Лео вошел в просторное, залитое северным светом помещение. Воздух пах скипидаром, льняным маслом и пылью. Его девушка, Катя, уже была тут — стояла у мольберта, смешивая палитрой густую, изумрудную краску. Она улыбнулась ему через плечо, и эта улыбка была светлой и солнечной.

— Пришел! — голос ее прозвучал чуть громче, чем нужно. — Лео, это Виктор Семёныч, мой... наставник.

Виктор Семёныч поднялся с табурета. Высокий, сухопарый, с седыми, стянутыми в хвост волосами и руками, испачканными углем и охрой до локтей. Его взгляд, тяжелый и оценивающий, скользнул по Лео.

— Катя говорит, ты не против поучаствовать, — заявил он, не как вопрос, а как констатацию. — Снимай. Вещи на вешалку.

Лео кивнул. Он разделся, сбрасывая одежду в угол. Холодный воздух обжег кожу. Он встал в указанную позу — лицом к окну, слегка развернув корпус. Его тело, подтянутое и спортивное, казалось ему вдруг неуклюжим и беззащитным.

— Начинай с подмалевка, Катюша. Общий объем, — сказал Виктор Семёныч, не отрываясь от своего холста.

Прошло минут двадцать. Лео смотрел в окно, стараясь отвлечься от ноющей статикой боли в мышцах. Он слышал скрип половиц, шуршание кисти по холсту.

— Стоп, — раздался спокойный голос наставника. — Ты пишешь плоско. Мертво. Ты не чувствуешь объем. Подойди сюда.

Катя положила палитру, подошла. Она была в старом запачканном халате поверх леггинсов и майки. Пахло от нее скипидаром и ее духами.

— Возьми кисть. Тонкую, флейц, — распорядился Виктор Семёныч. Он взял ее за локоть, подвел к Лео. — Теперь рисуй. Ты должна видеть пальцами. Через инструмент.

Он направил ее руку с кистью к груди Лео. Холодный кончик щетины коснулся кожи ниже ключицы.

— Веди. Чувствуй изгиб. Реберную дугу. Вот сюда, — его рука, грубая и испачканная, поверх ее руки, вела кисть по контуру грудной клетки. Щетина скользила, заставляя Лео вздрагивать от мурашек. — Это не линия. Это форма. Она уходит вглубь и выходит. Чувствуешь?

Катя кивнула. Ее лицо было сосредоточено. Кисть двигалась ниже, к животу, обходила пупок. Лео задерживал дыхание. Прикосновение было холодным и отчего-то возбуждающим.

— Теперь бедра. Тазовый пояс. Это конструкция. Ощути ее, — голос Виктора Семёныча был рядом, он стоял сзади Кати, почти прижимаясь. Его пальцы крепко держали ее запястье.

Кисть спустилась по внешней стороне бедра Лео. А затем, плавно, описала дугу к внутренней. И остановилась. Щетина легла на напряженную кожу его паха, в сантиметре от того места, что начинало постыдно наливаться кровью от долгого стояния и этого невыносимого тактильного исследования.

— Чувствуешь напряжение мышцы, идущей отсюда? — прошептал Виктор Семёныч. Его дыхание шевелило волосы у ее виска. — Оно определяет все. Теперь... сюда.

Он повел ее руку прямо, мягко, но неумолимо. Кончик кисти, сухой и колючий, уперся в основание его члена, который уже начал подниматься, предательски реагируя на близость, на прикосновения, на запах Катиных духов.

Лео вздрогнул. В глазах Кати мелькнул испуг, стыд, растерянность. Но рука ее, ведомая сильной, уверенной рукой наставника, не отдернулась.

— Не бойся. Это часть анатомии. Такая же, как лопатка или коленная чашечка, — голос Виктора Семёныча оставался ровным, педагогичным. Он заставил кисть обвести контур набухающей плоти, скользнуть вдоль ствола, который теперь окончательно поднялся, твердый и теплый под холодной щетиной. — Чувствуешь форму? Набухание вен? Изгиб? Теперь твоя кисть на холсте должна это знать.

Пока он водил ее рукой с кистью по возбужденному члену Лео, его другая рука действовала зеркально. Он расстегнул верхнюю пуговицу ее халата. Потом вторую. Его шершавые пальцы скользнули под ткань, нашли ее ключицу под тонкой майкой, повторили тот путь, который только что проделала кисть по телу Лео.

— Я... Я чувствую, — выдохнула Катя. Ее голос дрожал. Она смотрела на свою руку, которой ее наставник водил по эрегированному члену ее парня, а сама чувствовала, как его пальцы скользят по ее ребрам, к животу.

— Хорошая девочка, — похвалил он тихо, расстегивая третью, четвертую пуговицы. Халат распахнулся. Его теплая ладонь легла ей на низ живота, чуть выше лобка, через ткань леггинсов. А ее руку с кистью тем временем поднял выше, к головке, заставил щетинкой провести по чувствительному краю, собрать выступившую каплю прозрачной смазки.

Лео застонал сквозь стиснутые зубы. Его глаза были прикованы к руке Кати, к тому, как ее тонкие пальцы сжимают древко кисти, а колючая щетина ласкает его самым постыдным образом. И к тому, как другая рука — рука Виктора Семёныча — скользит под ее халатом, опускается ниже, накрывает целиком ее лобок через леггинсы и начинает медленно, ритмично надавливать.

