— Выпьешь? — Максим поставил на низкий столик два бокала, налил коньяку.

— Спасибо, — пробормотал Семён, взяв свой. Пальцы дрожали.

— За твоё будущее, — сказал Максим, чокнувшись. Выпил залпом. Семён попытался повторить, но обжег горло и закашлялся.

Максим наблюдал за ним, полуулыбка играла на его губах.

— Расслабься, Сёма. Ты как на иголках. Всё хорошо?

— Всё хорошо, — эхом отозвался парень, ставя бокал.

Максим откинулся на спинку кресла, изучающе оглядывая Семёна с ног до головы. Взгляд был тяжёлым, физически ощутимым, будто он щупал его через одежду.

— Знаешь, я тут подумал, — начал Максим медленно, растягивая слова. — Ты очень... хрупкий. Изящный. Талия... Почти девичья.

Семён сглотнул. Комплиментом это не звучало.

— Я... я спортом занимаюсь, — соврал он.

— Каким? — мгновенно отреагировал Максим. — Шахматами? Ты худой, как щепка. Но в этом есть своя прелесть.

Он встал, прошелся по комнате, остановился у большого окна, за которым вечерело. Потом повернулся.

— У меня к тебе просьба. Необычная.

— Всё что угодно, Максим Петрович, — тут же выпалил Семён, переполненный чувством долга.

— Перестань ты на «Вы» и с отчеством. Я же не старик. Просто Макс.

— Хорошо... Макс.

— Вот и отлично. А просьба... — он сделал паузу, наслаждаясь напряжением в воздухе. — Я хочу увидеть тебя в другом образе. Чтобы раскрыть твой... потенциал.

Семён моргнул, не понимая.

— Каком?

Максим вышел из комнаты и вернулся через минуту. В его руках было что-то чёрное и воздушное. Он аккуратно развернул предметы и положил на диван рядом с ошарашенным парнем.

Это было платье. Короткое, из тончайшего чёрного кружева, с тонкими бретельками. Рядом лежала пара чулок с ажурными резинками и маленький комочек чёрного шёлка — стринги.

В голове у Семёна что-то щёлкнуло и отключилось. Он смотрел на эти вещи, потом на Максима, потом снова на вещи.

— Я... я не понял.

— Всё понятно, как белый день, солнышко, — голос Максима стал тише, но в нём появилась непреклонная, железная нота. — Примерь. Я хочу посмотреть.

— Это же... женское, — выдавил Семён, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

— А ты кто? — Максим присел на корточки перед ним, оказавшись на одном уровне. Его глаза были совсем близко. Серые, холодные. — Ты — благодарный мальчик. Ты — тот, кому я помог. А теперь я прошу тебя об ответной услуге. Неужели откажешь? После всего?

Вопрос висел в воздухе, отягощённый всем, что было между ними: оплаченная учёба, крыша над головой после смерти родителей, защита от проблем. Долг. Чёртов, неподъёмный долг.

— Я не могу... — прошептал Семён, но в его голосе уже не было отказа. Был ужас и покорность.

— Можешь, — твёрдо сказал Максим. Он взял стринги и протянул их Семёну. — Начни с этого. Иди в спальню, переоденься. Всё, что сверху, можешь снять. Нижнее бельё — только это.

Семён взял в руки шелковую тряпочку. Она была холодной и скользкой. Он поднялся на ватных ногах и, не глядя на Максима, побрёл в указанную комнату.

Дверь закрылась. Он стоял посреди чужой спальни, сжимая в потных ладонях этот чёрный позор. Сердце колотилось так, что звенело в ушах. «Это ненормально. Надо уйти. Сейчас же». Но ноги не слушались. Мысль о том, чтобы выйти и отказать Максиму в лицо, казалась более страшной, чем выполнить его просьбу. Он боялся. Боялся потерять его расположение, боялся гнева, боялся неизвестности.

С дрожью в пальцах он снял кроссовки, носки, джинсы, трусы. Воздух коснулся его кожи, и он почувствовал себя невероятно уязвимым. Затем он натянул стринги. Шёлк непривычно обтянул его бёдра, узкая полоска ткани врезалась между ягодиц. Он вздрогнул от странного, унизительного ощущения.

Потом были чулки. Он долго и нелепо пытался натянуть их, боясь порвать. Наконец, тонкая ткань облегла его худые ноги, ажурные резинки остановились чуть выше колен. Он посмотрел на себя в зеркало во весь рост. Его длинные ноги в чёрных чулках выглядели... чужими. Извращённо-привлекательными.

