Одиннадцатый день начался с тихой, почти ритуальной подготовки. Мать проснулась на удивление раньше Димы несмотря на ночь проведенную с сестрой. Вместо похмельной апатии её движущей силой было новое, электризующее возбуждение — смесь вчерашнего развратного откровения и чёткого понимания тикающих часов.

На кухне она приготовила тот самый завтрак, который он любил: пышные сырники со сметаной, кофе с корицей. Но главным блюдом был не он. Главным блюдом была она.

Она надела тот самый чёрный пеньюар, тонкий, почти невесомый шёлк, который скорее намечал её пышные формы, чем скрывал их. Под ним не было ровным счётом ничего. Каждое движение отзывалось лёгким шелестом ткани и соблазнительным мельканием бледной кожи. Она поправила причёску, слегка подвела глаза — не чтобы скрыть усталость, а чтобы подчеркнуть их блеск.

С подносом в руках она бесшумно вошла в его комнату. Он как раз просыпался, и его глаза, ещё мутные от сна, широко раскрылись при виде её. Он не просто увидел мать с завтраком. Он увидел воплощение своей тайной, греховной фантазии, стоящее в дверном проёме в лучах утреннего солнца.

Он восхищённо ахнул, и его взгляд стал тяжёлым, оценивающим, голодным. Он медленно провёл глазами по всей её фигуре, от открытого выреза на груди, где виднелась тень между грудями, до ниспадающего подола, скрывающего и одновременно обещающего всё остальное.

«Спасибо, мамочка, » — прохрипел он, и в его голосе звучала не благодарность сына, а признательность соблазнителя.

Она поставила поднос ему на колени, наклонившись так, что вырез пеньюара распахнулся, и он на мгновение увидел всю округлость её груди, розовый сосок. Её губы прикоснулись к его щеке в лёгком, дразнящем поцелуе.

«Дима, — прошептала она прямо ему в ухо, её голос был низким и влажным, — у тебя осталось два дня. Затем у меня начнутся женские дни. Так что... думай!»

Сказав это, она выпрямилась, её глаза блестели от сознания своей власти и своей доступности. Затем она развернулась и вышла из комнаты, но не просто ушла — она ушла, специально покачивая своими пышными, упругими ягодицами под тонким шёлком. Это был не уход. Это был ультиматум, зашифрованный в языке тела.

Это немного рушило его планы. Он рассчитывал на большее время. Но вместо того чтобы расстроиться, он почувствовал лишь прилив азарта. Ограничение по времени делало игру острее.

Он быстро позавтракал, почти не ощущая вкуса, его мысли уже были далеко. Затем он оделся и, не задерживаясь, ушёл из дома.

Он поехал в один замечательный магазин. Не в обычный супермаркет, а в тот, что скрывался в полуподвале в центре города, с неброской вывеской «Эротик-шоп». Внутри пахло дешёвым парфюмом и новым винилом.

Он двигался между стеллажами с видом знатока. Его взгляд выхватывал нужное быстро и без сомнений. Он положил в корзину несколько фалоимитаторов: один массивный, изогнутый, для двойного проникновения; другой — стандартный, но с мощной вибрацией; и третий — большой, ярко-красный, на мощной присоске, чтобы крепить к стене или полу. К ним — бутылку густой специальной смазки для анального секса, с иконкой «расслабляет и обезболивает», и пачку презервативов с ребристой поверхностью.

Уже на выходе, у кассы, его взгляд упал на витрину. Там лежал набор для бондажа: пара мягких, но прочных кожаных наручников с застёжкой, повязка на глаза из того же материала и короткий, гибкий кнут. Он, не колеблясь, взял и его.

С этим внушительным, тщательно упакованным в чёрный непрозрачный пакет грузом, он поехал домой. Его лицо было невозмутимым, но внутри всё пело. Два дня. У него было два дня, чтобы превратить их игру из импровизации в нечто гораздо более продвинутое, технологичное и, он был в этом уверен, неотразимое для его похотливой, жаждущей новых ощущений матери. Охота вступала в фазу активного снаряжения.

Дима, вернувшись, лишь швырнул чёрный матовый пакет в угол прихожей, у самого края шкафа, и тут же, на ходу отвечая на звонок, резко развернулся и выбежал за дверь. Слышно было, как он на бегу бормотал что-то про «зачёт» и «срочно», потом хлопнула дверь лифта.