— Видишь, как меняется фактура кожи здесь, при возбуждении? — бормотал наставник, его губы были у самого ее уха. Он водил кистью Кати по натянувшейся коже мошонки, а свою руку засунул ей под леггинсы и тонкое кружево трусов. Катя резко вдохнула, ее спина выгнулась. — И здесь... влажность меняет восприятие света. Ты должна это передать лессировкой.

Его пальцы нашли ее складку, уже влажную не только от пота. Он втер эту влагу, растянул, одним грубым, точным движением. Катя вскрикнула — коротко, глухо. Ее рука с кистью дрогнула, но он продолжал ею водить, синхронизируя движения: его палец скользил по ее щели — кисть скользила по стволу члена Лео. Его палец входил в нее неглубоко, разминал — щетина терлась о головку члена Лео.

— Папа... Виктор Семёныч... нельзя... — попыталась она выдохнуть в то время когда рука наставника стягивала вниз ее леггинсы вместе с трусами.

— Можно все, что помогает увидеть форму, — отрезал он, и в его голосе впервые прорвалась не педагогичная, а плотская, хриплая нота. Раздался звук расстегиваемой молнии штанов. Халат на Кате теперь был распахнут полностью, он сдернул ее майку вверх, обнажив небольшую, упругую грудь. Его пальцы сжали сосок.

И тогда он прижал ее попу к своей голой, уже возбужденной плоти. Кисть выпала из ослабевших пальцев Кати и упала на пол с тихим стуком.

— Нет, — прошептал он, хватая ее руку снова, но теперь без кисти. Его пальцы сомкнулись вокруг ее ладони. — Продолжай. Ты должна чувствовать ритм. Движение.

Он ввел себя в нее мощным, точным движением. Глаза Кати широко открылись — от боли, от неожиданности, от невыносимого стыда. Ее тело прогнулось, натянулось как струна. Виктор Семёныч пригвоздил ее к себе, одной рукой держа ее за горло, а другой — направляя ее теперь уже свободную руку к члену Лео.

— Чувствуй его, — хрипел он ей в ухо, начиная двигаться, короткими, глубокими толчками. — Чувствуй, как он пульсирует. Как набухают вены. Двигай рукой в такт. Синхронно. Ощути динамику.

Катя рыдала, слезы текли по ее лицу, смешиваясь с краской. Но ее рука, ведомая его железной хваткой, обхватила член Лео. Ее пальцы, неуверенные и дрожащие, сомкнулись вокруг него. И она начала двигать ими. Медленно. Потом быстрее. В такт тем толчкам, которые вгоняли в нее тело ее наставника.

Чпок-чпок. Его бедра шлепали по ее ягодицам, заставляя халат мотаться от толчков. Ее соски подпрыгивали вверх и вниз, а грудь покачивалась чуть в стороны. Шлеп-шлеп. Ее влажная, тугая ладонь скользила по члену Лео. Ритмы сливались, накладывались друг на друга, создавая гармонию.

Лео стоял, парализованный. Его тело разрывалось на части. От возбуждения, стыда и ревности. И от невыносимого, животного наслаждения, которое клубилось внизу живота и рвалось наружу. Он смотрел, как его девушку трахают сзади, как ее лицо искажено гримасой страдания и неизвестного ему до сих пор удовольствия, как ее рука, та самая рука, которая так нежно его касалась, теперь яростно работает над его членом, подчиняясь ритму другого мужчины.

Виктор Семёныч дышал, как паровоз. Он судорожно вжался в Катю. Холст с треском упал. Движения наставника стали резкими, беспорядочными.

— Чувствуй! — рычал он. — Чувствуй, как все сжимается! Как форма достигает пика!

Его тело затряслось в финальной судороге. Он вогнал себя в нее до упора и замер, издав глухой стон. В тот же миг, как будто по команде, ладонь Кати на члене Лео сжалась, и волна наслаждения, черного и позорного, накрыла его с головой. Он кончил. Его сперма тугой сильной струей ударила в грудь и живот Кати, упали на пыльный пол мастерской.

Тишина. Только тяжелое, свистящее дыхание. Запах масла, пота, спермы и скипидара.

Виктор Семёныч медленно выскользнул из Кати, поправил брюки. Его лицо было спокойным, лишь слегка раскрасневшимся от физического усилия. Он поднял с пола кисть, вложил ее в онемевшую руку Кати.

— Вот видишь, — сказал он, вытирая лоб тыльной стороной ладони. — Теперь ты знаешь. Запомни это ощущение. В следующий раз передашь на холсте без моей помощи. Продолжай работать.

Он повернулся, подошел к раковине, начал мыть руки, отскребая засохшую краску.

Катя стояла, опустив голову. Халат на ней был распахнут, спина влажная от пота, между ног — липко и нестерпимо стыдно. Ее правая рука, липкая от семени Лео, бессильно висела вдоль тела.

Лео все еще стоял на своем месте. Его ноги подкашивались. На полу, между ним и Катей, пролегла дорожка из его семени. Он смотрел на свою девушку, которая не смотрела на него. Она смотрела на спину Виктора Семёныча, спокойно моющего руки.

Тишина.

Она висела в воздухе густая, как разведенный лак, смешиваясь с запахом краски, пота и спермы. Лео стоял, и казалось, его тело уже никогда не сдвинется с этого места. Ноги были ватными, но где-то глубоко в груди начинало собираться что-то твердое и раскаленное. Небольшой камешек, который с каждым ударом сердца обрастал горячей лавой.