Кожа сиденья такси холодно проминалась подо мной, когда я заваливался внутрь, пытаясь не сломать посох и не зацепить бородой за дверной проем. Костюм Деда Мороза – это отдельный ад. Не просто жарко. Он шелестит, мешается, а эта дурацкая борода из синтетической белой шерсти вечно лезет в рот и щекочет нос. Под красным, расшитым мишурой кафтаном – потная футболка, а на ногах, вместо валенок, которые бы точно сгорели за день, – обычные кроссовки. Только и дедморозного, что пояс да шапка.

Следом, грациозно подобрав сверкающее платье, в такси заскользила она. Моя Снегурочка. Вика. Дверца захлопнулась с глухим щелчком, отрезав уличный мороз, и в салоне, пахнущем ароматизатором «свежесть альпийских лугов», стало тесно от нашего с ней карнавала.

Боже, а ведь она выглядела… сногсшибательно. Она была не просто красивой. Неприлично сексуальной для детского праздника. Ее костюм был далек от пуританских телевизионных образцов: платье до колен из серебристой парчи, плотно облегающее соблазнительные изгибы бедер и груди, с высоким разрезом на бедре, из-за которого мелькала полоска белой кожи, затянутой в ажурные колготки. Снегурочковый меховой полушубок, белые сапожки на каблуке, меховая оторочка которых заканчивалась чуть выше колена. И этот парик – два толстых, сияющих под светом фонарей «косички», ниспадающие на грудь. Ее собственные темные волосы были убраны, но пара прядей выбивалась у висков, и от этого она казалась живой, настоящей, а не кукольной феей. Она сбросила на сиденье пуховую куртку, и в тесном пространстве ее плечо почти касалось моего красного рукава. От нее пахло чем-то холодным и сладким – ментоловыми духами, смешанными с пудрой.

— Адрес диспетчер скинул, знаете? — бросил водитель, не оборачиваясь. Вика кивнула, ее голос прозвучал спокойно и немного отстраненно: — Да, поедем. Машина тронулась, погружая нас в калейдоскоп мелькающих огней ночного города.

Я откинулся на сиденье, стараясь дышать ровно. Мысленно я снова прокручивал, как оказался здесь, в этой дурацкой ситуации. Нужны были деньги. Срочно. На новогодние подарки, на долг за телефон, да просто чтобы пережить январские праздники, не питаясь одной лапшой. Объявление о работе «Дедом Морозом с выездом» попало на глаза как раз вовремя. В агентстве, пахнущем кофе и дешевой типографской краской, меня быстренько оценили: «Рост подходит, голос не писклявый. Держишься уверенно? Детей не боишься?» Я мямлил что-то вроде «конечно». Менеджер, женщина с усталыми глазами, хлопнула папкой: «Отлично. Вам в пару Снегурочка – Вика. Опытная, уже несколько лет мы с ней по новогодним праздникам работаем. Слушайтесь ее, она все тонкости знает. Думаю, сработаетесь». Она сказала это с едва уловимой, многозначительной ухмылкой, которую я тогда не понял. «Сработаетесь». Звучало одновременно как «Справишься!», и как «Ты точно это запомнишь, парень».

А потом я ее увидел. Не в костюме еще, в обычных джинсах и свитере, она разбирала реквизит в подсобке. Высокая, с прямой спиной, с внимательным, изучающим взглядом. Она была старше. Не на пять лет, чувствовалось сразу. Лет на десять, а то и все двенадцать. В ее движениях была уверенность, почти властность, которой мне, вечно суетливому студенту, так не хватало. Она кивнула мне, коротко представилась:

— Вика. Со мной все просто: не опаздывай, не пей на выезде перед детьми, текст поздравления выучи. Остальному научу. — И все. Никаких сантиментов. Отдельно и многозначительно она добавила: — И не вздумай влюбляться, мальчик. И на свидания потом не зови. Муж и дети не поймут. Для меня это просто сезонная подработка.

А теперь эта Вика сидела в полуметре от меня, перевоплощенная в ходячую мужскую фантазию о новогоднем празднике. Молчание в салоне становилось густым, почти осязаемым. Я украдкой посмотрел на нее. Она уставилась в окно, в ее профиле читалась усталость и какая-то отрешенность. Свет фонарей скользил по ее щеке, подсвечивал длинные ресницы, завиток уха, туго обтянутый светлыми прядями парика. Ее руки в белых ажурных перчатках лежали на сумочке. Одной ногой она слегка покачивала, и каблук сапожка постукивал по полу. Этот ритмичный, тихий звук сводил с ума.

Я думал о том, как странно мы должны выглядеть со стороны. Два артиста низкого полета, запертые в машине, везущие дешевое чудо в очередную квартиру. Я – мальчишка, прикрытый синтетической бородой и тряпьем, пытающийся казаться мудрым и добрым волшебником. Она – женщина, чья зрелая, пышущая здоровьем и какой-то внутренней силой красота лишь подчеркивалась этим игривым, почти кокетливым нарядом. Между нами лежала невидимая стена – возраста, опыта, того самого «я тебя научу». Но здесь, в этой движущейся коробке, в полумраке, эти границы начинали казаться зыбкими. Она была просто женщиной. Очень привлекательной женщиной. А я… Я был парнем в нелепом костюме, который не мог оторвать от нее глаз.

Она вдруг повернула голову и поймала мой взгляд. Не уклоняясь, не смущаясь. Ее глаза в этот момент казались темными, почти черными.

— Нервничаешь? — спросила она просто. Ее голос прозвучал тихо, но четко, перекрывая шум двигателя.

— Немного, — признался я, чувствуя, как под маской бороды горит лицо. – Первый вызов».