Мать вышла из своей комнаты, прислушиваясь к затихшему эху его шагов. Её любопытство, всегда острое, сейчас было подогрето вчерашним разговором и её собственным решением не ждать милости от природы. Она набрала его номер.

«Куда ты? И когда?» — спросила она без предисловий, её голос был лёгким, но в нём чувствовалась стальная нить нетерпения.

«В универ... Зачёт перенесли. Ближе к вечеру, наверное, » — прозвучал в ответ его сдавленный, торопливый голос, на фоне уличного шума.

Она бросила трубку, не прощаясь. Её взгляд упал на пакет. Тёмный, неприметный, но такой многообещающий. Она присела на корточки, изящно, и развязала ручки. Заглянула внутрь.

Сначала её брови поползли вверх от удивления. Потом на её губах появилась медленная, понимающая улыбка. Она не смутилась. Не покраснела. Она поняла. Это было для неё. Всё это. Каждый ребристый силиконовый член, каждая баночка, каждый ремешок — это был подробный, материальный план того, что он хотел с ней сделать. Это был язык, на котором он предлагал ей говорить.

Она не стала ждать. Ждать — удел скромниц. Она схватила пакет и почти побежала в свою спальню, её сердце застучало чаще не от стыда, а от азарта.

Она действовала быстро, с точностью диверсанта. В ванной легкими движениями нанесла макияж — не вечерний и вызывающий, а подчёркивающий естественную сексусальность и соблазнительность : тушь, лёгкие тени, алая помада на губы, которые должны были обхватывать его покупки. Затем — к шкафу.

Она выбрала тот самый комплект. Чёрное кружево, почти невесомое, состоящее из одних дырочек и ленточек. Лифчик, едва прикрывающий ареолы, трусики-стринги и подвязки для чулок. Она натянула чулки с чёрным швом, ловко закрепив их, и посмотрела на себя в зеркало. Отражение было воплощением порно-фантазии.

Тишина в квартире была обманчивой. За закрытой дверью её спальни разворачивалась настоящая буря. Она, с диким блеском в глазах, уже не была просто матерью, соблазняющей сына. Она была режиссёром, оператором и главной актрисой в собственном порнофильме.

Схватив его фотоаппарат, она быстро нашла режим автосъёмки, установила его на штатив, нацелив на кровать и на зеркало шкафа. Мысли лихорадочно метались, выбирая самые откровенные, самые продажные позы, которые должны были свести Диму с ума.

Она начала с разминки. Улеглась на кровать, раскинув ноги, и начала ласкать себя пальцами, растягивая влажные складки, готовя себя к вторжению. Фотоаппарат бездушно щёлкал, фиксируя каждое движение, каждый томный вздох, каждое капельку смазки на её пальцах. Её взгляд был прикован к объективу — дерзкий, вызывающий, полный пошлого вызова.

Затем настал черёд большого красного фаллоса на присоске. Она с силой прилепила его к глянцевой дверце шкафа, прямо напротив зеркала. Осторожно, с притворной нежностью, а затем всё смелее и смелее, она насаживалась на него, двигая бёдрами в ритме древнего как мир танца. Она смотрела в объектив, а потом на своё отражение — на то, как её тело принимает этот искусственный член, и её взгляд был взглядом отъявленной, матёрой бляди, знающей себе цену и своё предназначение.

Потом она переместила его на пол, на ковёр. Встала на колени, а затем, опершись руками, села на него, заглотив до самой основания. Фотоаппарат, стоявший сзади, снимал её спину, её раздвинутые ягодицы, но в зеркале было прекрасно видно всё: и её лицо, искажённое наслаждением, и как инструмент входит в неё. Она включила запись видео. Пятнадцать секунд отчаянных, быстрых движений, её стоны, притворные сначала, а потом всё более настоящие, пока она не кончила, содрогаясь всем телом.

Но это было только начало. Она взяла тот самый, двойной. Смазала густо анальное отверстие, широко расставила ноги на кровати, плавно ввела оба его в свои дырочки и начала трахать себя,. Щелчки фотоаппарата сливались в сплошной треск. Потом она развернулась, встав в позу раком, подставив свою упругую, смазанную попку объективу, и продолжила, уже снимая ещё одно видео — на двадцать секунд ещё более откровенного, животного трёпа.

