Белый свет люминесцентных ламп резал глаза. Гул стиральных машин заполнял пространство круглосуточной прачечной. Запах порошка и отбеливателя был густым и безжизненным. Женя загрузил в барабан своё постельное бельё. Оно пахло ею. Им. Теперь этим запахом пропитался весь его мир. Он запустил цикл и сел на пластиковый стул, уставившись в вибрирующий круглый люк.

Рядом, у другой машины, возился мужчина. Он был старше, за тридцать. Лицо усталое, собранное. В его руках было чёрное платье и пара чулок. Он разложил их на крышке стиральной машины с неестественной, болезненной аккуратностью. Женя смотрел на эти вещи, а потом перевёл взгляд на мужчину. Тот поймал этот взгляд. В его глазах не было ни вызова, ни интереса. Была такая же пустота, как и у Жени.

— Долго твоё? — спросил мужчина. Голос у него был низкий, без интонаций.

— Час с лишним, — ответил Женя.

— У меня тоже. Сидеть тут — хуже не придумаешь. У меня квартира через дорогу. Можем переждать там. Чай, или что.

Это не было предложением. Это была констатация. Женя посмотрел на гудящие машины, на эти стерильные стены. Возвращаться в свою пустую квартиру он не хотел. Совсем. Он кивнул.

Квартира Кирилла — так представился мужчина — была маленькой и душной. Обогреватель работал на полную. Воздух был спёртым. Кирилл снял куртку, повесил её на спинку стула. Движения у него были чёткими, экономичными.

— Правила простые, — сказал Кирилл, не глядя на Женю. — Ты делаешь, что я говорю. Не ноeшь. Всё. Понял?

Женя молча кивнул. Внутри всё сжалось в холодный комок.

— Снимай свою одежду. Всю.

Женя стал расстёгивать джинсы. Руки дрожали. Он снял свитер, футболку, брюки, нижнее бельё. Встал посреди комнаты, пытаясь прикрыть ладонью пах. Он чувствовал, как по его голой коже пробегают мурашки. Кирилл оглядел его с ног до головы. Взгляд был оценивающим, холодным.

— Теперь это надень.

Кирилл указал на стул, где лежали принесённые из прачечной вещи. Чёрное платье из тонкого трикотажа и чулки черного цвета. У Жени перехватило дыхание. Стыд накатил горячей волной, ударил в виски.

— Я... — начал он.

— Надень, — повторил Кирилл. Без угрозы. Просто факт.

Женя подошёл к стулу. Ткань платья была холодной. Он натянул чулки. Резинка впилась в бёдра. Потом он напялил платье через голову. Оно облегало его тело, подчёркивая узкие плечи, плоскую грудь, бёдра. Он чувствовал, как ткань касается сосков. Как шов между ног давит на него. Он стоял, опустив глаза.

Кирилл подошёл вплотную. Он взял Женю за подбородок, заставил поднять голову.

— Нормально, — пробормотал Кирилл, больше самому себе. Его пальцы провели по горлу Жени, потом вниз, скользнули по ткани, обтягивающей грудь. Он сжал сосок через ткань. Больно. Женя вздрогнул.

— Ложись на кровать. На живот.

Женя медленно двинулся к узкой кровати у стены. Он лёг, уткнувшись лицом в подушку, пахнущую чужим потом. Он слышал, как Кирилл расстёгивает ширинку. Звук падающего на пол ремня. Потом шаги.

Кирилл сел на краешек кровати рядом с ним. Женя чувствовал жар его тела. Большая рука легла на его поясницу, скользнула вниз, подол платья задрался. Пальцы впились в его ягодицу, раздвигая их. Женя зажмурился.

— Расслабься, — сухо сказал Кирилл. Но это не была просьба.

Женя услышал, как открывается флакон. Холодная, липкая жидкость потекла по его промежности. Пальцы Кирилла грубо смазали его, надавили на анальное отверстие. Женя стиснул зубы. Палец вошёл внутрь. Резко, без предупреждения. Боль была тупой, разрывающей. Женя вскрикнул в подушку.

— Тише, — сказал Кирилл. Он двигал пальцем туда-сюда. Слышался влажный, непристойный звук. Потом он добавил второй палец. Боль усилилась. Женя впился пальцами в простыню. Его тело напряглось, сопротивлялось. Кирилл надавил ладонью между лопаток, прижимая его к кровати.

— Не дёргайся.

Пальцы продолжали свою работу, растягивая, готовя. Потом они ушли. Женя услышал, как Кирилл натягивает презерватив, смазывает себя. Он почувствовал тупой, давящий насадок члена в том самом месте. Сердце заколотилось в панике.

— Нет, — вырвалось у Жени. — Стой...

Но Кирилл уже надавил. Головка раздвинула сфинктер и вошла внутрь. Боль была острой, жгучей. Женя закричал. Его тело свела судорога. Кирилл одной рукой прижал его затылок к подушке, заглушая звук. Другой рукой он держал его за бедро, оттягивая в сторону.

— Терпи, — прошипел он над ухом.

И начал двигаться. Медленно, но глубоко. Каждый толчок отдавался болью во всём теле. Женя плакал, слюна текла изо рта на подушку. Он чувствовал, как его внутренности смещаются, как этот член разрывает его изнутри. Платье задралось до пояса, чулки сползли, образовав складки на коленях. Его собственный член, сморщенный, болтался между ног.

Кирилл ускорился. Его дыхание стало тяжёлым, хриплым. Он вгонял себя в Женю с методичной жестокостью. Женя перестал кричать. Он просто лежал, принимая каждый удар, чувствуя, как боль превращается в что-то другое. В огонь, который ползёт по животу. В стыд, который жжёт сильнее, чем это вторжение. Он смотрел на стену перед собой. На трещину в штукатурке. Думал о том, что сейчас происходит. О том, что он позволил этому случиться. О том, что он лежит в чужом платье, и его трахают в задницу. Эта мысль была отвратительной и чёткой.

Кирилл сменил угол. Член упёрся во что-то внутри. По телу Жени пробежала судорога, не от боли, а от чего-то острого, непривычного. Он издал стон. Кирилл услышал это.

— Ага, вот оно, — хрипло сказал он и начал бить точно в это место.

Женя закусил губу. Внутри что-то переворачивалось. Его тело, предавшее его, начало отвечать на эти толчки. По спине побежали мурашки. Он ненавидел себя за это. Ненавидел Кирилла. Ненавидел платье, втиснувшееся ему между зубов от того, как он дышал.

Кирилл зарычал. Его движения стали резкими, беспорядочными. Он вогнал себя в Женю до конца и замер, весь напрягшись. Женя почувствовал, как внутри него пульсирует член. Потом Кирилл вытащил его. Резина скользнула по раздражённой коже. Женя услышал, как снимают презерватив, как он падает в урну.

Он лежал, не двигаясь. Задница горела, внутри всё ныло. По внутренней стороне бедра стекала смазка. Кирилл встал с кровати, подошёл к столу, закурил. Молчал.

