Олоферн: Как странно – ночь, огни, цикады. Всё дышит нежным сумраком покоя. А утром топот конницы моей, и город обратится в прах. Мне суждено, я – повелитель. Не знаю поражений, и побед не счесть...

Лишь моё слово, и к заходу солнца на мостовых замрет последний детский плачь. А захочу – и тысячи спасённых восславят моё имя на века.

Я – бог?

Слуга: Тут к вам, мой господин, какая-то девица... Прогнать? Убить? Отдать ночным дозорным на потеху?

Олоферн: Пускай себе... Их было много так, омывших ноги мне слезами. В бессильной ярости любви моливших о спасенье. Очаровать пытавшихся, развлечь, увлечь, пленить...

Их сонм развеял я среди пустынь. Пускай себе ещё одна. Побудет до рассвета...

Как звать тебя?

— Юдифь.

— О-о-о... Ты хороша. Пожалуй даже слишком. Пышна в бедре, стройна, но не худа...

Царица местная?

— Вдова.

— Не важно впрочем. Чем удивить хотела? Любовным жаром, искусом страстей? Учти...

— Пустое. Замолчи. Любви ты не достоин. Страстями, вижу по глазницам впалым, закормлен с осени... Я смилуюсь. И предложу тебе... Оковы.

— Оковы?!!

— Рабские. У ног моих закончишь путь земной. И восхожденью к небесам отдашься.

— А если откажусь?

— Убью. Подвергну голову твою усекновенью.

И на рассвете, средь виноградных лоз, пятою женскою ты будешь коронован...

Так предначертано. Джорджоне Барбарелли напишет наш портрет. Тебя – у ног моих - поверженным и жалким. Так мы войдём в Историю - совместно. Лишь вспомнят обо мне - помянут и тебя.

Твой выбор, Олоферн!