ВОЗВРАЩЕНИЕ. Акт 1.

Я родился и вырос в небольшом провинциальном городе в сердце России. Наша маленькая семья — отец видный мужчина около сорока, мать 36 лет и я, восемнадцатилетний, — жила в центре города в большой трехкомнатной квартире. Отец после крушения советской власти с головой ушел в бизнес и хорошо обеспечивал семью. Мать была домохозяйкой. У меня были отличные отношения с родителями. Я был тихим домашним мальчиком, любителем книг и общался с такими же тихонями. Школу закончил как твердый, с преобладаниям пятерок, хорошист, поступил в наш вуз на факультет психологии, недавно открытый.

Повальная наркотизация молодежи меня чудом обошла стороной, как стихийное бедствие. Алкоголем — немного пива не в счет — не увлекался. Короче, родокам на меня грех было жаловаться. Они и не жаловались, сдували невидимые пылинки с идеальных лацканов моего пиджака, когда отправляли на торжественную церемонию регистрации в Университе. Я был холимым и лелеемым ребенком. А потом случилась беда.

Я столкнулся с первым серьезным испытанием в своей едва начавшейся жизни. В Универе после первой недели учебы делали принудительные прививки от дефтерита. Я пошел с радостью — болеть, а был риск эпидемии, категорически не хотелось. Ирония судьбы: моя прививка дала осложнение. Я подхватил тяжелую нейроинфекцию. Вирус повредил внутричерепные нервы и поразил отдельные участки мозга. Меня госпитализировали, и я целый месяц провел на койке городской больницы. Впервые в отрыве от семьи.

Естественно, я тосковал. Книги — две толстые пачки на стуле — давали лишь передышку. Как только я отрывался от чтения, тоска брала за горло. Вставать с кровати мне не рекомендовалось — опасались головокружений, слабости и т. д. Но я-то чувствовал себя хорошо — вот только лицо парализовало... И весь мой день занимали медпроцедуры, еда и сон.

Я лежал в нервном отделении — единственный молодой человек на весь этаж. Старики, делившие со мной палату, были невыносимо скучны. Все, что они могли и хотели обсуждать — это собственные неисчислимые болячки. Впервые при мне взрослые, собравшись, не ругали демократов. Мне так хотелось к маме!...

Через две недели все изменилось. К нам подселили нового пациента, с жалобами на боль в пояснице. Это был здоровый крепкий мужик, кровь с молоком! И всего 55! На фоне остальных — просто мой ровесник. Я тогда ничего не знал о Рэндэлле Макмерфи, даже фильм Формана посмотрел только через год. Но этот мужик — Куледа — был точно этим типом. Вторгся в наш дом призрения, как свежий ветер, быстро поменял порядок нашего мелкого быта — походы за кипятком, обмен снотворными — но, главное, внес на своих плечах кусок огромного, неизвестного мне, сопляку, мира.

Во-первых, он был сыном местной знаменитости — легендарного боевого летчика времен Второй мировой — и знал хорошо грязное закулисье городской политики. Во-вторых, он был тертым калачом, знал сермяжную правду жизни и проводил для меня ускоренный курс молодого бойца повседневной реальности. От родителей я таких премудростей не слышал, меня берегли, а потому мотал на куцые усишки. И еще... Куледа был потрясающим бабником... О женщинах он говорил много, охотно и с апломбом самца-охотника. В основном, разговоры сводились к потрясающим рассказам о том, как Куледа раздвинул ноги еще одной ну совершенно недоступной бабе. Подробностей он не стеснялся, я был девственником, а потому ловил каждое слово.

Таких смачных бытовых подробностей ни в одной порнушке не увидишь. Например, такое: Куледа трахнул в разгар вечеринки бабу в жопу, а вынув член, обнаружил, что его залупу обволакивает непереваренная шкурка соленого помидора. В таком вот духе. Как я потом славно дрочил в больничном туалете, вспоминая его рассказы!...

Но время шло, новизна от общения с Куледой проходила, и я опять затосковал по своим. Да так, что две ночи подряд мне снилась мама, а по утрам трусы были мокрые. Я расстроился. Со мной уже год такого не было.

Правда заключалась в том, что с самого начала пубертатного возраста я желал маму, как женщину. Не всегда, но достаточно регулярно, я дрочил, мечтая о том, как имею маму в сахарно-сладкую писечку. Я очень этого стеснялся, стыдился, держал свой секрет в глубинах своего больного сознания и ни с кем им не делился. Иногда меня «отпускало» на несколько месяцев и я, как прочие дети, мечтал об одноклассницах и бабах с любимой порнокассеты. Потом постыдная похоть, как волна, окатывала меня с головой. Мама в самых вульгарных ассоциативных рядах постоянно будоражила мою мысль. На пару недель я превращался в тихого мономана, который никому не мешает, но полностью выпадает из социума. Я мог только дрочить и вздыхать о маме. При этом, она говорила подругам с гордостью: «Мой сын живет напряженной духовной жизнью!» Я только, как Лермонтов, сардонически-грустно усмехался.

