Мы вошли под сень деревьев, и мир тут же изменился. Гомон дороги стих, сменившись гулкой, звенящей тишиной. Воздух стал другим – плотным, влажным, пахнущим прелой листвой, грибницей и болотной водой. Я вдохнула полной грудью, и моя внутренняя ведьма радостно потянулась. Это было ее царство.

Данила шел впереди, широко шагая, его мощная спина в черной олимпийке то и дело мелькала между стволами. Я шла следом, глядя на его затылок, на то, как ритмично покачивается рюкзак… очерчивается юная спортивная попка в довольно узких штанах. И не могла выкинуть из головы ощущение его твердого, горячего члена, упиравшегося мне в промежность. Мои трусы до сих пор были мокрыми, а внизу живота тянуло сладкой, ноющей истомой.

Мы молчали. Неловкость, повисшая между нами на остановке, стала плотной и осязаемой, как лесной туман. Я видела, как напряжены плечи сына, как он старается не оборачиваться. Он тоже все понимал. Все чувствовал. Это знание вибрировало между нами, делая каждый шаг, каждый вздох наполненным скрытым смыслом.

Минут через двадцать мы вышли на край болота. Вот она, моя земля обетованная. Бескрайний ковер из мха сфагнума, зеленого, рыжего, багрового, усыпанный, словно драгоценными камнями, алыми бусинами клюквы.

– Ну что, приступим, – сказала я нарочито бодрым голосом, снимая с плеча корзину. – Расползаемся в разные стороны, так больше наберем.

Данька молча кивнул, скинул на землю тяжелый рюкзак и, взяв свою корзину, пошел направо, углубляясь в топкое пространство. Я двинулась налево.

Работа захватила сразу. Я опустилась на колени, подминая под себя упругий, влажный мох, и мои пальцы забегали, срывая тугие, холодные ягодки и бросая их в корзину. Дзинь-дзинь-дзинь – первые клюквинки гулко бились о дно. Это был самый приятный звук на свете. Я увлеклась, ползая на коленях от одной ягодной россыпи к другой, и на время даже забыла о том, что произошло в автобусе.

Но тело помнило. Стоило мне выпрямиться, чтобы размять затекшую спину, как мой взгляд невольно находил фигуру сына. Он был метрах в тридцати, тоже стоял на коленях, только спиной ко мне. Его спортивные штаны плотно обтягивали крепкие ягодицы и сильные бедра. Я представляла, как под олимпийкой и футболкой перекатываются мышцы на его спине, когда он тянулся за очередной горстью ягод, и чувствовала, как внутри снова разгорается тихий, постыдный огонь.

Пару раз мы случайно встречались взглядами. Я поднимала голову, и он в тот же миг оборачивался, словно чувствовал. Первый раз мы оба тут же отвернулись, будто обжегшись. Его уши вспыхнули красным, а я сделала вид, что меня страшно заинтересовала пролетающая мимо запоздалая муха. Во второй раз наши взгляды задержались на долю секунды дольше. В его глазах я увидела не только смущение, но и что-то еще… любопытство. Горячее, мужское любопытство.

Время шло. Солнце поднялось выше, пригревало спину. Корзины понемногу наполнялись. Мы уже не расползались, а как-то незаметно сблизились, работая почти рядом, на одной большой кочке. Теперь я слышала его дыхание, видела капельки пота на висках. И взгляды стали другими. Они стали дольше, откровеннее. Я уже не отворачивалась, когда ловила его взгляд на своей груди, вываливающейся из расстегнутого ворота олимпийки, когда я наклонялась. А он не отводил глаз, когда я, выпрямляясь, смотрела на бугор у него в штанах, который, кажется, так и не опал с самого утра.

– Мам, есть охота, – сказал он хриплым голосом, нарушив долгое молчание.

– И то верно, – я с облегчением выпрямилась. – Давай перекусим.

Мы уселись на поваленную, замшелую березу. Данила достал из рюкзака завернутые в бумагу бутерброды с колбасой и термос. Мы ели молча, сидя так близко, что наши бедра соприкасались. Я чувствовала жар его тела сквозь ткань штанов. Когда он передавал мне кружку с горячим чаем, наши пальцы соприкоснулись. Легкое, мимолетное касание, но меня снова будто ударило током. Я резко отдернула руку, пролив немного чая.

