Грохнул кулаком по столу Мужила:

– Мое родительское слово крепко и детей должен учить и наставлять.

Не выйдет сын из воли отцовской. Опустил Ждан глаза, на меня не смотрит. У, предатель! Раньше ласкал, мял мои ягодицы, будто месил тесто, а теперь выпорет любимую, как маленькую девочку. Сты – ы – ыдно!

И пошла я в ивняк розги нарезать. Наготовила целую охапку. Принято заготовлять прутья с запасом, больше, чем потребуется для порки. Замочила в кадушке, надо прутьям в воде хотя бы сутки простоять, чтобы были гибкие, на теле крутые места огибали. Хорошо, что здесь не мочат розги в рассоле – соль слишком дорога – а то почесалась бы моя попа после такой порки.

Назавтра вытерла я скамейку и после ужина вынесла ее во двор, чтобы моим криком не беспокоить новорожденного. Поставила около скамейки бадейку с розгами – готово для моей казни Лобное место. И опять я стою около скамейки. Поглядел Мужила строго на моего партнера по эротическим забавам: "начинай", Ждан встал и выдавил из себя:

– Ложись, Богдана, на скамейку, принимай научение – все слово в слово повторил за своим скверным папашей.

Меня злость душит: "Не покажу страха, устрою вам представление". Не торопясь заголилась "смотри Жданушка на тело складное девичье, больше не придется тебе его ласкать". Легла на скамью ногами и попой к батюшке, чтобы сразу видел полосочки красные, оценил работу – старание своего сыночка.

Встал надо мной Ждан, погладил попу:

– Научаю тебя, старшая сестра Богдана, за непослушание батюшке, за драку с купецкими сыновьями. – Не прибавил, паршивец, что секут меня и за то, что с ним миловалась.

И обожгла розга мои половинки. Не получается отключиться, проникает боль через поставленный мной барьер. Сечет меня Ждан, старается батюшке угодить (больно!), кладет каждую следующую полосочку вплотную к предыдущей (ой, больно!), не оставляет промежутков (ой, как больно!). Рука у него тяжелая, да и старается, паршивец, на совесть. Сам Мужила меня гораздо легче порол. Попа огнем горит, и начала я кричать:

ВЖИК!

– Ай!

ВЖИК!

– Ай – й!

ВЖИК!

– Ай, братец Жданушка!

ВЖИК!

– Ой, прости, батюшка!

Розга истрепалась и взял братец новый прут, потом третий, четвертый...

ВЖИК!

– Ой, мамочка родимая!

Не знает моя мамочка, массажистка в нашей клинике, что лежит ее доченька под розгами в далеком прошлом, в начале двенадцатого века. Ой, жестокая эпоха, ай, люди черствые душой!

Не осталось места на ягодицах (Ааа!), начал этот слюнтяй трусливый (Ву – у – у!) меня по ляжкам пороть (Ой – ой!). Тоже место мягкое (Оу – у!), тоже от взгляда парней сокрытое (У – у – у!) и для розги вполне пригодное (Ай – ай!). И особенно больно, когда розга попадает по тому месту, выше которого ляжки уже попкой называются (Ой – ей – ей – ей!).

ВЖИК!

– Матушки миленькие, Веселка и Любава, пожалейте меня!

ВЖИК!

– Ай! Не бей по ляжкам!

ВЖИК!

– Батюшка, миленький, прости меня окаянную!

Высек меня, родимый, симпатия моя, так, что подняться не могу. Это он от страха перед отцом старался, терзал мое тело, трус поганый. Но нужно подниматься и СМИРЕННО благодарить за порку жестокую, за науку. Кипит во мне злость на этих средневековых извергов. Я вам покажу смирение!

Встала со скамейки, горят настеганные мягкие места тела девичьего. Низко поклонилась Ждану, который все еще прут в руке держит:

– Спасибо младший брат за научение. И дальше секи меня розгой, воспитывай дуру поротую. – Взяла его руку и поцеловала. – Спасибо тебе розга, что мной не побрезговала, через зад мозги на ум наставила. – И поцеловала прут.

Повернулась спиной к Ждану и поклонилась Мужиле земным поклоном, ладонью пола коснулась. Сейчас к Ждану моя настеганная попа обращена, между ляжек нижние губки выглянули. "Смотри, предатель, в последний раз на тайность девичью. Не трогать тебе ее руками, не прогуляется твой член по этой складочке, не тебе порвать мою целку".

– Спасибо, батюшка названный за науку, спасибо матушки.

Два дня отлеживалась на животе в предбаннике. К столу не выходила, Веселка мне харчи приносила, и я ела стоя на коленях. А на третий день явилась в кузницу.

– Батюшка – сказала я смиренно, не поднимая глаз – секи меня хоть каждый день, но позволь докончить клинок ножевой.

Вздохнул Мужила, посмотрел на меня, как на совсем пропащую, бестолковую.

– Балуйся, заготовка все равно испорчена. Но помни: не будет доброго клинка, так тебя высеку, что небо с овчинку покажется. И не только по заднице и ляжкам, переверну и по титькам розами постегаю.

Проглотила обиду и начала работу. Меня учили, что лезвие из кричного науглероженного железа нужно закаливать в растительном масле. А масло прежде нужно на малом огне проварить почти до состояния олифы.