Не то чтобы моя мама была какой-то особенной красавицей. Невысокая женщина с копной стриженных и обесцвеченных волос и обворожительной улыбкой. Полные плечи, мягкая обильная грудь, сохраненная талия, широкие тяжелые бедра и большая попа. Ноги ее были полноватые, но стройные. Короче, таких женщин под сорок — привлекательных и сексапильных тысячи, миллионы! Но в том-то и беда с нами извращенцами. Я хотел ее не просто как абстрактную красавицу, а как собственную мать!

И вот опять! После второй «ночи с мамой» я, было, даже хотел обсудить свою проблему с Куледой. Так, со смехом и шуточками.

Он казался открытым и добрым человеком, был большой соблазн ему довериться... Но я сдержался... Природная стеснительность помешала...

И я вновь оказался один на один со своим безумием, сразу же после перенесенного тяжелого заболевания.

А на следующий день меня выписали... Я даже рот открыл от удивления:

 — Как?

 — Да вот так, — ответил главный врач отделения, — лицо мы вам восстановили. Из нервных столбов вирусы выведены... Короче, вы здоровы. Хватит филонить, пора грызть гранит науки... Гений!...

Значит, мама и здесь успела растрезвонить о моих неописуемых талантах.

Короче, пора было собирать манатки. На мое место уже примеривался дедушка с внезапно отнявшимися ногами. Я собрал огромный рюкзак, взвалил его на спину и, получив на руки только справку об освобождении, выпорхнул на белый свет. Свобода!

После месяца отсидки в госпитале мне казалось, что мир только и ждал моего возвращения, чтобы навсегда измениться. Я дышал полной грудью. Никакие боли и недомогания меня не мучили, я мог сколько угодно подмигивать и корчить рожи, что я с удовольствием и делал. Редкие прохожие, видно, меня за идиота принимали. И пусть... И пусть никогда не узнают, что такое паралич лицевых нервов.

Была чудесная пора середины осени. Тепло, сухо, мир обнимает увядающий свет солнца. Листопад почти закончился и проходил мимо целых груд оранжево-ржавого золота, сметенного на обочины безжалостными дворничьими метлами. Улицы города были почти пусты — суббота, никакой культурной жизни не было. Народ смотрел телек, наслаждался краткой передышкой в борьбе за выживание. Я же шел по тротуарам и глазел по сторонам. Мне казалось, что я вернулся на родину после долгого путешествия. Наслушавшись Куледу, я думал о том, что теперь моя жизнь изменится навсегда. Студент-отличник и завзятый бабник — так я представлял первые этапы большого пути. Став зрелым самцом-интеллектуалом, я навсегда смогу распростится с похотливыми мыслями о маме.

Звонить родителям и просить меня забрать я не стал намеренно, хотел сделать сюрприз. И узнать, так ли они рады видеть меня, как я их. Сделал и узнал. Конец детства — это катастрофа.

На третий этаж, к нашей квартире я бежал через три ступени. Рюкзак-колода подпрыгивал сзади и больно бил по спине. Я почти не чувствовал неудобства, так рвался домой! В совковую эпоху дом наш считался элитным кооперативом. Две квартиры на площадке, все комнаты изолированы, раздельный санузел, большая кухня и прихожая. В девяностые годы это стало просто приличным человеческим жилищем.

Я открыл дверь собственными ключами, с которыми никогда не расставался. Рожу мою рассекала радостная улыбка, на языке вертелся выкрик «сюрприз!». Зайдя в прихожую и закрыв дверь, я включил свет. Пока никого не видно. Вообще, в квартире тишина.

Я не удержался и посмотрелся в большое зеркало на стене, мамино любимое. Врач не соврал — лицо было в порядке. Вот только щеки обильно заросли молодым нежным пушком. Придется начать бриться — в таком виде в Универ к девочкам нельзя.

Я наконец смог сбросить рюкзак с исстрадавшихся плеч. Ломота в освобожденных ключицах исторгла из меня громкий стон наслаждения. А в квартире по-прежнему тишина.

Заглянул в зал. Никого. Большой мебельный гарнитур был весь заставлен книгами. Я вернулся к вам, друзья!

В родительской спальне тоже было пусто. Большая двуспальная кровать была аккуратно застелена покрывалом. Их нет! Может, вообще уехали на дачу. Мне предстоит одинокий уик-энд вместо радостной встречи.

