Я закончила школу и поступила в местный универ на филфак — куда ещё идти, если книги всегда были спасением и самой надёжной отдушиной. Я никогда не была яркой красавицей, но юность всё равно добавляет некоторой привлекательности, и я бы не постеснялась тогда назвать себя милой или даже симпатичной. Только парни этим, кажется, не особо интересовались: за мной никто не бегал, комплименты звучали редко, а взгляды проскальзывали разве что украдкой.

Правда, их активность мне была и не нужна. После того случая в гаражах парни вызывали у меня страх, настоящий животный ужас. Каждый раз, когда кто-то начинал проявлять внимание или приближался слишком близко, я напрягалась, холодела, внутри всё сжималось. И одновременно — было то самое мучительное тайное вожделение, желание быть объектом страсти, снова оказаться желанной, получать мужское желание, подчиняться, быть использованной, раствориться в чужой власти. Это было грязно и страшно, но и приятно — я не могла избавиться ни от страхов, ни от вульгарных фантазий. Снаружи я оставалась тихой студенткой филфака, аккуратно училась и держалась чуть в стороне, а внутри мечтала о том, от чего самой становилось стыдно до дрожи.

А потом я встретила их — супружескую пару, гораздо старше меня. Пусть они будут здесь Владимир и Юля. Мы быстро нашли общий язык на почве любви к культуре, искусству, разговорам, где речь всегда сама тянется к глубокому, смелому и странному. Я не буду вдаваться в детали их биографий — они до сих пор довольно известны в нашем городе, и, как мне кажется, продолжают соблазнять наивных, жадных до нового юных студенток.

Меня всегда притягивали интеллект и изысканность. Вульгарные и примитивные люди вызывали отвращение. Именно поэтому мне так сложно было смотреть порно даже когда интернет наконец появился в моей жизни — пусть пока ещё медленный и скудный. Я смотрела на эти лица порноактрис — скучные, фальшивые, лишенные интеллекта — и понимала: я не смогла бы даже вообразить себя рядом с подобными, настолько культурно мы различались. Мне всегда казалось, я бы не смогла бы заняться сексом ни с одной из них— даже в своих откровенных мечтах.

Но Владимир и Юля были совсем другими. Они были людьми другого мира: умными, искушёнными, умеющими слышать и раскрывать чужую тайну. Мне нравилось их внимание, зрелая энергия, интеллектуальная притягательность, то, как их взгляды раздевают куда глубже, чем руки. Всё это сначала пугало, а потом постепенно начинало заводить сильнее самой грязной порнографии.

Не буду тратить ваше время на долгие подробности о том, как терпеливо и умело они меня соблазняли — перейду сразу к сути. В один из вечеров я оказалась у них дома. Мы пили вино, из колонок лился джаз, комнаты наполнялись золотым светом ламп и пряным ароматом алкоголя. Я чувствовала, как с каждым глотком исчезают тревожные мысли, тело становится чуть легче, а сердце — смелее.

В какой-то момент Юля предложила выпить на брудершафт... с поцелуем. Это прозвучало странно, почти мальчишески, но внутри меня уже давно полыхал огонь желания. Мы поцеловались. Это был мой первый поцелуй с женщиной, и он оказался неожиданно тонким, мягким, наполненным каким-то сладким электричеством. Юля была невероятно привлекательной — стройная фигура, длинные пальцы, дорогие духи, от которых кружилась голова.

Мы продолжили целоваться, и она стала медленно и уверенно трогать меня за грудь, обрисовывать пальцами изгибы под платьем. Владимир в это время молча сидел рядом, с улыбкой наблюдал за нами, держал в руках бокал коньяка и будто незримо подталкивал дальше — своим взглядом, своим одобрением.

Мне было стыдно, но желание оказалось сильнее. Я не сопротивлялась, а только сильнее осознавала собственную страсть и то, как сильно мне хочется раствориться в новых, запретных ощущениях.

Вскоре Юля провела пальцами по застёжке на моём платье — не спрашивая, просто зная, что я не скажу «нет». Ткань мягко соскользнула с плеч, сползла по телу и упала на пол у моих ног. Я осталась в белье — простом, почти девчачьем: белые кружевные трусики и бюстгальтер с маленькими бантиками. Мне захотелось прикрыться, но руки будто приросли к бокам. Вместо стыда — странное, тёплое томление. Я словно впервые по-настоящему увидела себя чужими глазами — и поняла: я возбуждаю.

