Телеги, на которых сидели полоняники остановились на площади перед кирпичными хоромами бия. Далеко обогнавшие нас всадники уже известили повелителя об удачном завершении набега. Воины спешились и, щелкая нагайками, согнали нас к парадному крыльцу. В толпе я заметила испуганную Светланку, Веселку, которая выглядела старухой и Любаву, держащую на руках своего младенца. Ждан погиб на моих глазах, но теперь я уверилась и в смерти своего названного отца Мужилы. "Мир их праху" – как сказал бы поп Гермоген. Состояние подавленное, я потеряла человека, которого почти полюбила, несмотря на все различие в жизненном опыте и знаниях.

Общее число полоненных было невелико, видимо совершавший набег отряд не смог взять Бобровку и ограничился захватом посада и дворов, стоящих наособицу вне городских укреплений. О своей собственной участи я думала как – то отстраненно, без особого волнения. Возможно, причиной тому были усталость и шок от осознания того, что я стала бесправной пленницей булгар.

Окруженный взрослыми сыновьями и ближними батырами, бий Анбал сидел на высоком крыльце в лисьей шубе и в собольей шапке, несмотря на теплую сентябрьскую погоду. "Кичится богатством, мерзавец – подумала я. – Подождите душегубы. Если историки и летописи не врут, на следующий год князь Юрий Долгорукий с суздальским войском пойдет в поход на булгар и дотла сожжет этот городок. Впрочем, мне еще надо дожить до прихода русского войска".

Ближе всех к бию стоял подросток с хищным, пронзительным взглядом – судя по всему любимый сынок этого мелкого князька. Я еще не знала, что в скором времени попаду в его лапы.

Начинался важнейший момент набега – дележ добычи: захваченного скота, зерна и полоняников, в числе которых была и я. "Держись Анна Николаевна, сейчас узнаешь: отправят ли тебя в гарем или пошлют доить коров и сбивать масло для хозяйского стола". Впервые за всю свою карьеру историка я подумала, что, возможно, взялась не за свое дело. Может, стоило не рваться в авантюрную экспедицию, а тихо работать в библиотеке, выйти замуж за хорошего человека, родить ему детей.

Пленных по очереди подводили к Анбалу, который одним движением руки отдавал их тому или иному воину. Но на мне Анбал задержался. Я была одета в том, в чем меня взяли около кузницы: мужские штаны и рубаха, кожаная куртка, войлочный фартук и на ногах валенки. Лицо грязное, волосы растрепаны, короче говоря, видок еще тот! Но не даром вожди кочевников обладали умением с первого взгляда угадать истинную ценность добычи. Бий сделал знак кому – то в толпе и к нему с многочисленными поклонами приблизился молодой широкоплечий булгарин.

– Кузнец Абдула, ты куешь нам приносящие победу мечи, но нет у тебя женщины, которая грела бы твою постель. Возьми эту славянку, пусть она доставит тебе радость.

Абдула сдернул с бритой головы шапку и низко поклонился, потом схватил меня за руку (как клещами сдавил!) и потащил куда – то. Я спотыкалась – попробуйте летом быстро идти, почти бежать в валенках.

– Я не могу идти так быстро – сказала я ему по булгарски.

Абдула остановился и удивленно посмотрел на меня.

– Это хорошо, что ты говоришь по – нашему, не потребуется учить тебя плеткой. – и потащил меня дальше, правда с умеренной скоростью.

На краю городка стояла кузница и около нее изба из потемневших от времени бревен. Видимо ее построил отец или, даже, дед нынешнего хозяина. Абдула завел меня в сени и молча сорвал со своей собственности фартук и кожаную куртку. Я сама сбросила валенки и осталась босиком.

– Мама, посмотри, что подарил мне бий Анбал, да продлит Аллах его дни! – и с этими словами он толкнул меня в комнату, где у горящей печки копошилась старая булгарка, мать моего господина.