С унылым видом я подошел к собственной комнатке. Она хоть крохотная, а моя. Там только вечно расстеленный диван, шкаф для личных вещей и письменный стол с компутером. Мое приватное пространство. Только у самой двери я расслышал какие-то ритмичные механические звуки, доносящиеся из комнаты, и тяжелое дыхание.

Милые мама и папа! Они решили сделать ремонт к моему возвращению, и пока тепло. Ах, как не вовремя! Но ничего, поживу пару дней в зале. Я вернул на лицо улыбку — ведь сейчас я их увижу! Потом осторожно открыл дверь и увидел.

Сначала общая смазанная картина — два обнаженных тела, обнимающихся на моем диване. Я испугался и взволновался... Какие-то люди... Кто это?... Что делают?...

Потом детали... Мама лежит на спине, широко разведя ноги и согнув их в коленях. Она сильно обнимает руками мужчину, придавившего ее сверху, и теснее прижимает его к своей мягкой растекшейся груди. Мужчина — мой отец. Его тело почти неподвижно, только обильно заросший волосами зад то приподнимается над мамой, то опускается на это нежное ложе, его большой твердый живот при этом вминается в мягкий мамин.

Окно было прикрыто только занавеской, и я все отлично видел. Отец слегка расставил ноги, опираясь на колени. Мама еще выше подобрала ноги, прижав икры к ляжкам. Ствол мощного отцовского члена решительно раздвигал губки маминой писи и входил внутрь по самые заросшие яички, потом выходил обратно, а темные губки вытягивались за ним, боясь разорвать связь. Весь цикл повторялся в довольно резвом темпе. Ягодицы отца, черные от волос, быстро елозили между белоснежных бедер мамы. Она громко стонала, иногда вскрикивая, а отец пыхтел, как загнанный зверь.

Я не мог сдвинуться ни вперед, ни назад — ноги приросли к полу. Мой рот был раззявлен, и по подбородку текла слюна. Сердце ворочалось под ребрами на манер разбуженного посреди зимы медведя. Я увидел то, о чем не смел мечтать и в самых бредовых фантазиях, — мама еблась у меня на глазах. И глаза эти были широко открыты.

Но, кажется, шоу заканчивалось. Отец укрепил мамины лодыжки на своих плечах и теперь его член входил в нее почти вертикально. О, красота! О, это темное сосредоточие посреди белого мягкого тела. И оно подвергается атаке какой-то разбушевавшейся стихии. Скрип дивана стоял оглушительный, мамина пися чавкала, когда в нее втыкался член. Отец похрюкивал.

 — Паша, миленький! — крикнула мама. — Кончи в меня, в меня!

Их лица были повернуты в противоположную от двери сторону. Я их не видел, но ярко представлял, как маму корежит от страсти. Отец несколько раз мощно вдвинулся в маму, а потом замер, плотно прижав свой пах к ее. Я увидел, как задергался корешок его члена, как сжались яички, накачивая маму потоками спермы. Мама вскрикнула и, поерзав попой, окончательно обмякла, опустила ноги на диван.

 — Спасибо, любимая! — сказал папа и, поднявшись с дивана, повернулся к двери.

Он увидел меня, а я его лицо. Секунда узнавания, а потом он отшатнулся и мгновенно побледнел.

 — Привет... па... па!... — сказал я.

Мама приподнялась с дивана и вытянула руку в мою сторону, то ли отгораживаясь, то ли призывая к себе. Я почувствовал, что ноги стали как вата. За окном внезапно стемнело.

 — Привет... мама! — сказал я... и упал в обморок.

Мама когда-то работала медсестрой и знала приемы первой помощи. Я пробыл без сознания всего пару минут. В чувства меня привела резкая вонь нашатыря и шлепки по щекам. Я глубоко вздохнул и вскинулся, открыл глаза.

Оказывается, меня уложили на диван. Я чувствовал спиной остывшую влагу их любовного пота. Мама сидела на краешке дивана в домашнем халате и с тревогой всматривалась в мое лицо. Отец маячил у нее за спиной. Он тоже успел прикрыть наготу, был в спортивных брюках и футболке.

 — Как ты себя чувствуешь, сынок? — озабоченно спросила мама и зачем-то положила руку на лоб.

Я внимательно следил за ее губами — ведь они недавно произнесли «кончи в меня!». Такое не забыть.

 — Спасибо, нормально.

А ведь верно. Сердце бьется ровно, хоть и учащенно, голова работает, а руки и ноги, снова в полном подчинении. Но вот душевное состояние...

 — Что случилось? Почему ты не в больнице? — спросил отец.

 — Меня выписали, я здоров.

Я старался не смотреть на отца. Меня просто распирало от наплыва противоречивых чувств. Боль, обида, стыд, ощущение, что меня предали. Я боялся, что или разрыдаюсь, или расхохочусь им в лицо. Не хотелось ни того, ни другого.

