Когда Алессия, нагруженная советами конюха и таща за собой двух не самых покладистых коз, добралась до своей повозки, уже начинало смеркаться. На смену длинному, багряному дню шла полыхающая пламенем армейских костров, пропахшая дымом, короткая летняя ночь.

Возле повозки, там где оставила жеребёнка, она со страхом увидела нескольких людей, стоявших кругом и живо что-то обсуждавших.

— Фу, что за мерзкое создание, — сказала одна из девушек, — откуда он здесь взялся?

— Да только что родившийся, зато весь и в крови, — равнодушно пожевывая соломинку, ответил ей один из мужчин — лежит, хрипит, на ноги не поднимается — подохнет скоро.

— Кто бы его сюда не притащил, зря за это сделал, — добавила женщина постарше, но все еще привлекательная яркой, зрелой красотой — статная, с полной грудью, крутыми бедрами, пышущая силой и здоровьем.

— Это точно, Марта, — подтвердил мужчина, в котором Алессия узнала одного из солдат — Ральфа. Его чаще звали по прозвищу — Одиноким Волком, или просто Волком, за его необузданность в схватке и любовь к одиночеству после. Не смотря на его внешнюю кровожадность, он был одним из немногих, кто не задирал пленниц и относился к ним, как к людям, а не временным подстилкам.

— Я слышал, — вдруг заговорил невысокий прыщавый парень, служивший подручным при одном из рыцарей, — что будто бы Господин... — тут он понизил голос до тревожного шепота, — принес его сюда.

— Да ну, — фыркнула Марта, — что ему здесь делать? Сплетни все это. Наверняка, наша Замарашка сама его приволокла, ее же повозка.

— Чтоб хоть кто-то согревал ее по ночам, — захихикала рыжая девица, висевшая на плече коренастого, напоминающего небольшого медведя, солдата, — нормального мужика то не нашла.

В это время одна из коз решила, что ей надоело стоять и, дернув веревку, громко заблеяла, привлекая внимание всей компании. Увидев покрасневшую как свекла Алессию, они расступились, открывая проход к ее жеребёнку, тихо подрагивающему под накинутым одеялом. Он и правда выглядел хуже чем два часа назад — глазки выкатились и пересохли, а светлая шерстка заскорузла от запекшейся крови и слизи.

— Маленький мой, — кинулась к нему девушка, в миг забыв о насмешливых взглядах за спиной. Порывшись в сумке, она вытащила продолговатый глиняный кувшин, которым ее снабдил конюх. Кобылиного молока им добыть не удалось — кобыла ни за что не захотела подпускать к себе чужаков, тогда Сэпп, так звали конюха, налил туда козьего молока, разбавил водой и добавил каплю меда. Все время, пока он наставлял ее, подбирая простые слова из обоих языков, чтобы ей было понятно, он недоуменно поглядывал на нее, словно пытаясь понять, что в ней такого особенного, чтобы привлечь внимание такого человека, как лорд Радован.

Скрутив кусочек мягкой тряпицы, она вставила его в горлышко кувшина, соорудив примитивную соску. Жеребёнок, почувствовавший запах еды, закрутился и снова попробовал приподняться, но не в силах удержать свой вес, упал обратно по подстилку.

— Тихо, тихо, маленький, все будет хорошо, — утешала его девушка, пытаясь приспособить бутыль к его губам. Тот лишь чмокал, не понимая, как взять соску.

— Ты наклони бутылку, чтоб лучше потекло, — подсказал Волк. Алессия вздрогнула от неожиданности, она и не заметила, когда он подошел к ней и, присев рядом на корточки, наблюдал за ее неумелыми попытками. Остальные сгрудились поодаль, обмениваясь непонимающими взглядами, переводя их с нее, на жеребенка и длинношерстных, ухоженных коз, явно приведенных не с солдатской кухни.

Алессия сделала, как он сказал, молоко закапало по губам жеребенка, и тот, наконец, ухватив соску, начал сосать.

— Поддерживай бутылку, девочка, ему тяжело самому, — снова подбодрил ее Волк.

— Да-да, я знаю, — благодарно отозвалась Алессия.

Пока она кормила жеребенка, Волк нашел и привязал, ушедших было коз.

— За нелегкое дело ты взялась, девочка, — мрачно проговорил Волк, не выпуская соломинки из уголка рта.

— Я справлюсь... — прошептала Алессия, убирая пустую бутылку, и поглаживая жесткую, засохшую гривку малыша, — должна... Я не могу позволить и ему умереть...

