Предупреждение: Что-то все больше и больше любовный роман, у меня получается... Остановите, если слишком муторно...

***
Ночью, лежа рядом с Радованом, ощущая мощь и жар, исходящий от его тела, Алессии никак не удавалось заснуть. Каждый раз, погружаясь в дремоту, она резко вздрагивала, просыпаясь, не веря, что все произошедшее было на самом деле. Она — простая девчонка из маленькой неприметной деревушки, необразованная и невоспитанная, привлекла внимание самого Тиграна Великого, воина, завоевателя, покорившего многочисленные народы, строя свою империю. У нее в голове не укладывалось, что мужчина, о котором она грезила последние три дня, бывший добрым и терпеливым с ней, мог быть тем жестоким тираном, о котором слагали страшные сказки, пугая детей.

Когда за пологом палатки послышалось знакомое жалобное ржание, она тихонько приподнялась, выскользнув из его объятий. Он нехотя отпустил ее в полусне, перекатившись на другой бок. За порогом была глухая ночь, лагерь спал. Девушка приласкала ластившегося к ней жеребенка и нерешительно стала оглядываться — а где же козы, где вещи для жеребенка, как его кормить? Что ей делать сейчас? Будить и спрашивать Радована? Ей было страшно. Пока она не знала, кто он, может быть она бы так и сделала, но сейчас ей это показалось невозможным.

— Госпожа, я могу вам чем-то помочь? — вдруг услышала она приглушенный голос.

Алессия испуганно оглянулась. В тени шатра стояла невысокая серая фигурка и ожидающе смотрела на нее. Отделившись от стены, человек, скользя как тень, подошел ближе, позволив слабому свету луны осветить себя. Это был паренек, на первый взгляд лет пятнадцати, но лицо его было изборождено морщинами, а глаза скрывали мудрость опыта, давшегося нелегкой ценой. Одет он был в зеленоватый плащ с капюшоном, а не в стандартные красно-коричневые цвета формы иберийских солдат.

— Я искала коз, чтобы покормить жеребенка, — наконец обретя голос, проговорила Алессия.

— Конечно, госпожа, пройдемте за мной, — все также тихо ответил он.

Алессия засомневалась — кто он такой, может ли она доверять ему, может стоит закричать и позвать одного из солдат?

Словно прочитав ее мысли, мужчина слегка склонил голову в легком поклоне и представился:

— Я — Вернон, госпожа, лорд Радован приказал мне приглядывать за вами, — сказал он со спокойным достоинством, — если вы позволите я сам принесу вам молоко для жеребенка, — добавил он, и не дожидаясь ее ответа, мгновенно скрылся из виду, оставив Алессию недоумевать, был ли он только что здесь на самом деле.

Жеребенок уже нетерпеливо приплясывал, жуя ее пальцы своими твердыми зубками — с аппетитом у него было все в порядке. К счастью, ждать долго не пришлось, также незаметно, как исчез, Вернон появился из ниоткуда, неся тяжелую сумку. Поблагодарив его, Алессия нашла там все необходимое — кувшин с молоком был еще теплым, видимо коз кто-то недавно доил. Покормив Колоска и устроив его на подстилке, она обернулась, ища глазами Вернона.

— Что-то еще, госпожа? — тот снова растворился в темноте, и только глаза поблескивали, выдавая его присутствие.

— Нет, спасибо, — нерешительно сказала девушка, — не называйте меня госпожой, пожалуйста, — попросила она.

Мужчина выдержал небольшую паузу:

— Я буду здесь, если вам что-то понадобится, дайте знать... госпожа, — тихо ответил он и закрыл глаза, прислонившись к стене шатра, давая понять, что разговор окончен.