Она едва заметно улыбнулась. Это не была теплая, ободряющая улыбка. Скорее, понимающая, даже чуть ироничная.

— Ничего, — сказала она, снова глядя в окно. — Главное – улыбайся. Дети верят улыбке. А взрослые… взрослые верят в то, во что хотят верить».

Она произнесла это так, будто делала мне одолжение, делилась тайным знанием. И снова повернулась к окну, оставив меня наедине с гулом мотора, стуком ее каблука и бешеным стуком собственного сердца, которое, казалось, вот-вот вырвется из-под красного, колючего кафтана. Машина несла нас в ночь, к чьему-то порогу, где нам предстояло изображать сказку. А я уже не мог думать ни о чем, кроме тепла ее плеча, в паре сантиметров от моего, и того, как этот вечер может повернуться дальше.

Такси остановилось у подъезда типовой многоэтажки. Я выкатился из машины, как неловкий красный клубок, поправляя съехавшую набок шапку. Вика вышла легко, изящно, будто выходила не из салона такси, а из кареты. Она накинула сверху на блестящее платье свою пуховку, но не застегнула ее, и меховая оторочка сапог, белые колготки и серебристый подол все так же маняще мелькали на морозе.

— Мешок, — коротко бросила она, указывая взглядом на багажник.

Я покорно достал огромный, расшитый звездами мешок с подарками (пока пустой, наши «волшебные» подарки мы должны были получить от родителей на месте). Он был на удивление тяжелым. Вика взяла только свой маленький серебристый ридикюль, в котором, как я знал, лежали конфетти, пара фокусов-простеньких и запасная помада.

Мы вошли в подъезд. Дверь захлопнулась, отрезав уличный шум. Здесь пахло котом, жареным луком и слабой надеждой на ремонт. Лифт пришел быстро, с лязгом и скрежетом.

Кабина была тесной, освещенной тусклой лампочкой. Когда дверцы закрылись, мы оказались в крошечном, звенящем тишиной пространстве. Я прислонил мешок к стене и нажал кнопку нужного этажа. Отражение в потрескавшемся зеркале двери было сюрреалистичным: я — красноносый великан с клочковатой бородой, она – холодная, сияющая фея. Я не мог не смотреть на нее. В тесноте лифта все детали ее фигуры, сдавленные и подчеркнутые тканью платья, были как на ладони. Изгиб спины, линия бедер, упругость груди под серебристой тканью… Я резко отвел глаза, почувствовав знакомый жар под маской. Вика стояла ко мне почти спиной, но, казалось, чувствовала мой взгляд на себе.

Лифт с лязгом тронулся вверх.

— Не забыл сценарий? — спросила она, не оборачиваясь. Ее голос в металлической коробке звучал гулко.

— Вроде нет, — пробормотал я, копаясь в памяти. «Стишок, подарок, фотография…».

— И не мямли. Говори басом, уверенно. Ты — главный волшебник, — она наконец повернула голову, и ее взгляд был деловитым, без тени того мимолетного понимания, что было в такси. — Готов?

Я кивнул, сглотнув. Готов ли я вот так, с ходу, превратиться в другого человека? Придется.

Дзынь. Этаж. Дверь лифта разъехалась. Мы вышли на чистый, пахнущий свежевымытым полом этаж. Вика скинула куртку, оставив ее на тумбе у лифта, поправила парик перед зеркалом в простенке одним уверенным движением. Я тоже стряхнул с себя «гражданское» — остался только в образе. Она нашла нужную дверь, взглянула на меня, и в ее глазах мелькнул тот самый «включайся». Она нажала на кнопку звонка.

За дверью сразу же послышались радостные визги и топот маленьких ног. Дверь распахнулась, и нас встретила пара сияющих глаз – маленькой девочки лет пяти в платье принцессы. За ней стоял мальчик постарше, лет семи, пытавшийся выглядеть скептически, но его взгляд тоже загорелся. А за детьми — улыбающиеся родители, мама с телефоном наготове.

— Дедушка Мороз! Снегурочка! — пронзительно завизжала девочка.

И вот тут сработала магия. Не моя – Викина. Ее лицо преобразилось. Вся холодная отстраненность, деловитость — все испарилось. Осталась только солнечная, искренняя, немного заговорщицкая улыбка. Ее голос стал звонким, как колокольчик, и теплым, как печенье с молоком.

— Здравствуйте, здравствуйте, дорогие! — пропела она, делая легкий реверанс. — Пустите ли вы нас, усталых путников, в свой теплый дом? Мы долго шли через снежные поля, ледяные реки, чтобы поздравить самых хороших детей в этом городе!

Она вошла, грациозно скользя, и я, опомнившись, тяжело застучал посохом об пол в прихожей, стараясь басить:

— У-у-у-ух, мороз-мороз! Но в вашем доме так тепло и уютно! Здравствуйте, хозяева!

Дети замерли в восторге. Родители, сияя, пропустили нас в гостиную, где сияла огнями нарядная елка. Вика сразу взяла инициативу. Она присела на корточки перед девочкой, чтобы быть с ней на одном уровне.

— А как тебя зовут, красавица? — спросила она.

— Маша! — прощебетала та.

— А тебя? — она перевела взгляд на мальчика.

— Кирилл, — буркнул он, но уже улыбался.

— Машенька и Кирюша! Дедушка Мороз, кажется, мы попали точно по адресу! — Вика оглянулась на меня, и в ее взгляде была подсказка: «Твой выход».

Я кашлянул, подошел ближе, стараясь не задеть елку посохом.

— Так-так-так… — протянул я, нарочито серьезно осматривая детей. — Рассказывайте, Маша и Кирилл, весь год слушались маму с папой? Помогали? Не шалили?