Весь вечер девушка провела, устраивая коз — ища кусочки земли, где трава оставалась не вытоптанной, чтобы тем хватило еды. Доить их тоже оказалось пыткой, они вели себя так, словно были ослами, а не козами. Но сноровкой и терпением ей удалось справиться и с этим. Малыш, было заснувший после еды, вскоре снова проснулся, испачкав матрас жидким, кисловатым стулом. Принеся ведро воды и охапку соломы, она принялась обтирать его, в то же время боясь, как бы не простудить. Тот лишь слабо дергался, и пытался сосать ее руки, показывая, что снова голоден. Смешав молоко в бутылке, она снова покормила его.

Лагерь тем временем жил обычной жизнью — пахло солдатской похлебкой, дешевым вином, разговоры и смех, подогреваемые градусом, становились все громче. Этого времени дня Алессия боялась больше всего. В последние недели, она взяла за привычку прятаться где-нибудь, пока солдаты не разбредутся по своим палаткам, и только потом вылезала из своего укрытия, чтобы перехватить остатков еды и помочь с уборкой старой Хельге, готовившей для этого подразделения. Сейчас же, кормя жеребенка, скорчившись возле своей повозки, она была у всех на виду и испуганно озиралась на каждый взрыв грубого смеха.

— А вот и наша Замарашка, — несвязно протянула та самая рыжая девица, издевавшаяся над ней. Алессия не знала ее до войны, но девушка была из ее народа, и ее злобное отношение тем более ранило, — как твое гадкое отродье поживает? Не сдох еще? — и она пьяно захохотала.

— Не лезь к ней, Руфина, — подошел к девушке один из солдат, — пойдем лучше со мной, красотка, — он обхватил ее сзади за талию, и смачно чмокнув в шею, бесцеремонно полез руками в ее полурастегнутый корсаж. Руфина, не смутившись, лишь еще больше прогнулась в его руках, трясь задом о его чресла.

— А может и ее с собой возьмем? — ухмыляясь, жарко зашептала девица, бесстыдно выставляя на показ свои небольшие наливные груди с вытянутыми сосками.

— Тебя меня одного мало, чертовка? — загоготал солдат. Потом взглянув на Алессию добавил, — Кому нужна эта деревяшка? Да и если правда то, о чем шушукались возле костра, мне моя голова еще дорога.

— Ерунда все это, — вырвавшись из его рук и даже не потрудившись прикрыться, зашипела Руфина, — не верю я в эти сказки. Да что в ней такого, чтобы приглянуться ему?

— Ну, не кипятись, не кипятись, мой котеночек, — снова ухватил ее солдат, прижимая к себе и впиваясь губами в ее гневно сжатый рот, — пойдем, киска, я горю от нетерпения, мой дружок соскучился по твоим мокрым пещеркам. Вер продул в кости свою Тану, так что я, как настоящий друг, предложил ему присоединиться к нам. Ты ведь не против, киска? Вдвоем то мы сумеем удовлетворить твои неуемные аппетиты

Руфина нехотя, кинув полный злобы взгляд на Алессию, дала себя увлечь. Лагерь понемногу затихал. Солдаты шумной гурьбой расходились по своим палаткам, ведя с собой притворно упиравшихся, полупьяных девушек. Вскоре воздух наполнился страстными вскриками, приглушенным пыхтением, а через время и вовсе все затихло, погружаясь в ночную тьму. Алессия, крадучись, пробралась к затухающему костру. Хельга сухо кивнула ей на котелок с остатками похлебки. Быстро покончив с ней, девушка привычно стала помогать старухе. Та хоть и была груба, но не была жестока, нагружая девушек работой. Говорила она редко и только по существу, и этим даже нравилась Алессии — ей совсем не хотелось ни с кем разговаривать. Марта как-то попыталась сблизиться с ней, по-матерински выспрашивая ее о том, что с ней случилось, но Алессия слишком отвыкла от доброго отношения, и оттолкнула ту своей угрюмостью.