Осталось платье. Он накинул его на себя, просунул руки в тонкие бретельки. Кружево легло на его плоскую грудь и живот, подчеркнув худобу. Юбка едва прикрывала стринги. Он был похож на жуткую пародию, на пугало. Жар стыда залил его с головы до ног.

— Ты там уснул, красавица? — раздался голос Максима из-за двери. — Выходи, показывайся.

Семён глубоко вдохнул, потянул ручку и вышел в гостиную. Он шёл, глядя в пол, чувствуя, как шелестит кружево и как каждое движение отдаётся в теле непривычным ощущением стрингов.

Молчание. Долгое, тягучее. Потом Максим тихо присвистнул.

— Иди сюда. Ближе.

Семён подошёл. Максим, не вставая с кресла, обвёл его внимательным, оценивающим взглядом. В его глазах не было насмешки. Было что-то другое. Голодное. Заинтересованное.

— Повернись.

Парень медленно повернулся на каблуках своих кроссовок, оставшихся единственным напоминанием о его нормальности.

— Охуенно, — выдохнул Максим. — Я знал, что будет охуенно. Ты просто создан для этого, солнышко. Иди сюда.

Семён сделал шаг. Максим протянул руку и провёл ладонью по его голой, покрытой мурашками коже выше резинки чулка. Прикосновение было обжигающим.

— Гладкая кожа... Хорошая. А теперь встань на колени.

— Зачем? — сорвался испуганный шёпот у Семёна.

— Я сказал, встань на колени, сучка, — голос Максима потерял всю свою бархатистость, в нём зазвенела сталь. — Ты что, думал, это просто примерка для фото? Встал.

Последнее слово прозвучало как выстрел. Семён, подчиняясь инстинкту самосохранения, опустился на колени на мягкий ковёр. Он оказался прямо между расставленных ног Максима. Оттуда, из-за ширинки брюк, на него смотрел явственный, грубый бугорок набухшей плоти.

— Видишь? — тихо спросил Максим. — Это ты такую реакцию вызвал. Такой красотой. Теперь будь добр, поработай ртом. Развяжи ширинку.

— Нет... — замотал головой Семён, сжимая веки. — Я не буду... Я не...

— Ты будешь, — Максим положил тяжелую руку на его затылок, не давая отстраниться. — Или ты забыл, кто оплатил твой последний семестр? Кто замолвил словечко, когда тебя хотели выгнать с работы за твою глупую ошибку? Ты думал, добро бывает просто так? Всё имеет свою цену, петух. И твоя цена сегодня — это твоя покорность. Развязывай. Не заставляй меня повторять.

Слёзы выступили на глазах у Семёна. Он чувствовал себя в ловушке, в паутине, которую сам же и позволил сплести. Его пальцы, дрожа, потянулись к пряжке ремня, затем к пуговице, к молнии. Он отвёл взгляд в сторону, когда освободил член Максима. Он был большим, возбуждённым, пугающе реальным.

— Смотри на него, — приказал Максим. — Это теперь твой лучший друг. Целуй. Покажи, как ты благодарен.

Отвращение подкатило комком к горлу. Но рука на его затылке была непреклонна. Семён, рыдая внутри, наклонился и коснулся губами горячей кожи. Солоноватый вкус, мускусный запах. Максим вздохнул.

— Хорошая девочка. Теперь бери в рот. Аккуратно, не зубами.

Это было кошмарно. Унизительно. Семён чувствовал, как теряет себя, как границы его личности размываются этим насильственным актом. Он пытался, давился, слёзы текли по его щекам. Максим гладил его по голове, по шее, выбившейся из-под платья.

— Вот так... Молодец, принцесса. Глубже. Да, вот так. Какая же ты сладкая сучка.

Он двигал бёдрами, заставляя Семёна принимать его глубже. Парень уже не сопротивлялся, его тело действовало на автомате, подчиняясь грубой силе и непререкаемому авторитету. В голове стоял белый шум.

Через некоторое время Максим отстранил его.

— Достаточно. На сегодня с лицевым хватит. Встань.

Семён поднялся, едва держась на ногах. Губы он вытер рукой, снова и снова.

— Не вытирай, — сказал Максим, поправляя одежду. — Мой вкус должен остаться с тобой. Теперь идём в спальню. Пора перейти к главному.

— Главному? — тупо переспросил Семён.

— Ты думал, на этом всё? — Максим усмехнулся, вставая. Он был выше и мощнее. Он взял Семёна за руку, и его хватка была как тиски. — Мы только начали, красавица. Твоя попка в этих шелковых стрингах так и просится, чтобы её взяли.

