Правила были просты: «У нас дома все ходят голые. Так принято». Света сбросила одежду. Тело отозвалось мурашками, каждый волосок встал дыбом на бледной, почти прозрачной коже. Она была худенькой, подростково-угловатой: острые ключицы, ребра, проступавшие при вдохе, маленькие груди с бледно-розовыми, стыдливо сжавшимися сосками. Рядом Алиса казалась воплощением иной, завершенной наготы. Ее тело было сильным, гладким, как вылепленное из воска. Полные, тяжелые груди с крупными темными ареолами бросались в глаза, чуть колеблясь при движении. Бедра были округлыми, ягодицы — двумя спелыми дынями, на которых заиграли ямочки, когда она наклонилась за учебником.

Они пили чай на кухне, и Света старалась не смотреть ниже шеи собеседников, упираясь взглядом в синюю прожилку на фарфоровой чашке Маргариты Сергеевны. Владимир Петрович держал свою чашку — такую же тонкую, с золотой каймой — большими, уверенными пальцами, которые казались слишком грубыми для этого изящества. Он отпивал медленно, глоток за глотком, и Света ловила себя на мысли, как двигается кадык на его обнаженной шее. Это был очень странный и волнительный для Светы ритуал чаепития. А все присутствующие как-будто не понимали всю глубину волнения гостьи.

Потом они с Алиской пошли в комнату делать уроки. Света пыталась вникнуть в химию, но отвлекалась на то, как при движении колеблется грудь Алисы. Ее собственные соски, заострившиеся от прохлады, напряглись и пульсировали. Глупо.

В комнату без стука вошел Владимир Петрович. Он был, как всегда, спокоен и гол. В руке держал папку с документами.

— Аля, нужно обсудить твое заявление в вуз. Сейчас.

— Пап, мы занимаемся, — лениво сказала Алиса, не отрываясь от конспекта.

— Десять минут. Подойди сюда.

Алиса вздохнула, встала и подошла к отцу стоящему у книжного стеллажа. Он открыл папку, показывая что-то. Алиса кивала. Солнечный луч, падающий из окна, разрезал комнату по диагонали, и в нем плясали пылинки. Они кружились вокруг стоящих будто сказочный хоровод. Света смотрела на эту пылинки. Смотри на пылинки. Не туда.

А потом, не прерывая разговора о баллах и факультетах, Владимир Петрович просто положил свою большую, волосатую руку ей на ягодицу. Потом провел ладонью по ее спине. Его движения были лишены страсти — это была спокойная, почти рассеянная ласка, как человек гладит кошку, сидящую у него на коленях во время чтения.

Света застыла, карандаш замер в воздухе. Ее сердце заколотилось где-то в горле. Это не так. Это шутка. Сейчас она отстранится. Но Алиса, не оборачиваясь, слегка расставила ноги, продолжая говорить: «...но на биофаке конкурс ниже, я думаю...» Владимир Петрович что-то ответил, и его другая рука легла ей на живот, мягко потянув ее к себе. Она даже не замолчала. Говорит о проходном балле. У нее на губе блестит карамель от чая.

И тогда Владимир Петрович, все так же глядя в документы, придвинулся плотнее. Мышцы его бедер напряглись, выдав рябью под кожей. Какие у него ноги. Старые. Волосатые. Как столбы. Лобковая кость Алисы, гладко выбритая и блестящая, прижалась к его темному, густо заросшему основанию. Света видела, как при движении его яички, тяжелые и морщинистые, колыхнулись вверх, прилипли на мгновение к влажной промежности дочери. Интересно, они теплые? На ощупь. Как вареные яйца в мешочке. Боже, что я думаю.

Он вошел не сразу. Головка его члена, темно-багровая, лоснящаяся от смазки, упиралась во вход, растягивая ее в бледно-розовые тоненькие губки. Алиса слегка прогнулась, помогая, и Света увидела, как отверстие, тугое и сомкнутое, разом раздалось, приняв в себя толстый стержень. Такой большой. Интересно, поместился бы он у меня во рту? Мысль ударила, как пощечина. Стыд, немедленный и обжигающий, обварил ее изнутри. Но она не могла оторваться. Лоно Алисы обхватило орган Владимира Петровича пульсирующим кольцом, и по члену, смазанному теперь и ее собственным блеском, поползла вниз мутная капля — смесь их жидкостей. Капля зависла, дрогнула и упала на паркет, впитавшись в темное дерево рядом с носком его левой ноги.

Он двинулся глубже. Складки влагалища Алисы, влажные и глянцевые, выворачивались наружу с каждым его движением. Они цеплялись за его кожу, создавая тихий, хлюпающий звук — чпок-чпок — ритмичный, как метроном. И когда он выходил почти полностью, за ним тянулись тонкие, липкие нити прозрачной смазки. Звук был влажный, причмокивающий. На фоне этого звучал его ровный, глубокий голос: «...а документ от школы ты уже взяла?» — и чуть более высокий, с легкой одышкой на толчке, голос Алисы: «В... в четверг. Пап, там печать... а-а... нужна синяя». Золотистые пылинки кружились вокруг них. Света видела, как при каждом толчке из переполненного входа выплескивалась пена — белесая, пузырчатая, и стекала по его мошонке. Хлюп. Чпок.

