Лязг металлического замка, прозвучавший за ее спиной, отозвался в полной тишине зала и замер, словно приговор, так и не объявленный вслух. Вера резко обернулась. Массивная дверь, отделявшая ее от привычного мира, была теперь наглухо заперта. Она осталась одна в огромном, погруженном в вечерние сумерки пространстве. Длинные стены, сплошь состоящие из зеркал, отражали ее испуганную фигурку, множа ее до бесконечности. Воздух был густым, пропитанным запахом древесины, пота и напряжения прошедшего дня.

— Нужно остаться после всех, Вера. Для индивидуальной работы, — его слова, произнесенные днем низким, не терпящим возражений голосом, все еще звенели у нее в ушах, как наваждение. «Индивидуальная работа». От одной этой фразы по спине бежали мурашки — странная, тревожная смесь страха и запретного предвкушения.

Артем. Владелец студии «Гран-Батет», ее наставник, ее мучитель и ее идол. В свои сорок он был воплощением той уверенной, почти хищной грации, о которой она, провинциальная девчонка, могла только мечтать. Каждый его взгляд, каждое выверенное, язвительное замечание прожигали ее насквозь. Он был скульптором, а ее тело — лишь грубым, неподатливым куском мрамора.

Она медленно подошла к станку, машинально положила вытянутую ногу на холодную деревянную палку. Легкая дрожь пробежала по бедру. Она закрыла глаза, пытаясь поймать привычное ощущение, найти опору в хорошо знакомых с детства движениях. Но тело не слушалось, было чужим, деревянным, как он и говорил.

Внезапно в зеркале напротив, в темном проеме двери своего кабинета, возникло его отражение. Он стоял, молча наблюдая за ней, заложив руки в карманы дорогих брюк. Он не двигался, но его присутствие, тяжелое и ощутимое, мгновенно заполнило собой весь зал.

— Начинай, — его голос прокатился по пустому помещению, не требуя повышения тона. Он был тихим, но от этого лишь более повелительным.

Вера вздрогнула, сделала неглубокий вдох и рванулась в движение — неуклюжий, скомканный «адажио». Она знала, что делает все неправильно. Ноги были ватными, руки — безжизненными плетьми, корпус зажат.

— Стоп.

Он не спеша, почти бесшумно подошел к ней сзади. Вера застыла, чувствуя, как по ее спине пробегает ледяной холодок. Его руки легли на ее талию — твердые, властные, знающие каждую мышцу.

— Корпус. Он у тебя не собран, он рассыпается, как старый мешок с костями. Держи его. Сожми, как пружину.

Его пальцы с силой впились в ее тело, заставляя мышцы живота и спины напрячься до дрожи. Он физически развернул ее, его ладони скользнули ниже, к бедрам, с силой заставляя их принять правильное, открытое положение. Каждое прикосновение было одновременно болью и наслаждением. Это было унизительно и невероятно возбуждающе.

— С начала. И думай на этот раз, — скомандовал он, отходя на несколько шагов и скрестив руки на груди.

Она повторила комбинацию. Слезы выступили на глазах от отчаяния и накопившейся усталости. Она видела свое искаженное усилием лицо в зеркале и ему было стыдно.

— Дерево. Танцуешь, как испуганная мышь, которая боязливо шныряет по углам. Где страсть? Где огонь, Вера? Ты думаешь, танец — это просто правильно поставленные ноги и выверенные руки? Это — твое внутреннее пламя, которое должно выжигать все на своем пути! А у тебя его нет.

Она молчала, сжимая кулаки, чувствуя, как горит лицо. Он снова приблизился, на этот раз спереди. Его длинные пальцы обхватили ее запястье, поднимая руку, выправляя линию от кончиков пальцев до плеча.

— Эта линия, — прошипел он, — должна быть продолжением твоего желания. Твоего голода. А у тебя его нет. Ты пустая изнутри. Наполнись!

Его глаза, темные и пронзительные, буравили ее, словно видя насквозь все ее тайные девичьи страхи и комплексы. Он был безжалостен. Он методично, день за днем, разрушал ее до самого основания, чтобы, как он обещал, построить заново. Но строительства все не было. Только бесконечное разрушение.

Недели этих изматывающих индивидуальных занятий слились в сплошную череду боли, пота и унизительных прозрений. Он был ее тюремщиком и ее единственным спасителем. Ее жизнь сузилась до размеров этого зала с зеркалами. Она ловила его взгляд, ждала его прикосновений, ненавидела его и боготворила. Он стал центром ее вселенной, ее болью и ее навязчивой идеей.

И вот настал этот вечер. Она уже почти не могла стоять на ногах. Мускулы горели огнем, в висках отдавалось учащенное сердцебиение. Она снова и снова повторяла одно и то же па, и снова оно выходило неидеальным, угловатым, лишенным жизни.

— Хватит, — вдруг сказал он. И голос его изменился. В нем не было привычной резкости и металла.

Вера замерла, едва переводя дыхание, грудная клетка болезненно вздымалась, она instinctively готовилась к новой порции язвительной критики. Но он не стал ничего говорить. Он просто медленно подошел к ней сзади. Она почувствовала тепло его тела, его ровное дыхание на своей оголенной шее. Она застыла, не в силах пошевелиться, как кролик перед удавом.

