. Дырка заманчиво приоткрылась, розовое нутро манило, а истекающая смазка серебристой ниточкой тянулась вниз. Пётр Олегович смачно шлёпнул по заднице, и литавры присоединились к оркестру. Вариации на тему сменились дивертисментом, а пиздёнка с жадностью всосала вздыбленную плоть. Можно слегка лениво, словно дразня, щекотать головкой преддверие влагалища и обнажившийся клитор, а можно, словно ополоумевший кролик, трахать остервенело – атомное сердце неутомимо.

Звёздочка ануса манила, как манят звёзды Млечного Пути. Распробовать ещё одну дырочку? «Это ли не цель желанная? Скончаться. Сном забыться. Уснуть… и видеть сны?» На мгновение, всего лишь на одно мгновение, Пётр Олегович увидел себя на подоконнике распахнутого окна, и ночная тьма завораживала, влекла в объятия...

Мужчина по-хозяйски пожамкал рукой соблазнительную дырочку. Даже для большого пальца она казалась чрезвычайно узка и упруга. Нарочитая недоступность ануса пленяла, предвкушение проникновения кружило голову.

В ответ партнёрша обеспокоенно ойкнула. Она безошибочно считывала намерения мужчины, страшилась неминуемого и желала познать новое, пребывая в беспомощной растерянности. Тревожное ожидание прелестницы перетекло в мужчину, преобразившись в тягучее, иступлённое желание без промедления овладеть. Как свинцовые тучи перед грозой заволакивают небеса, а трели иволги предвещают беспогодицу так в пространстве концентрировались тревожные мелодии. Эолова арфа и яйбахар ткали общий мотив, а таинственное звучание вотерфона лишь усиливало общее напряжение атмосферы и длило, длило и длило душевное томление женщины, пребывающей в непроявленном вожделении.

«Жемчужина несверлёная» – крутилось в голове Петра Олеговича, когда он делово прилаживал к девственной дырочке раздувшуюся от похоти лиловую головку. Первоначально выжигающий нутро огонь нетерпения требовал, внушал, нашёптывая: «Возьми её разом, в едином проникающем порыве, возьми». Однако Пётр Олегович сумел обуздать внутреннего зверя, и член прижимался, продолжал теснить всё сильнее, пока эластичные края сфинктера не сдались и медленно, как в замедленном кино, растягивались, пропуская и обжимая крупную, словно слива, залупу. И опять внутренний бес-торопыга подтрунивал, торопил: «Всади же! Что же ты медлишь? Прислушайся, ты ведь именно этого хочешь. Единым махом, под самый корень…»

Мужчина слушал. Слушал, как меняется ритм, и музыкальное настроение вновь облачилось в классические одежды. Член торжественно погружался, входил трудно, неотвратимо. Края сфинктера истончились до крайности, когда уд втиснулся под корешок, а мужчина прижался к розовой от шлепков напряжённо подрагивающей заднице.

Пётр Олегович не мог видеть, как распахнулись ошалелые от накатившей боли глаза, а в горле застрял так и не рождённый вопль. Женщина хватала ртом воздух, билась и трепетала рыбицей, попавшей в сеть. Но мужчина слушал, как строгие аккорды торжественно и беспощадно рождали новый, немыслимый по мощи, гимн.

Мужчина двигался неторопливо, раскачиваясь в такт тревожному ритму, лениво вытягивал одеревеневший уд, пока не показывалась головка, и вновь с торжеством победителя входил, как входят полки героев в поверженный град.

Женщина тяжело стенала, вначале тихонько, но терпеть казалось невыносимо, продолжила в голос, и орга́н подхватил, напитал пространство музыкой трагической и патетической. Ком подступил к горлу, на глазах навернулись слёзы, и даже ангелы на небесах притихли, затаив дыхание, слушали, как плавятся человеческое и божественное в горниле обжигающих страстей.