Дети закивали с такой исступленной серьезностью, что было смешно. Мама, улыбаясь, подтвердила:

— Очень старались, правда-правда!

— А елку нарядили – просто загляденье! — восхитилась Вика, и дети с гордостью посмотрели на свою работу. — Вы стишки для Дедушки Мороза приготовили?

Тут началась основная программа. Маша, краснея и запинаясь, прочитала про зайку и мишку. Кирилл выдал что-то более длинное и пафосное про новый год. Мы хлопали, восхищались, я хвалил их громко и басисто, а Вика — нежно и ласково, поправляя бантик у Маши на голове. Она была невероятна. Каждое ее движение, каждое слово было обращено к детям, она ловила их взгляды, кивала, поддакивала. Она верила в эту сказку в эту минуту. И глядя на нее, я почти и сам начинал верить.

— Ну что ж, — громогласно сказал я, когда стихи отзвучали. — За такое старание и послушание полагается награда! Снегурочка, а где же наш волшебный мешок?

Вика мигом подскочила ко мне, мы разыграли небольшую сценку поиска (— «Дед Мороз, да он же у тебя за спиной!» — «Ой, и правда, старость не радость!»), чем вызвали взрыв детского смеха. Я вытащил из мешка два ярких свертка, которые родители незаметно подсунули мне в прихожей, и с поклоном вручил каждому ребенку. Тот момент, когда маленькие руки с благоговением берут «настоящий» подарок от самого Деда Мороза… в этом что-то есть.

Потом были семейные фото: я в центре с детьми на коленях, Вика, обнимающая их сбоку. Ее рука легла мне на плечо для баланса — через толстый кафтан ее прикосновение было едва ощутимо, но я его почувствовал всем телом. Щелчки камеры телефона. Сияющие лица.

Уже на пороге, когда мы собрались уходить, папа семейства, раскрасневшийся и довольный, остановил нас:

— Нет, нет, так нельзя! Вы должны выпить за удачу, за новый год! — И он уже нес из кухни поднос: два бокала с пенящимся шампанским и несколько изящных бутербродов с красной икрой на черном хлебе.

Я замялся, вспомнив наставление Вики: «не пить на выезде». Но она, все еще в образе сияющей Снегурочки, лишь улыбнулась и взглянула на родителей:

— Ну, раз такое дело… один бокал для удачи мы не откажемся. Правда, Дедушка?

Ее взгляд скользнул по мне, и в нем не было уже ни деловитости, ни сказочного блеска. Был спокойный, взрослый, понимающий вызов. Она брала на себя ответственность.

— П-правда, — пробормотал я, беря в свою огромную варежку хрупкий бокал.

Мы чокнулись — я с папой, Вика с мамой. Дети смотрели на нас, завороженные. Шампанское было холодным, игристым и очень сладким. Я выпил залпом, чувствуя, как пузырьки щекочут горло, а тепло быстро разливается по животу. Бутерброд с икрой был невероятно вкусным — соленый, хрустящий, роскошный. Мы поблагодарили, еще раз поздравили всех, и наконец дверь квартиры закрылась за нами.

Мы молча спустились на лифт. В кабине пахло теперь шампанским и моим потом. Воздух снова сгустился. Вика, сбросившая на секунду улыбку, вытерла с губ крошки хлеба тыльной стороной перчатки. Ее щеки чуть порозовели.

— Неплохо, — сказала она, глядя в пространство перед собой. — Для первого раза. Держался уверенно.

Это была похвала. Небольшая, но от нее внутри что-то екнуло.

— Спасибо, — хрипло ответил я. — А ты… ты просто гений с детьми.

Она ничего не сказала, лишь едва заметно пожала плечом. Лифт доставил нас вниз. Сказка кончилась. Впереди был холодный вечер, мешок с подарками и еще несколько адресов. Но в горле все еще сладко пахло шампанским, а в голове стоял ее образ — то сияющий и теплый перед детьми, то спокойный и загадочный с бокалом в руке. И между этими двумя Виками была бездна, в которую мне отчаянно хотелось заглянуть.

Следующие три вызова слились в один калейдоскоп елочных огней, визгливых детских голосов и сладкого, пресного шампанского. Механика повторялась: лифт, звонок, взрыв детской радости, заученные реплики, стишки, вручение подарков, фотографии на память. Я постепенно вживался в роль, мой бас звучал увереннее, я даже начал импровизировать с простенькими фокусами, которые Вика показывала мне между вызовами.

Но главным сюжетом были не дети. Главным сюжетом была она.

На втором вызове, когда мы позировали для фото, она «случайно» провела рукой в белой перчатке по моей спине, от плеча до поясницы. Через толстый кафтан это было едва ощутимо, но мое тело отозвалось мгновенной дрожью. Она почувствовала это – я видел, как уголок ее губ дрогнул в полуулыбке.

На третьем вызове, в тесной прихожей, пока я возился с мешком, она, проходя мимо, наступила мне на ногу своим каблуком. Не сильно, но достаточно, чтобы наша близость стала физически ощутимой. Она извинилась тем же колокольчиковым голосом, что использовала для детей, но ее глаза, встретившиеся с моими, были темными и насмешливыми. «Неуклюжий ты, Дедушка», – словно говорил этот взгляд.

Алкоголь делал свое дело. Нас угощали почти везде: то коньяком «для сугреву», то вином, то тем же игристым. Мы отпивали по глотку-другому, чокаясь с хозяевами. Вика больше не отказывалась. Напротив, она принимала бокал с тем же видом царственной Снегурочки, но выпивала быстрее меня. Легкий румянец закрепился на ее щеках, а взгляд стал влажным, чуть расфокусированным.