Есть в моей укладке серебряная монета – дирхем булгарский чеканки. На крайний случай ее берегла. Пошла в город и купила бочоночек льняного масла, около десяти литров. Выпросила у Веселки один из глиняных горшков, сложила около кузницы печурку и два дня с утра и до темна варила масло пока оно не стало густым. Мужила смотрит на мои хлопоты, головой качает: "Совсем сдурела девка. Где это видано, чтобы кузнецы олифу варили".

Нагрела откованный клинок, закалила в масле, наточила и подала Мужиле.

– Опробуй железо.

Он поставил острием вверх лезвие своей ковки, а на него острием мой клинок. И ударил по обуху молотком. Крепко ударил кузнец и почти перерубил свое лезвие, а на моем ни зазубрины. Смотрит удивленно и чешет в затылке: небывалое дело, легкомысленная девка, которой только бы по кустам обниматься – целоваться изготовила нож небывалой остроты и твердости. Потом носил мою работу в город, другим мастерам показывал. Пробовали их клинки, но и они не устояли против моего. "Что за чудо, какое СЛОВО знает эта девка?" – говорили мастера.

И потянулись в нашу кузницу бородатые степенные ковали смотреть мою ковку и закалку в масле. А я и рада, делюсь секретами, научаю опытных кузнецов. Двух дней не прошло, как утвердилась моя слава кузнеца. А Мужила привез мне из города настоящую шелковую (!) ленту в косу, которая огромных денег стоит. Поцеловал в лоб и сказал:

– Прости, дочка.

С того момента мне и место в кузнице и сладкий кусок за столом, и в церкви стою с алой лентой в косе – попробуй, поп Гермоген, только возразить – моей ковки ножи воевода заказывает.

А Ждану я не простила, разговариваю с ним только по делу... "Влюбленным девушкам оч – чень хорошо розги помогают" – вспоминаю слова нашей Бабы Яги, старшего научного сотрудника Ольги Петровны.

НАБЕГ

В тот страшный день я с утра помогала по дому Веселке – девичьих обязанностей никто не отменял – потом в кузницу пошла. Только начали готовиться к закалке лезвий, во дворе крик и ржание коней.

Прозевал боярин, воевода Бобровки нападение булгарского отряда, не предупредили его передовые посты. По утру открыли городские ворота и отправился народ по своим делам – бабы и девушки на реку пошли на реку белье стирать, мужики сети рыболовные проверять, а некоторые в луга за сеном поехали. Вот и прихватил их булгарский загон. Побежал народ к воротам, а всадники догоняют, хлещут баб и девок плетьми. Два – три раза хлестнет и падает баба на землю. Воин ее перекидывает через седло, еще несколько раз по заднице приласкает "лежи, не дергайся"! Эти слова они по – русски все знают.

Из леса телеги выехали, на некоторых клетки большие стоят для полона. Подъедет всадник к телегам, сбросит с седла полонянку и начинает погоню за другой. Мужиков, которые отбивались, порубили саблями, остальных ловят арканами и волокут к телегам.

Городские ворота стража успела затворить, не ворвались булгары в город, но и спасать своих малочисленная дружина из города не вышла. Булгары, ясное дело, лезть на стены под стрелы и копья не захотели и принялись грабить подворья вокруг Бобровки. Тут они и на наш двор напали.

Наш двор сразу наполнился конными булгарами. Жены Мужилы успели с детями затвориться в доме, но булгары бьют в двери бревном, как тараном, поджигают факелами солому на кровле. Кузнец с сыном выскочили во двор в безнадежной попытке отогнать врага, защитить близких. Я задержалась в дверях, помня наставление Кир – Кира: "в случае набега ты не высовывайся"... Чип я потеряла и экстренная эвакуация невозможна. Значит, нужно прятаться в кузнице среди мешков с болотной рудой, навалить на себя сверху мешки с углем и ждать, когда враги уберутся восвояси. Кузница врыта в землю, крыша покрыта пластами дерна – зажечь ее не удастся. Что касается кузнеца и его семьи, то стоит ли ради них рисковать головой?

Рассуждаю так и выглядываю в дверную щелочку. На Мужилу булгары насели, как собаки на кабана, Ждан колом отмахивается. И тут рубанули его по голове саблей...

И я не стерпела, выскочила во двор защитить его.

– Жданчик, милый, хороший! Пори меня розгами хот каждый день, но только живи!

Налетела на того булгарина, который Ждана зарубил. Он обернулся к набегавшей на него девке с растрепанной косой, схватил меня в охапку.

– Хороша девка, славная добыча!

Одной рукой схватила его за гнилозубую челюсть, второй за бритый затылок. Резкий поворот. Хруст сломанных позвонков. Труп! Второго пнула ногой в живот, да разве в валенках можно как следует пнуть – жив остался басурманин. И тут накинули мне на шею аркан – удавку, потащили волоком, почти задушили. И связали, затолкали в клетку с другими полонянами. И поехали мы в булгарское рабство.

ПОЛОНЯНКА

Телеги с полоном въехали в булгарский городок. Мои глаза зафиксировали кирпичные строения: мечеть с минаретом, караван – сарай, общественную баню. Это были элементы мусульманской культуры, а не прежнего быта кочевых племен. Однако большая часть домов в городке деревянные, построенные из сосновых бревен, а крепостные стены сложены из дуба. Берегутся от русской мести, мерзавцы!