ВНИМАНИЕ!!! ШОК-КОНТЕНТ!!! НЕКРОФИЛИЯ!!!

Воздух в квартире был густым и неподвижным, словно его тоже выстояли в трауре. Он пах старым паркетом, воском для мебели, ароматным борщом, которым собирались кормить скорбящих, и чем-то неуловимо чужим, холодным — запахом горя, которое слишком свежо и потому не имеет своего аромата.

Ира стояла в коридоре, прислонившись лбом к прохладной стене, и пыталась заставить себя дышать глубже и ровнее, но каждый вдох обжигал легкие, словно вместо воздуха она вдыхала осколки стекла.

Шестнадцать лет.

Это казалось такой долгой жизнью, целой вечностью, но сейчас Ира понимала, что это всего лишь миг, короткая вспышка, за которой следует бесконечная, всепоглощающая тьма. Всего два дня назад они смеялись вместе с Леной на задней парте, рисуя смешные карикатуры на учителя физики. Всего два дня назад ее Леночка, щекотала ее, пытаясь отобрать телефон, и ее смех, звонкий и чистый, как колокольчик, заполнял собой все пространство школьной раздевалки.

А теперь этого смеха больше не будет.

Никогда.

Вспышка. Глупая, идиотская, нелепая авария на мокрой дороге. Одна секунда - и Лены не стало.

— Ирочка, дорогая, ты уверена, что не хочешь домой? — голос матери Лены, Светланы Петровны, прозвучал прямо над ухом, заставив девушку вздрогнуть и оторваться от стены.

Женщина выглядела страшно. Ее всегда безупречно уложенные волосы сейчас были сбиты в небрежный пучок, макияж тщательно скрывал опухшие, покрасневшие глаза, но спрятать опустошение во взгляде было невозможно. Она держалась с потрясающим, леденящим душу достоинством, как скала, о которую разбиваются волны чужих слез и собственного горя.

Ира покачала головой, сглотнув комок в горле:

— Нет, тетя Света, я... я останусь. Если вы не против. Помочь с чем-то. Чай приготовить, посуду помыть...

Она сама слышала, как фальшиво и слабо звучат ее слова. Какая посуда? Какой чай?

Светлана Петровна молча кивнула, ее взгляд скользнул по Ире, невидящий, и устремился куда-то в пространство за девичьей спиной:

— Как хочешь, детка. Спасибо. Диван свободен, ложись. Только... только не ходи туда, ладно? - женщина кивнула в сторону гостиной, и ее голос дрогнул. - Там... она. Одной ей страшно не будет. Она не одна.

Ира лишь кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Да, там она. Ее Лена. В гробу. По какому-то старому, странному обычаю, гроб с телом оставался в квартире на ночь перед прощанием. Ира ненавидела этот обычай. Он казался ей варварским и жутким, но сейчас это была единственная ниточка, которая связывала Иру с тем, что осталось от ее лучшей подруги, от ее тайной, невысказанной любви.

Любви. Да, именно так. Ира признавалась себе в этом только по ночам, зарывшись лицом в подушку, вспоминая, как пахнут волосы Лены — клубникой и свежестью, как ее рука случайно касалась ее руки на уроке, вызывая мурашки по всей коже. Она была влюблена в Лену Белкину с тринадцати лет. Безответно, безнадежно, безумно.

И теперь — навечно.

Ночь опустилась на город, черная и беззвездная.

Квартира затихла. За стеной, в спальне, глухо храпел отец Лены, Валерий Сергеевич, заглушая всхлипывания жены. Ира лежала на диване, укрытая чужим пледом, и смотрела в потолок широко открытыми глазами.

Она не спала.

Внутри нее все кричало и рвалось наружу. Рука сама потянулась к телефону, к их последней переписке. Смешные стикеры, голосовые сообщения, где Лена задорно кричала: «Ирка, жду у фонтана, не проспи!».

Теперь этот фонтан будет молчать для нее вечно.