Мы ехали на следующий, запланированный на сегодня вызов. В салоне такси между нами лежало наэлектризованное молчание. Я чувствовал ее тепло, слышал ее дыхание. Под кафтаном все тело было напряжено, как струна. Мысли путались, смешиваясь с пузырьками шампанского в крови.

Мы вышли у очередного безликого дома. Прошли в подъезд. Нажали кнопку вызова лифта. Когда дверцы закрылись, отрезав нас от мира, напряжение достигло точки кипения. Кабина была крошечной, зеркальной. Я видел наше отражение: пьяный, распаренный Дед Мороз и Снегурочка с блестящими глазами. Я потянулся было к кнопке этажа, но ее рука в ажурной перчатке легла поверх моей, мягко, но недвусмысленно отстранив.

Я обернулся. Она стояла вплотную. От нее пахло шампанским, дорогими духами и женским теплом.

— Вика… — начал я, но слова застряли в горле.

Она не сказала ничего. Она просто притянула меня к себе за отворот красного кафтана и прижалась губами к моим. Через колючую, влажную от дыхания бороду я почувствовал жар ее рта. Поцелуй был не нежным, не исследовательским. Он был жадным, властным, пьяным. Ее язык сразу же настойчиво проник между моих губ, солоноватый, с привкусом алкоголя и чего-то сладкого. Я застонал, забыв обо всем. Мои руки в варежках обхватили ее за талию, прижимая к себе. Ее тело под тонкой тканью платья было упругим, податливым, бесконечно желанным. Мы целовались так, будто хотели поглотить друг друга, прямо в этом лифте, под тусклой лампочкой, в наших дурацких костюмах. Она впилась пальцами в мои волосы под шапкой, сбивая ее набок. Я чувствовал, как ее грудь давит на меня. Это был поцелуй не снежной девы, а опытной, соскучившейся по острым ощущениям женщины, которая решила взять то, что ей хочется.

Когда лифт с лязгом остановился, мы с трудом оторвались друг от друга. Дышали часто, губы распухли, на ее парике торчали мои седые волосы от бороды. В ее глазах бушевала смесь похоти, азарта и той самой иронии.

— Этаж, — хрипло прошептала она, вытирая тыльной стороной руки подтек помады с моего подбородка.

Я, как автомат, нажал кнопку. Мы вышли на этаж. Из-за двери в одной из квартир уже доносился оживленный детский гомон – нас ждали. Но Вика, вместо того чтобы двигаться к двери, схватила меня за руку и потянула в противоположную сторону – к тяжелой двери, ведущей в лестничный пролет.

— Подожди, — ее голос звучал низко, хрипло, без тени сказочности. – Не можем вот так… пойдем.

Она толкнула дверь. Мы очутились в бетонной клетке лестничной клетки, пахнущей пылью и холодом. Здесь было тускло, гулко, абсолютно безлюдно. Звуки из квартир сюда почти не доносились. Дверь с пружинным механизмом медленно захлопнулась за нами с глухим стуком.

Она прижала меня спиной к шершавой, холодной стене, и снова нашлись мои губы. Но этот поцелуй был уже другим. Быстрым, обжигающим, словно печать. Потом она отстранилась, ее глаза скользнули вниз, к красному, перетянутому поясом подолу моего кафтана. Там уже выпирал твердый, недвусмысленный бугор. Мой член, возбужденный до боли, бешено напрягся в тесных штанах под костюмом.

— Вот он какой, молодой Дед Мороз, — прошептала она с усмешкой. Ее голос был густым, как мед, и пьяным от желания. – Весь из себя добрый, а под кафтаном… целый посох волшебный спрятал.

Она не стала медлить. Ей, видимо, нравилась эта скорость, этот риск, эта грязь момента. Она опустилась передо мной на колени прямо на холодный бетон, не обращая внимания на свое блестящее платье. Белые сапожки на каблуках, ее стройные ноги в ажурных колготках – все это было здесь, в грязном подъезде, ради меня.

— Давай посмотрим на него, — сказала она, и ее пальцы в перчатках нашли пояс, потом ширинку. Она расстегнула ее ловко, почти профессионально. Я зажмурился, запрокинув голову на стену. Холодный воздух ударил по оголенной коже, а потом ее теплая, уже без перчатки, рука обхватила мой член.

Он был твердым, как камень, налитым кровью, уже влажным от предсемени на головке. Я открыл глаза и смотрел сверху: на ее темные волосы, выбившиеся из-под парика, на ее опущенные ресницы, на то, как она, чуть склонив голову набок, рассматривала мой член, будто дорогой подарок.

— Хороший, — констатировала она просто, как мастер, оценивающий инструмент. – Молодой, крепкий. Люблю такие.

И прежде чем я успел что-то сказать, она наклонилась и взяла его в рот.

Ощущение было сокрушительным. Ее губы, мягкие и влажные, плотно обхватили головку, а язык тут же заскользил по нежнейшей плоти, выискивая самые чувствительные места. Она не стала медленно вводить его, играть. Она взяла глубоко, сразу, заставив меня выдохнуть стон. Ее рука продолжала работать у основания, сжимая и отпуская ствол, а голова начала двигаться в четком, размеренном ритме. Она сосала его, как будто хотела высосать из меня всю жизнь, всю молодость, всю накопившуюся за этот вечер неловкость и напряжение. Звуки были непристойно громкими в бетонной пустоте лестницы: чавкающие, влажные, хлюпающие. Она отрывалась на секунду, чтобы сплюнуть на него слюны, и снова погружала его в теплоту своего рта, теперь уже еще глубже, до самого горла. Я видел, как ее щеки втягивались, как двигается ее челюсть. Она была мастером. Опытной, безжалостной, знающей толк в этом деле женщиной. В ее движениях не было робости или нежности, только отточенная, животная техника, доводящая до исступления.