Женя осторожно приподнялся. Платье было мокрым от пота на спине. Он хотел снять его, уйти. Но его взгляд упал на чулки. На правом, чуть выше колена, была аккуратная, почти невидимая штопка. Он посмотрел на платье, висевшее на спинке стула. Швы на боках были распороты и сшиты заново, чтобы было шире в плечах. Он поднял глаза на Кирилла. Тот стоял у окна, курил, глядя в ночь. Его спина была прямая, но в ней читалась усталость. Не та, что от работы. Другая.

Кирилл обернулся. Увидел, что Женя смотрит на штопку.

— Что? — спросил он грубо.

— Ничего, — прошептал Женя.

Но что-то щёлкнуло. Эти вещи не были куплены для кого-то. Они были подогнаны. Поношены. Аккуратно заштопаны. Это было не его унижение. Это было что-то общее. Грязное, постыдное, но общее.

Кирилл подошёл к кровати. Взял Женю за волосы, заставил встать на колени перед ним. Его член был полувялым, липким.

— Открой рот, — приказал Кирилл.

Женя послушался. Кирилл вставил ему в рот свой член. Он не был полностью возбуждён, но был большим. Женя подавился. Слёзы снова выступили на глазах. Кирилл положил руки ему на затылок.

— Работай ртом.

Женя попытался двигать губами, языком. Это было нелепо, отвратительно. Слюна текла по его подбородку. Он смотрел снизу вверх на Кирилла. Тот смотрел на него сверху вниз. Его лицо было каменным. Но в глазах, глубоко, плавало что-то. Не удовольствие. Что-то другое.

Кирилл начал двигать бёдрами, входя глубже в горло. Женя давился, пытался отстраниться, но рука на затылке держала его крепко. Он думал о том, что сейчас задохнётся. Что умрёт здесь, на коленях, в чужом платье, с чужим членом во рту. Эта мысль была почти утешительной.

Но Кирилл вытащил член. По губам Жени растёкся пресмак. Он тяжело дышал, кашлял.

— На живот, — снова сказал Кирилл. — Хочу снова в задницу.

Женя пополз на кровать. Тело не слушалось. Он снова лёг. Кирилл не стал ждать, не стал снова смазывать. Он просто направил свой член, теперь снова твёрдый, к распухшему, болезненному отверстию и надавил. Боль была нестерпимой. Женя вскрикнул. Но Кирилл вошёл. Быстрее, чем в первый раз. Он схватил Женю за бёдра, притянул к себе и начал трахать с новой силой.

На этот раз боль смешалась с чем-то ещё. С ощущением заполненности. С тем самым ударами в ту точку внутри, от которой по телу растекались волны чего-то горячего. Женя стонал. Эти стоны были уже не только от боли. Его собственный член, зажатый между животом и кроватью, начал наливаться. Он елозила по простыне, ища трения. Платье сползло с одного плеча, обнажив ключицу. Чулки спустились до середины бедра.

Кирилл трахал его жёстко, молча. Только его тяжёлое дыхание и шлепки кожи о кожу наполняли комнату. Потом он вытащил член, перевернул Женю на спину. Платье задралось до груди. Кирилл раздвинул его ноги, согнул в коленях, прижал к животу. С этой позиции он вошёл ещё глубже. Женя закатил глаза. Он видел потолок, трещину на нём. Видел лицо Кирилла над собой. Напряжённое, сосредоточенное. Потом Кирилл наклонился, его губы оказались рядом с ухом.

— Кончаешь только когда я скажу, — прошептал он. Голос был хриплым, срывающимся.

Он ускорился. Женя чувствовал, как нарастает спазм внизу живота. Он был на грани. Его член дёргался, из него сочилась прозрачная жидкость.

— Нет... — простонал он. — Я сейчас...

— Жди, — сквозь зубы сказал Кирилл.

Он бил в него, как молот. Всё тело Жени сотрясалось. Он схватился руками за простыню, за спинку кровати. Стиснул зубы, пытаясь удержаться. Это было невозможно. Волна поднималась, неудержимая.

— Кирилл... — выдохнул он в отчаянии.

Кирилл посмотрел на его лицо, искажённое наслаждением и мукой. И кивнул.

— Давай.

Разрешение прозвучало, и Женя кончил. Судорога прокатилась по всему телу. Его сперма брызнула на собственный живот, на чёрную ткань платья. В этот же момент Кирилл глухо застонал и вогнал в него свой член в последний раз. Женя почувствовал, как внутри него пульсирует горячая жидкость, наполняя презерватив.

Кирилл обмяк, лёг на него всем весом. Они лежали, тяжело дыша. Потом Кирилл поднялся, вытащил член. Резиновый мешочек с его спермой болтался, когда он пошёл в ванную.

Женя лежал, глядя в потолок. Его тело было разбитым, липким от пота, спермы, смазки. Платье прилипло к коже. Задница горела огнём. Но внутри была пустота. Тихая, бездонная. Стыд никуда не делся. Но он стал привычным. Как шум в ушах.

Они вернулись в прачечную за бельём. Было поздно. На улице никого. В прачечной, кроме них, был только один человек, пьяный, ковырявшийся в машине. Он поднял на них тусклый взгляд, скользнул по Жене, по Кириллу, по пакетам в их руках. Ничего не сказал. Но в этом взгляде было всё. Оценка. Понимание. Презрение. Женя опустил глаза. Кирилл прошёл мимо, будто не заметив. Он взял своё выстиранное бельё, сухо кивнул Жене и ушёл.

Женя стоял один с мокрым свёртком постельного белья. Он понимал, что может пойти домой. Что всё кончено. Но мысль о пустой квартире, о запахе, который там остался, о тишине — была невыносимой. Он вышел на улицу. Холодный воздух обжёг лёгкие. Он посмотрел в ту сторону, куда ушёл Кирилл. Потом медленно побрёл за ним.

Дверь в квартиру Кирилла была не заперта. Женя вошёл. Кирилл сидел за столом, пил воду из стакана. Он посмотрел на Женю. В его глазах не было удивления.

— Решил вернуться? — спросил он.

— Да, — тихо сказал Женя.

Кирилл молча указал взглядом на кровать. Женя подошёл, снова начал снимать одежду. На этот раз он сам натянул платье. Оно было ещё слегка влажным от стирки. Лёг на живот. Он знал, что будет.

Кирилл подошёл. Он был грубее, чем раньше. Может, от усталости. Может, от чего-то ещё. Он не стал смазывать, просто плюнул себе на руку, намазал член и вошёл. Сухо, резко. Женя вскрикнул. Но не сопротивлялся. Он принял эту боль. Она была заслуженной.

Кирилл трахал его в этой позе долго, монотонно. Потом заставил встать на колени перед кроватью, сам сел на край. С этого ракурса он вошёл в него снова. Женя опёрся руками о матрас. Он видел в зеркале на стене их отражение. Себя, в грязном, мятом платье, с красными полосами от ремня на бёдрах. Кирилла за своей спиной, с напряжённым лицом. Это зрелище было отвратительным. И возбуждающим. Женя кончил второй раз, без прикосновений к себе, просто от этих толчков, от этого унизительного вида. Его сперма капнула на пол. Кирилл кончил следом, вытащил член, снял презерватив, бросил его на пол рядом с лужей от Жени.