Девушка не могла больше лежать. Тихо, как тень, Ира поднялась с дивана. Пол был холодным под ее босыми ногами. Она не зажигала свет, двигаясь на ощупь по знакомому до каждого уголка коридору. Дверь в гостиную была прикрыта. Из-под нее струился узкий луч желтого света — там горела лампа, заботливо поставленная кем-то из родственников.

Сердце Иры колотилось так громко, что ей казалось, этот стук разбудит весь дом. Она приложила ладонь к прохладной деревянной поверхности двери и медленно, бесшумно открыла ее.

Воздух в гостиной был другим - густым, тяжелым, сладковатым. Пахло цветами — у ног гроба лежали венки и букеты, их удушающий аромат смешивался с запахом воска, ладана и чем-то еще, едва уловимым, металлическим, холодным.

Телом.

Гроб стоял посередине комнаты на двух табуретах, обитый темно-бордовым бархатом. Крышка была прислонена к стене рядом. Ира замерла на пороге, охваченная леденящим ужасом и непреодолимым, магнетическим желанием сделать шаг вперед.

Лена лежала на белой атласной подушке, и при свете единственной лампы она казалась не мертвой, а спящей. Художник-гример сделал свое дело мастерски: ее щеки были тронуты легким румянцем, губы подкрашены блестящим розовым карандашом, будто она вот-вот откроет глаза и улыбнется своей озорной улыбкой. Длинные ресницы, всегда такие пушистые, лежали на щеках темными полумесяцами. Ее волосы, те самые волосы цвета спелой пшеницы, которые Ира обожала заплетать на переменах, были уложены в сложную, незнакомую прическу, чужую и неестественную для живой, подвижной Лены.

Ира подошла ближе. Ее ноги подкашивались, в висках стучало. Девушка должна была коснуться. Должна была, иначе не поверит, что это конец.

Она протянула дрожащую руку и кончиками пальцев коснулась щеки подруги. Кожа была холодной - не просто прохладной, а по-настоящему холодной, как мрамор, как металл зимой. Это был холод неживого предмета.

Ира отдернула руку, будто обожглась. Слезы, наконец, хлынули из ее глаз, беззвучные, горячие, оставляющие на щеках соленые дорожки.

— Леночка... — прошептала она, и ее голос сорвался на шепот. — Прости меня...

Но что она просила простить? За то, что жива? За то, что не сказала всего вовремя? За то, что сейчас стоит здесь, над ее бездыханным телом, и смотрит на нее не только с горем, но и с тем самым запретным чувством, которое уже никогда не сможет быть реализовано?

Девичий взгляд упал на руки Лены, сложенные на груди. Они были убраны в длинные перчатки из той же ткани, что и платье — темно-синего шелка, закрывающего ее до самого горла. Платье было новым, нарядным, купленным специально для этого случая. При жизни девушка ненавидела такие закрытые платья - она любила джинсы, футболки, короткие юбки и блестки.

И тут Иру осенило.

Ей стало до тошноты страшно от собственной мысли, но она уже не могла остановиться. Эта мысль, порочная, больная, ужасная, пустила в ней корни и начала прорастать, сметая все на своем пути: страх, приличия, горе.

Она больше никогда не увидит подругу. Завтра гроб закроют, опустят в землю, и это тело, эта последняя физическая оболочка Лены, превратится в прах. И все, что останется у Иры — это фотографии и память. Но память тускнеет, а ей нужна была реальность. Осязаемый, шокирующий, последний шанс.

Ира медленно обошла гроб. Ее дыхание стало прерывистым, в груди все сжалось в тугой, болезненный комок. Она знала, что это безумие, что это кощунство, но девушка не могла иначе.

Это был ее последний шанс проститься по-своему. Тайно, интимно, так, как не мог позволить себе никто другой.