Я вцепился руками в ее парик, сжимая эти сияющие косы, не в силах устоять на ногах. Мои бедра сами начали подаваться вперед, встречая движения ее головы. Я стонал, блядь, как последний пацан, не в силах сдержаться. Похотливая, грязная волна накрывала с головой. Мысль о том, что в паре метров от нас, за стеной, сейчас ждут Деда Мороза и Снегурочку, а она тут, на коленях, вылизывает мне яйца своим горячим, умелым языком, сводила с ума.

— Вика… я сейчас… — застонал я, чувствуя, как спазм подбирается к основанию позвоночника.

Она поняла. Она ускорила темп, ее рука и рот работали в унисон, безжалостно, эффективно. И когда волна наконец накрыла, она не отстранилась. Она приняла все, до последней капли, глубоко в горло, лишь слегка поперхнувшись. Ее пальцы сжали мой член у самого основания, выжимая из него остатки спермы, которую она затем, не спеша, проглотила. Она оторвалась, тяжело дыша. На ее подбородке блестела капля. Она смахнула ее пальцем и, глядя мне прямо в глаза, облизала его.

— Вкусно, — сказала она хрипло, поднимаясь. Ее платье было в пыли с колен, парик съехал. Она выглядела развратной, потрепанной и невероятно сексуальной. — Теперь можешь идти и раздавать подарки, Дед Мороз. Со спокойной душой.

Она поправила одежду, снова надела перчатку, будто ничего и не было. А я стоял, все еще прислонясь к стене, с расстегнутой ширинкой, с бешено стучащим сердцем, с головой, полной только одного: образа ее опущенной головы и влажного рта на моем члене. Работа, дети, подарки – все это отступило куда-то на миллиард километров. Осталась только она. Ее похоть. Ее «блядство», как она сама, вероятно, это называла про себя. И моя абсолютная, животная готовность идти у нее на поводу куда угодно.

Отработать тот вызов было пыткой. Каждое мое слово, каждый жест давались через силу. Я чувствовал себя опустошенным и одновременно переполненным до краев. Во рту стоял привкус её помады и моего же возбуждения. Дети казались размытыми пятнами, их голоса — далеким гулом. Я механически улыбался, басил, раздавал подарки, но всё моё существо было приковано к ней, к Вике.

А она… Она была невозмутима. Как по волшебству, с её лица исчезли следы нашей грязной импровизации в подъезде. Она снова сияла, звенела голосом, была идеальной Снегуркой. Только её глаза, когда они на секунду ловили мои, выдавали её. В них горел тот же огонь, что и в лифте, — огонь азарта, власти и неутолённой, зрелой похоти. Она делала это нарочно. Играла со мной. Показывала, кто здесь главный волшебник на самом деле.

Когда мы наконец выбрались из той квартиры, нас снова проводили бокалом шампанского. Мы чокнулись с хозяевами, улыбаясь, и выпили почти залпом. Алкоголь ударил в голову, смешавшись с адреналином и остатками животного удовлетворения. Дверь закрылась. Мы стояли в пустом холле этажа. Тишина оглушала после детского гама.

Не говоря ни слова, Вика схватила меня за руку и потащила к лифту. Её пальцы в ажурной перчатке сжимали моё запястье так сильно, что было больно. Как только дверцы лифта сомкнулись, она набросилась на меня.

Этот поцелуй был ещё более голодным, ещё более отчаянным, чем первый. В нём не было уже никакой исследовательской нежности, только чистый, нефильтрованый голод. Мы грызли друг другу губы, наши языки сплетались в отчаянной борьбе. Мои руки в варежках залезли под её пуховку, сжали её бока через тонкую ткань платья, пытаясь впиться в плоть. Её руки лазили по моей спине, спустились ниже, сжали мои ягодицы через кафтан, прижимая к себе так, что я почувствовал, как снова, почти мгновенно, начинает набухать и твердеть между ног.

— Ты… ты совсем сумасшедшая, — прохрипел я, отрываясь от её рта, чтобы перевести дыхание.

Она прижалась лбом к моей бороде, её глаза блестели в полумраке кабины.

— Молчи, — просто сказала она, и её рука нащупала ширинку, надавила ладонью на уже твёрдый бугор. — Молчи и делай, что говорю. Ты же хочешь?

Я мог только кивнуть, захлёбываясь собственным желанием. Лифт ехал вниз, к выходу, к следующему адресу, к следующей порции этой изматывающей, сюрреалистичной сказки. Но реальностью в эту секунду были только её губы, её руки и бешеный стук сердца.

Мы сели в такси. Водитель, привыкший уже к нашему виду, молча повёз по следующему адресу. Мы сидели на заднем сиденье, не касаясь друг друга, но пространство между нами вибрировало от невысказанного. Я смотрел на её профиль, на то, как она кусает свою опухшую от поцелуев нижнюю губу. Она чувствовала мой взгляд и поворачивалась, чтобы встретить его — долгим, оценивающим, обещающим. Ни слова. Только это молчаливое соглашение, от которого кровь стучала в висках.

Новый адрес. Новый подъезд, пахнущий жареной рыбой и ёлкой. Новые дети – мальчик-подросток, уже почти не верящий в чудеса, и маленькая плакса-девочка. Мы отработали на автомате. Мои реплики звучали глухо, как из бочки. Вика снова несла на себе всё представление, её смех звенел фальшиво только для моего уха. Я видел, как её взгляд постоянно возвращается ко мне, как она на секунду задерживается рядом, чтобы её бедро коснулось моего. Это был тайный, порочный ритуал на виду у всех.

И вот мы снова на пороге. Снова благодарности, снова бокал какого-то сладкого, липкого игристого вина. Мы выпиваем его, почти не чувствуя вкуса. Прощаемся. Дверь закрывается.