Закончив с работой, Алессия вернулась к повозке, где снова нужно было убирать и кормить жеребенка. Найдя брошенное кем-то старое одеяло, она закрутилась в него и легла рядом с малышом прямо на земле, пытаясь хоть ненадолго уснуть. Сон бежал от нее, а мысли были полны неясных опасений — она боялась за жизнь малыша, боялась за себя, переживала за утерянных братьев и сестру. День был слишком наполнен волнениями, выбив ее из тщательно сотканного кокона, которым она оплела свои чувства. Растревоженные, из глубин памяти, вернулись воспоминания — о руках Аскольта на ее теле, о том, что он заставлял ее делать, о том, что делал с ней, не обращая внимания на ее всхлипы от боли и унижения. Гарт, которому он ее продал, был не лучше, но хотя бы не обладал такой извращенной фантазией. Зато нещадно поколачивал ее, пуская в ход не только кулаки, но и палку, злясь на нее за ее холодность и виня в собственном бессилии.

Когда ей все же удалось забыться тяжелым, поверхностным сном, ее мозг наполнили кошмары, заставляя снова переживать все ужасы плена. Она снова и снова тонула в темной, зловонной воде, наполненной копошащимися, склизкими чудовищами. У них были лица людей — Аскольта, Гарта, Руфины, Хельги, отца, братьев-близнецов, бросивших ее одну с малышами. Появилось и новое лицо — лицо лорда Радо — он стоял на берегу болота и безразлично наблюдал за ее попытками выплыть. Рядом с ним стоял красивый, серебристый конь речной породы. Конь во сне был огромным, и все рос и рос, заслоняя собой человека, потом наклонился и, вгрызаясь мощными зубами в ее руку, одним рывком вытащил из трясины, бросив к ногам мужчины с холодными, черными глазами...

Алессия проснулась от ужаса, с грохочущим сердцем. В ее руку и правда впились лошадиные зубки — это жеребенок проснулся и пытался добиться внимания. Стряхнув с себя отстатки кошмара, девушка достала приготовленную бутылку и стала кормить малыша. Когда тот, насытившись, снова уснул, она тихо поднялась. Заснуть сегодня она уже не сможет. На востоке небо начинало светлеть, скоро и лагерь начнет просыпаться. Дрожа от предрассветного холода и недосыпа, она принялась за работу — перевязала и подоила коз, убрала за жеребенком, начала разводить костер, чтобы помочь Хельге с приготовлением еды. День прошел как обычно, только к ее повседневным обязанностям добавился еще и уход за козами и жеребенком. Тот, с постоянством новорожденного требовал есть каждые пару часов, пачкал подстилку, но, чувствовалось, что еда пошла ему на пользу — высохшая, чистая шерстка была мягкой, глазки заблестели, а попытки встать на ножки становились все более и более активными. Когда после обеда Хельга отпустила ее, сказав, что пока больше нет работы, Алессия уже валилась с ног от усталости. Сделав очередную бутылку для жеребенка, она прилегла рядом, поддерживая бутылку плечом, так как не было сил уже держать ее руками. Не заметив как, она заснула. Жеребчик же, утомленный долгим лежанием, наевшись и набравшись сил, сделав очередной рывок, неожиданно для себя поднялся на тонкие ножки, и стоял, покачиваясь, не уверенный, что же делать дальше.

Так и застал их Радован — спящая, измученная девушка в запачканном платье и жеребенок, стоящий на
дрожащих ногах рядом с ней и взирающий на человека выразительными, почти говорящими глазами.

— Тише, не разбудите ее, — приказал он конюху и двум солдатам с тяжелыми мешками, следовавшими за ним, — положите все вот тут, — указал он на повозку. — Ну что скажешь? — обратился он к конюху.

— Ну жеребчик не такой и слабенький, как вы говорили, — запинаясь произнес тот, в страхе от того, что указывает на ошибку своего господина, — он стоит уже сам, можно и к кобыле попытаться подпустить.

Радован лишь согласно кивнул. Жеребенок был упорным созданием, он это понял сразу. Сейчас его больше интересовала девушка, так ратовавшая за его жизнь. Во сне ее лицо разгладилось, выражение затравленности сменилось умиротворением, губы снова тронула легкая улыбка. Ему стало любопытно, что скрывается за слоем грязи, не привиделось ли ему вчера то чудесное создание, что она на миг приоткрыла его взгляду. Черты лица у нее были правильными, изящными — с тонким носиком, высокими скулами и еще по-детски пухлыми щечками, а вот подбородок был маленьким и крепким, выдававшим упрямство. Волосы, обычно прикрытые бесформенным капюшоном, сейчас выбились, спадая спутанными, золотистыми локонами на лицо и слегка приоткрытую длинную, белую шею.

Мужчина резко дернулся, поймав себя на мысли, что ему хотелось бы долго отмачивать ее в теплой воде, а потом так же неторопливо приучать к себе, как молодую, пугливую кобылку...