Ира наклонилась над гробом. Ее длинные темные волосы упали вперед, касаясь шелка платья Лены. Девушка чувствовала тот самый холод, исходящий от тела, смешанный со сладким запахом хризантем и лилий.

— Я люблю тебя, — выдохнула Ира, целуя Лену в холодный, неподвижный лоб. — Я всегда любила тебя. Прости меня за все.

Затем ее руки, все еще дрожа, потянулись к подолу платья. Шелк был скользким и холодным. Ира завела руки под тяжелую ткань и нащупала край колготок - чистые, новые, телесного цвета. Девичьи пальцы скользнули выше, по холодной, упругой коже бедра, к тому месту, где должны были быть трусики.

И она их нащупала.

Кружевные, тонкие, какие-то невинные, детские. Белые с маленькими розовыми бантиками. Совсем не такие, какие Лена носила при жизни — она любила яркие цвета, черное кружево, вызывающие модели. Кто-то из родственников, наверное, купил эти. «Приличные».

Ира сжала зубы, чтобы они не стучали. Она зацепила пальцами за резинку и медленно, очень медленно стала стаскивать их вниз. Тело не сопротивлялось, но оно было тяжелым, неподатливым. Пришлось помочь другой рукой, приподнять бедра Лены, чтобы освободить последнюю преграду.

Это было ужасно и невыносимо эротично одновременно. Девичьи пальцы обжигало от прикосновения к той самой интимной области, которую Ира представляла себе тысячу раз, но никогда не смела коснуться.

Наконец, трусики были сняты.

Ира судорожно сунула их в карман штанов, словно вор, крадущий драгоценность. Теперь ее взору открылось все. Акт снятия последней одежды был настолько интимен, что на мгновение отвлек школьницу от жуткости происходящего.

Лена лежала обнаженной под платьем. Аккуратно подстриженная лобковая растительность, те самые половые губы, которые Ира видела лишь мельком, однажды в душе после физкультуры, когда Лена, смеясь, вытиралась полотенцем. Они казались такими же, какими были при жизни, только бледнее, холоднее.

Ира зажмурилась. Ее собственная промежность горела огнем, пульсировала от ужаса и дикого, неконтролируемого возбуждения. Она никогда не мастурбировала при мысли о Лене, считая это осквернением своих чистых чувств, но сейчас все было иначе. Чувства были отравлены горем, болью и безумием ночи. Ей нужно было это.

Нужен был последний, извращенный акт близости.

Ира опустилась на колени на холодный паркет у гроба. Ее лицо оказалось прямо между бедер подруги. Она снова открыла глаза, впиваясь взглядом в каждую деталь, пытаясь запечатлеть это изображение в памяти навсегда.

— Я люблю тебя, — снова прошептала девушка, и наклонилась. — Прости меня.

Кончик языка коснулся холодных, неподвижных половых губ. Никакого вкуса, о котором грезила школьница - прохлада, легкий привкус мыла, которым, видимо, обмывали тело, и все. Никакого намека на жизнь, на страсть, на влажность. Это было похоже на лизание холодного фарфора.

Но для Иры это не имело значения.

Ее мозг, перегруженный горем и адреналином, достраивал нужные ощущения сам. Девушке казалось, что она чувствует слабый, едва уловимый знакомый аромат Лениного тела под слоем мыла и смерти. Ира прижалась лицом к лобку подруги, целуя холодную кожу, проводя языком по всем складкам и бугоркам, лаская клитор, который всегда был источником наслаждения для Лены с другими, с мальчиками, но никогда — с ней.

Одной рукой Ира раздвинула половые губы, чтобы получить лучший доступ, а другую запустила себе в штаны. Ее собственные пальцы были горячими и влажными от возбуждения, она нашла свой клитор, набухший и чувствительный, и принялась водить по нему кругами, в такт движениям языка над безжизненным телом подруги.