Мы остаёмся одни в узком, слабо освещённом коридоре. Звук щелчка замка будто даёт старт. Я оборачиваюсь к ней, готовый снова задохнуться в поцелуе, но она делает шаг назад. Её глаза, блестящие и тёмные, смотрят на меня без тени улыбки.

Она подходит так близко, что я чувствую её дыхание на своей шее, над воротником колючего кафтана. Её губы почти касаются моего уха, и она шепчет. Тихий, хриплый, безоговорочный приказ, от которого у меня подкашиваются ноги:

— Выеби меня.

Два слова. Прямых, грубых, лишённых всякой романтики. И в них — вся суть этой ночи, всей этой игры. Это не просьба. Это констатация факта. Констатация моего желания и её власти.

Она не ждёт ответа. Она снова хватает меня за руку и ведёт не к лифту, а к тёмному пролёту лестницы, ведущей вниз, в технический этаж или просто в слепую бетонную нишу между этажами. Здесь пахнет сыростью, пылью и старыми сигаретами. Единственный источник света – тусклый зарешечённый люк где-то сверху.

Здесь, в этой бетонной клетке, она наконец сбрасывает маску. Её движения резки, полны нетерпения. Она отстраняется от меня, её взгляд приказывает: смотри.

Она поворачивается спиной, смотрит на меня через плечо. Её руки скользят по бёдрам, поднимают серебристый подол короткого платья. Медленно, нарочито медленно, обнажая сначала бледные, упругие бёдра в ажурных колготках, затем — кружевной край чёрных трусиков, которые кажутся дико неприличными под этим невинным костюмом. Она задерживает платье на талии одной рукой, а другой стягивает трусики вниз. Не до конца, не снимая, а лишь до колен, обнажая гладкую, белую кожу ягодиц и смутную тёмную щель между ними. Она наклоняется вперёд, упирается ладонями в холодную, шершавую бетонную стену, выгибая спину. Этот изгиб, эта поза полной доступности в грязи подъезда, в её дурацком костюме, — это было самое развратное, самое возбуждающее зрелище в моей жизни.

— Ну же, — бросила она через плечо, и в её голосе слышалась уже не терпящая возражений власть, а нетерпение, смешанное с просьбой. — Не заставляй Снегурку мёрзнуть.

Я не заставил. Мои пальцы дрожали, когда я торопливо расстёгивал пояс, ширинку, с трудом стягивал штаны и нижнее бельё до середины бёдер. Холодный воздух ударил по оголённой коже, но жар внутри был нестерпим. Я прижался к её спине, чувствуя под тонкой тканью платья тепло её тела. Одной рукой я обхватил её за талию, притягивая к себе, другой нащупал её влажное, горячее лоно. Она была уже готова, мокрой от желания. Она издала короткий, сдавленный стон, когда мои пальцы скользнули между её половых губ.

Я не стал больше ждать. Направил свой член, твёрдый, как сталь, налитый кровью и пульсирующий, к её входу. И одним мощным, долгим толчком вошёл в неё.

Она вскрикнула — не от боли, а от захлёстывающего её наслаждения. Её тело напряглось, затем подалось навстречу. Она была узкой, невероятно тёплой и обжигающе влажной внутри. Я замер на секунду, захлёбываясь ощущениями, глотая её запах, смешанный с запахом пыли и дешёвого шампанского. А потом начал двигаться.

Это не было любовью. Это было яростное, жадное, почти злое совокупление. Я вгонял себя в неё с силой, от которой её тело каждый раз с хлопком прижималось к стене, а парик съезжал набок. Мои бёдра шлёпались о её плоть, оглашая бетонный колодец гулкими, непристойно влажными звуками. Она отвечала мне каждым движением, откинув голову, её стоны, приглушённые, хриплые, эхом разносились по лестничной клетке.

— Да… вот так… сильнее, — выдыхала она сквозь стиснутые зубы, её пальцы царапали бетон. — Ещё… трахай свою Снегурку, Дед Мороз… выеби меня, как последнюю шлюху…

Её слова, грязные и прямые, подливали масла в огонь. Я сжимал её бёдра так, что, наверное, оставлял синяки, и ускорялся. Ритм стал неистовым, животным. Мы оба уже не могли думать ни о чём, кроме этого: о трении, о жаре, о нарастающем, неотвратимом спазме. Я чувствовал, как её внутренние мышцы начинают судорожно сжиматься вокруг моего члена.

— Я… Вика, я сейчас…

— Внутрь, — прошипела она, не оборачиваясь. — Кончай в меня. Давай.

Этот приказ, этот полный отказ от какой бы то ни было осторожности, стал последней каплей. Спазм вырвался из глубины, сокрушительный, всепоглощающий. Я вогнал себя в неё до упора, вжимая её в стену, и закричал, глухо, дико, выпуская в её трепещущую, принимающую плоть всю свою сперму горячими, пульсирующими толчками. Казалось, это длилось вечно. Я держал её, чувствуя, как моё семя заполняет её, как её собственный оргазм сотрясает её тело тихой, продолжительной дрожью.

Мы замерли так, тяжело дыша, слившись воедино в самом грязном, самом тайном уголке этого праздничного города. Пот стекал у меня по спине под кафтаном. От неё пахло сексом, потом и дорогими духами. По её внутренней стороне бедра, поверх колготок, стекала белая капля.

Она медленно выпрямилась, позволив мне выскользнуть из неё. Не оборачиваясь, она натянула трусики обратно, поправила платье. Её движения были усталыми, но исполненными странного удовлетворения. Только потом она повернулась ко мне. Её лицо было раскрасневшимся, разгорячённым, губы запеклись. Она посмотрела на меня — не с насмешкой, а с какой-то усталой, почти нежной оценкой.