 — А почему не позвонил, мы бы тебя встретили?

 — Хотел сделать сюрприз, но, наверно, вы не очень обрадовались...

Мама схватила меня за плечи и крепко сжала.

 — Что-ты, что-ты, очень рады! Ты же наш единственный!... — у мамы слезки навернулись на глаза. — Какое счастье, что болезнь отступила...

 — Ужасно, что ты видел, как мы с мамой... — как-то неловко и скомкано вставил отец.

Я не мог смотреть в лица родителям, ведь я видел их голые зады, а потому попросил:

 — Мама, я очень устал... Можно я немного посплю?

Мама посмотрела на меня с умилением и обожанием. А я впервые заметил в уголках ее глаз несколько морщинок.

 — Конечно, сына, отдыхай... Не думай ни о чем плохом... Мама и папа всегда будут тебя любить и во всем помогать. Вечером будет вкусный ужин и тебя ждет сюрприз... А теперь отдыхай.

Дверь за ними закрылась. Последнее, что я видел, понурые плечи отца. Он был, видимо, встревожен не на шутку. Он вообще обо мне всегда особенно беспокоился, вопреки расхожему мифу о мужской суровости.

Я думал, что свихнусь от обилия мыслей, заполнивших голову. Хаотичные образы вперемежку с обрывками эмоций будоражили душу. Я поворочался-поворочался на влажных простынях и... внезапно провалился в сон.

Мне приснилось, что папа ебет маму у меня на глазах.

Тем же вечером. В нашей семье была давняя традиция субботних семейных ужинов. Отец-бизнесмен пахал от зари до полуночи и редко мог позволить себе полноценный отдых в кругу семьи. Отпуск, редкие поездки на дачу и ужины — вот и все. Остальное на бегу, в пол уха, впопыхах. Так субботний ужин стал обязательным ритуалом.

Мы сидели в зале за круглым столом накрытом красивой скатертью. Все одеты с шиком — отец в любимых брюках и рубашке от Армани, я в футболке «Гретфулдед» и лучших «ливайсах». Мама была одета в бордовое облегающее платье с закрытым воротом. Ее груди, бедра и попа были подчеркнуты платьем с изумительным изяществом, и я особенно не старался отводить от нее взгляда.

Стол был весь заставлен яствами. Холодные закуски, два салата, жаркое и картошка пюре. Плюс две бутылки вина и фрукты на десерт. Мама действительно постаралась!

Мне был подарен первый сотовый телефон, в честь поступления и выздоровления. Родители поздравляли меня и осторожно обнимали. Отец открыл вино, и мы выпили за мое здоровье и будущие успехи.

Я краснел, отнекивался и старался молчать. В голове после сегодняшнего и неприятных сновидений царила полная неразбериха. Я злился на себя и родителей за ту дурацкую ситуацию, в которой мы очутились, и боялся сболтнуть что-нибудь обидное — ведь я их любил. Раньше в нашей семье царила атмосфера любви и доверия.

На все тосты я ограничился двумя бокалами вина — не люблю ощущение опьянения — остальное приговорили родители. Красное хорошо шло под мясо.

Родители время от времени шушукались между собой и бросали на меня пронзительные взгляды. Что-то было у них на уме.

Когда ужин почти закончился, отец решился толкнуть речугу. Буквально заставляя себя смотреть мне в глаза, он сказал:

 — Сын... Сережа, нам с мамой чрезвычайно неловко, что ты застал нас... мгм... в таком неказистом положении. По тебе видно, что и ты по этому поводу сильно переживаешь.

Судя по голосу отца и блеску глаз, вино его все же разобрало. Мама же пьяненько поддакивала его словам, кивала головой и смотрела на меня, как преданный пес. Вообще, пить вредно.

 — Сережа... Мы все — теперь и ты — взрослые люди, — все разглагольствовал папа, дирижируя себе вилкой, — мы должны обсуждать вместе все сложности и острые углы. Сейчас мы очень виноваты перед тобой, так вот скажи, как это загладить...

Никогда не думал, что мой строгий отец произнесет подобное. Мне стало еще стыднее, если такое вообще возможно. Я некоторое время думал, как им ответить, а потом понял, что тужиться бесполезно, надо рубить правду, вернуться к искренности, а там кривая вывезет.

 — Мне страшно слышать такое, — произнес я. Родители встрепенулись. — Всем, что у меня есть, начиная с жизни и заканчивая этим телефоном, я обязан вам. И только вам. На самом деле это я виноват, страшно виноват перед вами.

Мама поставила локти на стол и оперла подбородок на скрещенные пальцы. Отец упирался ладонями в край стола все еще не выпуская вилку. Они готовились к худшему. Худшее я и выложил.