Нет, одернул он себя, его интерес к ней совсем другого рода!

— Разбуди ее и проверь, что с жеребенком все в порядке, — кратко кинув приказ конюху, он быстро развернулся и пошел в сторону палаток командования. В шатре его терпеливо дожидался верный слуга.

— Я хочу знать все об этой девушке, — потребовал он. Слуга не выказав и тени удивления этим поручением, лишь молча склонил голову. В его обязанности входило предвосхищать любые желания своего господина.

— Как скажет, мой повелитель. Я уже навел справки. Захватили ее пару месяцев назад, в одной деревушке в долине реки Виньетки. Если господин помнит, вы тогда еще были разочарованы слабым сопротивлением и приказали солдатам не щадить никого. Зовут ее Алессия, но все в лагере кличут Замарашкой. В начале она принадлежала лучнику Аскольту из подразделения полковника Дагомира. Тот известен своими не совсем специально для .оrg обычными вкусами в отношении женщин. Потом он ее продал Толстому Гарту-Пехотинцу, а тот вскоре выгнал. С тех пор девушка и скитается за лагерем. Мне доложили, что первые недели ее часто видели возле повозок с пленными детьми, пока их не отправили на юг. Вот и все, что мне удалось узнать. Господин, возможно, прикажет допросить саму девушку?

— Нет! — встрепенулся Радован, — не лезь к ней, — уже мягче добавил он, — но приставь кого-нибудь незаметного для наблюдения...

— Как прикажете, — снова поклонился он и тихо вышел из шатра.

Радован, меряя шагами пространство богатой палатки, еще долго не мог успокоиться и обрести привычную холодную невозмутимость. У него внутри образовался неведомый доселе жесткий, колючий ком, не дававший рассуждать здраво. От мысли что девушка принадлежала другим мужчинам, в горле копился рык, а руки самопроизвольно сжимались в кулаки. Что за наваждение! Она околдовала его! Он даже толком не знает, как она выглядит, возможно она на самом деле также отвратительно уродлива, какой и представляется.

Его заинтересовал жеребенок, а не она! Сколько женщин было в его жизни — все как одна прекрасные, с податливыми нежными телами, готовыми услаждать его. Он мог иметь любую. Так зачем ему эта сломанная войной замарашка?..

***

Алессия, тихо, крадучись, пробиралась между палаток спящего лагеря. Небо еще даже не начинало светлеть, но чувствовалось, что утро уже не за горами. Ее жеребёнок проснулся снова ни свет не заря, требуя свою бутылку. Теперь когда он научился вставать, он то и дело вскакивал на ножки и учился не только стоять, но и скакать — с быстротой невероятной для существа, еще сутки назад находившегося на краю гибели. Алессии даже пришлось привязать его на ночь. В сумках, оставленных ее лордом Радо оказался мед и яйца, чтобы добавлять в молоко для жеребенка, корм для коз, попона, одеяла, солома для постилки, а также кое-какая еда для нее.

Сэпп, разбудив девушку, долго рассказывал, как через пару дней, теперь когда жеребёнок стоит, они попробуют подпустить его к кобыле, для этого обмазав его пометом ее собственного жеребёнка. Если им повезет и та примет его, то у малыша есть все шансы вырасти в здорового коня, а то если придется и дальше выкармливать его, то станет слишком ручным, слишком зависимым от людей. Он и сейчас уже чуть что норовил облизывать руки кормившей его девушки и толкать ее головенкой, выражая привязанность, как вел бы себя со своей кобыльей матерью, останься та жива.

После прихода лорда Радо, отношение к Алессии в лагере резко изменилось. Никто больше

не задирал ее, все старались держаться подальше, а старуха Хельга отправила восвояси, заявив, что справится с ужином сама. В сумерках, укрыв уснувшего жеребенка, она по привычке спряталась в одном из своих тайников, подальше от солдат. Как оказалось не напрасно. Гарт, было забывшей о ее существовании, вдруг явился к ее повозке с бутылкой в руке, распевая пьяные песни. Не найдя ее, он разозлился и в гневе стал пинать ногами вещи, разбудив вскочившего и жалобно заржавшего жеребенка.

— А и ты тут, мерзкая скотина! — в угаре закричал он, замахиваясь на малыша тяжелой бутылью. Жеребёнок шустро отскочил, а Гарт, слишком грузный и опьяневший, неловко повалился на землю, забористо ругаясь.

Подбежавшие приятели, помогли ему подняться, уговаривая оставить коня в покое.

— Да какое ему дело до этой грязнокровки! — не успокаивался Гарт. — Ему эти скоты дороже людей! — его слова становились все более бессвязными. — Я, я ее хозяин! Я честно купил ее, эту мёрзлую шлюху! Я имею полное право придушить ее, если мне захочется...

Солдатам с трудом удалось уволочь ели державшегося на ногах приятеля. Алессия, наблюдавшая за всей сценой из своего укрытия, сжималась от страха за себя и оставленного малыша. За последние несколько недель она привыкла, что о ней забыли, привыкла к этому мнимому спокойствию, к тому, что она больше не была игрушкой в мужских руках. Они наигрались с ней, как с куклой, и выбросили. Теперь же знакомая волна паники и беспомощности снова затопила ее, не давая дышать.

Толком уснуть в ту ночь ей так и не удалось. Стоило ей задремать, как наводнившие ее мысли кошмары, сразу же выталкивали ее обратно в явь — с бешено бьющимся от ужаса сердцем и потом, струящимся по вискам. Не в силах больше бороться со страхами, покормив жеребенка, она поднялась и тихо вышла из лагеря, надеясь немного развеяться.

Было совсем темно, месяц уже скрылся за горизонтом. Девушка тихо брела по изуродованному полю, не разбирая дороги. Трупы уже убрали и, скидав в наспех вырытую яму, закидали камнями и рыхлой землей, чтобы не привлекать хищников и стервятников к лагерю. Лорд Радо сказал, что лагерь снимется только через неделю, наверное Великий Убийца хотел дать передышку своему войску перед дорогой домой. Солдаты говорили, что отряды, посланные вперед, к подножию Дальних гор, не обнаружили больше очагов сопротивления, так что не было смысла всей армией добивать разбежавшихся как крысы селян, для этого достаточно и небольшого батальона. Значит, скоро ей придется идти с ними на юг, изощряться, выживать, чтобы как-то найти братьев и сестру. Но как? Внезапно вся эта затея показалась ей абсолютно безумной. Как она — пленница, сможет найти трех маленьких детей в огромной, неизвестной ей далекой стране?

Алессия, погруженная в эти невеселые мысли, не заметила обрыва под ногами, и вскрикнув от неожиданности, кубарем полетела вниз. Падать было невысоко. Она оказалась в котловане, которые обычно вырывали для мелиорации посередине поля, чтобы был сток для дождя и мелких ручейков, которые часто делали землю предгорий слишком влажной для роста зерновых. Обычно эти котлованы обрастали мелким кустарником, но пронесшаяся два дня назад битва, ураганом снесла все на своем пути. Поэтому она и не заметила обрыва. Большая яма была полна воды. Едва слышно было журчание ручья, разбивающегося тонкой струйкой о гладь пруда. Темная вода мягко поблескивала в бледном свете догорающих звезд.

Все еще лежащая навзничь на земле девушка, с опаской дотронулась до воды — та в ответ приникла к ее пальцам, лаская нежной прохладой. Она и забыла это чувство — это единение с природой, что бывало так любила, плескаясь в заводи речушки у их дома. Нестерпимое желание окунуться, смыть с себя все горести пережитого, захватило все ее существо. Испугавшись этой нахлынувшей тоски, Алессия быстро оглянулась. Вокруг никого не было. Только тишина. Да первые лучи солнца, окрашивающие небо в розоватый цвет.

Решившись, она быстро скинула с себя все лохмотья, и обнаженная, медленно зашла в воду. Та оказалась прохладнее и глубже, чем она ожидала, видимо, питаемая подземными холодными ключами. Всего в паре метров от берега, дно резко уходило из под ног, и девушке пришлось по-собачьи загребать руками и ногами, чтобы не утонуть. Испугавшись глубины, она поскорее доплыла до берега и легла там, окутываемая блаженной чистотой и прохладой. Задремав под песню ручейка, она погрузилась в знакомый кошмар.

В нем Аскольт связывал ей руки за спиной, плотно перетягивал веревками ее тело, пережимая груди, живот, обматывая ноги и лодыжки, так что она могла только стоять на коленях, открытая его прихотям. Ему нравилось ее беззащитность, нравилось, что она плакала, когда он до боли выкручивал ее соски, когда проникал в ее рот, или кинув лицом на пол, методично растягивал ее сзади. В какой-то момент, она просто перестала чувствовать, перестала воспринимать действительность, отстранившись от происходящего. Он еще пытался новыми унижениями вернуть ее, но быстро сдался. Такой — сломленной и молчаливой, она была ему неинтересна.