Потом была пауза. Кирилл сидел на кровати, курил. Его рука дрожала. Женя заметил это. Он сидел на полу, прислонившись к стене, не в силах подняться. Он смотрел на эту дрожь. На внезапную бледность Кирилла. И понял. Эта жёсткость, эти приказы, этот контроль — это не сила. Это щит. Щит от того же самого, что гложет и его. От страха. От стыда. Кирилл держал его в роли того, кто командует, чтобы самому не развалиться на части. Чтобы не показать, что он так же испуган. Что он, возможно, впервые вот так, вплотную, столкнулся с чужой такой же запретной правдой.

Кирилл поднял на него взгляд. В его глазах на секунду мелькнуло что-то уязвимое, почти паническое. Он резко отвернулся.

— Иди в душ, если хочешь, — бросил он в пространство.

Женя дополз до ванной. Отмылся. Вода жгла ссадины. Он вышел, завернувшись в полотенце. Своя одежда лежала на стуле. Он стал одеваться. Кирилл смотрел в окно.

— Уходи, — сказал он, не оборачиваясь. — Всё.

Женя вышел. На улице светало. Серый, холодный рассвет. Он дошёл до своей квартиры. Замок щёлкнул громко в тишине. В кухне всё было так, как он оставил. Кружка на столе. Смятая салфетка. И конверт, которого раньше не было. Он лежал аккуратно, белый прямоугольник на тёмном дереве.

Женя взял его. Сесть не смог. Прочёл стоя. Она писала не о любви и не о ненависти. Она писала, что видела. Видела, как он однажды смотрел на мужчину на улице. Не так, как смотрят все. Видела его панику, когда он понял, что её заметил. Видела, как он потом неделю пытался быть «нормальным», навязчиво, до тошноты. Она писала, что устала быть ширмой. Что не может быть тем, за кого он прячется. Она ушла не от него. Она ушла от этой лжи. Она жалела его. И в этом было самое страшное.

Женя опустил письмо. Весь вечер, вся эта грязь, боль, этот стыд — всё сложилось в одну картину. Это не было падением после расставания. Это был конец пути, по которому он шёл давно. Просто теперь не было сил притворяться, что он идёт в другую сторону.

Он не стал рвать письмо. Не стал его прятать. Он положил его обратно на стол. Потом взял свёрток с чистым, выстиранным бельём. Пошёл в спальню. Снял грязные простыни. Аккуратно, угол к углу, застелил кровать свежими. Они пахли только порошком. Ничем больше.

Он лёг поверх одеяла, в той же одежде, в которой пришёл. Смотрел в потолок. Внутри не было лёгкости. Не было катарсиса. Был холод. И страх. Но это был честный страх. Не перед тем, что он сделал. А перед тем, кем он был. И кем ему теперь предстояло быть. От этой честности было по-настоящему, до дрожи в коленях, страшно. Но другого выбора не оставалось. Рассвет медленно заполнял комнату серым, безжалостным светом.

Серый свет лип к стенам. Он лежал и чувствовал, как пустота внутри затвердевает, как шлак. Не чувство, а физическое состояние. Голова была тяжёлой, гудело в висках. Он поднялся с кровати, движимый не мыслью, а инерцией. Прошёл в ванную. Включил свет. Резкий, ядовитый. В зеркале на него смотрело чужое лицо. Бледное, с синяками под глазами, с потрескавшимися губами. В уголке рта — запёкшаяся капля крови, не его. Он наклонился, умылся ледяной водой. Она не освежила. Лишь отчётливее проступила усталость.

Он вернулся в кухню. Письмо лежало на столе. Он не читал его снова, просто смотрел. Потом открыл холодильник. Там стояла бутылка дешёвой водки, почти полная. Он взял её, открутил крышку, пригубил прямо из горлышка. Жидкость обожгла пищевод, ударила в голову. Он сделал ещё один глоток. Потом поставил бутылку на стол и сел. Смотрел в окно на просыпающийся двор. Где-то хлопнула дверь, завелась машина. Обычная жизнь. Чужая.

Мысли не шли. В голове стоял гул, прерываемый лишь обрывками образов: белый свет прачечной, спина Кирилла, его дрожащие руки, ощущение грубой ткани платья на коже, боль. Он потянулся за бутылкой снова, но остановился. Не хотелось забыться. Хотелось, чтобы эта боль, этот стыд прочувствовались до конца. Чтобы больше не было сил от них убегать.

Он встал, подошёл к окну. Напротив, в такой же серой многоэтажке, в одном из окон зажёгся свет. Кто-то тоже не спал. Или уже начинал день. Женя представил этого человека: кто-то кипятит чайник, гладит рубашку, думает о работе. Простая, понятная жизнь. Ему стало тошно. Он отвернулся.

Тело ныло. Мышцы спины и бёдер горели от перенапряжения. Он расстегнул джинсы, стянул их вместе с нижним бельём. На внутренней стороне бёдер были красные, почти бордовые полосы от ремня. Следы уже темнели, превращаясь в синяки. Он провёл пальцами по ним. Боль была чёткой, ясной. Наказание. Он его заслужил. Не за то, что сделал с Кириллом. А за годы лжи. Перед ней. Перед собой.

Он снова сел на стул. Взгляд упал на пакет с грязным постельным бельём, который он так и не выбросил. Он потянулся, вытащил простыню. На светлом хлопке были пятна. Её пятна. Его. Старые, выстиранные, но всё равно угадывающиеся. Следы той жизни, которая кончилась. Он скомкал ткань, сунул обратно в пакет, потом резко завязал его и отшвырнул в угол. Движение отдалось резкой болью в пояснице. Он застонал, сгорбился.

В тишине квартиры звук его собственного голоса показался неприличным. Слишком живым. Он замолчал, затаил дыхание. Потом медленно выдохнул. Нужно было что-то делать. Куда-то идти. На работу? Сегодня суббота. Мысль о том, чтобы провести выходной в этой клетке из воспоминаний, была невыносимой.

Он оделся. Джинсы больно врезались в синяки. Он нашёл самые свободные, старые штаны, толстовку с капюшоном. Выглядел как больной, как бомж. Ему было всё равно. Он взял ключи, телефон, вышел, не глядя на письмо.

Утро было холодным и влажным. Он пошёл, не выбирая направления. Ноги сами понесли его в сторону центра, к набережной. Город потихоньку заполнялся людьми: пробегали ранние спортсмены, открывались кафе, пахло кофе и свежей выпечкой. Он шёл сквозь этот поток, чувствуя себя призраком. Никто на него не смотрел. Он был частью пейзажа, ещё одним одиноким человеком в субботнее утро.