Вернувшись внутрь Алессия осторожно перелезла через тело Радована и забилась в уголке ложа, спиной к нему. Он, почувствовав ее присутствие, перевернулся и сгреб ее в охапку. «Какая ты холодная, ма хаз», — сонно заворчал он, сильнее прижимаясь к ней всем своим длинным телом, согревая, отгоняя ночные страхи. Девушка слишком измучилась и согретая его теплом, расслабилась, проваливаясь в глубокий сон без сновидений.

В следующий раз она проснулась от лучика солнца, скользившего по ее лицу. С трудом разлепляя веки, она со сна никак не могла понять, где находится. Ощущение теплой печки, прижавшейся к ее спине не пропадало. Повернув голову она увидела черные, сияющие глаза Радована, наблюдающие за ней.

— Мой лорд, вы проснулись, — испуганно встрепенулась она, не очень понимая, что именно входит в ее обязанности, но уверенная, что слуги должны просыпаться раньше своих хозяев.

— Не дергайся, все хорошо, — улыбнулся он, неверно истолковав ее испуг — Сэпп уже давно покормил твоего питомца, ты слишком крепко спала, а мне не хотелось тебя будить.

— Что вы мой лорд, — запричитала Алессия, — да разве так можно? Я ведь вам служанка, а не какая-нибудь высокородная госпожа, мне положено работать, а не валяться в постели.

— Тебе положено делать то, что я скажу, — все еще пребывая в благостном настроении, Радован мягко остановил ее, — сейчас мне надо заняться делами, а я хочу, чтобы ты еще поспала. Может тогда тени под глазами побледнеют? Днем, когда освобожусь, попробуем подвести твоего Колоска к кобыле. За жеребенка не беспокойся, Сэпп с него глаз не спустит, если хочет голову сохранить, — последние слова Радован произнес с улыбкой, словно шутку, но Алессии от чего-то стало не по себе.

— Я сама могу о нем позаботиться, — тихо попросила она, — можно?

Мужчина кивнул, слишком захваченный разглядыванием ее нежного личика, чтобы обратить внимание на сменяющиеся на нем одно за другим выражения — страха, удивления, непонимания. Он впервые видел ее при свете дня так близко — не скрывающуюся от него за слоем грязи или старым капюшоном, а чистую, теплую, податливую: с кожей цвета густых сливок, позолоченной загаром, волосами, раскинувшимися плащом на покрывале, глазами, сияющими зеленью после сна. Но больше всего его привлекали ее губы — приоткрытые, трепещущие.

Алессия кожей почувствовала перемену в нем. Она знала этот взгляд и сжалась под ним, инстинктивно готовясь обороняться. Но Радован внезапно встряхнулся, и легко, по-отечески поцеловав ее в лоб, вылез из постели. На его зов прибежал слуга, неся ведра воды и ворох белья. Мужчина, насвистывая стал стягивать с себя одежду, в которой вчера уснул. Он стоял к ней спиной, не оборачивался, но знал что она смотрит. Алессии хотелось снова закутаться в покрывала, заснуть как он и приказывал, но она была не в силах отвести глаз. Она впервые видела мужчину обнаженным, за исключением младших братьев. Ни Аскольт, ни Гарт не трудились раздеваться, ложась с ней, лишь спускали штаны. Аскольт любил выставлять напоказ свое мужское достоинство, наслаждаясь ее стыдом, но каким он был без одежды, она не знала, да даже и не задумывалась.

Сейчас же, глядя на раздевающегося Радована, ей хотелось узнать, увидеть его всего. Ее завораживали его гибкие движения, перекатывания мускулов у него на спине, широкие плечи. Он не стесняясь, стянул штаны, открывая узкие крепкие ягодицы, сильные ноги, покрытые тонкими черными волосками. Мылся он, окуная голову в ведро водой, по собачьи отряхивался, поливал себя, ухая от холода. Когда слуга протянул ему широкую полотняную простыню, чтобы вытереться, он завернулся в нее и повернувшись к ней, заговорщицки подмигнул. Его грудь тоже была покрыта темными, кудрявыми волосками, спускавшимися узкой дорожкой вниз и скрывавшимися под простыней. Алессия, покраснев как рак, зарылась в постели, застигнутая за подглядыванием.