— Ну что, — сказала она хрипло. — Напоследок. Теперь можно и работу заканчивать.

Она потянулась, поправила съехавший парик, и в её глазах снова появилась та самая, ледяная, профессиональная Снегурка. Но теперь я знал, что скрывается под этой ледяной коркой. И знал, что для меня этот Новый год уже наступил. И он был самым незабываемым.

***

Пять лет – это целая жизнь. Или, по крайней мере, та ее часть, которую принято считать правильной. У меня теперь был собственный мир, замкнутый в границах трехкомнатной квартиры. Два крикливых, прекрасных сгустка энергии – Катя и Степа. И Марина, моя жена. Точная, теплая, надежная, как швейцарские часы. Мы вместе выбирали эту елку, вместе вешали гирлянды, вместе терпеливо ждали, когда дети, наконец, устанут и уснут в Сочельник.

Именно Марина предложила заказать «настоящее чудо». «Пусть у них будут воспоминания, как у всех нормальных детей, » – сказала она. Я кивнул, не особенно вникая. Вспомнил старое агентство. Нашел его в интернете – оно все еще работало. Заполнил заявку онлайн, даже не задумываясь. Дед Мороз и Снегурочка. Стандартный набор.

Вечером, когда уже стемнело и в окнах засверкали огни, раздался звонок в дверь. Сердце почему-то екнуло – глупый, иррациональный толчок памяти. Я пошел открывать.

И мир сузился до размеров дверного проема.

На пороге стоял молодой парень, почти мальчишка, в знакомом до боли, дешевом красном кафтане с пыльной ватной опушкой. Его борода была еще белее и пушистее, чем моя когда-то. И рядом с ним – она. Вика.

Время было над ней не властно. Оно лишь отточило ее черты, добавило пару едва заметных лучиков у глаз, но не отняло ни капли той магнетической силы. Она была одета в другой костюм – более скромный, длинное синее платье с серебристыми снежинками, меховая накидка. Но он так же подчеркивал ее взрослую фигуру. И я ее помнил. Под этим платьем скрывалось то же тело, та же кожа, помнящая прикосновения в грязных подъездах. Ее волосы были убраны под парик с традиционными косами, но эта укладка лишь подчеркивала изящество ее шеи, безупречный овал лица. Она посмотрела на меня. Сначала – профессионально, с вежливой, отстраненной улыбкой «Снегурочки». А потом – глубже. В ее карих глазах, будто в неподвижной воде лесного озера, что-то дрогнуло, шевельнулось. Узнавание. Не просто «я вас помню», а «а, это ты». Мгновенное, острое, как укол. И прежде чем я успел что-то сказать, она, глядя прямо на меня, пока ее молодой Дед Мороз бормотал что-то приветственное, едва заметно – так, что это заметил только я – подмигнула. Одно быстрое, дерзкое, абсолютно не-снегурочное движение века. И снова на ее лице – сияющая, невинная улыбка.

— Здравствуйте, мы из агентства «Снежная сказка»! – звонко пропела она, и ее голос, тот самый, что когда-то шептал грязные слова мне на ухо, теперь звучал чисто и светло.

Я застыл, парализованный. Мозг лихорадочно пытался соединить несоединимое. Моя уютная, пахнущая мандаринами и пирогом прихожая. Крики детей: «Пришли! Пришли!». И она. Живой призрак самого жаркого, самого стыдного и самого яркого воспоминания моей молодости. Она была здесь. В моем доме.

Представление началось. Я стоял в дверном проеме в гостиную, прислонившись к косяку, и наблюдал. Марина суетилась с телефоном, пытаясь снять лучшее видео. Дети, сначала оробевшие, потом вошедшие в раж, визжали от восторга.

Молодой Дед Мороз старался изо всех сил. Гремел посохом, басил, раздавал подарки, которые мы сами же и купили. Он был неплох. Энергичен. Но он был просто мальчишкой в костюме.

А она… Она была волшебством. Настоящим. Она опустилась на корточки перед Степой, поправила ему воротничок пижамы, и он, мой всегда немного диковатый сын, замер, заглядевшись на нее, как на фею. Она слушала, как Катя, запинаясь, читает стишок, и кивала с такой искренней, такой взрослой серьезностью, что дочь расправила плечики и засияла. Она шутила с Мариной, и моя жена рассмеялась – легко, непринужденно. Вика владела пространством. Она создавала ту самую сказку, в которую все так отчаянно хотели верить. Она была идеальной Снегурочкой. И только я, скрестив руки на груди, видел другое. Видел отражение огней гирлянд в ее глазах, когда она на секунду отрывала взгляд от детей и бросала его на меня – быстрый, оценивающий. Видел, как кончик ее языка на мгновение касается уголка губ – старый, знакомый жест задумчивости. Я помнил вкус этих губ. Помнил их влажную жару. Помнил запах ее кожи, смешанный с дешевым шампанским и пылью лестничных клеток.

И пока она водила с детьми хоровод вокруг елки, я мысленно переносился на пять лет назад. В тесный лифт. В холодный подъезд. В ее хриплый шепот: «Выеби меня». Я чувствовал призрачное жжение на ладонях, память о том, как они сжимали ее бедра. Стыд и дикое, неудержимое влечение перемешались во мне в один тяжелый, греющий комок под ребрами.

Представление закончилось. Дети, счастливые и возбужденные, не хотели отпускать волшебников. Мы, взрослые, улыбались, благодарили. Молодой Дед Мороз что-то неловко бормотал. Вика сияла, прощаясь, как прощается настоящая сказка – обещая вернуться в следующем году. Марина сунула им в руки конверт с деньгами, они отказались от предложенного чая. И вот они уже в прихожей, накидывают свои уличные куртки поверх костюмов.