Он дошёл до реки. Села на холодный парапет. Вода была свинцовой, тяжёлой. Ветер дул в лицо, выдувая последние остатки тепла из тела. Он достал телефон. Разблокировал. Ни новых сообщений, ни пропущенных звонков. Было несколько уведомлений из соцсетей, но он их проигнорировал. Открыл галерею. Прокрутил вверх. Вот её фото. Улыбка. Вот они вместе. Он быстро закрыл приложение. Потом открыл браузер. Рука сама потянулась набрать в поиске что-то знакомое, из старой, тайной жизни. Что-то, что он запрещал себе смотреть, когда был с ней. Он остановился. Не стал. Вместо этого выключил телефон и сунул его в карман.

Сидеть на холоде стало невмоготу. Он слез с парапета, пошёл дальше, вдоль воды. Прошёл мимо пары, целующейся на скамейке. Отвернулся. Боль была не эмоциональной, а физической, как удар под дых. Он ускорил шаг.

В голове, наконец, начали появляться мысли. Не связные, а обрывки. «Что теперь?» — этот вопрос висел в воздухе. Ответа не было. Работа? Она была просто способом зарабатывать деньги, ничего больше. Друзья? Общие с ней. Или те, с кем он поддерживал поверхностные, безопасные отношения. Никому из них нельзя показать то, что внутри. Никому нельзя рассказать про вчерашний вечер.

Он вспомнил Кирилла. Его квартиру. Его приказы. Его дрожь. Женя не испытывал к нему нежности. Не было и ненависти. Было странное понимание. Они были из одного племени. Племени тех, кто живёт с клеймом внутри. Кирилл выбрал роль надсмотрщика над самим собой. А он что выбрал? Бегство. В ложь. И в конце концов — в грязь.

Он свернул с набережной, забрёл в какой-то тихий дворик. Прислонился к стене подъезда, закрыл глаза. Усталость накатывала волнами. Он хотел спать, но знал, что в квартире его ждёт только бессонница и видения. В кармане зазвонил телефон. Он вздрогнул. Вытащил. Незнакомый номер. Он смотрел на экран, пока звонок не прекратился. Потом пришло смс с того же номера: «Это Кирилл. Ты забыл здесь свои носки.»

Простое, бытовое сообщение. Без намёков, без эмоций. Но оно вогнало Женю в ступор. Он смотрел на эти слова. «Свои носки.» Никаких «приходи», никаких «давай повторим». Просто факт. И в этом было что-то чудовищно откровенное. Эта связь, эта грязь, имела теперь и такое, смехотворно обыденное продолжение. Он не мог просто вычеркнуть эту ночь. Она оставила следы. В том числе и в виде забытых носков в квартире незнакомого мужчины.

Он не ответил. Сунул телефон обратно. Но сообщение висело в воздухе, нарушая хрупкое, только что возникшее ощущение конца. Всё не кончилось. Оно просто перешло в другую фазу. Медленную, неясную, возможно, ещё более мучительную.

Он понял, что голоден. Не было аппетита, но тело требовало еды. Он зашёл в первый попавшийся круглосуточный магазин. Купил бутылку воды, батончик, пачку сигарет, хотя не курил года два. Расплатился, вышел. Сел на лавочку у магазина, отпил воды, развернул батончик. Ел медленно, без вкуса. Потом открыл сигареты, одну за другой сломал, выбросил окурок в урну. Глупый, бессмысленный жест. Но ему нужно было что-то сломать.

Время тянулось. Он сидел и смотрел, как люди идут по своим делам. Молодая пара с ребёнком в коляске. Пожилой мужчина с собачкой. Компания подростков, громко смеющихся. Он чувствовал себя исследователем на чужой планете, изучающим непонятные, лишённые смысла ритуалы аборигенов.

Ноги сами понесли его обратно. Он не хотел возвращаться, но идти больше было некуда. Он шёл медленно, растягивая время. Поднялся в квартиру. Тишина встретила его ещё более громкой, чем утром. Он прошёл в спальню, снял одежду, оставил её в кучке на полу. Лёг на свежезастеленную кровать. Запах порошка был едким, навязчивым. Он уткнулся лицом в подушку. Хотел заплакать, но слёз не было. Внутри была только сухая, раскалённая пустыня.

Он лежал так долго, почти не двигаясь. Снаружи совсем рассвело. Солнечный луч пробился сквозь щель в шторах, лёг на пол горячей пыльной полосой. Он смотрел на эту полосу. В ней танцевала пыль. Крупицы отмершей кожи, ткани, жизни. Всё разлагается. Всё превращается в пыль. И он тоже.

Мысль не была пугающей. Она была спокойной. Констатацией факта.

Он повернулся на спину. Потянулся к тумбочке, взял телефон. Снова открыл то сообщение. «Это Кирилл. Ты забыл здесь свои носки.»

Его пальцы зависли над экраном. Что он мог ответить? «Выбрось их»? «Оставь у себя»? «Принеси»? Любой вариант открывал дверь. Любой вариант означал продолжение. А он не знал, хочет ли продолжения. Он не знал, чего он хочет вообще.

Он написал коротко: «Ок.» И отправил.

Ответ пришёл почти мгновенно: «Они чёрные. С серой полоской на резинке.»

Женя сжал зубы. Кирилл не просто констатировал факт. Он его детализировал. Делал осязаемым. Заставлял вспомнить эти носки. Вспомнить, как он их снимал. Вспомнить всё.

Он не ответил. Положил телефон экраном вниз. Встал, пошёл в душ. Включил воду погорячее. Стал под струями, закрыв глаза. Вода смывала пот, запах чужой квартиры, но не ощущение. Оно въелось глубже кожи. Он намылился жёсткой мочалкой, тер кожу до красноты, особенно бёдра, где были синяки. Боль была чистой, почти святой. Он терся, пока тело не стало гореть.

Вышел, вытерся. Стоял перед зеркалом в облаке пара. Его отражение было размытым, неясным. Как и всё остальное.

Он вернулся в комнату, сел на край кровати. Телефон молчал. Он взял его, снова посмотрел на переписку. Потом набрал номер. Тот самый, с которого пришло смс. Поднёс трубку к уху. Сигналы были долгими. Он уже хотел бросить, когда на том конце сняли.

— Алло, — голос Кирилла был низким, без эмоций. Не сонным. Просто обычным.

Женя промолчал секунду.

— Это я, — наконец выдавил он.

— Я знаю, — ответил Кирилл. — Номер определился.

Опять пауза.

— Зачем позвонил? — спросил Кирилл. В его голосе не было нетерпения, было лишь ожидание.

— Не знаю, — честно сказал Женя.

— Носки хочешь забрать?

— Не знаю.

На том конце послышался звук зажигалки, короткий вдох.

— У меня сегодня свободно, — сказал Кирилл. — Если решишь — приходи. После семи. — Он сделал ещё одну затяжку. — Или не приходи. Мне похуй.

Связь прервалась. Кирилл бросил трубку. Женя медленно опустил телефон. Фраза «мне похуй» прозвучала не как оскорбление, а как констатация. Как граница. Кирилл обозначил свои условия: он не будет упрашивать, не будет ждать. Дверь приоткрыта. Входи, если хочешь. Или нет.