Он потащил его в спальню. Семён, спотыкаясь в чулках, почти бежал за ним. Максим подвёл его к большой кровати.

— Ложись. На живот.

— Пожалуйста, не надо... — взмолился Семён, последняя искра сопротивления вспыхнула в нём.

— Ложись, блядь! — рык Максима заставил его вздрогнуть всем телом. — Сам или я тебя уложу?

Семён, рыдая, упал лицом в прохладную шелковую простыню. Кружевная юбка задралась, обнажив его ягодицы, туго обтянутые чёрным шёлком. Максим сел рядом на край кровати, тяжёлой ладонью легонько шлёпая его по одной, потом по другой.

— Какая прелесть... Совсем девчачья. И вся моя.

Он наклонился, и Семён почувствовал, как его губы касаются кожи чуть выше резинки стрингов. Потом зубы осторожно ухватили тонкую полоску шёлка и потянули вниз. Стринги медленно сползли по его бёдрам, обнажая его. Воздух коснулся самой интимной, уязвимой части его тела. Он зажмурился, впиваясь пальцами в простыню.

— Ничего не смазывал? — спросил Максим деловым тоном.

— Нет... — прошептал Семён.

— И правильно. Первый раз должен быть на сухую. Чтобы запомнилось, педик.

Семён услышал, как открывается тюбик. Холодная, скользкая субстанция коснулась его ануса. Он взвизгнул и попытался отползти, но Максим грубо прижал его к кровати ладонью между лопаток.

— Не дёргайся. Расслабься. Чем больше будешь напрягаться, тем больнее будет, солнышко.

Палец, толстый и настойчивый, начал втирать смазку, затем давить, пытаясь войти. Боль была острой, незнакомой, разрывающей. Семён закричал, но крик приглушили подушки.

— Тише, тише, красавица, — бормотал Максим, работая пальцем. — Всё хорошо. Принимай. Ты создан для этого. Видишь, как легко поддаётся... О, да, вот так...

Второй палец присоединился к первому, растягивая, готовя. Боль смешалась с невыносимым чувством унижения. Он, мужчина, лежал в женском платье, с задратой юбкой, и его насиловали пальцами. И хуже всего было то, что его тело, преданное стрессом и шоком, начало как-то странно реагировать. Волны чего-то, кроме боли, пошли от этого грубого вторжения.

— Готово, — удовлетворённо произнёс Максим, убирая пальцы. Семён услышал, как он снимает штаны. Потом тяжёлое, горячее тело прижалось к нему сверху. Что-то огромное и твёрдое упиралось в его подготовленное, но всё ещё не готовое место.

— Сейчас, принцесса, — прошептал Максим прямо в ухо, его голос был хриплым от возбуждения. — Сейчас ты станешь настоящей сучкой. Дыши. И прими меня.

Он надавил. Боль была адской. Белой, слепящей, всепоглощающей. Семён завизжал, его тело свело судорогой, он пытался вырваться, но Максим всем своим весом придавил его, одной рукой продолжая держать, а другой схватив за волосы.

— Стой смирно, блядь! — он рывком вошёл глубже, разрывая ткани внутри. — Прими всю, тварь! Всю, слышишь?!

Он двигался, сначала медленно, с жестокой, выверенной силой, каждый толчок — новый виток боли. Семён плакал, захлёбывался, его крики превратились в хриплые всхлипы. Но Максим не останавливался. Он нашептывал ему на ухо, смешивая мат с нежностями, создавая чудовищный, сюрреалистичный коктейль.

— Вот так, солнышко... Тебе же нравится? Признайся, сучка, нравится, когда тебя имеют, как последнюю шлюху? Да? Отвечай!

— Нет... — стонал Семён.

— Врёшь! — Максим вогнал в него член до самого основания, заставив парня выть. — Твоя попка сжимается так сладко... Ты рождён для этого, петух. Рождён, чтобы на моём хуе танцевать. Какая же ты красивая, когда плачешь... Моя красавица. Моя грязная, маленькая принцесса.

Он менял ритм, то ускоряясь, становясь безжалостным, то замедляясь, позволяя боли немного утихнуть, только чтобы снова обрушить её. Его слова лились потоком: грязные, унизительные, похабные, перемешанные с дурацкими ласковыми прозвищами. Он называл его и «шмарой», и «своей хорошей девочкой» в одном предложении. И от этого диссонанса в голове у Семёна начинало плыть. Боль стала фоном, реальностью. А эти слова... они проникали куда-то глубже, в самую суть, стирая то, кем он был час назад.

