В выпускном классе, когда Игорю было уже 18 лет, он впервые увидел на видео гомосексуальную сцену, но должного впечатления эта сцена на него не произвела; а получилось вот как: они, человек пять или шесть парней – одноклассников, поехали на дачу к однокласснику Толику, уверенно шедшему на "золотую" медаль, чтобы там, "на природе", отметить день рождения одного из пацанов, и когда шашлыки были съедены, а пиво выпито, Толик неожиданно предложил посмотреть "прикольную порнушку", объяснив, что кассету он случайно нашел в кладовке и что кассета эта, видимо, принадлежит его старшему брату, который на тот момент служил в армии; естественно, все дружно согласились – видик на даче был, и отказываться от просмотра "прикольной порнушки" было бы, как сказал один из пацанов, "непростительной глупостью", которую им не простят их потомки; на кассете, которую Толик принёс из кладовки, оказался сборник довольно однообразных видеосюжетов с предельно откровенным, но вполне обычным – гетеросексуальным – трахом; и хотя сама кассета была явно старой – некоторые сюжеты на кассете были черно – белыми, смотреть всё равно было прикольно: пацаны, со смехом комментируя те или иные сцены, сидели возбуждённые, возбуждения своего друг от друга не скрывая; впрочем, скрывать возбуждение, даже если бы они захотели его скрыть, было бы затруднительно – джинсы у всех заметно бугрились, топорщились колом, а кроме того, скрывать возбуждение было бы глупо – они смотрели порносюжеты, и колом вздыбленные джинсы свидетельствовали о нормальной, вполне адекватной реакции на соответствующее зрелище; в противном случае получалось бы, что перед экраном телевизора сидят не здоровые восемнадцатилетние парни, а несчастные импотенты, у которых по причине импотенции фатально не возникает эрекция, или, говоря проще, не стоит, – молодые члены, выпирая из брюк, стояли у всех друзей – одноклассников без исключения, и это ни у кого не вызывало ни неудобства, ни смущения; время от времени слышались реплики: "во – засадил!", "давай, бля, парень, давай!", "сюда бы её – эту козочку!";

"А сейчас будут гомики... я надеюсь, что среди нас таких нет – никто ни к кому приставать не станет?" – упреждая следующий сюжет, засмеялся Толик и, прикалываясь, он тут же с дурашливой опаской посмотрел на одного из пацанов: "чего ты, Витя, напрягся – как – то странно засопел?"; пацаны, и Витя в том числе, весело засмеялись; причем Витя не остался в долгу – сказал, кивая на Толика: "не удивлюсь, если этот кусок плёнки окажется изрядно затёртым – по причине наиболее частого воспроизведения некоторыми типами, находящимися среди нас" – и снова в ответ все, включая Толика, дружно рассмеялись; а на экране, между тем, уже вовсю шло действо: два качка, лежа на каком – то настиле, с сопением тискали друг другу полустоячие члены, стараясь добиться эрекции, но эрекция почему – то не возникала, и тогда один из качков, повернувшись к другому задом, руками раздвинул в стороны свои мускулистые ягодицы – другой, в тот же миг наклонившись, припал губами к очку первого, а затем, высунув язык, стал очко с видимым удовольствием лизать...

"Круто!" – непроизвольно вырвалось у одного из пацанов; "охуеть, бля!" – тут же, не удержавшись, отозвался кто – то еще; а на экране, между тем, эрекция уже была налицо – тот, который с видимым удовольствием вылизывал очко, теперь лежал на спине и, придерживая руками поднятые вверх толстые мускулистые ноги, ждал... дальше крупным планом показывалось, как, блестя смазкой, толстый длинный член медленно исчезает в округлившимся очке – очко было без единого волоска, а член входил медленно – медленно... и потом минут десять разными планами изображался сам трах – однообразное колыхание одного тела над другим, причем оба партнёра то и дело поочерёдно стонали, протяжно выдыхая букву "о"... закончился сюжет необыкновенно обильной струёй спермы, которую один качок со стоном спустил на грудь другого... "хуйня, бля, полная!" – проговорил кто – то из пацанов, подводя итог увиденному, и с этим было трудно не согласиться: мужикам было лет по сорок, они были мускулисты, коротконоги, бритоголовы, а само траханье, заключавшееся в мощном, но однообразном колыхании одного тела над другим, больше напоминало взаимодействие двух муляжей, чем кайф живых людей, и даже то и дело показываемое крупным планом беспрерывное скольжение полового члена одного партнёра в заднепроходном отверстии другого казалось для глаз, смотрящих на это, скорее утомительным, чем возбуждающим; а кроме того, всё это действо происходило на фоне какой – то вычурно художественной драпировки и потому всё время казалось театрализованной постановкой, а не "картинкой из жизни", – Игорь, когда смотрел, ни особого волнения, ни какого – либо особого возбуждения не почувствовал: то, что происходило на экране, мало соотносилось с тем, о чем он, Игорь, в глубине души тайно мечтал, и хотя в мечтах его к тому времени уже определенно присутствовал однополый секс, но это был секс исключительно с друзьями – с теми, по ком томилась его душа... секс в мечтах Игоря – в его грёзах – фантазиях – органично вплетался в дружбу, дополнял дружбу, становился частью настоящей дружбы, а потому это всегда был секс с конкретным парнем – с тем, кто, сам того не зная, становился для Игоря источником неизбывной мелодии, звучавшей в душе, – сам по себе однополый секс, лишенный мелодии, не вызывал у Игоря никакого интереса – и потому просмотренный видеосюжет с гомосексуальной сценой не вызвал у Игоря ни волнения, ни возбуждения: на экране трахались "голубые", а Игорь себя таковым не считал, поскольку однополый секс для него, для Игоря, был неотделим от дружбы, а дружба...

Дружба в понимании Игоря была не только и не столько физическим контактом, именуемым однополым сексом, сколько предполагаемым – страстно желаемым – диалогом душ; и здесь для Игоря было совершенно необходимо, чтоб в душе его родилась – и зазвучала – волнующая мелодия, которую сам Игорь никогда не называл любовью, но которая была именно ею... а чем ещё могло быть это неизвестно почему возникающее, неподвластное воле, упоительно – сладостное чувство, томящее душу неистребимой надеждой?. .