Женя лёг на кровать, уставился в потолок. Время до семи вечера растянулось перед ним бесконечной, пустой пустыней. Он должен был принять решение. Но для решения нужны были желания, силы, цели. А у него ничего не было. Только пустота. И боль. И носки в чужой квартире.

Он закрыл глаза. Вспомнил её уход. Не сцену, а её спину в дверном проёме. Тихий щелчок замка. Он думал тогда, что это конец света. Теперь он понимал, что это был только пролог. Настоящий конец наступал сейчас. И он должен был выбрать, в какой форме этот конец примет. В форме одинокой гнили в этой квартире. Или в форме новой, другой грязи у Кирилла.

Он повернулся на бок, подтянул колени к груди. Поза эмбриона. Но утешения в ней не было. Он был не эмбрионом, готовым к рождению. Он был трупом, который ещё не разложился окончательно. И ему предстояло решить, где и как это разложение произойдёт.

Он пролежал так несколько часов, впав в оцепенение. Мысли не шли, они просто плавали в голове мутными, тяжёлыми обрывками. За окном день сменился ранними вечерними сумерками. В комнате стало темно. Он не включал свет.

В семь тридцать его тело само поднялось с кровати. Оно действовало на автомате, без участия сознания. Он нашёл на полу джинсы, футболку, натянул их. Взял ключи, телефон. Вышел из квартиры. Дверь закрылась с глухим стуком.

На улице было прохладно. Он шёл, не чувствуя ног. Маршрут вбился в мышцы за один раз. Он свернул в знакомый двор, поднялся по лестнице. Постоял перед дверью. Потом постучал. Негромко.

Дверь открылась почти сразу. Кирилл стоял на пороге. Он был в простых чёрных спортивных штанах и серой майке. Босой. В руке у него была банка с пивом. Он отпил, молча оценил Женю взглядом, затем шагнул назад, давая пройти.

— Заходи, — сказал он просто.

Женя переступил порог. Запах был тем же: сигареты, старая мебель, мужское одиночество. Дверь закрылась.

Кирилл прошёл в комнату, плюхнулся на диван. Пиво стояло на полу. На журнальном столике лежала пачка сигарет, зажигалка, пепельница.

— Носки на комоде в прихожей, — кивнул Кирилл куда-то за спину Жене. — Бери и вали, если пришёл только за ними.

Женя не пошёл за носками. Он стоял посреди комнаты, чувствуя себя идиотом.

— Я не знаю, зачем пришёл, — повторил он утреннюю фразу.

Кирилл затянулся, выпустил дым в потолок.

— Потому что хуёво. Одному. Потому что там, — он махнул рукой в сторону двери, — пусто. А здесь хоть какая-то хуйня есть. Даже если эта хуйня — я.

Он говорил без пафоса, без жалости. Констатация.

— Садись, — приказал Кирилл. — Не стой, как столб.

Женя подошёл, сел в кресло напротив. Оно было жёстким, продавленным.

— Пить будешь? — спросил Кирилл.

— Нет.

— Зря.

Наступило молчание. Кирилл докурил, потушил окурок. Потом встал, вышел из комнаты. Вернулся с теми самыми носками. Чёрные, с серой полоской на резинке. Он бросил их Жене на колени.

— Вот твое.

Женя взял носки. Ткань была прохладной, чистой. Он сжал их в кулаке.

— Она их постирала, что ли? — глупо спросил он.

— Я постирал, — отрезал Кирилл. — У меня тут не свинарник.

Он снова сел, взял пиво.

— Ну? Получил, что хотел. Что дальше?

Женя не отвечал. Он смотрел на носки в своей руке. Этот кусок ткани был последней ниточкой, связывающей его с тем вечером. С тем, что было. Он мог сейчас встать и уйти. И всё закончится. Или не закончится. Просто перейдёт в другую фазу.

— Оставь их, — вдруг сказал Кирилл. Его голос потерял оттенок приказа, стал просто ровным.

Женя поднял на него глаза.

— Зачем?

— Нахуй они тебе? Сувенир? — Кирилл фыркнул. — Оставь тут. Будешь приходить — будешь их надевать. Правило.

Это снова была игра. Установление границ. Ритуал. Но сегодня Женя был слишком опустошён, чтобы сопротивляться. Он кивнул, бросил носки обратно на комод.

— Хорошо, — просто сказал он.

Кирилл наблюдал за ним. Его взгляд был тяжёлым, изучающим.

— Снимай штаны, — произнёс он после паузы.

Женя вздрогнул. Приказ прозвучал не как начало секса, а как продолжение того же ритуала. Проверка. Он медленно встал, расстегнул джинсы, стянул их вместе с трусами. Встал перед Кириллом, чувствуя холод воздуха на голой коже. Стыд был где-то далеко, приглушённый усталостью.

Кирилл не спеша осмотрел его. Взгляд скользнул по животу, бёдрам, остановился между ног.

— Синяки прошли, — констатировал он. — Поворачивайся.

Женя повернулся спиной. Он знал, что Кирилл смотрит на его задницу, на то самое место. Он ждал прикосновения, но его не было. Только взгляд, тяжёлый и холодный.

— Ладно, — наконец сказал Кирилл. — Надевай. Пока что.

Женя натянул одежду обратно. Его руки слегка дрожали.

— Почему «пока что»? — спросил он, садясь.

— Потому что я ещё не решил, что с тобой делать, — откровенно сказал Кирилл. — Ты сегодня какой-то ебучий овощ. Насиловать овощ — неинтересно.

Это прозвучало оскорбительно, но правдиво. Женя чувствовал себя овощем. Безвольно

Кирилл допил пиво, смял банку. Встал, пошёл на кухню. Женя слышал, как открывается холодильник, звенит стекло. Он вернулся с бутылкой водки и двумя гранёными стопками. Поставил на стол.

— Раз овощ, — сказал он, наливая, — надо полить. А то засохнешь.

Он протянул одну стопку Жене. Тот взял. Они выпили молча, не чокаясь. Жгучая волна прошла по желудку, разлилась теплом. Женя поморщился.

— Не умеешь? — усмехнулся Кирилл.

— Не люблю.

— А что ты любишь? — Кирилл налил ещё. — Кроме как страдать молча и ходить по помойкам в поисках приключений на свою жопу.

Женя не ответил. Он выпил вторую стопку. Теперь тепло пошло в голову. Туман там немного рассеялся, сменился тяжёлой, вязкой пустотой.

— Я не искал приключений, — тихо сказал он.

— Ага, — Кирилл закурил. — Ты просто вышел прогуляться. И случайно оказался в моей квартире. В третий раз. Случайно разделся. Случайно получил в задницу. Логично.

Он говорил жёстко, безжалостно вытаскивая наружу всю неприглядную суть. Женя чувствовал, как подступает злость. Тупая, беспомощная.

— Заткнись, — прошептал он.

— Что? — Кирилл приподнял бровь.

