Времена меняются, люди – нисколько. Раньше выезжали на маевки, теперь – на корпоративы. Но раньше наши бабушки с дедушками, говорят, бегали по лесу, аукались, собирали грибы – ягоды, а нас теперь собирают на речном пароходике, в каюте устанавливают стулья рядами, на стенку вешают экран, рядом с экраном ставят трибуну. И давай чесать доклады про кризис, банковско – финансовую систему, необходимость сокращения рабочих мест: А кораблик плывет. На трибуне уже сменяется пятый докладчик со своими диаграммами – жрать не зовут.

Экран висит на стенке рядом со стеклянной корабельной дверкой. За дверкой команда коков бегает с кастрюлями и сковородками. И среди них один паренек с усиками, как у шпиона. Пробежит мимо двери – и с меня глаз не сводит. Именно с меня.

Ну, наши товарищи стали потихоньку выходить из зала покурить. После очередного докладчика вышел скоренько и я.

Стою, облокотился на перила. На палубе никого. Кораблик плывет среди зеленых берегов, дует легкий ветер, из зала раздается микрофонный голос докладчика: "Не будем, товарищи, строить иллюзии насчет того, что наша российская банковская система справится со всемирным кризисом в одиночку" : И тут на корме – не знаю, как это у них называется, – нос к носу встречаю моего "шпиона". Он выбегает в белом халате с камбуза и деловито опрокидывает в мусорный бак картофельные очистки.

– Почему вы на меня все время смотрите? – заговариваю первый.

Он останавливается.

– Ой: Я вас знаю.

– Правда? Откуда же?

– Вы меня, наверное, не знаете, а я вас в бане видел. У вас такой хуй, извините, такой член, что я его забыть не в состоянии.

– Да? Какой же "такой"?

– Ну: Такой большой, такой красивый: Я бы дорого дал, чтобы побыть с вами наедине. Честно! Никогда бы не поверил, что мы увидимся снова. Это судьба.

Мы помолчали.

– И что бы вы стали делать с моим членом?

– Сначала я бы его попробовал на вкус.

– А потом?

– Потом?. . Ой:

– Ну, что потом?

– Я такому красавцу ни за что не смог бы отказать.

– В чем же?

– А то вы не знаете.

– Не знаю.

– Знаете!

– Не знаю.

– Не знаете – тогда не скажу.

А у самого лукавая мордочка до того хорошенькая, усики ему до того к лицу, – как с лубочной картинки.

– Можно потрогать ваши усики?

Мы оглянулись – никого.

– Можно.

Я протянул руку к его усикам и быстро потрогал. Шелковые, но колючие. Он застонал.

– Ой, – выдохнул, – какая рука: какие пальцы: Господи, какой же я счастливый, что мы встретились вновь! Жалко только, что у меня – негде.

Сговорились у меня.

Встречаемся на следующий день у метро, я его веду к себе домой. И там у нас вспыхивает такая прекрасная возня, скажу я вам!. . Словами не передать. Что там шпионские усики и щекастая мордашка! Его самой яркой приметой была попка.

Глянцевая, тугая – нет, не глянцевая! Фарфоровая. Словно бы прозрачная. Мужику ровно 35 лет, а попка у него – клянусь – не вру! – как у трехгодовалого младенчика! Кругленькая растопырка – оттопырка. Талия – это чудо природы! Талия, переходящая в бедра, за которые берешься обеими руками, натягивая на себя, такая хрупкая, что ее боишься переломить.

Мне попался паренек, какого в жизни еще никогда не было.

В попочке – ни волосинки. Лобочек выстрижен наподобие запорожского чуба: с краев сбрито, а прямо из – под пупка свисает до середины члена густая прядь волос. Яички побриты идеально – детские яички! Даже следов волосинок нет, яички просто сверкают, как пасхальные, ей – богу!

Спустим, бывало, лежим, отдыхаем. И он говорит:

– Ты, наверное, заметил, что я очень слежу за собой. Не могу допустить, чтобы вот здесь, – тут он высоко задирает свою красивую ногу и рукой отводит яички набок, – чтобы вот здесь, в щелке между яичками и ляжкой, росли волосы. Даже если они кудряшки. Я их беспощадно, беспощадно убираю. Эпиляцию делаю безжалостную. Иначе могут образоваться покраснения. Я этого не переживу!

Я тоже задираю ногу, отбрасываю набок свои яйца и осматриваю промежность, заросшую волосами.