И финальный акт. Фаллос с вибрацией. Она включила его на максимальную мощность, прижала к своему перевозбуждённому клитору и вошла им в себя. Это уже не было игрой. Это был стремительный, неконтролируемый забег к оргазму. Её тело напряглось, изогнулось в дугу, её крик сорвался с губ, не притворный, а настоящий, хриплый и дикий. И в этот момент из её напрягшейся, содрогающейся киски ударила настоящая струя её соков, обильно залившая её бёдра и простыню.

Она рухнула на кровать, вся взмокшая, дрожащая, с безумным блеском в глазах. Фотоаппарат отснял всё. Кадр за кадром, видео за видео. Она лежала, тяжело дыша, смотря на потолок, а на её лице медленно расплывалась усталая, но довольная, победная улыбка. Она не просто ждала его возвращения. Она подготовила ему такой приём, от которого у него должно было перехватить дыхание. Она взяла инициативу и подняла ставки до небес.

Она медленно поднялась, её взгляд упал на оставшиеся в пакете наручники. Она улыбнулась ещё шире. Возможно, вечер будет ещё интереснее.

Тихий гул университетской аудитории, запах старой меловой пыли и сосредоточенное бормотание студентов, повторяющих билеты — всё это создавало атмосферу напряжённой, почти монастырской концентрации. Дима сидел, уткнувшись в конспекты, пытаясь вбить в голову последние формулы, но мысли упрямо возвращались к чёрному пакету в прихожей и к её обещанию «думать».

И тут его телефон на столе, переведённый в беззвучный режим, мерзко и настойчиво завибрировал. Он вздрогнул, машинально наклонился к экрану.

Первое сообщение. Фото. Он едва не выронил телефон. Его мать, раскинувшись на кровати, пальцы глубоко в себе, её взгляд — сплошной, немой вызов прямо в объектив. Кровь ударила в голову, аудитория поплыла перед глазами.

Он судорожно нажал на кнопку громкости, заглушая звук, но не мог оторвать взгляда. Пять секунд — и новое фото. Теперь она, стоя на коленях, её спина выгнута, а между её упругих ягодиц — ярко-красный силиконовый член, входящий в неё. Её лицо в зеркале было искажено гримасой низменного, пошлого наслаждения.

Дима почувствовал, как штаны становятся тесными. Он попытался вернуться к конспекту, но буквы плясали перед глазами, сливаясь в абстрактные узоры. Ещё вибрация. Двойное проникновение. Она лежала на спине, её ноги были раздвинуты так широко, как только возможно, и... Он зажмурился, потом снова открыл. Нет, ему не показалось. Она использовала всё.

Он больше не мог думать о зачёте. Единственной мыслью, пульсирующей в его мозгу, было бешеное, животное желание оказаться дома. Сейчас же. Вырвать её из этого лифчика, повалить на пол и трахнуть так, как она того явно жаждала.

И тут пришло видео. Он ткнул в экран дрожащим пальцем. Первые кадры — она, с вибратором, её тело напряжено. Он, как заворожённый, смотрел, забыв обо всём. И тут... громкий, хриплый, совершенно не сдерживаемый вопль экстаза прорвался из динамика. Он судорожно, чуть не уронив аппарат, заглушил звук, но было поздно.

Пара соседей по парте обернулись на него с удивлёнными и немного осуждающими взглядами. Кто-то сзади фыркнул. Преподаватель на кафедре поднял голову.

«У кого-то там проблемы?» — сухо спросил он, аудиторию.

«Нет, всё в порядке, простите, телефон, » — пробормотал Дима, пряча пылающее лицо в конспекты. Его сердце колотилось как сумасшедшее, в висках стучало. На экране всё ещё застыл кадр: её тело, изогнутое в финальной судороге наслаждения, и брызги её соков на полу.

Он собрал свои вещи дрожащими руками. На зачёт он уже был не способен. Ему нужно было бежать. Бежать домой. Туда, где его ждала его мать — самая развратная, самая желанная, самая непредсказуемая женщина в его жизни. Игра вышла на новый, совершенно неконтролируемый уровень. И он был её главным и единственным зрителем. И участником.