— Я сказал, заткнись. Не надо меня... разбирать.

Кирилл внимательно посмотрел на него. Потом неожиданно кивнул.

— Ладно. Не буду. Пей.

Он налил ещё. Выпили. Бутылка опустела наполовину. Тишина в комнате стала гуще, плотнее. Давящей.

— Она ушла, — вдруг сказал Женя. Он не планировал этого говорить. Слова вырвались сами, подогретые водкой.

— Кто? — Кирилл притворился, что не понимает.

— Девушка. Та, что была. Она ушла сегодня утром. Навсегда.

Кирилл молча затянулся. Дым клубился в свете настольной лампы.

— И что? — спросил он наконец. — Плакать надо? Рыдать? Или просто пить?

— Я не знаю.

— Она знала? Про тебя?

Женя резко поднял голову.

— Про что?

— Не еби мозги, — спокойно сказал Кирилл. — Про то, что тебя ебут в жопу другие мужики. Или ты сам к этому тянешься.

Женя сглотнул. Горло пересохло.

— Нет. Не знала. Догадывалась, наверное. Не говорила.

— А ты бы сказал?

— Нет.

— Вот и хуйня, — заключил Кирилл. — Жил во лжи. Теперь свободен. Можешь делать что хочешь. А хочешь ты, судя по всему, чтобы тебя ебали. Проблема-то в чём?

В его словах была чудовищная, извращённая логика. Женя не нашёлся, что ответить. Он просто сидел, опустив голову, и смотрел на свои руки.

— Встань, — приказал Кирилл. Его голос снова стал твёрдым, командным. Водка, казалось, не повлияла на него никак.

Женя поднялся. Ноги были ватными.

— Иди в спальню. Жди.

Женя послушно пошёл по короткому коридору. Зашёл в знакомую комнату. Здесь было темно. Он не стал включать свет. Сел на край кровати. Сидел и смотрел в темноту, слушая, как в соседней комнате звенит посуда, скрипит пол под шагами Кирилла.

Через несколько минут в дверном проёме возникла его silhouette. Он нёс что-то в руках.

— Свет, — сказал Кирилл.

Женя потянулся к выключателю на стене рядом с кроватью. Вспыхнула тусклая люстра. Кирилл положил на кровать предметы. Это было то самое чёрное платье и чулки. Они лежали там, как обвинение.

— Надевай, — сказал Кирилл. Он стоял, скрестив руки на груди, прислонившись к косяку. — Всё. Сначала чулки.

Женя посмотрел на вещи. Потом на Кирилла. Тот ждал, его лицо было каменным. Не было ни насмешки, ни похоть. Была только требовательность.

Женя начал раздеваться. Снял футболку, джинсы, трусы. Сел на кровать, взял один чулок. Шёлк скользнул по его пальцам. Он натянул его на правую ногу, аккуратно расправил, закрепил подвязку на бедре. Потом левый. Ощущение чужой, тонкой ткани на своей грубой коже было невыносимо странным. Унизительным. Он не смотрел на Кирилла.

— Теперь платье, — прозвучал следующий приказ.

Женя взял платье. Оно было лёгким, почти невесомым. Он встал, просунул руки в рукава, натянул на себя. Ткань скользнула по торсу, обтянула грудь, живот. Застёжка была сзади. Он не мог её застегнуть.

— Повернись, — сказал Кирилл.

Тот подошёл. Его пальцы, холодные и цепкие, коснулись спины Жени. Он ловко, почти профессионально, застегнул крючки сверху донизу. Платье плотно обхватило тело. Оно было ему впору, как будто сшито на заказ. Этот факт был самым пугающим.

Кирилл отошёл, снова встал у двери. Он смотрел. Его взгляд медленно ползал по фигуре Жени, одетой в женское платье и чулки. Женя стоял, опустив руки по швам, глядя в пол. Он чувствовал, как горит лицо. Как бьётся сердце где-то в горле.

— Подойди к зеркалу, — сказал Кирилл.

Напротив кровати стояло большое зеркало в простой раме. Женя сделал несколько шагов. Остановился перед ним. И увидел.

Увидел своё отражение. Высокий, угловатый мужчина в коротком чёрном платье, которое подчёркивало ширину плеч и узость бёдер. Чулки, доходившие до середины бедра, резко обрывались, открывая бледную, мужественную кожу выше. Лицо — осунувшееся, небритое, с тёмными кругами под глазами. Волосы — короткие, неприбранные. Картина была абсурдной и отталкивающей. Он не узнавал себя. Это был кто-то другой. Кто-то сломанный и грязный.

— Нравится? — спросил Кирилл сзади. Его голос прозвучал прямо у уха. Женя вздрогнул, не видел, как тот подошёл.

— Нет, — выдохнул он.

— А должно, — холодно сказал Кирилл. — Это теперь твоя правда. Смотри на неё. Запомни.

Он положил руки на плечи Жени, с силой развернул его от зеркала и толкнул к кровати. Женя упал на спину, подпрыгнув на пружинах. Кирилл навис над ним, зажал между колен. Его лицо было близко. Глаза — тёмные, пустые.

— Сегодня будет по-другому, — прошептал он. — Сегодня ты будешь в сознании. И будешь делать всё, что я скажу. Понял?

Женя кивнул. Страх, острый и ясный, наконец прорезал алкогольный туман.

Кирилл потянулся к тумбочке, достал оттуда пузырёк со смазкой и презерватив. Бросил их на одеяло рядом.

— Раздвинь ноги, — скомандовал он.

Женя медленно раздвинул колени. Ткань платья задралась, обнажив пах. Он лежал, уставившись в потолок, стараясь не думать. Кирилл расстегнул свои штаны, достал член. Он был уже возбуждён. Надел презерватив, выдавил на него смазки.

— Поднимись, — сказал он. — На колени. Повернись ко мне задом.

Женя, неловкий в тесном платье, перевернулся, встал на четвереньки. Потом поднял корпус, оставаясь на коленях. Его спина, затянутая тканью, была напряжена. Кирилл пристроился сзади. Одной рукой он грубо оттянул вниз край платья, полностью открыв ягодицы. Другой рукой нанёс смазку на анус Жени.

Прикосновение холодного геля заставило того дёрнуться. Кирилл не обращал внимания. Он пальцем, жёстко и без прелюдий, начал втирать смазку, надавливая на кольцо мышц. Женя закусил губу. Боль была тупой, неприятной.

— Расслабься, — пробурчал Кирилл. — А то будет хуже.

Но расслабиться было невозможно. Всё тело было одним сплошным зажимом. Кирилл продолжил готовить его, вводя сначала один палец, потом второй. Женя смотрел перед собой на смятую простыню. Он думал о том, как низко пал. Как он, взрослый мужчина, стоит на коленях в женском платье и терпит, как другой мужчина готовит его задницу для ебли. Стыд накатывал волнами, горячими и тошнотворными.

— Всё, хватит, — сказал Кирилл, вытащив пальцы. Он приставил головку члена к сжатому отверстию. — На, cука.