Его руки медленно, почти невесомо легли на ее напряженные плечи. Не для коррекции позы. Это был жест, полный странной, непривычной нежности. Она вздрогнула всем телом.

— Я вижу, какая страсть в тебе спрятана, — его губы почти касались ее уха, а голос был низким, бархатным шепотом, от которого по коже бежали мурашки. — Она здесь.

Его ладонь скользнула вниз по ее руке, едва касаясь кожи, но оставляя за собой след из разгорающегося огня.

— И здесь, — его пальцы легли на ее бедро, заставляя мышцу подрагивать и напрягаться.

— Ты прячешь ее под слоем страха и чужих правил. Дай ей вырваться, Вера. Перестань, наконец, бояться самой себя.

Его слова были гипнотическими, обволакивающими. Все ее сопротивление, вся накопленная за недели усталость и обида растворились в этом тихом, властном шепоте. Он медленно повернул ее к себе. Его лицо было так близко, что она могла разглядеть каждую морщинку у глаз, каждую черточку. И в его темных глазах она увидела не строгого учителя, а мужчину — голодного, властного, желающего.

Он наклонился и поцеловал ее. Это был не нежный, вопрошающий поцелуй. Это был захват. Заявление прав. Поглощение. Она не сопротивлялась. Напротив, ее тело, измученное и подавленное, ответило мгновенной, животной волной желания, которая смыла все мысли. Это и была та самая страсть, о которой он так долго твердил. Дикая, неконтролируемая, вышедшая на свободу.

Он не спеша, не отпуская ее от поцелуя, повел ее, пятясь, к центру зала. Его руки скользили под ее майкой, исследуя каждый сантиметр кожи, каждый позвонок, каждое ребро. Одежда слетела с нее каким-то одним, ловким движением. Она стояла перед ним в одних только балетных трико, дрожащая и покорная, а он смотрел на нее с тем же оценивающим, изучающим взглядом, с каким несколько минут назад смотрел на ее танец.

Он опустил ее на прохладный, отполированный до зеркального блеска пол. Жесткие доски впивались в обнаженную спину, но она почти не чувствовала боли. Над ними, в огромном потолочном зеркале, отражались их переплетающиеся тела — его, мощное и уверенное, и ее, хрупкое, сломленное и оттого невероятно прекрасное в своей уязвимости.

Он не был нежен. Его прикосновения были такими же требовательными, как и на тренировках. Он словно продолжал тот самый урок, только теперь предметом изучения была не хореография, а ее собственная плоть, ее отклики. Он изучал ее реакции, находил самые чувствительные, самые уязвимые места и заставлял ее тело отвечать ему глухим стоном, а не молчаливой болью.

Когда он вошел в нее, Вера вскрикнула — от неожиданности, от острой, разрывающей боли, от чувства полного и окончательного освобождения. Она видела их отражение в зеркале — его спину, сгибающуюся в ритме, который он безраздельно задавал, и свое собственное лицо, искаженное гримасой незнакомого, всепоглощающего наслаждения. Это было падение. Крушение всего мира, который она знала до этого мгновения. И она падала в эту бездну, не в силах и не желая остановиться.

Он говорил ей что-то, хрипло и прямо в ухо, но она не различала слов. Она слышала только бешеный стук собственной крови в висках и его тяжелое, прерывистое дыхание. А потом на нее накатила волна, такая мощная и ослепляющая, что ей показалось, будто ее тело просто разорвется на части от этого немыслимого напряжения. Она закричала, и ее дикий, неприкрытый крик, многократно отраженный и усиленный зеркалами, заполнил собой все пространство до самого потолка.

Когда все закончилось, она лежала на холодном полу, разбитая, мокрая от пота и его семени, не в силах пошевелить ни одним мускулом. Он поднялся над ней, отступил на шаг и начал молча одеваться, не глядя на нее. Все было кончено. Урок закончен.

Собрав остатки сил, Вера поднялась, ее тело ныло и протестовало против каждого движения. Она натянула на себя одежду, чувствуя, как ткань больно трется о кожу. Ноги подкашивались. Она дошла до двери, рука сама потянулась к тяжелой ручке. В последний момент она обернулась.

Он стоял у большого зеркала, поправляя манжеты на своей безупречной рубашке, и смотрел не на нее, а на их общее отражение — на ту девушку, что всего несколько минут назад лежала у его ног, на свое творение, на свой самый сокровенный и безнравственный шедевр.

Вера вышла в прохладный, почти осенний воздух. Он обжег ее разгоряченные легкие, заставив вздрогнуть. Она побрела по пустынным, залитым желтым светом фонарей улицам, и чувства переполняли ее, сталкиваясь и разрывая изнутри. Эйфория. Глубочайший, пожирающий стыд. Унижение. И странное, новое чувство — сила. Она была другой. Он сломал ее и собрал заново, вложив в нее частичку своего собственного, темного огня. И теперь этот огонь горел в ней, опаляя душу, но и согревая изнутри. Она понимала, что ничего уже не будет прежним. Дверь в ее старую, простую жизнь захлопнулась с тем же окончательным лязгом, что и дверь в танцевальный зал. А впереди была только неизвестность, густая ночная тьма и соблазнительное, пугающее отражение в зеркале, которое навсегда стало частью ее самой.

Уважаемый читатель, если вас заинтересовали мои истории, продолжения можно найти на https://boosty.to/aglin99