— Ой, а где же посох? — вдруг озабоченно сказала Марина.

Все огляделись. Громоздкий посох, обвитый мишурой, стоял, прислоненный к вешалке в углу прихожей. Молодой Дед Мороз, виновато улыбнувшись, поспешил его взять, но в тесноте и суете как-то неловко повернулся, и посох снова остался стоять в углу, пока они, наконец, не выскользнули за дверь с очередными поздравлениями.

Дверь закрылась. В квартире воцарилась счастливая, уставшая тишина, нарушаемая только восторженным лепетом детей. Я глубоко вздохнул, пытаясь стряхнуть с себя наваждение. Прошлое. Все это – просто прошлое. Красивая, грязная, безумная случайность.

— Господи, а посох-то они забыли! — Марина, наводившая порядок в прихожей, снова обнаружила злополучный атрибут. – Давай быстренько, догони, отдай! Им же без него никак!

Мне не хотелось. Мне ужасно не хотелось снова видеть ее. Но и оставлять эту дурацкую палку у себя не было резона. Я взял посох. Он был легким, пустотелым, фальшивым, как и все в этой истории.

— Ладно, — пробормотал я. — Сейчас.

Я вышел в подъезд. Он был пуст и тих. Лифт, судя по индикатору, уже спустился на первый этаж. «Уехали, » – с облегчением подумал я и уже собирался оставить посох у двери лифта, как вдруг… услышал.

Звук был приглушенным, доносился из бетонного колодца лестницы, которая вела на технический этаж. Тот самый, глухой, слепой пролет. Звук… сдерживаемых стонов. Женских стонов. Коротких, прерывистых, знакомых до мурашек. И мужское, тяжелое, сопящее дыхание.

Ледяная волна прокатилась по моей спине. Ноги сами понесли меня к тяжелой двери на лестничную клетку. Я приоткрыл ее на сантиметр, не скрипнув. И заглянул в щель.

Освещение там было тусклым. У шершавой бетонной стены, стояла она. Вика. Ее меховая накидка и синее платье были задраны, скомканы на талии. Она стояла, сильно наклонившись вперед, упираясь ладонями в стену. Ее ноги в сапогах были расставлены. А сзади, яростно, порывисто двигался молодой парень в костюме Деда Мороза. Его красный кафтан был расстегнут, шапка сбита на затылок. Он, тяжело дыша, вгонял себя в нее, и ее тело с каждым толчком подавалось вперед.

— Да… вот так… — ее голос, хриплый, сдавленный, был тем же самым. Той же тембральности, той же интонации. — Сильнее… еби меня, трахай как последнюю шлюху…

— Ты… ты охуенная, — задыхался молодой Дед Мороз, его руки вцеплялись в ее бедра под тканью платья.

— Не останавливайся… натягивай свою Снегурку… кончи в меня… да, вот так… о, да…

Ее слова, ее стоны, эти непристойные, животные звуки шлепков тел – все это было точной, дьявольской копией того, что происходило когда-то со мной. Тот же подъезд. Та же поза. Та же женщина. Только Дед Мороз был другой. Моложе. Наивнее. Такой же временный, как и я когда-то. У нее каждый год был новый Дед Мороз…

Я стоял, не в силах пошевелиться, сжимая в руке фальшивый посох. Я смотрел, как ее пальцы впиваются в бетон, как изгибается ее спина, как молодой парень, сдавленно рыча, достигнет своего пика и, судорожно прижавшись к ней, изольет в нее все, что у него было. Она приняла это, слегка прогнувшись, и издала долгий, томный выдох.

И тогда, в ту самую секунду, когда все затихло, она чуть повернула голову. Не в мою сторону. Просто так. И на ее лице, в профиль, я увидел улыбку. Не счастливую, не нежную. Усталую, циничную, знающую себе цену. Улыбку женщины, которая нашла себе на вечер нового, молодого, глупого «Деда Мороза», чтобы сыграть в свою любимую, порочную игру. Игру, правила которой никогда не менялись.

Я не стал мешать. Я медленно, на цыпочках, отступил от двери. Сердце билось ровно и спокойно. Вместо ревности, гнева или боли внутри была лишь странная, светлая пустота и… понимание.

Посох я неслышно прислонил к стене у лифта и вернулся в свою квартиру, в свет, в тепло, в запах елки и детского шампуня.

— Догнал? — спросила Марина.

— Да, — просто ответил я.

А сам подошел к окну, отодвинул штору. Внизу, у подъезда, я увидел, как две фигуры в праздничных костюмах садятся в такси. Она села первой. Молодой человек – следом. И перед тем, как дверца захлопнулась, мне показалось, что она снова подняла голову и посмотрела на наше окно. Всего на секунду.

Я улыбнулся. Себе под нос. Без горечи, без сожалений. Просто констатация факта. У каждого своя сказка. У меня – здесь, в этой квартире, с кричащими детьми и заботливой женой. А у нее… у нее она была там, в промозглых подъездах, в объятиях вечно юных, временных Дедов Морозов, в мимолетном жаре и грязном шепоте. И в этой своей сказке она была вечной, неувядающей, опасной и прекрасной Снегурочкой. И, кажется, была абсолютно счастлива.

!!!

Поздравляю всех читателей с Новым Годом!!

Пожалуйста, поддержите меня через бусти: https://boosty.to/bw_story

Новые рассказы будут выходить там раньше. Кроме того там будут публиковаться эксклюзивные истории, которых нет на сайте. Надеюсь они вам тоже понравятся! :)

Подписывайтесь! https://boosty.to/bw_story