И он начал давить. Медленно, с непрерывным усилием. Жене показалось, что его разрывают. Боль была острой, раздирающей. Он вскрикнул.

— Тихо, — шикнул Кирилл. Он не останавливался. Его руки вцепились в бёдра Жени, пальцы впились в кожу сквозь чулки. — Терпи.

Член, толстый и негнущийся, преодолевал сопротивление. Анус растягивался, горел. Женя задыхался, слёзы выступили на глазах. Он упирался ладонями в матрас, пытаясь отстраниться, но Кирилл крепко держал его, продолжая входить. Наконец, он вошёл полностью. Оба замерли. Женя чувствовал, как его внутренности сдавило инородное тело. Боль пульсировала с каждым ударом сердца.

— Видишь, — прошептал Кирилл у него за спиной, его дыхание было горячим. — Входит в тебя.

Он начал двигаться. Сначала медленно, выходя почти полностью и снова заходя. Каждый толчок отдавался глухой болью внизу живота. Женя стонал, его тело потрясывало. Он смотрел в стену, на дешёвые обои с блеклым узором. Концентрировался на этой детали, пытаясь отвлечься. Но боль была навязчивой, всепоглощающей.

Кирилл ускорился. Его удары стали жёстче, глубже. Член скользил внутри, уже не так болезненно, но невыносимо чуждо. Звук шлепков кожи о кожу, тяжёлое дыхание Кирилла, его собственные прерывистые всхлипы — всё это сливалось в один унизительный хаос. Женя чувствовал, как потеет под платьем. Ткань прилипла к спине. Чулки сползли, образовав складки на коленях.

Кирилл сменил угол. Он отклонился назад, потянув Женю за собой, почти посадив его себе на член. Теперь он входил ещё глубже. Женя вскрикнул от нового приступа боли. Казалось, его пронзают насквозь.

— Да, вот так, — сквозь зубы прошипел Кирилл. Он одной рукой обхватил Женю за горло, не сдавливая, просто держа. Контролируя. — Ты думал, это будет приятно? Что тебя будут нежно трахать? Нет, сука. Вот так. Жёстко. Потому что ты этого заслуживаешь.

Он трахал его с какой-то злобной, методичной яростью. Казалось, он вымещает на нём не только свою похоть, но и всю накопившуюся злость, разочарование. Женя перестал стонать. Он просто терпел, зажмурившись. Его сознание разделилось. Одна часть регистрировала боль, унижение, физический дискомфорт. Другая — наблюдала за всем со стороны, с холодным, почти научным интересом. «Вот меня, Женю, ебут в задницу. Вот я стою на коленях в платье. Вот этот мужчина кончит внутрь презерватива. А потом я пойду домой».

Кирилл участил движения, его дыхание сбилось. Он пригнулся, прижался грудью к спине Жени, продолжая яростно долбить. Его пальцы впились в плечо сквозь ткань платья.

— Сейчас, сука, сейчас... — зарычал он.

И он кончил. Женя почувствовал, как внутри него участились толчки, как тело Кирилла напряглось и затряслось. Потом наступила тишина, нарушаемая только тяжёлым дыханием.

Кирилл замер на несколько секунд, затем вытащил член. Резиновый презерватив, наполненный спермой, отпал и упал на простыню. Кирилл отодвинулся, сел на край кровати, спустив штаны до колен. Он был мокрый от пота.

Женя оставался в той же позе на коленях, опустив голову. Боль в заднице теперь была разлитой, ноющей. Он чувствовал, как из него вытекает смазка. Он чувствовал себя опустошённым и грязным до самого нутра.

— Ладно, — хрипло сказал Кирилл. — Первый раунд окончен.

Женя не двигался. Его колени затекли, упираясь в жесткий коврик у кровати. Черное платье, скомканное и влажное от пота, намертво прилипло к спине. Чулки сползли вниз, собравшись гармошкой на икрах. Одна подвязка отстегнулась, резинка болезненно впивалась в бедро.

Кирилл встал, зашуршал одеждой. Женя услышал, как тот снял презерватив, завязал его, бросил в мусорное ведро.

— Встань, — сказал Кирилл без интонации. — Не валяйся.

Женя попытался подняться. Ноги не слушались, в тазу стреляла боль. Он оперся рукой о матрас, медленно выпрямился. Платье, короткое и узкое, задралось еще выше, обнажив синяки на бедрах от пальцев Кирилла. Он потянул подол вниз, механический жест.

— Иди умойся, — Кирилл указал подбородком в сторону коридора. — Там.

Женя пошел, пошатываясь. Каждый шаг отзывался ноющей пульсацией внизу живота. В тесной ванной пахло хлоркой и чужим одеколоном. Он включил свет, увидел себя в зеркале. Лицо было бледным, глаза красными, тушь — его тушь — размазана под нижними веками. Волосы прилипли ко лбу. Он выглядел как пародия, как что-то сломанное и нелепое.

Он наклонился над раковиной, включил воду. Умылся холодной водой, пытаясь смыть с лица пот и следы слез. Вода стекала по шее, затекала под воротник платья. Он не смотрел в зеркало больше.

Когда он вышел, Кирилл стоял посреди комнаты, уже одетый в чистые джинсы и футболку. Он курил, глядя в окно на темный двор. Напротив, на стуле, лежала свежая пачка сигарет и зажигалка.

— Куришь? — спросил Кирилл, не оборачиваясь.

Женя молчал. Он не курил. Но сейчас хотелось. Он взял пачку, вытряхнул сигарету, закурил. Дым обжег легкие, закружилась голова. Он прислонился к косяку двери.

— Ты передумал, — констатировал Кирилл, делая затяжку. — Там, на кровати. Я видел. Хотел, чтобы я остановился.

Женя не ответил. Он смотрел на тлеющий кончик сигареты.

— Но не сказал, — продолжил Кирилл. Он наконец повернулся. Его лицо было усталым, без злобы, без удовольствия. Просто пустым. — Значит, терпел. Зачем?

— Не знаю, — хрипло выдавил Женя. Его голос был чужим.

— Знаешь. Боялся остаться один в той квартире. Боялся тишины. Думал, что это — наказание. Что если тебе будет больно и противно, то потом станет легче. Как будто ты что-то искупил.

Женя резко затянулся. Он не ожидал таких слов. Они резали точнее, чем боль.

— Я не для искупления, — тихо сказал Кирилл. Он подошел ближе, остановился в шаге. От него пахло табаком и потом. — И не для утешения. Ты это понял?

Женя кивнул, не глядя на него.

— Ладно, — Кирилл потушил окурок в пепельнице на подоконнике. — Теперь второе. Подойди сюда.

Женя послушно сделал шаг вперед. Кирилл взял его за подбородок, заставил поднять голову. Его пальцы были твердыми.

— Смотри на меня.

Женя поднял глаза. Взгляд Кирилла был тяжелым, изучающим.

— Ты сейчас кончишь, я подрочу, — сказал он ровно, без угрозы, как констатируя факт.

Женя сглотнул. В горле пересохло. Он снова кивнул.