– Ай-яй, сума сойти. Больно. Я уже сама хочу, больно, но я хочу… – причитала женщина. Голос её то сбивался на крик, то на стоны сладострастия.

– О-о-ох, как же зеббно, и даже фарджно, – вторил мужчина. Чужие слова слетали с уст, незнакомые, но смыслово понимаемые.

Пётр Олегович «чувствовал» музыку на кончике натруженного члена. Измученная дырочка сдалась, расслабилась, и «дирижёрская палочка» входила то нарочито грубо и жёстко, то проникала, смакуя, медленно и величаво.

За время соития в задницу женщина пережила целый калейдоскоп неповторимых, оглушающих эмоций и теперь ловила себя на том, что подмахивает желание ублажить, принадлежать мужчине абсолютно, казалось, сильнее прочих. Странное, доселе не изведанное, извращённое удовольствие проросло ещё слабыми чувственными ростками на ниве похоти. А когда Пётр Олегович начал менять неожидаемо дырки, нега захлестнула совершенно. И тёплые волны наслаждения накатывали, пеленали в своих пьянящих и сладострастных объятиях.

Мужчина продолжал распаляться, прислушиваясь к своим ощущениям, сравнивал узость анала и обжигающую склизкость вагины. Слушал партнёршу, её прерывистое дыхание и сбивчивый шёпот. Капельки пота, обильно увлажнившие спину, похотливо распахнутые дырки, жадные до члена, всё в этой женщине вопияло о скором и необратимом оргазме.

Пётр Олегович вновь сосредоточился на вагине. Казалось, что чувственный танец соития может длиться бесконечно. Незаметно музыка в своей полноте и мощи подошла к апофеозу. Женщина задрожала, максимально нанизываясь, прижимаясь задом к мужчине, мышцы влагалища хаотично обжимали член, и головка, уткнувшись в матку, считывала жаркую пульсацию.

Мужчина сопереживал, растворился в женщине, но не спешил присоединиться к кульминационной мистерии. Ещё одна грань оставалась непознанной, а значит, и концерт незавершённым. Пётр Олегович позволил прелестнице вынырнуть из сладостного омута оргазма. Переместился; женщина поняла всё без слов, с готовностью принимая в рот.

Флейта, гобой, кларнет и труба – квартет, солируя, обособился на общем фоне оркестра и, завораживая виртуозностью исполнения, приближался к эпическому финалу.

Как же она сосала – «так трагедией трогают зал», – восторженно, предугадывая желания, прихоти и похоти мужчины. И когда чувственные губы, обжимая ствол, насаживались под корешок, а головка, проскользнув, застревала в гортани, Пётр Олегович явственно чувствовал приближение кульминации.

Опьянённая похотью, истовая в своём служении, женщина очаровывала, и как ни пытался мужчина продлить сладостные мгновения, апофеоз приближался. И когда первые вязкие капли семени оросили озорной язычок, оркестр вышел на коду.

Пётр Олегович испускал блаженные залпы, искусительница, закатив глаза, смаковала, и лишь пресытившись дурманящим вкусом, сглатывала. Переживания захлёстывали, мужчина зажмурился, заключительные музыкальные аккорды повисли в пространстве…

Когда стихла последняя нота, Пётр Олегович открыл глаза. В белом костюме с золотым отливом он стоял на сцене камерного зала. Левая рука удерживала гриф виолончели, в правой – смычок. Мужчина чувствовал опустошённость, граничащую с дурнотой, исключительный упадок сил, а повисшая тишина оглушала, и только сердце исступлённо бухало в груди, болезненно пульсируя в висках.

Внезапно тишину разорвал шквал оглушительных аплодисментов. Зрители поднимались со своих мест, кричали «браво», и на сцену летели цветы. Овации набирали силу, и вместе с ней камерный зал преобразился в огромный античный театр под открытым небом. Трибуны, переполненные зрителями, славили своего кумира, рукоплескали и омывали Петра Олеговича волнами восторга, заряженными людской энергией. Он чувствовал эту неуёмную мощь, напитывался ею, и усталость сменилась лёгкостью, сила насыщала мужчину. Всё это означало грандиозный успех. Переживаемый восторг обратился в чувство, затмившее по своей силе всё вместе взятое и пережитое ранее.