– Осторожнее, – только и сказал он, но в голосе его я услышала ту же дрожь, что была и у меня.

После перекуса напряжение не спало, а наоборот, усилилось. Мы снова принялись за ягоды, но теперь я не могла сосредоточиться. Каждое движение сына, каждый его вздох отзывался во мне. Я видела, как он, низко наклонившись, собирает ягоды, и его олимпийка с майкой задрались, обнажив полоску молодой, упругой кожи над поясом штанов. Я не могла отвести взгляд от этой полоски, от ямочек на его пояснице. И он, обернувшись, поймал мой взгляд. И не отвел свой. Он смотрел прямо мне в глаза, и в его взгляде уже не было смущения. Там был вопрос. И… словно вызов.

Прошло еще часа два. Наши корзины были почти полны. Усталость валила с ног.

– Все, Данька, на сегодня хватит, – сказала я, с трудом поднимаясь. – Пошли на дачу. Сил моих больше нет.

Он молча согласился. Мы собрали вещи и двинулись в сторону деревни. Небо, еще час назад ясное и приветливое, как-то внезапно нахмурилось. С запада наползала тяжелая, сине-лиловая туча.

– Кажется, дождь собирается, – озабоченно проговорил сынок, ускоряя шаг.

И он не ошибся. Не успели мы дойти и до середины пути, как с неба рухнули первые тяжелые капли. А через минуту начался настоящий ливень. Не дождь, а стена воды. Холодные, косые струи секли по лицу, по рукам. За несколько секунд мы промокли до нитки.

– Бегом! – крикнула я, и мы побежали.

Дешевые спортивные костюмы мгновенно намокли и стали тяжелыми. Тонкая ткань прилипла к телу, немного сковывала движения. Данила схватил меня за руку, и его горячая ладонь обожгла мою холодную кожу. Он тащил меня за собой, перепрыгивая через лужи и корни. Я спотыкалась, но его сильная рука не давала мне упасть.

В дом мы ворвались, как две мокрые крысы. С нас текло ручьями. Мы стояли в темных сенях, тяжело дыша, и с волос, с одежды на дощатый пол натекали целые лужи. В доме было холодно и сыро, пахло пылью и старым деревом.

– Надо… надо печку растопить, – выдохнула я, стуча зубами то ли от холода, то ли от нервного возбуждения. – И снимать все это немедленно, иначе заболеем.

Я посмотрела на сына. Он стоял напротив, и вода струилась по его лицу, по шее, теряясь за воротом прилипшей футболки. Его глаза горели в полумраке. Он смотрел на меня, на мою мокрую одежду, которая ничего не скрывала.

– Давай, Данька, раздевайся, – мой голос сел. – Не маленький уже.

Он медлил. Тогда я сама решительно потянула вниз молнию своей олимпийки и стянула ее с плеч. Под ней была только тонкая белая футболка, ставшая от воды почти прозрачной. Мои большие соски, затвердевшие от холода, отчетливо проступали сквозь мокрую ткань. Я видела, как метнулся его взгляд, как он сглотнул.

Это подействовало. Даня стал снимать олимпийку, а затем медленно стянул через голову свою футболку, и я едва не ахнула. Я видела его раньше в плавках, на речке, но это было давненько. Сейчас, в этом промозглом сумраке старого дома, его молодое, сильное тело выглядело потрясающе. Широкие плечи, упругие мышцы груди, плоский живот с рельефным прессом и дорожкой светлых волосков, сбегающей вниз, под пояс мокрых штанов. Я невольно сравнила его с толстым, оплывшим телом мужа, и меня затопило волной такой острой, такой голодной нежности, что закружилась голова.

– Штаны тоже, – прошептала я.

Он развязал шнуровку пояса и стянул их вместе с прилипшими боксерами. И встал передо мной полностью голый. Его член не стоял колом, как в автобусе, но был крупным, набухшим, тяжело лежащим на крупных яйцах, покрытых светлыми волосками. Он был смущен, но не отводил взгляда, глядя, как я, закусив губу, стягиваю с себя мокрые спортивки вместе с трусами.

Я осталась в одном промокшем тонком лифчике, который едва удерживал мою тяжелую грудь. Секунду мы стояли так, глядя друг на друга. А потом я не выдержала.