Тик-так. Тик-так. Это тикали настенные часы в коридоре. Тук-тук. Тук-тук-тук. Это стучал где-то на кухне ножик начавшей готовить Алисиной мамы. Звуки в комнате слились в один общий завораживающий оркестр.

Ритм ускорился. Теперь при каждом мощном толчке папиного пениса плоть Алисы с хлюпающим чмоканьем принимала его. Влага, уже густая и обильная, перестала быть прозрачной. Она стала молочно-белой, кремовой. Она пачкала их обоих, покрывая лобок и бедра Алисы липким, блестящим налетом, смешиваясь с потом, который ручьями стекал по впадине ее спины. Воздух в комнате стал плотным, насыщенным. Как будто его выкачали. Этот запах достиг ноздрей Светы. Он был теплым, тяжелым, как запах из-под одеяла в моменты когда Света трогала себя там, внизу.

У Светы в глазах потемнело. Она сидела, сжимая карандаш до боли в пальцах, и смотрела. Ее собственное тело, такое же голое как и у Алисы, отреагировало с чудовищной, предательской прямотой. Глубоко внизу живота что-то ёкнуло, оборвалось, и хлынула горячая, стыдная волна. Она почувствовала, как влага, обильная и неконтролируемая, залила ее внутренности, потекла по самым сокровенным складкам. Это было не просто возбуждение. Это было полное, физическое подчинение зрелищу. Мышцы ее живота судорожно втянулись, а затем расслабились, выпуская наружу новый поток тепла. Внутри все сжалось и тут же распустилось, как влажный, горячий цветок. Между ее ног стало мокро настолько, что влага, не встречая препятствий, потекла тонкой, жгучей струйкой по внутренней стороне бедра. Она почувствовала, как капля, тяжелая и неловкая, отделилась и упала на ткань стула под ней с тихим, позорным плюхом, который, как ей казалось, оглушительно громко прозвучал в такт их хлюпанью. Она не могла пошевелиться, боясь, что это станет заметно. Весь ее мир сузился до этой точки дикого, животного возбуждения, смешанного с леденящим ужасом. Ее собственная рука лежала на столе, и она с удивлением заметила, как ее пальцы слегка дрожат, выбивая тот же постыдный ритм.

Движения Владимира Петровича вошли в финальную серию коротких, глубоких судорог. Его яички, собранные в тугой комок, подтянулись к телу. Из растянутого, подрагивающего входа Алисы, плотно обхватывавшего основание его члена, при последних толчках стала выбиваться пена — уже не белая, а с желтоватым оттенком. Он замер, вжав ее в стеллаж, и Света увидела, как по напряженным жилам на его члене прошла пульсация, и как из щели, в месте их соединения, выступила первая густая капля его семени. Он выскользнул с мягким, сырым звуком. Из переполненной дырочки тут же плюхнула обильная, липкая влага, потом более спокойно побежала по ее ноге, но большее осталось внутри, и когда она выпрямилась, Света увидела, как из приоткрытого, покрасневшего входа медленно, неохотно вытекают на свет остатки белесых сгустоков, тянутся и падают на паркет между ее ступнями, сливаясь с общей лужей.

Он потянулся к папке, достал ручку, что-то пометил. Его дыхание было чуть учащенным, как после подъема по лестнице.

— Ладно, договорились. Принеси мне потом на подпись. Извини, что отвлек.

— Ничего, пап, — сказала Алиса, выпрямляясь. Ее внутренняя сторона бедра все еще блестела. Она не обратила на это никакого внимания, как не обращают внимания на каплю воды, упавшую с мокрых волос. Она просто провела ладонью по животу, смахнув капли пота, и повернулась.

— Свет, прости за задержку, — ее лицо было абсолютно обычным, чуть уставшим от разговора. Только легкий румянец на щеках и влажный блеск в уголках глаз выдавали недавнее физическое усилие. — Продолжаем. Ты где остановилась?

Владимир Петрович кивнул Свете на прощание, как ни в чем не бывало, и вышел, прикрыв дверь. Из кухни донесся спокойный, мерный стук ножа о разделочную доску - Маргарита Сергеевна продолжала готовить.

Света сидела, парализованная. Химические формулы плыли перед глазами. Между ее ног было мокро, горячо и пульсировало от осознания увиденного. Липкая влага медленно остывала на ее коже, и это остывание было еще более стыдным, чем сам жар. Возбуждение, тяжелое и всепоглощающее, смешивалось со стыдом, от которого хотелось провалиться сквозь землю. Она видела то, что не предназначалось для чужих глаз, но и не скрывалось специально. Это было частью их домашнего уклада. Как почистить зубы.

Алиса, усевшись, потянулась за учебником, и Света снова увидела след на ее бедре. И поняла, что для Алисы это действительно не значило ровным счетом ничего. А для нее, Светы, только что перевернуло все. Она взяла карандаш дрожащими пальцами и попыталась что-то написать в тетради. Но все ее мысли были там, в углу у книжного стеллажа, где мир на секунду раскрылся, показав свою пугающую, обнаженную и будничную изнанку. Она сидела голая, в комнате, где пахло чаем, детством и свежей спермой, и не знала, как теперь двигать ногами, чтобы встать. Как сойти с этого стула, не оставив на нем мокрого, позорного отпечатка собственного тела.