— Чьё тело? — рычал Максим, вбивая в него каждый слог очередным мощным толчком.

— Твоё... — выдохнул Семён, сломленный.

— Чья попка?

— Твоя...

— Кто ты?

— Я... я твоя сучка... твой петух...

— Правильно, солнышко. Правильно, моя красавица.

Максим перевернул его на спину, не вынимая. Новое положение открыло его ещё больше, сделало ещё уязвимее. Он видел лицо Максима над собой — разгорячённое, влажное, с безумным блеском в глазах.

— Смотри на меня! — он шлёпнул его по щеке, не сильно, но достаточно, чтобы вернуть в момент. — Смотри, как я тебя трахаю! Запомни этот вид! Запомни, чей хер тебя распирает!

Он наклонился и захватил его губы в поцелуй, грубый, властный, с вкусом собственной смазки и слёз. Семён безвольно позволил ему это сделать. Его мир сузился до этой кровати, до этого тела на нём, до этой боли и этого голоса, который одновременно осквернял и притворно лелеял.

— Ты моё произведение искусства, — хрипел Максим, ускоряясь, его дыхание сбилось. — Я слепил тебя... Вылепил из жалкого, тощего пацана... в такую... в такую ебучую конфетку! Кончай, сука! Кончай от моего хуя, я приказал!

И, о чудо, его тело, доведённое до крайней точки боли, унижения и странного, извращённого возбуждения от всего этого спектакля, отозвалось. Волна спазмов прокатилась по нему, не принося удовольствия, лишь глухое, судорожное освобождение. Он кончил, пятная чёрное кружево на своём животе, рыдая от стыда и бессилия.

Максим наблюдал за этим с торжествующим взглядом, потом, с низким стоном, вогнал в него свой член в последний раз и замер, изливаясь внутрь. Горячая жидкость ещё больше осквернила его, отметила изнутри.

Он пролежал на нём ещё несколько минут, тяжело дыша. Потом вынул себя, с неприличным, влажным звуком. Семён лежал неподвижно, глядя в потолок пустыми глазами.

Максим встал, потянулся, с удовлетворённым видом человека, выполнившего сложную работу. Он ушёл в ванную, вернулся с влажным полотенцем. Сначала вытер себя, потом, с той же методичностью, начал вытирать Семёна. Его движения были почти... заботливыми.

— Вот и всё, солнышко, — сказал он тихо. — Первый раз — самый трудный. Потом будет легче. Гораздо легче.

Он снял с него испачканное платье, чулки, стринги, сложил в кучку. Потом накрыл Семёна простынёй.

— Отдыхай. Я принесу тебе воды.

Семён не ответил. Он лежал и чувствовал, как боль медленно перетекает в глухую, ноющую пустоту. Он чувствовал внутри себя инородную влагу, чувствовал разорванные ткани. Но больше всего он чувствовал, что что-то внутри него сломалось безвозвратно. Какая-то стена. Какое-то представление о себе.

Максим вернулся, посадил его, поднёс стакан к губам.

— Пей. Маленькими глотками.

Семён послушно пил. Вода была прохладной и чистой. Контраст с тем, что только что происходило, был невыносимым.

— Зачем? — хрипло спросил он, наконец найдя в себе силы.

— Зачем? — Максим сел рядом, положил руку на его покрытую мурашками спину под простынёй. — Потому что могу. Потому что ты позволил. Потому что ты — идеальный холст. Чистый, податливый. И теперь ты мой. Полностью.

Он погладил его по волосам.

— И это только начало, красавица. Ты ещё привыкнешь. И даже полюбишь это. Будешь просить сам.

Семён снова закрыл глаза. Он хотел протестовать, кричать, что никогда. Но слова застревали в горле. Потому что в глубине души, в том тёмном уголке, который только что открылся, он с ужасом понимал, что Максим, возможно, прав. Дверь захлопнулась. И ключ был не у него.

Максим встал.

— Спи. Утро вечера мудренее. Завтра поговорим о твоих новых обязанностях. И о новом гардеробе. Это платье тебе идёт, но нужно что-то... повседневнее.

Он выключил свет и вышел, притворив дверь. Семён лежал в темноте, прислушиваясь к боли в своём теле и к тишине в своей душе, которая была теперь громче любого крика.

Я только начинаю писать — щупаю почву, стесняюсь.

Поэтому большая просьба: писать критику и пожелания в комментариях или в личные сообщения.Особенно буду рад читателям с высоким уровнем саморефлексии, которые понимают и могут объяснить, что именно и почему им нравится.