— Говори.

— Понял, — прошептал Женя.

— Хорошо. Снимай.

Пальцы Жени дрожали, когда он стал расстегивать пуговицы на платье. Их было много, маленьких, скользких. Он с трудом справлялся. Кирилл не помогал, стоял и ждал. Наконец, пуговицы расстегнулись. Женя стянул платье с плеч. Ткань шуршала, соскользнула вниз, образовав черную лужу у его ног. Он стоял в одних чулках и трусах-боксерах, которые надел утром, еще в другой жизни. Они были серые, простые, мятные.

— И это тоже, — сказал Кирилл, кивнув на трусы.

Женя стянул их, задевая носки чулок. Он почувствовал холодный воздух на коже. Его член был вялым, съежившимся от страха и стыда.

Кирилл опустился перед ним на колени. Резко, без грации. Он взял Женин член в руку, сжал. Прикосновение было грубым, рабочим. Он потянул кожу, разминая, заставляя кровь прилить. Женя зажмурился. Ему не хотелось этого. Его тело было одеревеневшим от отторжения.

— Открой глаза, — приказал Кирилл снизу. — Смотри.

Женя открыл. Кирилл смотрел на него снизу вверх.

Ощущение было приятным, но невероятно чужим. Женя ахнул. Кирилл работал рукой с пугающей техничностью.

Женя стоял, опираясь рукой о стену. Думал о том, что его заставляют кончить, как животное. Думал о том, что, возможно, это и есть та самая цена, о которой он неосознанно договаривался, когда соглашался прийти сюда.

Член, против его воли, начал наполняться кровью в этом влажном, плотном плену. Чувство было двойственным: физическое удовольствие, глупый, предательский отклик тела, и острое, режущее унижение от происходящего. От того, что его используют. От того, что он позволяет.

Женя почувствовал знакомое, неотвратимое напряжение внизу живота. Он попытался отстраниться.

— Я... сейчас...

Кирилл не отпустил. Наоборот, он сжал сильнее.

Орзм нахлынул волной нестерпимого, горького удовольствия. Женя застонал, его тело выгнулось, пальцы впились в штукатурку стены. Он кончал. Это длилось несколько секунд, наполненных животным физиологическим трепетом и полным опустошением.

Когда всё кончилось, Кирилл отпустил его, отстранился.

Женя стоял, опустошенный, дрожа. Его член, теперь мягкий и липкий, бессмысленно болтался. Стыд накрыл с новой, невиданной силой. Он только что кончил в руке почти незнакомому мужчине. Добровольно. Его тело откликнулось.

— Вот и всё, — хрипло сказал Кирилл. Он повернулся, пошел к столу, налил воды из бутылки, отпил. Потом налил еще один стакан и протянул Жене. — Пей.

Женя взял стакан дрожащими руками, сделал глоток. Вода была прохладной, но не смывала вкус гари и позора во рту.

— Теперь иди, оденься, — распорядился Кирилл. Он сел на стул, снова закурил, глядя мимо Жени. — Мы идем назад, в прачечную. За твоим бельем.

Женя поставил стакан. Его движения были механическими. Он поднял с пола платье, чулки, свои простые трусы. Одевался молча, спиной к Кириллу. Ткань платья казалась теперь еще более чужой, пропитанной потом и этим вечером. Он с трудом застегивал пуговицы, пальцы плохо слушались. Чулки натянул, поправил резинки. Стоял, не зная, что делать дальше, глядя в пол.

— Пошли, — сказал Кирилл, гася окурок. Он уже был в куртке.

Они вышли на лестничную клетку. Холодный свет лампы-«гулливера» резал глаза. Шли вниз молча. Женя чувствовал липкую прохладу между ягодицами, напоминание о недавнем. Каждый шаг отдавался тупым эхом в пустой голове.

Двор был темным и ветреным. Кирилл шел быстро, не оглядываясь. Он нес свой пустой пакет, скомканный в кулаке.

Прачечная светилась вдалеке как аквариум. Гул машин стал слышен еще на подходе. Войдя внутрь, Женя ощутил déjà vu. Тот же белый свет, тот же запах порошка и горячего металла. Но теперь он был другим. Разломанным.

Его белье уже лежало в чьей-то выстиранной куче на столе для глажки. Кирилл подошел к своей машине, стал выгружать вещи. Женя стоял рядом, не решаясь взять свое. Он чувствовал себя голым под платьем, будто все видят, знают.

Дверь прачечной открылась. Вошел парень, лет двадцати пяти, в спортивном костюме, с наушниками в ушах. Он бросил белье в свободную машину, затем его взгляд скользнул по ним. Остановился на Жене. Взгляд был быстрым, оценивающим — от черного платья, до чулок, до бледного, потерянного лица. В глазах парня мелькнуло что-то — не интерес, а скорее любопытство, смешанное с легким, почти незаметным презрением. Взгляд «на нормальных людей», который фиксирует отклонение и тут же отводится, как от чего-то незначительного, но неприятного.

Женя почувствовал, как земля уходит из-под ног. Его бросило в жар, потом в холод. Он потупил взгляд, уставился на узор линолеума. Этот взгляд, длившийся секунду, ударил больнее, чем всё, что делал с ним Кирилл. Потому что он был со стороны. Потому что он был нормативным. Потому что в нем Женя увидел самого себя — того, кто всегда осуждал, боялся, отводил глаза.

Кирилл ничего не заметил или сделал вид. Он аккуратно сложил свое белье в пакет, взял его. Подошел к Жене.

— Забирай свое и выходи, — сказал он тихо, но твердо. Его тон был сухим, безразличным. Тон человека, который просто ждет, когда закончится неудобная процедура.

Эта дистанция, возникшая снова, обожгла. Минуту назад они были связаны самым интимным, самым грязным актом. А теперь Кирилл смотрел на него как на постороннего, как на случайного знакомого в прачечной, с которым не о чем говорить. Женя почувствовал себя вещью. Использованной и выброшенной на помойку еще до того, как ее донесли до мусорного бака.

Он автоматически взял свою стопку белья — простыни, наволочки, запах свежести был теперь ядовито-насмешлив. Сунул их в пакет. Кирилл уже держал дверь, пропуская его. Парень в наушниках запускал свою машину, больше не глядя в их сторону.

На улице ветер усилился. Женя прижал пакет к груди.

— Я... пойду, — сказал он, не глядя на Кирилла.

— Куда? — спросил тот резко. — В ту квартиру? Сидеть и смотреть в стену?

Женя молчал. Да, именно туда. В пустоту, которую он сам и создал.

— Иди ко мне, — сказал Кирилл. Это не было предложением. Это звучало как очередное условие, как приказ, не терпящий возражений. — Доиграем до конца.

Женя посмотрел на него. В глазах Кирилла не было ни жалости, ни желания. Была усталая решимость. Та же самая, что была у него самого час назад. Решимость идти на дно, потому что возвращаться уже некуда.

больше веселых историй https://t.me/funny_adult_stories

Designed in California. Made in China.