Глядя в пространство между ними, я поведал о своей тайной страсти к матери. О безумных дрочках ночи напролет и мечтах, соблазнах, желаниях. Без всяких, конечно, физиологических подробностей. Скорее поэтически, с надрывом, с напором на достоевщину. Заодно напомнил им историю принца Эдипа и что о ней думают фрейдисты.

Отец все качал головой и не сводил с меня грустно-сентиментального взгляда, мама ерзала на стуле, вздыхала и даже всплеснула руками.

 — Вот тебе и острые углы, — сказал отец, когда я закончил рассказ. В его глазах заиграли искорки пьяного отчаянного веселья: типа пропадай все пропадом. — И что, сын, ты меня ненавидишь?!

Я искренне возмутился.

 — Ты что? Ты же — ОТЕЦ. Ты бог! Бога, конечно, можно ненавидеть, но я твой верный прихожанин. Не по-мужски будет сказано, но я тебя люблю...

Отец протянул мне руку через стол, а я ответил рукопожатием.

 — Мой сын, — с гордостью сказал он, — не боится чувств и смело о них говорит.

Мама теперь на меня смотрела, как на прибитую собачку.

 — Мам, — сказал я, — но ты можешь не беспокоиться. Я никогда не старался подглядывать за тобой или делать другие позорные вещи. Наоборот, старался абстрагироваться, но это выше моих сил.

 — И как же мне не беспокоиться!... Сначала болезнь, теперь еще и это... Наверно, придется обратиться к психологу...

Для меня это был удар под дых. Не ожидал от нее такого. Мгновенно забыл, что сам себя недавно считал безумцем. Стало больно и страшно: я был полностью в их власти, несовершеннолетний.

 — Лучше сразу в психушку сдайте! — вскрикнул я, выскакивая из-за стола. — Пусть меня там галопередолом накачивают и в рубашке держат!

 — Сидеть! — тихо и властно сказал отец, и послушно приземлился на стул. — Ты, Лена, тоже даешь! К психологу! Городок-то крохотный...

Да через месяц весь город будет знать, что у Королева сын чокнутый извращенец, а что не узнают, то придумают!

 — Но что же делать? — с тревогой спросила мама.

Отец посмотрел на меня.

 — Ты девственник, Сережа? Мы говорили с тобой на эти темы, но практически ты пробовал?...

Я смутился, покраснел и ответил «нет». Отец преувеличенно-облегченно вздохнул.

 — Ну, вот Лена... А ты — «к психологу»! Мальчик просто не знает, что это такое... Запретное манит... Найдем ему девочку почище и посвежее, парень все распробует и успокоится...

 — Вот еще! — мама встала и, обойдя стол, подошла ко мне. Взяла меня за голову и прислонила ее к своему мягкому животу. — Вот еще! Отдам я своего малыша в объятия какой-то заразной проститутке или просто давалке. И не говори мне ни о каких презервативах — это смертельный риск!

Я прижимался левым ухом к маме, слушал работу ее внутренностей и старался громко не дышать — разговор принимал очень взволновавший меня оборот.

 — Что же делать? — спросил отец. — Пока он найдет кого-нибудь чистого, и чтоб тебе нравилась, свихнется от онанизма и нерастраченного пыла.

Мама погладила меня по щеке.

 — Так я могу сама о Сереже позаботится... Не могу видеть, как он страдает!...

Я изумленно на нее вытаращился и нервно сглотнул: что я слышу?

 — Действительно, сын, ты не против, если Лена покажет тебе, что секс, конечно, приятная вещь и завлекательная, но душу корежить из-за него нечего?

Они говорили об ЭТОМ на полном серьезе, без всяких смешочков и шуточек, как у нас в гимназическом туалете. Просто муж с женой обсуждают насущную бытовую проблему.

Я повернулся к отцу.

 — Папа, а ты разрешишь?...

 — Я не разрешаю, а спрашиваю у тебя, как у полноправного члена семьи, хочешь?

Я посмотрел на маму и... кивнул. Ее карие глаза блистали.

 — Мама, а это не оскорбит тебя не обидит?

Она погладила меня по щеке.

 — Что-ты, сынок?! Мы же все друг друга любим, какое же тут оскорбление?!

Отец согласно поддакнул.

 — Что же делать? — я чувствовал, как в ногах у меня опять слабеет.

Мама потянула меня за руку и заставила меня подняться со стула.

 — Пойдем, нечего откладывать!

Я увидел, что отец тоже поднимается.

 — Паша, ты с нами? — спросила мама.

 — Никаких больше тайн между нами!... Вот к чему это приводит...

Я был согласен: с отцом не так страшно. Я знаю — он ведь учил меня плавать.