Резко проснувшись, Алессия ощутила, что ее трясет крупной дрожью. Она все еще ощущала боль в теле, липкие пальцы мучителя на своем лоне. Не в силах справиться с воспоминанием, она нырнула в глубину, надеясь найти утешение. Вода, освещенная встающим солнцем, была прозрачной и искрилась золотистыми пылинками. Внезапно, пришла мысль, что все что надо сделать — это закрыть глаза, перестать плыть и дать пруду затянуть себя... Там, на дне так спокойно, там не надо бороться за каждый вздох, все закончится... Легкие уже болезненно сжались, от недостатка кислорода — всего лишь надо вздохнуть и вода сольется с ней, наполнит ее, унесет все тревоги...

Алессия судорожно дернулась, готовясь сдаться... и резко поднялась на поверхность, отплевываясь и громко втягивая воздух широко раскрытым ртом. Нет! Она не такая! Она этого не сделает! Да, она мало, что может, но не имеет права не попытаться! Рыдания, которые она сдерживала эти долгие недели, прорвали крепко выстроенную плотину и вырвались наружу. Она плакала и плакала обо все том, что потеряла — о своем доме, своей земле, отце, братьях, о той наивной, радостной девушке, которой она была и которой больше никогда не будет...

Когда слезы поутихли, оставив ее вымотанной, но успокоившейся, она набрала в ладони песчаного ила и с остервенением стала тереть свою кожу, словно пытаясь смыть все воспоминания о тех надругательствах, что ей пришлось пережить. Она сильная, она сможет, пусть ей придется продавать себя, чтобы выжить, но она не позволит больше никому брать ее против ее воли! Никогда!

Вымывшись, девушка еще раз нырнула в прохладные воды пруда, благодаря его за это очищение. Ее душа переродилась, в жизни снова появилась цель. Она не одна — ей есть за что бороться — братья, сестра, ее жеребенок.

Вспоминания о жеребенке, мгновенно вернули ее в реальность. Солнце уже почти взошло! Он уже наверное давно проснулся и хочет есть! Как долго ее не было? Впопыхах, с трудом преодолевая сопротивление воды, она побрела к берегу. Мокрые волоса тяжелым покрывалом плыли по воде, облипая мокрую спину и бедра.

Выбравшись наконец, она схватила сорочку из кучи тряпья и, разогнувшись, тонко вскрикнула от неожиданности. Над ней, на краю невысокого обрыва стоял Радован и не отрываясь смотрел на нее.

Первым ее порывом было прикрыться, но взгляд его глаз, хоть и полыхал огнем желания, не был угрожающим. Словно захватив в плен ее этим взглядом, он не давал ей пошевелиться, взирая на нее, приникая в самую ее суть. Он жадно впитывал блеск ее зеленых глаз, шелковистость влажных волос, светлую, слегка золотистую кожу, красоту нежных, небольших грудей с розовыми сосками, округлость бедер и живота с рыжеватым кустиком волос вниз, длинные, крепкие ноги.

Алессия стояла, не в силах пошелохнуться, позволяя разглядывать себя, ощущая как румянцем медленно загораются ее щеки. Она чувствовала, что сейчас в безопасности, что он не причинит ей вреда, но внутренне содрогалась от тревожного предчувствия — словно здесь и сейчас решается ее судьба, и что она будет неразрывно зависима от этого мужчины с жестокими глазами.

Губы ее задрожали, словно она хотела что-то сказать, или о чем-то попросить... Но он вдруг резко отвернулся, и не удостоив ее больше ни словом, ни взглядом — ушел. Чары спали. Девушка быстро натянула одежду и побежала к лагерю. Его уже нигде не было видно, только вдали ей показалось, она увидела скакавшего галопом черного коня.

Жеребенок уже прыгал от нетерпения и звонко пищал свое «иии-иии», когда она прибежала к своей повозке. Накормив его, она присела на краю повозки, без страха осматривая просыпающийся лагерь. Конюх сказал, что лорд Радо зайдет сегодня, и она просто ждала его. Она чувствовала себя другой. Свободной. Не смотря на плен...

Что-то безвозвратно изменилось в ней этим утром. К добру это или нет, ей еще только предстояло понять.