Я осмотрелась по сторонам. Изба, в которой кузнец Абдула жил со своей матерью, кроме обширных семей имела две комнаты и была на удивление опрятной. Глиняный пол застелен простеньким ковром, под стенами брошены подушки для сидения, Вдоль длиной стены широкая лавка со стопкой одеял и подушек. Видимо на ней спят. У короткой стены рулоном свернута кошма – это их постель. Круглый стол на коротких ножках поднят и прислонен к другой стене. При всей отчаянности положения пленницы – полонянки, которую князек подарил этому батыру, в моей голове вертятся сведения из недавно прочитанной книги: "Несмотря на переход от кочевого к оседлому образу жизни, булгары сохранили навыки прекрасных кавалеристов и многие элементы кочевого быта".

С талантами их кавалеристов я теперь хорошо знакома – налетели вихрем, накинули арканы и почти задушили ими. И ничем не могло помочь мое искусство рукопашного боя. Связали, затолкали полоняников в установленные на телегах клетки и быстро умчали в свои земли.

Старуха оторвалась от печи и уставилась на приведенную замарашку. Скорее всего, мой растрепанный вид не вызвал у нее восхищения. Абдула расстегнул пуговицы и стащил с меня рубашку, развязал гашник штанов и они упали на пол.

Вот и стою я перед своим господином голая, даже не пытаюсь прикрыться руками. Абдула не спеша повертел меня, осмотрел подарок князька, вздохнул и неожиданно спросил:

– Почему у всех славянок внизу шерстяная мочалка? Любой столб запутается в этой волосне. Разве так трудно женщине побрить желанное для мужчины место...

Вот паразит! Он не обращает внимания ни на мои девичьи груди, которые стоймя стоят без лифчика, ни на кругленькую попку. Его, видите ли, огорчает, что у меня не побрит лобок! Сдавил мне плечи железными руками и повалил на пол, на спину. "Ну – думаю – тебя собираются насиловать. Но арканов тут нет, сейчас я тебе покажу свое боевое искусство"! Только я успела схватить его за руку, Абдула приставил к моему глазу кривой нож.

– Лежи тихо, иначе будешь кривая на один глаз, а одноглазая жена мне не нужна. Отправлю тебя коров доить, огород копать, а под меня ляжешь как раба – наложница. Сейчас я побрею твою мочалку, и ты не дергайся. Потом дам тебе этот нож, чтобы брила сама каждый день. Если шерсть у тебя растет медленно, то можешь брить через день. Этим же ножом будешь мне голову брить, чтобы вошки не водились.

С этими словами Абдул широко раздвинул мои ноги и встал коленями на бедра. Больно! Лежу перед ним на раскоряку, как лягушка раздавленная, и все мои девичьи тайности наружу выставлены. Мой тиран обильно плюнул на руку и смочил волосики на моем лобке. Нож у него острее бритвы и срезает мою "шерсть" гладко. Но слюны у него хватило только на выпуклость лобка. И он приказал мне:

– Плюй и смачивай между ног складки своей долины.

Делать нечего, пришлось мне своей слюной смачивать кожу на больших губках. Абдул убрал колени с моих бедер и бреет мне в промежности до самого ануса. То на один бок повернет, то на другой. Одной рукой ногу мне задирает, вторая ножом скребет по самым нежным, самым интимным местам. А я на свои пальцы плюю и торопливо смачиваю кожу перед лезвием ножа.

Мать Абдулы стоит над нами, кивает головой и что – то удовлетворенно бормочет, довольна, что сын девушку приводит к национальному стандарту. Кончилась "парикмахерская процедура" но я все еще лежу широко раздвинув бедра и соображаю, как бы мне его вырубить. Это сделать просто, но как убежать: день и на улице полно народа. И хотя изба Абдулы крайняя в городке и рядом лес, но убежать не удастся – сразу поймают. Нет, побег нужно отложить на вечер, когда он вознамерится меня насиловать.

Абдула стоит на коленях между моих бедер, любуется побритой киской, потом начал гладить мои груди и пришел в лирическое настроение:

– Сахибджамал (красавица) – бормочет – умиде ман (мечта моя),

Старуха тоже нахваливает:

– Ба субхи руи ту башад (лицо твоё как утро). – рада, что ее сыну князек подарил красивую девушку. Будет у него жена и калыма платить не надо.

Все кочевые народы большие мастера слагать стихи и Абдула от полноты чувств над моим голым телом тоже выдал экспромт:

Пусть тела тайна твоего

Станет пленницей моей,

Как можно дальше спрячу,

Но не забуду прелести твоей.