Пошли мы в спальню родителей. Отец опередил нас и, зайдя в комнату, зажег два торшера по бокам кровати и снял с нее покрывало. Сам он уселся в кресло, то, что было ближе к двери.

Центр комнаты занимала огромная кровать. Слева от нее был большой платяной шкаф, справа — небольшое бюро. Два кресла у противоположных стен. В ногах кровати у самой двери стояло зеркало-трельяж с шуфлятками понизу. Все это освещалось мягким оранжевым светом торшеров.

Мама подошла к кровати, повернулась ко мне.

 — Сережа, первое, что ты должен знать о сексуальной практике: главное здесь открытость и искренность! Чем честнее ты будешь говорить о своих желаниях, тем тебе будет приятнее и полезнее.

Отец многозначительно-подтвердительно кивал.

 — Например, — сказала мама, беря меня за подбородок и глядя в глаза, — хочешь, сделаю так, что у тебя сразу встанет?

В подтверждение я только слюну сглотнул.

Мама отодвинулась и поставила левую ногу на кровать, подол ее платья при этом растянулся между коленками. А потом стала подбирать подол, собирая в складочки на середине ляжки. Я не мог оторвать взгляда от ее плоти, обтянутой темным нейлоном колготок. Теперь я окончательно сошел с ума. Мы все свихнулись.

И вот ее соблазнительно согнутая нога почти обнажилась. Тогда мама просунула правую ладонь под подобравшийся подол и стала трогать и ласкать себя там, в сосредоточии тьмы. А потом высунула кончик языка и провела им по верхней губе, глаза ее закрылись.

 — Посмотри на свою ширинку, — сказал отец.

Я подчинился. Перед «ливайсов» оттянулся сантиметров на пять вперед. Жесточайший стояк! Так вот почему мой пах буквально разрывается от боли!

Мама вновь опустила ногу и одернула юбку. Шоу закон... Она подошла ко мне и, схватив за ворот футболки, притянула мое лицо к своему. Мама ткнулась губами в мои губы, а потом резко просунула язык мне в рот и принялась ворочать, как заправский бур. Я впервые целовался взасос с девушкой, и это была моя мама! Ее слюна была бесподобна, фантастична на вкус! Даже сложное сочетание мяса, вина и овощей только добавляло нашей ласке пикантности.

Но вот мама разорвала поцелуй, хоть я был готов еще лизаться с ней хоть всю ночь. Я почувствовал, что все мое тело сотрясает дрожь. Мама улыбнулась.

 — Не бойся, сына! Солдат ребенка не обидит...

Потом мама вновь плотно притиснулась ко мне, обняла... и стала сползать вниз по моему телу, при этом не отрывая взгляда от моего лица. Когда мой оттопыривший джинсы член проехался между холмами ее грудей, я не смог сдержать стона от мгновенного экстаза. Мама окончательно встала передо мной на коленки и, расстегнув мои штаны, стянула их вместе с трусами до колен. Мой бивень торчал... как и положено бивню.

 — Ох, какой он у нас красавец! Мама любит своего мальчика, — мама повернулась к отцу. — Паша, смотри, как наш мальчик вырос!

Папа из кресла одобрительно покивал.

 — Моя порода! Года через четыре окончательно силой нальется — бабам спуску не даст! — он сидел сцепив пальцы на животе, глаза полуприкрыты, на лице довольная безмятежность.

 — И не надо бабам Сережиного «спуску», я для чего? — мама снова повернулась ко мне и спросила: Хочешь мама тебе минет сделает?

Я судорожно кивнул. Не отрывая взгляда своих блестящих в сумраке глаз от моего лица, мама пошире открыла рот и осторожно насадилась им на мой член. Я задохнулся от приступа удовольствия. Горячо! Мягко! Обволакивающе сладко! — вихрь ощущений. А мама принялась насасывать и заглатывать целиком, и облизывать головку и совать себе за щеку, и лизать вдоль всего ствола.

При этом она постоянно следила за моей реакцией, как я корчусь от удовольствия и бормочу сквозь зубы «мамочка, мамочка»...

Вынув член изо рта, мама спросила:

 — Нравится?

 — О-о-о...

Вот все, что я смог из себя выдавить.

 — Хочешь маме доставить удовольствие?

Я кивнул.

 — Тогда раздень меня, — мама поднялась на ноги.

Я трясущимися руками поднял подол ее платья и — впервые! — взял ее за талию. Потом зацепил пальцами края чулков и трусов и потянул вниз. Сам опустившись на коленки, осторожно снял их и, не удержавшись, пал ниц и стал целовать и облизывать ее обнаженные ступни.

 — Ах, милый, — сказала мама и села на кровать. Она подобрала подол юбки и расставила ноги пошире. — Смотри, теперь это твое...

