Через два часа просыпаюсь, в ноздрях запах цветущего миндаля, на улице светает. Через задёрнутые шторы свет уже ощутимо сильнее, чем от всё ещё горящего ночника на тумбочке. Я его выключаю, смотрю на лежащую рядом Мишель. Она на животе, одна нога подтянута, щека в складках одеяла, губы смешно собраны в трубочку. Интересно, если Моника Белуччи будет спать точно так же, она будет выглядеть забавно, или смешно? Не сказать бы, что я обожаю Монику, я люблю умных женщин с правильной речью, а про неё слыхал от насмешников – итальянцев, что в ней нет ни того, ни другого. Злые языки? Никому верить нельзя...

Меня справедливо долбит сушняк, на столе, как спасение, еще полбутылки портера, который уже лет двести и не портер вовсе, а зовётся стаутом. Этикетка на боку бутылки, кстати, это подтверждает. Я встаю с кровати. Раз – два, и нету статута. Про африканочку я не думаю, она выпила меньше и не мешала, если что, ей не нужно смачивать пересохшее горло. Ну, а если даже и нужно – возьмет из мини – бара, фирма платит?

До момента прибытия солдат и Лэндкрузера еще есть время, я сверяюсь с часами в мобиле.

Вставай, красавица, очнись...

Пробуждение всегда нежеланно, хочется натянуть хороший сон по самые глаза, как одеяло, а еще лучше, как плащ – невидимку, чтобы те злые люди, которые тебя будят, вдруг внезапно потеряли из виду. Хоп, и кровать пуста! И ты досматриваешь без помех то, что предназначено только тебе одному, одному на всём белом свете.

Я опять глажу Мишель. Она распрямляет одну ногу, но подтягивает другую. Вот пристал!

Что же, мне не спится. Я не хочу утреннего секса, на работу, как ни странно, хочется. Начинаю раздумывать о превратностях судьбы, об извилистых тропинках жизненного пути, "как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок". Пафосная фраза из чужого дембельского альбома вдруг всплывает во всей своей гуашево – акварельной красоте перед глазами. И тут Мишель открывает глаза. Это совсем не похоже на деловое пробуждение ударницы – многостаночницы, я не облагораживаю её, но, просыпаясь, она выглядит точно так же, как недавняя, самая большая любовь моей жизни, просто её наружний колер немного другой. Чего уж там, совсем другой колер, как у негатива супротив позитива, если кто ещё помнит эру целлулоидных фотопленок.

Глаза, как у месячного щенка, она поднимает, и тут же роняет обратно свою кудлатую голову в белизну подстилки – одеяла... Не совладав с искушением, я протягиваю руку, и почесываю её за ухом.

– Good morning!

– Hi there...

Утренний голос с хрипотцой, она еще не решила, что делать дальше, но физиология решает за неё. Меня этим утром бьёт сушняк и дегидратация, ей же надо пи – пи...

Шум жидкости из недалёкого санузла. Завидно мощная струя, пузырь, небось, как мяч на Уимблдоне! Плеск вечно – готовой горячей воды из – под крана, Мишель возвращается и падает на ложе любви. Умытая, подмытая,, рот прополоскатая. Что ж, я тоже тащу свою задницу в санузел, совершаю нехитрый утренний моцион.

Времени ещё валом, город уже не спит, издалека доносится привычное кряканье и подвывание сирен патрульных машин, экспатриоты – ранние пташки уже едут на работу, кому к 8 – и – еще валяются в кроватках. С подругами, или без. И я начинаю утренний рестлинг.

Ну, это такое дуракаваляние, когда ты нападаешь на девчонку, придавливаешь её своей тушкой к кровати, кусаешь, целуешь, потом переворачиваешься так, что она оказывается сверху, ты поддаешься, она кусает – целует, ты "собираешься с силами", опять переворачиваешь всю колоду "Дама – Валет"... Прикольно, хотя и собирает простыни в тугой пропеллер. Конечно, если они не надеты прорезиненной каймой по низу гостиничного матраца. Мои – надеты, и валяться можно долго...

В голове всплывает ошметок недавней мысли, – "... хотел же посмотреть, какого цвета... ".

С другой стороны, вроде ближе, чем был два часа назад, я уже не смогу подобраться? Природное любопытство заставляет меня разменять 6 на 9, она застывает, разведя ноги...