– Ты неухоженный, – констатирует Саша. – Но тебе это и не нужно. Ты мужик, понимаешь? А я должен за собой следить. Ты заметил, какая у меня попочка? Мне тридцать пять лет, а попочка пружинит. Я занимаюсь. Утром делаю приседания, а перед сном – втирания.

– Какие?

– Восточные. Мне капитан Сухотин привез из Туниса несколько комплектов ихних мазей. Прелесть!

Он ложится на живот и показывает мне попочку. Ему ее даже не нужно оттопыривать – она сама оттопырена.

– Блестит?

– Да.

– И будет блестеть. Я же ее обрабатываю мазями. Она у меня в трусиках закрыта, я не позволяю, чтобы она у меня терлась о брюки. Ни – ни – ни! От брюк бегут мурашки. Она у меня вся целиком в трусиках. Зимой – в мягкой байке. Летом – только трикотаж. Даже хлопок для нее слишком груб. Я ее держу на строжайшем режиме. Попочка – мой рабочий инструмент. Я же пассивный. Я никогда, ни разу в жизни не был активным. Ни разу в жизни! Мне встречались некоторые мужчины, которые умоляли меня их трахнуть. Но я никогда, ни разу этого не делал.

И, не дожидаясь моего вопроса: "Почему?", сам себе отвечает:

– Не хочу, чтобы мой член был не там, ну, где – то: Мой член мне нужен для того, чтобы радовать мужчин. Тебе же нравится его сосать? Ну, для разнообразия. Все мужики только делают вид, что они, прости, ёбари. Они обожают пососать и разные прочие нежности. Я от мужиков без ума! Мне так нравится мужская нежность: А уже потом и засунут, и выдерут по первое число. Без этого они тоже не могут. Но какой им интерес меня трахать, если они знают, что я лежу под ними неудовлетворенный? Настоящий благородный мужчина сначала отсосет мне, я спущу, а потом уже думает о том, как ему удовлетворить свои позывы. Тебе же нравится у меня сосать, признавайся!

– Мне в тебе все нравится.

– Докажи.

– Я же уже доказывал.

– А ты докажи еще!

Я сползаю с подушки, приближаюсь губами к его запорожскому чубу. Между ног у Саши все так необычно организовано, что я боюсь нарушить установленный им порядок. Даже я бы сказал – дизайн. Одной рукой собираю чуб в пук и отвожу его бережно вверх. Слегка, чтобы не сделать Саше больно, держу его в натяге, а другую руку тем временем просовываю под поясницу и обнимаю попочку. От этих нехитрых манипуляций небольшой член, похожий на зрелый желудь, слегка отрывается от яичек. Саша уже стонет от предвкушения моего рта. Этот стон заставляет меня бережно принять головку, прикрытую толстой шкуркой, на язык, втянуть головку из – под шкурки в себя, начать осторожно сосать, не притрагиваясь к члену рукой. Но, поскольку сегодня Саша уже спускал раза два, то теперь он не хочет продолжения.

– Хватит. Спасибо: Ну как?

Моя голова снова на подушке рядом с его.

– Ты его тоже обрабатываешь восточными мазями?

– И мазями, и не мазями.

– Как это?

– Запомни, Леша: самая лучшая мазь для мужского члена – собственная сперма и предваряющая ее смазка. Я собираю все свои выделения в особый сосуд. Это мое главное и важнейшее средство для того, чтобы член был всегда бархатным и сладким. Он же сладкий?

– Да, сладкий.

– Бархатный?

– Да.

– Поэтому его все любят сосать. Только я не всем это позволяю, не думай. Но если ты хочешь знать, чей конкретно член я сам люблю сосать, то – твой член. Он такой большой: такой необычный какой – то: такой весь толстый и интеллигентный: Мне не важно, обрабатываешь ты его или нет:

– Обрабатываю, – перебиваю я Сашу.

– Обрабатываешь? Правда?

– Правда.

– Чем же?

– Мочой. Собственной. Поссу – и пальцами обмою головку. Вот и вся обработка.

– Мочой я тоже обрабатываю. Это естественно. Одно время я был прилежным рабом уринотерапии. И больше ничем?

– И больше ничем.