Дверь в квартиру захлопнулась с таким грохотом, что, казалось, содрогнулись стены. Дима не снимал обуви, не бросил рюкзак. Он нырнул в коридор и буквально ворвался в её спальню, запыхавшийся, с взъерошенными волосами и глазами, полными дикого, неконтролируемого голода.

Она лежала на кровати, как живая иллюстрация к его самым порочным фантазиям. Уже Алое кружевное бельё, такое же яркое, как тот фаллос на присоске, обтягивало её пышные формы. Её рука была засунута под резинку трусиков, и сквозь тонкое кружево было видно, как её пальцы ритмично и влажно движутся, лаская набухшую, возбуждённую киску.

«Я думала, ты быстрее приедешь, — произнесла она, и в её голосе звучала лёгкая, насмешливая укоризна, смешанная с торжеством. — Ты сдал зачёт?»

Он не ответил. Он мог только смотреть на неё, на эту картину разврата и доступности, его грудь тяжело вздымалась. «Мама, я хочу...» — вырвалось у него хрипло, но дальше слова застряли в горле, подавленные волной желания.

Она улыбнулась, медленная, ядовито-сладкая улыбка кошки, играющей с мышкой. Её пальцы скользнули глубже, отодвинув ткань в сторону, и он увидел всё: влажные, раскрытые розовые губы, блестящие от её соков.

«Что ты хочешь, сынок?» — дразнила она его, её пальцы проникли глубоко в её расщелину и продолжили свою работу, но теперь уже открыто, интенсивнее, с мокрыми, чавкающими звуками. — «Кушать? Или... трахнуть свою красивую мамочку?» Она вытащила свои пальчики из своей набухшей киски и облизала их.

Этот прямой, похабный вопрос, заданный в тот момент, когда она демонстративно трахала себя пальцами на его глазах, сорвал последние тормоза. Дима не сказал ни слова. Он, как подкошенный, рухнул на колени перед кроватью, его руки вцепились в её бёдра, а лицо, горячее, запыхавшееся, уткнулось прямо в её лоно, в этот влажный, пьянящий источник её похоти.

Он не целовал, не ласкал языком. Он просто зарылся в неё лицом, с диким, животным рычанием, вдыхая её запах, чувствуя её тепло и влагу на своей коже. Его тело дрожало от нетерпения и долгого ожидания.

Она громко ахнула, её бёдра сами собой приподнялись навстречу его лицу, а пальцы запутались в его волосах, притягивая его ещё ближе, глубже.

«Да... вот так, сыночек... — застонала она, её голос стал низким и хриплым. — Покажи маме, как ты её... хочешь.» Её стоны стали громче, театральнее, когда его горячее дыхание и немое, отчаянное прижатие лица к самому сокровенному смешали остатки её притворства с подлинно нарастающей волной удовольствия. Пальцы в его волосах сжались сильнее, не позволяя ему оторваться, прижимая его, направляя.

«Ах, да... вот так, мой хороший мальчик... — её голос срывался на хриплый шёпот, прерываемый короткими, преувеличенными вздохами. — Мама вся горит... Вся мокрая от тебя... Чувствуешь, как ты меня довёл?»

Она выгнула спину, подставив себя ему ещё больше, её бёдра совершали мелкие, круговые движения, растирая её соки о его щёки, нос, подбородок. Это было не просто принятие ласк; это было метка, ритуал посвящения в её мир.

«Не стесняйся... — прошептала она, и в её тоне прозвучала вдруг командная, властная нотка. — Испачкай своё лицо... Свой рот... Всё, что ты хотел... оно твоё.»

Одной рукой она продолжала держать его за затылок, а другой потянулась к прикроватной тумбочке. Её пальцы нащупали холодный силикон.

«Но ведь ты принёс... такие интересные игрушки, — она выдохнула эти слова с придыханием, вытаскивая на свет божий большой красный фаллос на присоске. — Нехорошо, если они будут просто так валяться... Мама хочет посмотреть... как её умный сынок... будет играть.»

Дима с трудом оторвал лицо от её плоти, его кожа блестела от её соков, дыхание было тяжёлым и прерывистым. Он смотрел на неё затуманенным, почти безумным взглядом, полностью во власти её воли.

Она, не сводя с него влажных, торжествующих глаз, одной рукой направила к себе большой красный фаллос. Плавным, уверенным движением она ввела его в себя до самого основания, издав при этом короткий, довольный стон. Её тело приняло его легко, жадно.

Затем её пальцы, липкие и тёплые, схватили его руку — ту самую, что только что впивалась в её бедро — и прижали её к холодноватому, упругому силикону, торчащему из её лона.

«Ну же, сынок, — прошептала она, её голос был низким, густым, как мёд, и таким же сладким ядом. — Теперь ты. Потрахай меня им.»

Её взгляд не отпускал его, командный, полный сладких ожиданий. Она лежала, раскинувшись, вся отдаваясь, но при этом полностью контролируя ситуацию. Это была её игра, её правила. Она лишь позволяла ему на мгновение стать своим соучастником.

Дима, всё ещё на коленях, сжал пальцы на холодной основе фаллоса. Первое движение было неуверенным, почти робким. Но она тут же ответила ему томным, поощряющим стоном, её бёдра сами пошли навстречу толчку.

«Да... вот так... — задышала она, закрывая глаза, но тут же снова открывая их, чтобы следить за его реакцией. — Сильнее. Не бойся, мамочка любит... когда по-грубому.»

Его движения стали увереннее, резче. Он вёл фаллос в неё и из неё, наблюдая, как её тело отзывается на каждый толчок, как её лицо искажается гримасой наслаждения. Это было сюрреалистично и невероятно возбуждающе — трахать её не собой, а купленной им же игрушкой, по её же приказу, глядя в её глаза, полные разврата и материнской нежности одновременно.

Звук был откровенным, мокрым, неприличным. Он заполнял комнату, заглушая их тяжёлое дыхание. Она начала двигаться в такт его толчкам, её стоны становились громче, менее контролируемыми.

«О да, мой мальчик... вот так... ты... ты хорошо... трахаешь... свою маму...» — она выдыхала слова между стонов, её пальцы впились в простыни.

Он уже не думал ни о чём. Только о ней. О её теле. О её стонах. О её власти над ним и о его власти над ней в этот миг. Это была идеальная, извращённая симметрия.

Её команда прозвучала тихо, но с той самой стальной интонацией, что не допускала ни малейшего промедления. «раздевайся. »

Дима подчинился мгновенно, с почти солдатской чёткостью. Майка полетела в угол, затем он стянул штаны вместе с трусами одним резким движением, обнажая своё напряжённое, готовое тело. Он стоял перед ней, дыша часто и неглубоко, его член, твёрдый и возбуждённый, стоял почти параллельно полу.

Она лежала, всё ещё с красным силиконом внутри себя, и её взгляд, томный и властный, скользнул по его фигуре с одобрительной, хищной улыбкой. Затем она потянулась к нему рукой, нежно поманивая пальцами.

«Дима, иди ко мне... — её голос стал шелковистым, зазывающим, полным ложной материнской нежности. — Иди сюда, любимый мой мальчик...»

Он сделал шаг вперёд, к изголовью кровати. Его член оказался прямо у её лица, на уровне её полуоткрытых, влажных от недавних стонов губ.

Она не стала медлить. Её рука мягко обхватила основание его члена, а губы, мягкие и прохладные, сомкнулись вокруг головки. Первое прикосновение было почти невесомым, исследовательским. Она посмотрела на него снизу вверх, её взгляд, полный какого-то дьявольского знания, приковался к его глазам, наблюдая за каждой его реакцией.

Затем её голова медленно поплыла вперёд, принимая его глубже. Её движения были идеально выверенными, профессиональными — нежные всасывания, лёгкое движение языка по уздечке, ловкие, круговые движения головой. Она начинала медленно, почти нежно, как будто убаюкивая, заставляя его расслабиться и отдаться.

Но темп нарастал. Её движения становились всё более уверенными, быстрыми, жадными. Она взяла его глубже, до самого горла, и её слюна обильно смачивала его ствол, стекая тонкими блестящими дорожками. Звуки, которые она издавала, были откровенно влажными, чавкающими, животными — музыка абсолютного разврата.

Одной рукой она продолжала ритмично работать красным фаллосом внутри себя, синхронизируя движения, создавая двойную стимуляцию — для себя и для него. Другая её рука ласкала его яйца, нежно сжимая и перебирая их.

Она то поглощала его почти целиком, заставляя его закатывать глаза и хрипло стонать, то отступала, чтобы кончиком языка поиграть с чувствительной головкой, всё время не сводя с него своего торжествующего, полного власти взгляда. Она не просто делала ему минет. Она демонстрировала своё полное над ним превосходство, своё мастерство и свою готовность довести его до края — но только тогда, когда сама этого захочет.

Она почувствовала, как его тело напряглось до предела, как его дыхание стало судорожным, а мышцы на животе затряслись — верные признаки приближающейся развязки. Её губы, скользкие и умелые, тут же отпустили его член с тихим, мокрым чмоком.

«Подожди, мой сладкий, — выдохнула она, её голос был хриплым от напряжения и её собственного наслаждения, но в нём звучала железная воля. — Ещё рано кончать.»

Она ловко, почти грациозно, соскользнула с кровати. Её движения были быстрыми и точными. Она подхватила красный фаллос, всё ещё блестящий от её соков, и с силой прилепила его к гладкому полу рядом с кроватью. Затем, не колеблясь ни секунды, она опустилась на него сверху, насаживаясь на всю его внушительную длину с глубоким, сдавленным стоном.

«Я хочу ещё... вот так, — прохрипела она, её глаза блестели лихорадочным блеском, пока она устраивалась поудобнее, широко расставив колени. — Чтобы он... и ты... входили на всю глубину. Глядишь, нам это пригодится! Когда нибудь! »

Это была не просьба. Это был приказ, намёк на будущее, замаскированный под искреннее желание. Она потянула его за руку, заставляя его встать на перед ней, прямо у её головы. Его член, всё ещё твёрдый и пульсирующий, снова оказался у её губ.

Она обхватила его губами, и в тот же миг они начали двигаться. Сначала было трудно поймать ритм, но спустя всего пару секунд их тела синхронизировались в этом извращённом, идеально сбалансированном танце.

Каждый раз, когда Дима делал неглубокий толчок в её влажный, горячий рот, её бёдра, повинуясь тому же импульсу, опускались вниз, насаживаясь на красный силикон до самого основания. А когда он отступал, она приподнималась, чтобы снова упасть на него с новой силой.

Эффект был ошеломляющим. Фаллос, закреплённый на полу, достигал таких глубин, которые были недоступны при ручном использовании. Он буквально упирался в самую матку, заставляя её глаза закатываться от шока и наслаждения.

Она уже не могла говорить. Не могла даже стонать членораздельно. Из её горла вырывались лишь глухие, хриплые мычания, приглушённые его членом, заполнявшим её рот. Слюна обильно стекала по его стволу на пол, смешиваясь с её соками. Её тело стало просто проводником для двойной волны удовольствия, накатывающей с обоих концов. Она потеряла дар речи, но не контроль — каждое её движение, каждый взгляд, полный животной страсти, по-прежнему дирижировало этим дуэтом.

Их тела, доведённые до предела этим двойным, механически точным ритмом, не могли держаться долго. Спустя всего пару минут этой бешеной скачки, этого идеально синхронизированного порно, контроль лопнул.

Дима почувствовал, как из глубины его существа поднимается неудержимая волна. Его бёдра дёрнулись в последнем, судорожном, глубоком толчке, вгоняя его член ей в самое горло. Хриплый, сдавленный стон вырвался из его груди, и он кончил, мощными пульсациями, заливая её горячей спермой.

И в этот самый миг, будто нажатая им же кнопка, его мать взорвалась. Её тело затряслось в настоящей конвульсии. Глухое, дикое мычание, больше похожее на стон раненого зверя, вырвалось у неё, несмотря на то, что её рот был заполнен. Её внутренности сжались в мощном, продолжительном оргазме вокруг холодного силикона, выжимая из себя новые потоки соков, которые залили её бёдра и блестящую поверхность фаллоса. Её ноги задрожали и подкосились, и она рухнула вперёд, на него, но её губы, по инерции, ещё несколько раз сжались вокруг его пульсирующего члена, выживая из него последние капли.