Ну, вот если представить, что на бескрайних просторах Африканской саванны вдруг вырос арбуз, килограммов на 58. И кожица у него по странной прихоти природы получилась не зелёная. И даже не тёмно – зелёная, а антрацитово – чёрная. И вот рос он, рос, набирал сок и сладость, да и остановился в своей вегетации. И тут пришел русский со своим мясным ножом, и разрезал...

Эти маленькие, аккуратные треугольные разрезы на арбузах, я их обожаю. Они манят, зовут не хуже красный труселей Михалыча. Если обонять плод поблизости, то свежий, арбузо – огуречный аромат звучит основной нотой, составляет стержень, так сказать, букета. Какая рыба, о чем вы, господа? Ну, даже если и рыба, то вот та, с незапомнившимся названием, и вообще запрещенная к отлову и поеданию, не помню, как попавшая на моё стародавнее застолье... Но и она пахла огуречиком...

Мишель тихо произносит:

– У меня вот там... . Как вот здесь...

Левой рукой она теребит сосок, правой подбирается к клиторису. Я же отчетливо вижу, что внутренняя пигментация действительно окрасила капюшон бутончика в тёмный цвет. Мишель добавляет:

– Форма тоже, похожа...

Я привстаю на одной руке, смотрю, сравниваю. Правда, похожа...

Ложусь навзничь, моё вековое маскулинное любопытство удовлетворено, начинаю тупо смотреть в потолок, хотя одна рука помогает руке Мишель сделать утреннюю зарядку; мои мысли уже далеко, я прощаюсь со своим внезапным, или же наоборот, давно и безотчётно запланированным приключением. Женщины это мужское настроение знают лучше нас, она останавливается, привстает, садится, опершись на подушки.

– We ve got to get up?

– Yup...

– Ok then...

В её сумочке, которую она, вероятно, называет про себя "... ну та, для работы... " сложено другое, дневное платье, черные лосины, тоже красивые бусы из каких – то крупных белых шариков. Фиолетовая ткань платья тонкая, легко – мнущаяся, но и в простом, неотглаженном наряде эта женская Маугли выглядит сногсшибательно. С невесёлым юмором думаю, – "А вот трусиков на ней я так и не увидел... Не носит, что ли... "

Я одеваюсь быстро, лэптоп в сумке, сегодня обойдемся без завтрака.

Да и на обед возьмем что – нибудь быстрое и неполезное в городе.

Она опять прижимается ко мне всем телом...

– Ты сказал, что может быть через месяц, или три опять приедешь?. ...

– Может быть и так...

– Ок, в этот же отель?

– Да...

– Хорошо...

Перед выходом из номера я лезу в карман.

– Ты вчера хвасталась, что купила подержанную Тойоту?

– Ну да.

– Я знаю, что значит "подержанная" здесь, наверняка издохшая лошадка, а ты еще и женщина, тебе её впарили, обрадовались, посчитали денежки и потерялись.

– Точно...

Я достаю пригорошню местных денег. Инфляция здесь такова, что монет не существует, и в пригорошнях носят банкноты.

– Вот, возьми на ремонт машины. Считай моей личной инвестицией. Потом прокатишь как – нибудь.

– Спасибо...

Спускаемся в холл, проходим бодрым шагом мимо опешивших девчонок на ресепшене, они тоже в курсе про мою былую "непокобелимость", выходим под козырек из бетона.

Боевой Крузер с включенным кондишником уже ждет, два пикапа с солдатами в камуфляже и с красивыми пулялками для взрослых, АКСУ – Модерн, тоже, неподалёку. Взвод на мгновение прерывает утренний гвалт, молча смотрит на отделяющуюся от меня, как ступень от ракеты, Мишель. Мне неинтересно, что они думают.

Мы не обнялись, не поцеловались.

Она проходит несколько шагов, оборачивается, поднимает руку на прощание, я делаю тоже самое.

Клацаю задней дверью внедорожника, роняю сумку рядом, откидываюсь на спинку сиденья.

Поднимая руки, чтобы заложить за голову, вижу короткую пробежку водителя, от солдатских пикапов к своему рабочему месту, к нашей машине. Его зовут, если я правильно помню – Майкл.

Майкл, Мишель, Мишель, Майкл... Какое – то время я повторяю два имени рефреном про себя.

Потом прекращаю, в голове – звонкая тишина, и мне ничего не нужно.

Непонятно почему тихо ноет глупое сердце...

P. S. Недавний обязательный анализ на ВИЧ – инфекцию, сделанный уже в другой стране, показал отрицательный результат.

Тот, кто наверху, хорошо ко мне относится? Надо перечесть Воннегута... И запастись резинками.