– Холодно, – прошептала я и, сделав шаг, прижалась к нему всем телом.

Он вздрогнул от прикосновения моей ледяной кожи, но тут же обнял меня, и его руки, сильные, горячие, сомкнулись у меня на спине. Я уткнулась лицом в его плечо, вдыхая запах его кожи, запах дождя и молодости. Я чувствовала, как его член упирается мне в низ живота, и на этот раз он начал твердеть, наливаться силой прямо на моих глазах.

– Мам… – выдохнул он мне в волосы.

– Молчи, – прошептала я. – Ничего не говори.

Я подняла голову и нашла его губы, которые сами тянулись ко мне. Сначала это был неуверенный, робкий поцелуй. Но потом я достала из рюкзака фляжку со спиртом.

– Согреемся, – сказала я хриплым голосом, отвинчивая крышку.

Я сделала большой глоток. Огненная жидкость обожгла горло, посылая по телу волну жара. Потом я протянула фляжку ему. Он тоже отпил, не отрывая от меня горящих глаз. А потом снова припал к моим губам. И на этот раз поцелуй был другим. Голодным, отчаянным, с привкусом спирта и дождя. Его язык неумело, но страстно проник в мой рот, и я застонала, вцепившись пальцами в его плечи.

Он подхватил меня на руки, как будто я ничего не весила, и понес в комнату, к старому, скрипучему дивану.

Старый диван протестующе скрипнул, когда Данила опустил меня на его холодную, пыльную обивку. На секунду мы замерли. Я лежала на его сильных руках, он, склонившись надо мной, тяжело дышал, и капли воды с его волос падали мне на лицо, на грудь. За окном стеной хлестал дождь, выбивая барабанную дробь по прохудившейся крыше. В комнате царил промозглый полумрак, и только наши тела, прижатые друг к другу, источали жар.

Он не отпускал меня, и я не хотела, чтобы он отпускал. Я обвила его шею руками, притягивая к себе, и снова впилась в его губы. На этот раз в поцелуе не было ни робости, ни сомнений. Это был чистый, незамутненный голод. Голод женщины, забывшей, что такое мужская ласка, и голод молодого самца, впервые дорвавшегося до запретного плода. Его язык, всё ещё неумелый, но уже гораздо более решительный, настойчиво исследовал мой рот, сплетался с моим, и я отвечала ему с отчаянной страстью, постанывая ему в губы.

Мои пальцы дрожали, когда я потянулась к его спине, ощупывая гладкую, упругую кожу, перекатывающиеся под ней мышцы. Боже, какое тело! Сильное, молодое, идеальное. Не то что оплывшее, рыхлое брюхо моего мужа, от одной мысли о котором меня передергивало. Я скользнула руками ниже, к его заднице. Сжала в ладонях упругие, крепкие полушария, и он глухо зарычал мне в рот, прижимаясь пахом к моему бедру. Его член, уже твердый как камень, терся о мою ногу, и я чувствовала его жар даже сквозь холодную, мокрую кожу.

Данила оторвался от моих губ и вслепую принялся целовать мое лицо, шею, ключицы. Его губы были горячими и немного шершавыми. Он целовал жадно, неумело, оставляя влажные следы. Я откинула голову назад, подставляя ему шею, и мои пальцы вцепились в его мокрые волосы.

– Сними… – прошептала я, когда его рука легла мне на грудь, поверх мокрого лифчика.

Он замер, а потом его пальцы начали неуклюже ковырять застежку на моей спине. Я чувствовала, как они дрожат. У него не получалось. Я усмехнулась, повернулась и сама расстегнула проклятые крючки. Лифчик, больше ничем не сдерживаемый, упал на пол. Моя большая, тяжелая грудь вырвалась на свободу.

Сынок смотрел на нее, как завороженный. В полумраке комнаты мои груди казались огромными, белыми, с темными, набухшими от холода и возбуждения сосками. Он протянул руку и коснулся одной горошины кончиками пальцев. Так осторожно, будто боялся его сломать. Я втянула воздух сквозь зубы. От этого легкого прикосновения по всему телу пробежали мурашки, а внизу живота все сжалось в тугой, сладкий узел.

А потом он наклонился и взял сосок в рот.