— Все хорошо, малышка, я же тебя видел, — потрепал он ее по щеке. Алессия лишь еще сильнее зажмурилась, притворяясь спящей. Радован не настаивал на ответе, быстро оделся и ушел.

Для Алессии же, оставшейся одной в его богатой постели, начался день, которого она никак не ожидала. Она уже было выкинула из головы ночной разговор с Верноном и его «госпожу», но тут в комнату вошла женщина среднего возраста, высокая и красивая, с темно-красным тюрбаном на голове. Увидев, что девушка не спит, она молча поклонилась, улыбнулась и вышла, вскоре вернувшись с вёдрами воды, от которых поднимался пар. Показав жестами, она предложила ей помыться. Алессия, неуверенная, пристало ли это в ее положении, все же не посмела отказаться. Женщина все также молча, не обращая внимания на попытки Алессии заговорить с ней, помогла той умыться, поливая теплой водой. Когда с умыванием было покончено, Алессии была протянута тонкая, изящная нижняя рубашка и темно-зеленое шерстяное платье — простое, но не лишенное изящества.

— Нет, — испуганно завертела головой Алессия, — это не мое, отдайте мне мою одежду, пожалуйста, — но ее одежды в комнате уже не было, а женщина все также учтиво улыбалась, протягивая платье. Алессии хотелось плакать, бежать, искать ее лорда Радо и просить не наряжать ее, как куклу! Но не голой же бежать по лагерю? И ей пришлось сдаться.

Когда женщина также раболепно потянулась за щеткой для волос, чтобы расчесать ее, Алессия почти со злостью вырвала ту из ее рук:

— Я сама! — вскрикнула она, тут же устыдившись своего ребяческого порыва, так как женщина лишь молча поклонилась и не говоря ни слова вышла.

Справиться с волосами, не видевшими щетки долгие недели, одной оказалось и в самом деле непросто. Но закончив и заплетя их в длинную косу, девушка решительно схватила коричневый плащ, брошенный Радованом и, завернувшись, вышла из комнаты. Она не принцесса, чтобы весь день прохлаждаться, дожидаясь его возвращения, у нее есть обязанности, есть ее жеребенок! На пороге она снова столкнулась со служанкой, нагруженной подносом с едой, недоуменно взирающей на выходящую девушку. Быстро поставив поднос, она бросилась следом.

Выйдя из палатки, Алессия на мгновение ослепла от яркого солнца. То уже было высоко в небе. Как она могла! Она совсем забыла про своего жеребёнка! «Как-то он сейчас?» — взволнованно кинулась она к пологому скату шатра, где его оставила ночью. Жеребенка не было.

— Доброе утро, госпожа, — незаметно отделившись от стены, проговорила знакомая, призрачная фигура Вернона.

— Где мой жеребенок... — трясущимися губами, с ума сходя от волнения спросила девушка.

— Не волнуйтесь, госпожа, конюх забрал его порезвиться, скорое приведет обратно.

— Где они? Можно мне туда? — растеряв всю свою решительность от его спокойной манеры, просительно прошептала она

— Великий Лорд приказал вам оставаться в шатре до его возвращения, госпожа, — твердо ответил Вернон.

— Пожалуйста, я не знаю, что мне там делать! — взмолилась Алессия.

Вернон удивленно взглянул на нее, явно неуверенный как ему поступить. Былые пассии хозяина не больно рвались гулять по военному лагерю.

— Для начала вы можете позавтракать, госпожа, — нашелся он, взглянув на застывшую позади в почтении служанку.

— Я не хочу есть! И я не госпожа! — почти в отчаянии закричала девушка, не замечая, что привлекает внимание солдат и офицеров.

— Хорошо-хорошо, не волнуйтесь, — успокаивающим тоном заговорил Вернон, потом, видимо, приняв решение, сказал, — пойдемте, мы с Карой проводим вас.