Владимир не отводил взгляда. Он медленно, почти театрально провёл ладонью по выпуклости в своих брюках, и я увидела, как под тканью набухает его член. Это зрелище ударило прямо в низ живота — жарко, мгновенно. Мне стало приятно от того, что я вызываю это в нём. Что моя робость, моё дрожащее тело, мой испуганный взгляд — всё это будит в нём желание. Я никогда не чувствовала себя желанной так остро, так физически.

Юля подошла ближе. Её пальцы, длинные и уверенные, коснулись моих плеч, потом спустились к застежке бюстгальтера. Замочек щёлкнул — и грудь освободилась. Я подняла руки, инстинктивно пытаясь спрятать соски, уже набухшие от возбуждения. Но Юля лишь улыбнулась — той самой улыбкой, в которой не было насмешки, только нежность и обещание.

— Не прячься, — прошептала она. — Ты прекрасна.

И тут же опустила голову.

Её губы коснулись моего соска — сначала легко, почти невесомо, будто пробуя на вкус. Потом — глубже, жаднее. Она взяла его в рот, обвела языком, слегка пососала — и я вскрикнула. Это было не то удовольствие, к которому я привыкла в одиночестве. Это было живое. Тёплое, влажное, пульсирующее. Каждое её движение отзывалось во мне эхом, растекалось по телу, будто вены наполнялись не кровью, а медом.

Я запрокинула голову, пальцы впились в край дивана. Юля стонала — тихо, с удовольствием, будто наслаждалась не только мной, но и самим фактом моего наслаждения.

Тем временем Владимир встал. Он снял рубашку — медленно, не спеша, давая мне время рассмотреть его тело: широкие плечи, густой волосяной покров на груди, мускулы, отточенные не спортзалом, а временем и жизнью. Он подошёл сзади, и его ладони легли на мои бёдра — тёплые, тяжёлые, уверенные. Пальцы слегка впивались в кожу, будто отмечая территорию.

— Ты такая мягкая, — прошептал он, и его дыхание коснулось моей шеи.

Я задрожала.

Юля тем временем переключилась на другую грудь, и теперь оба моих соска пульсировали от внимания — один всё ещё во рту, другой — обнажённый, влажный, чувствительный до боли под ее пальцами. Никто никогда не трогал меня так. Никто не знал, как это — прикасаться ко мне не как к объекту, а как к тайне, которую хочется раскрыть постепенно, с наслаждением.

Мои трусики уже промокли. Я чувствовала это — тёплую, липкую влагу между ног, стыд и восторг, переплетённые в один узел. Мне хотелось, чтобы они пошли дальше. Чтобы сняли всё. Чтобы коснулись там. Чтобы использовали меня — но не как в том подвале, не с болью и страхом, а с уважением, с жаждой, с пониманием моей двойственности: моей робости и моей жажды быть взятой.

Юля подняла на меня глаза. В них горел огонь — не жестокий, а знающий.

— Ты хочешь большего, да? — спросила она, и в её голосе не было вопроса. Только констатация.

Я кивнула. Не могла говорить. Сердце стучало так громко, что, казалось, они слышат его.

Владимир провёл ладонью по моему животу — вниз, к резинке трусиков. Его пальцы замерли на краю.

— Скажи, — сказал он тихо, — скажи, что ты хочешь.

И я поняла: впервые в жизни мне разрешали хотеть.

Я заикалась, голос дрожал, будто вырывался из-подо льда:

— Я... я хочу... хочу вас...

И вдруг — словно кто-то другой заговорил моими губами — вырвалось:

— Но я ещё девственница...И хотела бы ей остаться...спереди.

Пауза. Тишина, наполненная только шумом моего сердца и тихим джазом из колонок. Я не смела поднять глаза. Щёки горели. Внутри всё сжалось — от страха, от стыда... и от странного, почти болезненного облегчения. Я наконец сказала это вслух. Не в фантазии, не в дневнике под замком, не в теплой ванне, а здесь — перед ними, двумя взрослыми, мудрыми, опасными людьми, которые уже видели меня голой, но ещё не знали главного.