Я вскрикнула. Его горячий, мокрый язык обхватил его, он принялся сосать, как младенец, только с силой, с отчаянием, которого у младенцев не бывает. Я выгнулась на диване, подставляясь ему, мои пальцы сжимали его голову, прижимали к моей груди. Я ничего подобного не испытывала в жизни. Это было не похоже на ласки других мужчин, грубые и эгоистичные. В этом было что-то первобытное, чистое, родное и оттого невероятно порочное. Он сосал мою грудь, а я смотрела на его склоненную голову, на его светлые волосы и чувствовала, как из моей киски потоком льется смазка, смачивая холодную поверхность дивана.

Он переместился ко второй груди, и я снова застонала, кусая губы, чтобы не закричать в голос. Я чувствовала себя дойной коровой, которую опустошает голодный теленок. И это чувство было унизительным и восхитительным одновременно.

Насытившись моей грудью, он сполз ниже. Его губы целовали мой живот, и я чувствовала, как подрагивает кожа от его прикосновений. Он добрался до ложбинки между ног, до моего лобка, поросшего аккуратным треугольником темных волос. Он замер на секунду, вдыхая мой запах. Запах женщины, запах возбуждения, смешанный с запахом дождя и болота.

– Даня… – прошептала я, не зная, прошу ли я его остановиться или, наоборот, продолжать.

Но он уже не слушал. Он раздвинул мои ноги и уткнулся лицом в мою промежность. Его нос, его губы, его язык начали исследовать меня. Он целовал мои половые губы, нежно, осторожно, а потом его язык нашел мой клитор. Маленький, твердый комочек нервов, который сейчас пульсировал, требуя ласки.

Первое же прикосновение его языка заставило меня выгнуться дугой и закричать. Он испуганно отпрянул.

– Мам? Я сделал больно?

– Нет… – выдохнула я. – Нет, Данька, не больно. Хорошо… очень хорошо. Продолжай.

И он продолжил. Он снова припал к моей щели, и на этот раз его язык двигался увереннее, настойчивее. Он вылизывал меня, как голодный котенок вылизывает блюдце с молоком. Он слизывал мою смазку, по кругу обводил мой клитор, иногда легонько покусывая его зубами. Я потеряла счет времени. Я уже не была в этом холодном, старом доме. Я была где-то в другом месте, в мире чистого, животного наслаждения. Мои бедра сами двигались ему навстречу, я стонала, хрипела, умоляла его не останавливаться.

Я чувствовала, как приближается оргазм. Он накатывал огромной, неумолимой волной.

– Даня, я сейчас… – только и смогла прохрипеть я.

Он понял. Он ускорился, его язык заработал с удвоенной силой. И меня накрыло. Мир взорвался тысячей ослепительных искр. Я закричала, долго, протяжно, и мое тело забилось в судорогах, изливая на его лицо, в его рот потоки сока.

Когда конвульсии прекратились, я без сил откинулась на диван, тяжело дыша. Он поднялся, его лицо было мокрым от моей смазки. Он посмотрел на меня, и в его глазах было столько нежности и обожания, что у меня снова перехватило дыхание.

Но это был еще не конец. Я видела его член. Он стоял, как копье. Огромный, толстый, с блестящей от капельки смазки темно-красной головкой. Сколько было в этом монстре? Двадцать? Или двадцать пять? По одному только взгляду я не могла определить, да и не важно это было. Он был прекрасен в своей мужской силе.

– Теперь ты, – прошептала я.

Я села на диване, притянула его к себе и взяла его член в руку. Он был горячим и твердым, как камень, и вибрировал от нетерпения. Я обхватила его ладонью и начала медленно двигать рукой вверх-вниз, глядя сыну в глаза. Он застонал и закрыл глаза, откинув голову.

Я наклонилась и лизнула головку. Соленая капелька смазки попала мне на язык. Потом я осторожно взяла его в рот. Он был таким большим, что едва помещался. Я не умела делать это хорошо, Игорь никогда не просил, да и нечего там было просить. Но сейчас я делала это инстинктивно. Я двигала головой, работала языком, всасывала его в себя так глубоко, как только могла.

Данила стонал все громче, его пальцы вцепились в мои волосы, но не грубо, а скорее, чтобы удержаться на ногах. Я чувствовала, что он близок к разрядке. Я ускорилась, и через несколько мгновений почувствовала, как его член начал пульсировать у меня во рту, изливая в меня горячую, густую сперму. Я сглотнула все до последней капли, ощущая ее солоноватый, терпкий вкус сына.

Он обессиленно опустился рядом со мной на диван. Мы сидели в тишине, слушая, как стучит по крыше дождь. Жар спирта и наших тел постепенно согревал комнату.

– Мам… это, как… – тихо проговорил он.

– Не знаю, сынок, – честно сказала я, прижимаясь к его боку. – Не знаю.

Я взяла его руку и положила себе на живот. Потом повернулась к нему.

– Я хочу тебя. Хочу, чтобы ты вошел в меня. По-настоящему.

Он посмотрел на меня, и в его глазах больше не было ни капли сомнения. Он повалил меня на спину, навис сверху. Его тело было тяжелым и горячим. Я раздвинула ноги, приглашая его. Он приставил головку члена к моей мокрой, раскрывшейся щели.

– Вот так? – прошептал он.

– Да… – выдохнула я, понимая, что у него всё-таки ещё не было девушки.

И он вошел. Медленно, осторожно, но с неумолимой, пронзительной силой и напором, словно стремящийся к своей цели снаряд. Я вскрикнула от острой, сладостной боли, мгновенно переходящей в наслаждение, что волной прокатилась от кончиков моих пальцев на ногах до макушки головы, обжигая каждую нервную клетку. Он был таким огромным, таким толстым, его плоть казалась горячей и шелковистой. Он заполнял меня всю, до отказа, до последней, забытой глубины, с каждым миллиметром продвижения раздвигая стенки моего влагалища, которые уже много лет не знали такой полноты, такой абсолютной, всепоглощающей мощи. Я чувствовала, как его головка глубоко проникает, а затем ствол медленно следует за ней, растягивая меня, доводя до предела. Сынок замер, давая мне привыкнуть к его размеру, давая моему телу принять его, расслабиться и стать единым целым с ним, а затем, с легким толчком бедер, начал двигаться.

Сначала медленно, почти неуверенно, его таз едва заметно покачивался, затем его движения становились все увереннее, набирая темп, все быстрее и быстрее, находя свой собственный, древний, инстинктивный ритм. Я чувствовала, как его мошонка мягко похлопывает по моим ягодицам при каждом толчке, а лобок моего мальчика с шорохом трется о мой. Старый диван протестующе скрипел в такт нашим движениям, вторя нашим прерывистым стонам, словно живой, проседающий под тяжестью страсти, свидетель. Я обвила его ногами, поднимая бедра навстречу сыну, прижимая к себе как можно плотнее, мои пальцы, словно когти хищницы, впивались в его вспотевшую спину, оставляя красные, горящие следы на влажной, упругой коже. Мы были одним целым, одним дышащим, стонущим, потным, скользким существом, сплавленным воедино в огне желания. Я чувствовала его горячее дыхание на своем лице, его сердцебиение, отбивающееся в моем, и смотрела в его глаза, такие близкие, такие глубокие, такие полные первобытной силы. В них я видела свое отражение – отражение счастливой, безумной, порочной женщины, сгоревшей в этом запретном пламени, отдавшейся ему без остатка.

Я кончила снова, почти сразу, взвизгнув, крича его имя, будто пытаясь удержать его в себе. Мой оргазм, как электрический разряд, подхлестнул его, и он, зарычав, как дикий зверь, задвигался чаще, глубже, сильнее, вколачиваясь в меня до самого основания, до предела, выжимая из меня последние крики наслаждения. Я чувствовала, как мой клитор растирается о его лобок с каждым мощным толчком, как его большой член массирует мои внутренние стенки, доводя до исступления. Еще несколько отчаянных, мощных, завершающих толчков, и я почувствовала, как он кончает внутрь своей мамы, наполняя мое лоно горячей, густой спермой, его пульсации отдаются глубоко внутри, обжигая, заполняя до краев.

Он рухнул на меня, и мы долго лежали так, не в силах пошевелиться, слушая, как затихает дождь и как бьются наши сердца. Я гладила его по мокрым волосам, целовала в висок. Все запреты были сломаны. Все границы перейдены. Что будет дальше, я не знала. Но в тот момент, лежа в объятиях собственного сына на старом, скрипучем диване, я была абсолютно, безрассудно счастлива.