— Карой? — не поняла Алессия.

— Да, это ваша служанка, ей приказано ни за что не оставлять вас.

— А то что? — чувствуя что у ее начинает сосать под ложечкой, осторожно спросила девушка, не очень надеясь на ответ.

Вернон безразлично пожал плечами.

C Колоском и правда все оказалось в порядке. Он весело бежал за конюхом вдоль загона с лошадьми. Алессии даже стало обидно, что он так быстро забыл о ней. Он раздувал ноздри, поднимал хвост и гарцевал, подражая боевым коням, безразлично взирающим на его детское хвастовство. Сэпп объяснил, что он приучал малыша к виду других лошадей, и что это один из основных инстинктов жеребят — повторять действия старших, обычно матери, поэтому так важно постараться отдать опеку над ним его племени.

— Кобыла — холостая, значит еще несколько месяцев будет молоко давать, а там, глядишь, этот малец и без сиськи уже протянет, — радостно потирая руки, рассказывал Сэпп, счастливый что смог угодить хозяину.

Алессия, взяв протянутую бутылку, привычно покормила малыша. Тот перебирал ножками и все старался не спускать взгляда с породистых коней. «Вот я теперь тебе и не нужна, мой Колосок,» — с грустью думала девушка.

Вернувшись в шатер, она нехотя позавтракала. Слоняясь от безделья, девушка нашла бумагу и перья и села за стол, надеясь хоть чем-то занять руки и голову. Грамоту она знала, но писала не слишком хорошо, а вот рисовать ей всегда нравилось. Давно, когда отец еще не замкнулся в себе, он бывало просил придумать какой новый узор, чтобы он мог использовать в резьбе по дереву. Вот и сейчас, непослушными пальцами, забывшими как держать перо, Алессия выводила на бумаге причудливые завитки, соединяя их в расписное кружево. Молчаливая Кара не спускала с нее глаз, словно опасаясь нового взрыва, и с облегчением выскочила из шатра, как только на пороге возник Радован, раскрасневшийся и потный после объезда войск.

— Мой лорд, — радостно воскликнула Алессия, позабыв о своих переживаниях. Он тоже кинулся к ней, подхватил за талию, закружил и прижал к себе, наслаждаясь хрупкостью ее тела.

— Ма хаз, я скучал по тебе, — в голосе было столько нежности, что Алессия и правда ему поверила. Еще немного смущаясь, заглядывала ему в глаз, но видела там только обожание, и от этого хотелось петь.

Когда он потянулся к ее губам, она не отстранилась, не зажалась, а позволила целовать себя. Его губы были твердыми, теплыми и упругими, жесткая щетина покалывала кожу, заставляя гореть огнем, раскрываться ему на встречу. Воодушевленный ее невольным ответом, он ласково обхватил ее лицо большими ладонями, поглаживал щеки, углубляя поцелуй. Алессии было невероятно приятно, еще никогда она не испытывала такого восторга. Слюнявые поцелуи Гарта, пахнущие перегаром, не шли ни в какое сравнение с тем чувственным опьянением, что она испытывала сейчас. Аскольт же вообще не целовал ее, он использовал ее рот для других целей.

От этого воспоминания ее замутило, и она, не осознавая что делает, стала яростно вырываться из рук Радована.

— Тише, тише, голубка, это я, — мягко удерживал ее он, пока она не перестала дрожать, а потом, затихнув, прижалась к нему и беззвучно заплакала.

— Простите меня, мой лорд, я обманула вас, я не смогу быть вам хорошей рабыней, — всхлипывала девушка. Радован молчал, ему хотелось голыми руками убить того, кто причинил ей столько боли. Да только бы это ей не помогло. Да и Аскольт был слишком хорошим воином, чтобы пренебрегать этим, тем более что по его собственным законам, тот был в своем праве, используя рабыню, как того желал.