Это было самое жуткое и самое интенсивное ощущение в ее жизни. Стыд сжигал девушку изнутри, но он же подпитывал возбуждение, делая его острым, почти болезненным. Ира представляла, что Лена жива, что она лежит здесь, раскинувшись, и стонет от удовольствия, что пальцы подруги вплетаются в ее волосы, прижимая лицо к вульве. Что школьница шепчет ее имя:

— Ируська... да... вот так...

Слезы текли по лицу девушки, она рыдала и ласкала себя, отдаваясь на волю этого безумного, прощального ритуала. Ее дыхание стало частым, прерывистым, в горле пересохло.

— Лена... Леночка... я сейчас... я с тобой... — слова превратились в нечленораздельный стон.

Оргазм накатил на Иру внезапно, сокрушительной волной, вырываясь из самой глубины ее существа. Он был не таким, как всегда - не теплым и сладостным, а острым, разрывающим, наполненным болью, отчаянием и безумной, извращенной нежностью. Девушка громко, очень громко застонала, вжимаясь лицом в холодное лоно подруги, ее тело затряслось в конвульсиях, а пальцы, мокрые от ее собственных соков, судорожно впились в разгоряченную плоть.

Ира замерла, обессиленная, все еще переживая отголоски «вспышки». В ушах стоял звон. Девушка тяжело дышала, не в силах пошевелиться, чувствуя, как по ее внутренней стороне бедер стекают капли ее возбуждения.

И в этой звенящей тишине она услышала звук - тихий, но отчетливый скрип половицы в коридоре.

Ледяной ужас пронзил Иру, моментально отрезвив и вернув к жуткой реальности. Она резко подняла голову, отпрянув от гроба, и ее широко раскрытые глаза впились в дверной проем.

В дверях, очерченная силуэтом против света из коридора, стояла Светлана Петровна. Она стояла не двигаясь, застывшая, как статуя. Ира не видела лица женщины, скрытого в тени, но видела, как та держится за косяк двери, и ее пальцы сжимают дерево так, что кажется, вот-вот выломают.

Ира не могла пошевелиться, не могла издать ни звука. Девушка чувствовала, как ее обнаженная, влажная от слез и пота кожа покрывается мурашками от ужаса.

Тишина в гостиной стала физической, осязаемой субстанцией, давящей на барабанные перепонки и заставляющей сердце бешено колотиться. Казалось, даже пылинки в луче света от лампы замерли в немом ужасе.

Ира застыла на коленях, ее поза была настолько непристойной, настолько чудовищной в этом контексте, что мозг отказывался осознавать ее полностью. Девушка чувствовала холод паркета через тонкую ткань штанов, влажность между своих собственных ног, липкий след слез на щеках и ледяной, всепоглощающий ужас, парализовавший все ее юное тело.

Светлана Петровна не двигалась. Она так и стояла, вцепившись в дверной косяк, и ее широко раскрытые глаза, казалось, вбирали в себя всю картину целиком, медленно, по частям, как сканер, фиксирующий кошмар. Взгляд скорбящей матери скользнул с лица Иры, искаженного гримасой стыда и страха, вниз, к ее штанам, спущенным до колен, к оголенным бедрам, к руке, все еще застывшей в интимном жесте. Затем, медленно, невероятно медленно, глаза женщины поднялись к гробу.

К телу ее дочери.

К тому месту, где темное шелковое платье было задрано, обнажая бледную кожу бедер, аккуратную лобковую растительность и следы — влажные, блестящие при свете лампы следы от поцелуев и слез.

Светлана Петровна снова посмотрела на Иру, и очень тихо, почти шепотом, но так, что каждое слово отпечаталось в сознании девушки раскаленным железом, произнесла:

— Ирочка... что... что это ты делаешь?

Благодарю за внимание. Если тебе понравилось и ты готов окунуться в Темную сторону, то приглашаю тебя почитать продолжение и другие мои истории на моем бусти:

https://boosty.to/misterbraun

Но будь осторожен, поскольку мои рассказы могут тебя шокировать.

До встречи, Дорогой Читатель.