Игорь, лёжа под одеялом с возбуждённым, невидимо выпирающим из трусов членом, смотрит на стоящего в проходе Андрея – своего командира отделения, и в душе Игоря незримо звучит та самая мелодия, которую он, Игорь, сам для себя упорно определяет как желание "настоящей дружбы"; Андрей о чём – то говорит, то и дело показывая на одного из сержантов пальцем, и видно, как все сержанты, включая того, на которого Андрей показывает, приглушенно смеются, – они, эти сержанты, кажутся Игорю из другого мира, и хотя Игорь прекрасно понимает, что сержанты – самые обычные парни, но от этих "обычных парней" весомо исходит зримая, в словах и жестах присутствующая сила, а за плечами сержантов чувствуется какой – то особый, еще неведомый Игорю жизненный опыт, и потому Игорь смотрит на сержантов как на парней, которые кажутся ему каким – то особенными – не такими, как все... точнее, таким ему, Игорю, видится Андрей – его непосредственный командир, – упоительная мелодия, возникшая в то мгновение, когда Игорь, впервые оказавшись в казарме, впервые Андрея увидел, уже неделю звучит в душе Игоря от подъёма и до отбоя, с каждым днём наполняя его душу тщательно скрываемой надеждой, неразрывно переплетающейся с мыслью о невозможности желаемого, и эта мысль придаёт мелодии, которая сладко томит Игоря, привкус неизбывной печали. Потому как – что у него, у Игоря, может быть с ним, с Андреем, общего? Он для Андрея – сержанта, уже практически отслужившего – один из "запахов", и не более того... чем он может Андрея привлечь – чем может Андрею понравиться? Единственное, что Игорь может делать в такой ситуации – это как можно лучше выполнять все приказы и требования Андрея, своего командира отделения, и тогда, быть может, Андрей – сержант, командир его отделения – как – то его выделит, "увидит", обратит на него своё внимание... и Игорь старается – старается изо всех сил: он добросовестно учит – зубрит положения Устава, он мобилизует все свои силы, чтоб хотя бы не хуже других пробегать по утрам кросс, он старательно отрабатывает на плацу все строевые движения, которые Андрей им показывает, он старается первым подскакивать с постели, едва раздаётся команда "подъём", и первым в постели оказаться, когда звучит команда "отбой"... собственно, он, Игорь, делает всё то, что с разным успехам делают или стараются делать другие пацаны – будущие солдаты, оказавшиеся под мощным прессом требований со стороны своих командиров – сержантов, но все остальные стриженые пацаны это делают потому, что делать это нужно, а у Игоря, делающего то же самое, что делают все другие, помимо этого тягостного "нужно" есть ещё свой, никому другому не видимый стимул – его не на миг не смолкающая, полная неизъяснимого томления мелодия, которую никто, кроме него, не слышит, – Игорь, изначально боявшийся равнодушного непонимания со стороны тех, по ком тосковала его юная душа, а потому привыкший свои чувства не обнаруживать, а мечтания лелеять внутри, здесь, где все у всех постоянно на виду, предпринимает все мыслимые усилия, чтоб его мелодия – его мечта о дружбе с Андреем – не вырвалась наружу... и это – самое трудное; наверное, если б у Игоря был обычный, многими в таких ситуациях приобретаемый сексуальный опыт – если б с кем – то из тех, кто время от времени вызывал у него чувство неодолимого тяготения, он хотя бы раз окунулся в мир не отвлеченного, а телесного – вполне конкретного – наслаждения, то теперь все его мысли – желания, направленные на Андрея, наверняка имели бы более определённый – более понятный для него самого – характер, но никакого опыта по части однополого секса у Игоря нет, и потому, думая об Андрее, он думает – мечтает о "настоящей дружбе", а не о сексе... мысли о сексе хотя и мелькают, но именно мелькают – о возможности секса с Андреем Игорь думает как о чем – то допустимом, но маловероятном, почти невозможном, и потому думает Игорь об этом мимолетно и размыто: думая об Андрее, Игорь видит в Андрее не сексуального партнёра, а настоящего друга, совершенно искренне не понимая, что настоящая дружба, молодая и горячая, искренняя и безоглядная, о какой он втайне мечтает, по сути своей неотделима от эроса...

Собственно, дружба, о которой мечтает Игорь, сама по себе уже есть воплощение Эроса; с сексом или без секса – это уже детали; существенные, важные, жизненно значимые, но – детали; конечно, с сексом лучше – несравнимо лучше, и утверждать обратное было бы верхом лицемерия; дружба, о которой мечтает Игорь, есть воплощение Эроса, только Игорь об этом не знает – и потому о сексе с Андреем как о естественной и самой оптимальной форме выражения своих чувств он думает мимолётно, размыто, вскользь... между тем, сержанты расходятся; Игорь, всё это время не сводивший с Андрея взгляда, видит, как Андрей, шутливо похлопав одного из сержантов по плечу, неспешно направляется к своему отделению, – Андрей приближается, и Игорь, лежащий под одеялом, торопливо закрывает глаза, чтоб Андрей, если вдруг на него посмотрит, подумал, что он, Игорь, давно спит – как спят пацаны справа и слева... пацаны, в душах которых не звучит мелодия; лёжа с закрытыми глазами, Игорь чутко вслушивается в приближающиеся шаги... ему кажется, что Андрей, подходя к его кровати, шаги свои замедляет... или это ему всего лишь кажется – этого ему, Игорю, хочется? Андрей проходит мимо – и Игорь, снова открывая глаза, слушает, как шаги Андрея, неспешно удаляясь, затихают за его спиной... "Андрей... " – думает Игорь, и сердце его сжимается от ощущения безысходного отчаяния: через две недели курс молодого бойца закончится, он примет Присягу, попадёт в какую – нибудь роту, где начнётся его настоящая служба, а Андрей демобилизуется, уедет домой, снимет военную форму, и – никогда – никогда он, Игорь, Андрея больше не увидит... "невозможность возможного", – думает Игорь, сжимая под одеялом напряженный, сладко ноющий залупившийся член; через две недели всё это кончится, а потому... потому – все его мысли, все его беспочвенные мечтания, все эти глупые надежды – всё это совершенно пустое... на разве сердцу всё это объяснишь?. .