И тогда, будто чтобы заглушить собственный ужас или, наоборот, подчеркнуть свою готовность, я неожиданно для самой себя повернула бёдрами, прижавшись попой к Владимиру. Почувствовала его твёрдость сквозь ткань брюк — и внутри всё перевернулось. Это было одновременно и унижение, и вызов, и мольба.

Потому что именно так я всегда мечтала: быть использованной, растасканной, униженной — но при этом оставаться девственницей. Не потому что боялась боли или крови. А потому что эта невинность спереди была моим последним щитом, моей тайной святыней. Я могла воображать себя на коленях перед десятком мужчин, могла фантазировать, как меня трахают в зад, как заставляют лизать ноги, как плют мне на лицо и называют шлюхой... но при этом — никто не касался моей киски. Никто не проникал туда, где начиналась моя настоящая, живая плоть.

Это было моё странное, больное, прекрасное противоречие: быть одновременно грязной и чистой, подчинённой и неприкосновенной. И сейчас, в этом золотом свете лампы, среди запаха вина и дорогих духов, я впервые позволила этому двойственному «я» выйти наружу.

Владимир замер на мгновение. Потом тихо рассмеялся — не насмешливо, а с интересом, как учёный, увидевший неожиданный результат эксперимента.

— Хм... — произнёс он, и в его голосе прозвучало настоящее любопытство. — Это любопытно...

Он обернулся к Юле:

— Правда, Юль? Так даже интересней. Ты умеешь удивлять, девочка.

Юля улыбнулась — медленно, с лёгкой иронией и... одобрением. Она подошла ближе, провела ногтем по моей ключице, потом вниз — к груди, к животу, почти касаясь резинки трусиков.

— Невинность — это не отсутствие греха, — сказала она мягко. — Это выбор. А ты выбрала быть грязной по-своему. Это очень... элегантно.

И тут Владимир положил руки мне на плечи. Не грубо, но твёрдо. Нажал.

— На колени, девочка.

Я не колебалась. Не спорила. Не думала. Просто опустилась.

Мягкий ковер принял мои колени. Я смотрела вверх — на него, на его пояс, на выпуклость, которая уже пульсировала под тканью. Сердце колотилось, но не от страха. От ожидания. От того странного, почти священного трепета, когда твоя самая сокровенная фантазия вот-вот станет реальностью — и при этом не разрушит тебя, а, наоборот, соберёт.

Я была готова.

Готова быть шлюхой.

Готова остаться девственницей.

Готова, наконец, принадлежать — не себе, не своим страхам, а этому моменту, этим рукам, этому запретному, тёплому, живому желанию.

— Растегни, — приказал Владимир.

Его голос был тихим, но в нём не было места сомнению. Я подняла дрожащие руки — пальцы будто не слушались, цеплялись друг о друга. Молния брюк пошла вниз. Я едва успела отстраниться, как его член — тёплый, упругий, уже напряжённый — выскользнул наружу и стукнул меня по щеке.

Я вздрогнула, инстинктивно отпрянула назад. В голове мелькнул тот самый подвал, запах пота и мочи, грубые руки, тошнота... Но тут же всё исчезло — потому что рядом со мной опустилась Юля.

Она не сказала ни слова. Просто взяла его член в ладонь — уверенно, почти ласково — и направила к моему лицу. Её пальцы коснулись моей щеки, потом подбородка, мягко приподняли его.

— Открывай, — прошептала она.

Я открыла рот. Не из страха. Не из послушания. А потому что хотела. Потому что в этом жесте — в её прикосновении, в его взгляде, в этом тёплом, живом члене в её руках — было что-то новое

Член вошёл в мой рот — не грубо, не насильно, а почти бережно. И всё было совсем не так, как в тот раз.

Здесь не было запаха перегара и грязи. Здесь пахло чистотой, лёгким ароматом одеколона и чем-то ещё — тёплым, мужским, приятным. Лобок был выбрит, кожа — гладкой. Даже вкус был иной.. не могу описать какой. Но очень приятный.

Я начала сосать.

Сначала неуверенно — как будто боялась сделать что-то не так. Но Юля тут же вмешалась. Она вытащила член из моего рта, и я на мгновение почувствовала пустоту. Но тут же она взяла его в свой рот — медленно, глубоко, с таким наслаждением, что мне стало жарко просто от зрелища.

Она показывала. Учила.