Одинокая звезда в чёрном небе, казалось, даже она не осталась равнодушной к триумфу, мерцая сигналами Морзе: «Браво! Браво! Браво!».

Мужчина прикрыл глаза, счастье в своём рафинированном виде переполняло, выплёскивалось, и думалось, что хаос, соприкоснувшись с порядком, преобразится. Вера в сердце жила.

*****

– Открой глаза. – Голос вывел из оцепенения.

Пётр Олегович повиновался и с удивлением обнаружил себя в старом, продавленном кресле. Метаморфоза произошедшего не укладывалась в голове. Мгновения назад он был кумиром, весь мир рукоплескал, и что же произошло? Как и зачем он тут оказался? Если его место там, в лучах софитов и заслуженной славы. Осознание ре-Альности давалось с трудом.

Валентин пытался расспросить, но Пётр Олегович то ли прикидывался, что не понимает задаваемых вопросов, то ли всё ещё находился под воздействием препарата и плохо ладил с проявленной действительностью. Единственное, что понял учёный, заключалось в том, что пожилой мужчина исполнил свой последний концерт.

Валентин вызвал такси и отправил Петра Олеговича домой, резонно решив отложить расспросы на потом, более благоприятное для этого занятия время.

*****

Спал Пётр Олегович плохо. Утро затянуло серым. Привычная работа вызывала апатию и раздражала. Огромный станок представлялся чужеродным монстром, к которому он – Пётр Олегович – привязан, как безвольный раб на галере, и принуждаем служить, выполняя прихоти бездушной машины. Потом обеденный перерыв. Еда в столовой показалась пресной, лишённой всякого вкуса. Всё являлось странным: «синтетический универсум», сослуживцы – запрограммированные биороботы.

После работы Пётр Олегович вспомнил о дамочке. Хороший секс и бокал вина должны были примирить его с этим миром. Созвонился, Олюшка согласилась принять.

Расслабиться так и не получилось. Мужчина явственно видел и почти физически чувствовал всю иллюзорность сущего. Осознание прожитой, пусть пока и не до конца, жизни подавляло. Зачем всё это было? Бездарный финал, как в глупом фарсе, уже предрешён? И что остаётся в итоге – хронические болячки и пустые воспоминания, выцветшие в памяти, как фотокарточки на июльском солнце.

Олюшка старалась, она любила и умела сосать. Постоянные клиенты не позволяли растерять квалификацию, давая возможность оттачивать наработанное годами мастерство. Только Петру Олеговичу и это казалось не в радость. Ему представлялось, что если станок с ЧПУ запрограммировать на минет и сунуть член в дырку, то фелляция в исполнении бесчувственной машины окажется ничуть не хуже, и уж точно дешевле. Быть может, даже душевнее, чем работа «крашеной коровы» – «королевы минета».

– Подожди, схожу на кухню. Надо перекурить, тяжёлый день.

– Ты же вроде не курил? – Олюшка не узнавала своего любимого клиента.

– При тебе не курил, – дверь кухни хлопнула чуть сильнее обычного.

Пётр Олегович смиренно распахнул окно. Прохлада ночи приятно бодрила. Низкий подоконник – как ещё одна ступенька к освобождению. Когда стоишь на краю, чёрное небо с одинокой мерцающей звездой кажется чуть ближе. Внезапно звенящая тишина парализовала город, и пожилой мужчина остался один на один с сердцебиением. «Сейчас услышу овации, нужен лишь финальный аккорд», – мысль, озарившая сознание, казалась очевидной, а выход – прост. Пётр Олегович решился, тьма распахнула свои объятия, последняя улыбка скользнула на безмятежном лице, и… шаг – на вдохе.