Она лежала, обмякшая, вся в поту и сперме, её дыхание было хриплым и прерывистым. Красный фаллос, всё ещё прикреплённый к полу, торчал из неё, как памятник их общему безумию. Через мгновение она медленно, с трудом приподняла голову и посмотрела на него. Её губы были размазаны помадой и его семенем, а в глазах стояли слёзы от интенсивности пережитого, но сквозь них пробивалось торжествующее, почти что гордое удовлетворение.

Она облизала губы, сглатывая остатки его семени, и её голос прозвучал хрипло, но с непоколебимой уверенностью:

«Вот видишь, сынок... как мама может, как мама хочет...!"

Они лежали на прохладном полу, тяжело дыша, в луже из спермы и её соков, их тела слипшиеся и истощённые. Воздух в комнате был густым и сладковато-терпким. Первым очнулся Дима. Он медленно приподнялся на локте, его взгляд скользнул по её расслабленному, покрытому испариной телу.

«Мама... — прохрипел он, его голос был сиплым. — Давай... в душ.»

Она лишь слабо кивнула, её глаза были закрыты, на лице застыла блаженная, усталая улыбка. Он осторожно помог ей подняться, его руки скользнули по её влажной коже. Он снял с неё испачканное алое бельё, ставшее липким и прозрачным, сбросил его на пол. Затем повёл её, всё ещё шатающуюся, в ванную.

Он включил воду — теплую воду, чтобы освежить их разгорячённые тела. Струи ударили по коже, заставив её вздрогнуть и издать короткий, удивлённый вздох. Они встали под поток, и вода тут же смыла с них первые слои греха и пота, обнажив кожу под ней.

И тогда, под шипящими струями, они снова потянулись друг к другу. Не как мать и сын, а как два любовника, заново открывающие друг друга. Их губы встретились в страстном, глубоком поцелуе, солёном от воды и остатков её помады. Его руки скользили по её бокам, по округлости живота по подтянутой округлой попке, смывая следы их безумия, но тут же заменяя их новыми ласками. Он опустил голову, прильнул губами к её большой, тяжёлой груди, целуя, покусывая набухшие, чувствительные соски, заставляя её стонать.

Её руки тоже не бездействовали. Она царапала его спину и ягодицы, но уже не в исступлении, а с какой-то ленивой, исследующей страстью, оставляя на мокрой коже красные полосы, которые тут же смывала вода. Она ласкала его мускулы, его бёдра, снова и снова возвращаясь к его члену, который, к её видимому удовольствию, уже начинал пробуждаться вновь под её прикосновениями и под воздействием её тела.

Они не мылись. Они изучали. Он запоминал каждую родинку на её коже, каждую округлость, каждый изгиб. Она — каждую мышцу на его теле, каждую реакцию на свои прикосновения. Душ стал просто влажным, шумящим гротом, где продолжился их запретный ритуал познания друг друга. Вода лилась с их голов, стекала по сплетённым телам, но не могла смыть то электрическое напряжение, что снова нарастало между ними.Он выключил воду, и в внезапной тишине, нарушаемой лишь тяжёлым дыханием и частыми каплями, падающими с их тел на влажный кафель, он взял большое, мягкое полотенце. Он не просто вытирал её — он обёртывал, промакивал каждую складку, каждую извилину, с почти религиозной нежностью, уделяя особое внимание её груди, животу, бёдрам, как будто стирая не воду, а саму память о всех остальных. Его собственное тело оставалось мокрым, покрытым мурашками.

Затем, не говоря ни слова, он подхватил её на руки — она была тяжёлой, мягкой и податливой — и отнёс обратно в спальню. Он уложил её, а сам прилёг рядом, притянув к себе, и накрыл их обоих лёгким одеялом.

Она прижалась к нему, прильнув лицом к его шее, её дыхание теперь было ровным, глубоким. Её рука лежала у него на груди, пальцы слегка вцепились в кожу, как будто даже во сне боясь отпустить.

«Мой хороший мальчик...» — прошептала она уже почти во сне, её голос был беззубым, детским и бесконечно уставшим.

Он не ответил. Он просто лежал, гладя её мокрые волосы, слушая, как её дыхание становится всё глубже и ровнее, пока она не погрузилась в сон. Он лежал и смотрел в потолок, чувствуя на своей коже следы её царапин, вкус её губ и тяжесть того, что они совершили. И что совершат снова. Скоро.