— Вот так, — прошептала она, вынимая его снова и передавая мне обратно. — Губы — мягкие, как лепестки. Язык — здесь, под головкой. Не бойся давления. Он любит, когда ты владеешь им.

Я повторила. Обвела языком край головки, почувствовала, как он вздрогнул. Зажмурилась и взяла глубже. Почувствовала, как он упирается в горло — но на этот раз не было паники, не было рвотного рефлекса. Было только странное, почти мистическое ощущение: я владею этим моментом. Я не жертва. Я — ученица.

Владимир стонал — тихо, сдержанно, но в каждом звуке слышалось удовольствие.

— Молодец, девочка... Так держать... Ты умница...

А Юля гладила меня по волосам, как будто я — её любимая кошка, которую она приручила и теперь гордится.

— Видишь? — говорила она. — Ты можешь быть грязной и оставаться собой. Ты можешь служить — и при этом не терять себя.

И я верила ей.

Мои губы двигались всё увереннее. Я чувствовала, как член набухает, как пульсирует в моих руках, как Владимир всё чаще смотрит на меня — не как на тело, а как на чудо.

А внутри меня, глубоко, под кожей, между ног, всё горело.

Я была мокрой.

Я была девственницей.

И я наслаждалась каждым мгновением.

Юля не просто показывала — она вела меня, как наставница в таинстве. Сначала — губы, потом — язык, потом — руки. Она научила меня обводить языком его яички, осторожно, почти благоговейно, будто они были не просто частью тела, а алтарём, перед которым нужно преклониться. Я лизала их, чувствуя под тонкой кожей тяжесть, тепло, жизнь. Владимир стонал громче, дышал чаще. Его пальцы впивались в мои волосы — не больно, но крепко, как будто он боялся, что я исчезну.

Юля отстранилась. Не ушла — просто отошла на шаг, чтобы наблюдать. Чтобы дать ему взять меня полностью.

И он взял.

Внезапно его рука сжала мой затылок — не жестоко, но с такой уверенностью, что я поняла: теперь он ведёт. Я — только сосуд. Я — только рот, горло, губы, предназначенные для него.

Он начал двигаться.

Глубоко. Быстро. Без остановок.

Член входил в меня снова и снова, упираясь в горло, заставляя глаза слезиться. Иногда я давилась — горло сжималось, в груди поднималась волна тошноты — но я не отстранялась. Не потому что боялась. А потому что хотела. Хотела доказать себе, что могу. Что я не та дрожащая девочка из подвала. Что я — другая. Та, кто сама выбирает, как быть использованной.

А он не останавливался. Он доверял мне. И это было важнее всего.

Потом он замедлился. На мгновение вытащил из меня член — вслед ему потянулись длинные нити слюны. Его дыхание стало прерывистым, голос — хриплым:

— Сейчас я кончу... И ты должна проглотить. Понимаешь? Это очень важно.

Я кивнула.

Как иначе? — подумала я.

Разве можно было отказаться от этого последнего дара? От этого завершения? От доказательства того, что я его?

Он вдавил член мне в горло, запрокинул голову и застонал — длинно, глубоко, с облегчением и триумфом.

И тогда началось.

Сперма хлынула — горячая, густая, солёная. Первая струя ударила прямо в корень языка. Вторая — заполнила рот, как волна. Третья — уже переливалась через край, стекала по подбородку, но я держала. Не отворачивалась. Я принимала.

Всё внутри сжалось. На мгновение стало дурно — от вкуса, от переполненности, от внезапного осознания: я это делаю.

Но я взяла себя в руки.

Медленно, с достоинством, я проглотила.

И, когда рот опустел, я открыла его — широко, без стыда, — чтобы он увидел: всё чисто. Всё принято. Всё — его.

Владимир посмотрел на меня с таким выражением... не знаю, как назвать. Уважение? Восхищение? Нежность? Возможно, всё сразу.

— Молодец, — сказал он тихо.

Юля подошла, обняла меня за плечи, прижала к себе.

— Ты прекрасна, — прошептала она. — Ты дала ему всё — и сохранила себя. Это редкий дар.

Они похвалили меня. Поздравили — как будто я не просто сделала минет, а прошла посвящение.

И, может быть, так оно и было.

На этом — пока всё, друзья.

Продолжу описание этого вечера в другой день.