Видно было плохо. Только кустик вьющихся волосков между волшебными толстыми ляжками. Тогда мама откинулась на спину, опираясь сзади на руки, и подняла ноги, сгибая их в коленках. Ее пися открылась во всей красе. Багрово-темная с разработанными большими губками, на кончиках которых блестели капельки влаги. Мама меня хотела! И не заставил себя ждать.

Конечно, о куннилингусе я знал только теорию, но пыл вложил весь! Я лизал маме ее большой круглый клитор, облизывал губы и совал язык как можно глубже ей в писю, при этом крепко держа ее за бедра. Я упивался ее соками, терпко-сладкими, душистыми, сводящими с ума. Я чмокал и лакал, как собачка. Мама стонала и то опускала, то поднимала ноги, а потом догадалась положить их мне на плечи. Я задыхался от наплыва чувств. Мама ерзала попой, а потом вскрикнула, сильно сжав ляжками мою голову, забилась в оргазме. Когда она отпустила меня, мои уши и шея горели от перегрузок.

Она гладила меня по голове и улыбалась очень счастливо.

 — Спасибо, милый... Ты такой нежный... Давай мамочка тебе даст за это...

Я поднялся на ноги и перевел дух. Потом снял джинсы, но остался в футболке: я стеснялся своего немного рыхлого тела. Мама же стянула с себя платье через голову и, расстегнув лифчик, выпустила на волю свою белую мягкую грудь. Ее сиси обвисли, но соски задорно торчали из центра маленьких темных кружков. Я опять опустился перед ней на колени и присосался к левой груди, лаская правую пальцами. Я сосал сисю пару минут, наслаждаясь стонами мамы, а потом она стала ложиться на кровать, потянув и меня за собой. Легли мы не как обычно они спали, а головой к зеркалу и двери. Я лежал — просто — на маме и в последний раз оглянулся на отца, как бы требуя полномочий.

Он сидел в той же позе, — только без штанов, рубашка расстегнута, — и надрачивал свой здоровенный толстый дрын. По-моему, других подтверждений не требовалось. Я, не поворачивая головы, смотрел, как мама располагает свои раздвинутые ляжки, как устраивает свои икры на моей попе. Потом я посмотрел ей в лицо.

 — Сейчас будет фокус, милый прошептала мама и взяла меня рукой за член. Одно движение ее кисти, и я очутился в каком-то теплом, влажном и нежном местечке... Как ее рот, только еще теснее и вкуснее. Детки, нет места безопаснее и приятнее, чем любящая мамина пися.

 — Подвигайся, подвигайся в ней сынок, — услышал я голос отца. И повиновался ему, пытаясь подражать героям порнофильмов.

О, они были не дураки! Как здорово, как хорошо! Я таращился на мамино лицо, искаженное страстью, на ее растекшиеся сиськи и мягкий живот.

 — Сейчас мама тебя приголубит, — жарко зашептала она и принялась вовсю ворочать подо мной попой. Внутри происходило нечто невообразимое, там то сжималось, то отпускало, то какие-то волны прокатывались вдоль моего ствола.

Я схватил маму за толстые бедра, навалился на нее и принялся бешено качать, стараясь глубже вбить свой кол в ее письку. Он стала кричать от удовольствия. Любимая мамочка кричала подо мной! Страсть туманила мой разум, член словно обволакивало тысячи языков. Я не сдержался и тоже закричал:

 — В письку, в письку, в письку!

Член взорвался, как коробка китайских петард. Я конвульсивно дергался на маме, спуская в нее поток спермы. А за два дня ее накопилось изрядно! Потом я обессилено повалился на маму. Она обняла меня руками, как давеча отца, теснее прижимая к себе.

 — Милый, милый, — шептала она. — Тебе хорошо было? Не больно, не страшно?

Я с благодарностью смотрел в ее счастливые глаза.

 — Спасибо, мамочка. Ты самая лучшая в мире!

 — Не за что, родной... Теперь ты мужчина — так вот будь щедр и добр к любимой женщине, это тебе моя заповедь.

А потом мы долго и нежно целовались.

 — Кгхм... Сынок, — услышал я голос отца, — пусти-ка старую гвардию покуражиться!

Я оглянулся. Отец нависал над нами, и первое, что я увидел, его большой живот

и торчащий под ним параллельно полу толстый дрын. Довольно внушительное зрелище.

Я послушно скатился с мамы и лег рядом, взяв ее руку в свою. Отец занял мое, то есть свое законное, место между ног мамы. Он деловито заправил член в ее писю и несколько раз качнулся, проверяя ощущения.

 — Много накончал, заметил он маме, наверно, давно не дрочил.

 — Ничего, так приятнее, — сказала мама, — и у меня спираль...

 — Да, — проговорил папа, постепенно наращивая темп, — твоя мама, Сережа, отличная французская булочка. Десерт после ужина.

Они вовсю увлеклись еблей со стонами, шлепками плоти о плоть и чавканьем маминой письки, а я за ними с удовольствием наблюдал. Потом подполз к маме поближе и присосался к ее сисе, благо она почти сбоку свисала. Кто-то при этом меня гладил по затылку, а мама все крепче сжимала мою руку.

Я оторвался от ее сиси и спустился, не прекращая целовать мамины живот, ноги и попу, к центру событий. Я лег щекой на кровать и вплотную придвинулся к маминому бедру. Прямо перед моими глазами толстый, жилистый, блестящий от смазки отцовский дрын с хлюпаньем входил в мамину писю. Папа задрал мамины ноги повыше, чтобы мне было лучше видно. Жирная жадная писька вбирала в себя член, а потом временно выпускала его на волю. И все повторялось.

Точно так делали меня! Почти восемнадцать лет назад! Мохнатые яйца отца бились о мамин зад — таково было начало новой жизни. Вот оно таинство Сотворения! Я словно присутствовал при зарождении Вселенной. Уникальный опыт!

Но вот отец ускорился и громко прохрипел:

 — Смотри, сынок! — его член забился в письке мамы, и часть спермы стала стекать наружу, капая на простынь. Мамина попа последний раз подмахнула и расслабленно замерла.

Отец поднялся на колени. Улыбаясь, смотрел на меня.

 — Ну, все увидел?

Я довольно закивал.

 — И ничего страшного, правда? И нечего психологию разводить... Эдип какой-то...

Мама тоже села на постели и нежно меня погладила.

 — Действительно, сынок, легче надо к этому относиться... Мы же любим тебя и никогда вреда не причиним.

Я радостно соглашался, тем более, что у меня опять стоял. Я был их раб на веки вечные.

 — О, нет, — в притворном ужасе застонала мама, увидев мою проблему, — вначале надо подкрепиться! Что-то я от любви оголодала...

Мы вернулись в зал к столу. Потешное зрелище: отец в одной расстегнутой рубашке, я в футболке, а мама и вовсе нагая.

Мы даже садиться не стали. Ели, стоя, как голодные лошади. Перебрасывали друг дружке лакомые кусочки снеди, хохотали и, перегибаясь через стол, по очереди целовались с мамой.

Я первым набил брюхо слегонца и не собирался больше терпеть. Подошел к маме сзади и стал оглаживать ее шикарную толстую попу. Она довольно заурчала, не переставая тщательно пережевывать пищу. Я собирался взять ее залихватски, с наскока. Не тут-то было! Наклонил ее чуть вперед к столу и стал тщательно обследовать обнаженной головкой пространство ее межножья. И наткнувшись на нужную дырочку, немедленно вдвинулся в нее по самые яйца. Мама была мокра и готова. Она одобрительно застонала и стала слегка подмахивать.

Я крепко держал маму за попу и быстро ее натягивал на член. Долго не мучил, опять накачав ей полную письку спермы.

Отец тем временем включил телек и видак и поставил кассету с порнухой. Но мы почти не обращали на нее внимания: нам хватало нас самих. Мама предложила заняться любовью втроем.

 — А как? — с любопытством спросил я.

Родители для того и нужны, чтобы объяснять детям «как». Мне показали. Отец сел на диван, мама сверху на него в позе наездницы, а меня, намазав перед тем член вазелином, пустила в свою узкую жаркую попку. Ох и драл же я ее! Держась за мамин толстый зад я пердолил ее, почти вколотив отца в спинку дивана и при этом орал, что она жопастая сука, и что я на части ее порву.

Я чувствовал через тонкую переборку член отца в маминой письке, и мне нравилось доставлять удовольствие им обоим. Кончили мы одновременно, бурно и сладко. Едва переведя дыхание, отец заметил:

 — Ну, ты и орел Серега!... Совсем разошелся! А казался таким тихоней!

 — Наша кровь! — довольным тоном сказала мама.

Так продолжалось всю ночь. То я еб маму раком, а она отсасывала уставший член отца. То восстановившийся отец менялся со мной местами, а я вдвигал маме за щеку. Потом мы по очереди с отцом лежали на ней.

В перерывах между совокуплениями, я предложил называть маму «королева Сладкая Писька», а отца «король Елдак I». Предложение было одобрено.

 — А тебя как? — смеясь, спросила мама.

 — Например, «принц Елдачок»... Это будут наши тайные интимные имена...

 — Иди сюда, принц датский, я тебя поцелую, — сказала мама и притянула меня за шею.

Я думал, что это и есть безумное начало моей новой безумной жизни. Но потребовался и второй акт драмы, со срыванием всех и всяческих масок. О нем я расскажу в другой раз.

21.12.08