— Ты ни в чем не виновата, ма хаз, — попытался утешить он. А кто виноват? Война? Почему горе тысяч девушек, изнасилованных его воинами, до сих пор не вызывала в нем такой бури протеста, а чтобы забрать ее боль он готов сделать что угодно?..

— Расскажи мне... Расскажи, что тебя пугает, — решается он.

Алессия лишь шокировано смотрит на него. Нет, о таком не рассказывают, тем более ему!

— Хорошо, не сейчас, но однажды ты мне расскажешь?

— Не надо, мой лорд Радо, я расстроила вас. Не надо. Я скоро привыкну, вот увидите, — торопливо стала уверять она, — если вы желаете меня, не останавливайтесь, я выдержу.

Радован лишь горько усмехнулся и обнял ее.

— Глупышка, я хочу больше, чем твое тело, разве ты еще не поняла? — Алессия залилась краской. Затем приподнявшись, дотянулась до его рта и неумело прижалась губами, благодаря за теплоту.

— Ладно, мне надо переодеться и можем идти смотреть на встречу твоего Колоска и его новой мамки, — пошутил он.

— Да... Мой лорд... — заговорила она, — спасибо вам за платье, но нельзя ли мне вернуть мою одежду? Да и служанка мне не нужна...

— Она тебе не угодила? — спросил Радован, стягивая рубашку и откидывая ее в угол, — я прикажу ее наказать, чтобы была попочтительнее.

— Нет, что вы, все ко мне так добры... Даже слишком... Мне неловко от этого...

— Привыкай,

ма хаз, ты мое сокровище, которое я намерен защищать. Если тебе что-то не нравится — только скажи. А платье тебе и правда очень идет, хотя без него тебе гораздо лучше, — снова перешел он на дурашливый тон, чмокая ее раскрасневшееся личико.

Алессия в волнении ломала руки, не зная, как объяснить ему, что именно ей не по нраву. Она — простая девушка, она не привыкла к такому обращению.

— Мой лорд Радо, вы так щедры... Я этого не заслуживаю. Вы даже не берете от меня, чего желаете. Дайте мне тогда какую-нибудь работу, чтобы я не сидела без дела?

— Хм, — удивился Радован, не понимая природы ее переживаний, — это, наверное, можно, я прикажу Каре придумать что-нибудь женское для тебя.

***

Когда они пришли к загону, все приготовления уже были закончены. Колосок благоухал, весь перемазанный пометом своего будущего молочного брата, а кобыла нервно металась по загону, ища своего жеребенка, которого у нее незаметно забрали, как объяснил Сэпп. Алессия волновалась, переживала за малыша, но и подспудно хотела, чтобы кобыла не приняла жеребенка и тот остался с ней. Она гнала эти мысли, глотала слезы и с замиранием сердца смотрела, как Колосок, опасливо пригарцевывает перед кобылой, а та забирает боком, раздувает ноздри, впитывая его запах. К радости притихших зрителей, Колосок уверенно тычется мордой под живот кобылицы, та было дергается, вот-вот лягнет ногами, но вдруг успокаивается и позволяет жеребенку присосаться.

Радован довольно хлопает конюха по плечу, а тот расплывается от такого хозяйского благоволения. Одной Алессии хочется плакать...

***

Ей не из-за чего переживать, но внутри сидит червячок сомнения, подтачивающий ее силы. Радован добр к ней, мягок, ночами прижимаясь к нему, она ощущает себя в безопасности, а просыпаясь от кошмаров, слышит его слова, утешающие ее. Он не торопит ее, лишь его поцелуи с каждым разом становятся жарче, и она привыкает к ним и ждет их. Она привыкает к молчаливо сопровождающей ее повсюду Каре, к Вернону, неотступно следующему тенью, к Волку, которого приставили к ней для безопасности, чтобы она не боялась ходить навестить Колоска, который хоть и крутится постоянно возле кобылицы, но не забыл ее и все также с удовольствием обсасывает пальцы, приносящие лакомство.

Радован гордится ее красотой, наряжает как куклу, выставляет на показ. Она смущенно принимает комплименты от его военачальников, провожающих ее почтительными взглядами. Но не может избавиться от ощущения, что за спиной они смеются над ней, что терпеливо и безразлично ждут ее падения, как и многих других до нее. Она не на своем месте, все кругом кажется ей нереальным, угрожающим. Когда лагерь наконец снимается с места, чтобы двинуться в обратный путь, шатер, ставший всем ее миром, сменяется повозкой — удобной, богатой, но от этого еще более напоминающей золотую клетку.

В ней она едет, невидящими глазами взирая на свой когда-то прекрасный край. Сейчас здесь только выжженные, сухие равнины, да редкие уцелевшие деревушки, где Радован оставляет свои посты. Алессия старается не смотреть, когда в дали начинает блестеть река Виньетка, разливающаяся веселыми порогами на склоне гор, втекая широкой поступью в долину, где она провела детство. Там ничего нет — лишь уцелевшие после пожаров одинокие деревья, лишившиеся листьев. На месте ее деревни — пепелище. Ее страна разрушена, втоптана в грязь, пройдет много и много лет, пока земля снова станет плодоносить. А она, как принцесса, едет с войском завоевателя, отказываясь верить, что именно он всему виной.

Ночью лежа в его объятиях, не в силах вынести этой разрывающей душу боли, она спрашивает, зачем, зачем война так жестока, почему никого не щадит?

Он молчит, ценя и раздражаясь от того, что она возлагает ответственность не на него, а на безликую войну, как источник ее бед.

— Я никого не щажу, — наконец мрачно выговаривает он, — в этом мой долг.

— Почему? — пронзительно воет девушка, — ведь ты мог просто сделать нас рабами, мы бы платили тебе дань, делали все, что ты хочешь. От нашей земли ты бы получил много богатств...

— Мне не нужны рабы, копящие силы против меня. Мне не нужны рабы, знавшие что такое воля и жаждущие ее. В этом моя щедрость — я подарил им смерть и свободу на поле боя, честь умереть, защищая то, что им дорого, как настоящие мужчины.

— А мы? Женщины? Дети? — с ужасом от того, что уже знает ответ, спрашивает Алессия.

— А что женщины? Они родят детей от других мужчин, от мужчин в чьих жилах не будет течь сопротивление. Детей, знающих только меня, как властелина, признающих мое господство. Однажды эти дети населят эту землю и будут благодарить и почитать меня. Так поступали мои предки, так поступаю и я — Тигран Радован Адалард Великий.

Он спокоен, в его голосе нет раскаяния. Он ждет, что она поймет и примет его таким. Ждет, не сомневаясь в ней, в ее преданности.

Алессии хочется рыдать, скулить и вопить от этой жестокой правды. Неужели это закон жизни? Почему, почему, они были так слабы, что с ними это случилось? Ей хочется ненавидеть его, но она лишь теснее прижимается к нему, в нем же, враге, ища утешения. Она одна, у нее никого больше нет, есть только этот мужчина, ставший до боли дорогим, и есть надежда однажды спасти малышей, если он ей позволит...

Она зависит от него, но уже жаждет этой зависимости. Восторг в глазах Радована заменяет ей всю ее прежнюю жизнь. Ради него она дышит, ради него поет ее душа. Она верит ему, привязывается к нему все больше и больше с каждым днем: к его ласкам, шутливым поддразниваниям, к рассказам о его прекрасной стране, о которой он говорит с такой любовью, к его хриплому голосу и маленькому родимому пятну у него на шее за ухом, которое ей хочется целовать каждый раз, когда он сжимает ее в объятиях. Она любит его и с волнением ждет, когда же он перестанет беречь ее и сделает по-настоящему своей. Может тогда, тоска, поселившаяся внутри, исчезнет, и она поймет в чем теперь смысл ее жизни?