– Он у тебя такой вкусный: Мне такие еще никогда не встречались:

Ласкать, трахать, а после разговаривать с ним было одно удовольствие. Мы встречались примерно раз в месяц. Чаще Саша не мог. Он работал на "посудине" не поваром, а более важной шишкой – экспедитором. Он поставлял на борт провиант. От него зависела работа всей команды. Особенно с тех пор, как речные пароходики стали арендовать под проведение корпоративов.

Не обману, если скажу, что я даже полюбил Сашу. Его фарфоровая попочка снилась мне. Весь он, такой остроумный, живой на язык болтушка, такой изящный и заботящийся о себе и о том, чтобы я получил полное удовольствие, стал мне необходим. Но у меня не было ни одного его реквизита: я не знал его фамилии, адреса, номера телефона: У него были какие – то страшные обстоятельства, которые заставляют его вести очень закрытый образ жизни.

У меня такие же обстоятельства. И у каждого из вас. Так что в этом я его очень хорошо понимал. Мы встречались, заранее договорившись о дне и часе.

Но однажды я стал больше не в силах страдать – и пошел на реку. Я стоял у причала и с жадностью всматривался во все кораблики, курсирующие по волнам. Вдруг приплыл его кораблик. И надо же, что именно в эту короткую стоянку Саша выбежал с камбуза на корму с грудой картофельных очисток – и увидел меня. Он побледнел. Оглянулся и едва – едва повел вытаращенными от ужаса глазами по сторонам: "Нет! Нет! Нет!" – читалось в его мимолетном взгляде. Я немедленно ретировался.

При запланированной встрече он едва дождался, когда мы с ним окажемся у меня дома. Он на меня накинулся с упреками:

– Ты что? Как ты мог? Ты меня погубишь!

– Да почему погублю, Саша? Никто же про нас ничего не знает.

– Это тебе только так кажется, что "не знает". Знают! Прекрасно знают! Они запоминают каждого пассажира, который побывал на нашей посудине хоть однажды. Когда я тебя увидел на причале да еще с таким выражением лица, у меня подкосились ноги!

– С каким выражением лица?

– С каким? С каким?

– Да, с каким?

– С таким, что ты меня любишь. Что ты без меня не можешь жить. Что ты тоскуешь. Вот с каким.

– Но это правда. Прошу тебя, переезжай ко мне. Вот сюда. Будем жить вместе, – сказал я, как никогда, искренне. – Переезжай.

Саша оборвал сцену выговора и замолчал. На его лице появилось выражение строгости: он готовился дать мне решительный отпор.

– Я замужем, – вдруг промолвил он в наступившей тишине. – Да – да, у меня есть муж, с которым я живу и которого я не могу бросить. У него, конечно, не такой хуй, прости, член, как у тебя: Равного твоему члену я вообще еще никогда не встречал на своем жизненном пути, но я не могу оставить моего мужа. Я ему слишком многим обязан. И потом он старше нас с тобой. Он может скоро начать нуждаться в моей помощи. У него, кроме меня, никого больше нет. Если ты спросишь, люблю ли я его, как тебя, я отвечу: любовь испарилась, но осталось нечто большее. Любить вообще можно таких людей, как ты. А с ним: А с ним мы просто: Просто единое целое. Нам с тобой до этой стадии еще далеко.

– Почему ты сказал, что любить можно только таких людей, как я? За словом "любить" мне послышалось слово "ненавидеть".

– Потому что любовь для меня неотделима от страсти. Ты способен внушить животную страсть одним своим хуем. Извини – членом. Уж не говоря о прекрасных тяжелых яйцах, о лобковой поросли, о заросшем животе, о поросли в твоей жопе – я ее обожаю!. . Я снюсь тебе, а ты снишься мне. Я просыпаюсь – и у меня стоит вовсю, потому что я видел всю ночь твой член! О, твой член! Это мой еженощный бред! Мое наваждение!. . Если ты скажешь сейчас: "Пошел вон!", я пойду, но страсть к тебе будет во мне кипеть всегда. Я никогда не встречал такого чудесного экземпляра. Но с моим мужем у нас другая связь. Он у меня не первый мужчина, но мы друг без друга не можем. Он – это я. А ты – это ты.

– Значит, – подытожил я нашу сцену пылкого объяснения, – я твой любовник.

– Да, ты мой любовник.

– А с любовниками расстаются. В отличие от мужей. Не можешь же ты жить на два фронта.

Мы опять помолчали. Он накинул грубый бушлат, который скрывал красоту его ухоженного тела, и ушел.

Времена меняются, а между нами, людьми, все остается по – прежнему: