|
|
Новые рассказы 79827 А в попку лучше 11749 +3 В первый раз 5193 +2 Ваши рассказы 4696 +1 Восемнадцать лет 3507 +5 Гетеросексуалы 9374 +1 Группа 13528 +2 Драма 2954 +1 Жена-шлюшка 2650 +2 Женомужчины 2088 Зрелый возраст 1778 +2 Измена 12366 +4 Инцест 12026 +3 Классика 367 Куннилингус 3296 +2 Мастурбация 2271 +2 Минет 13380 +2 Наблюдатели 8091 +3 Не порно 3087 +1 Остальное 1079 Перевод 8130 +2 Пикап истории 735 +1 По принуждению 10820 +1 Подчинение 7299 +3 Поэзия 1483 Рассказы с фото 2561 +4 Романтика 5620 +1 Свингеры 2333 Секс туризм 523 Сексwife & Cuckold 2511 Служебный роман 2450 +1 Случай 10224 +2 Странности 2750 +3 Студенты 3638 +2 Фантазии 3314 Фантастика 2876 Фемдом 1490 Фетиш 3271 Фотопост 788 Экзекуция 3246 +1 Эксклюзив 351 Эротика 1935 Эротическая сказка 2526 +2 Юмористические 1535 |
Ночка Автор: Человекус Дата: 8 марта 2012 Эротическая сказка, Романтика, Гетеросексуалы
Даня сидел на камне, скрестив ноги по-лягушечьи. Коктебельская ночь обволакивала его лиловой тьмой, непроницаемой, как чернила. Море молчало: бухта недаром прозывалась Тихой. Он приехал в Коктебель с компанией, но в первый же день оторвался от коллектива, возжелавшего беспробудно тусить в кафешках: его тянуло не к курортным соблазнам, а к тишине и к морю. Он уходил из города, просиживал нагишом целые дни, прятался в тени скал, слушал море, плавал и мазался глиной. И сейчас он был обмазан ею с ног до головы. Липкая прохладная масса казалась ему густой тьмой, облепившей голое тело. Глина считалась целебной — ей здесь все мазались, толком не зная, от чего она лечит. Ночь была влажной, беззвездной; только справа, за мысом, светились огни Коктебеля, показывающие Дане, куда ему возвращаться, и в небе плыло мутное свечение — намек на луну, облепленную, как и Даня, густой мглой. ... В тишине послышался плеск. Напрягать глаза было бесполезно, и Даня только слушал. Когда плеск переменился, показывая, что пловец стал на ноги, Даня негромко сказал в темноту: — Осторожно, здесь скользкие камни. Пловец-невидимка взвизгнул — совсем рядом, у Дани под носом — и отозвался: — Напугали вы меня!.. Голос был женским и странным — гортанным, переливчато-густым, как лиловая мгла. — Извините, я не хотел вас напугать. Даня чуть было не пустился в оправдания — хотел, дескать, как лучше, — но вовремя почуял, что момент требует иных речей: — Я... я хотел уберечь вас от злых камней. Потому и сижу здесь. Море фосфоресцировало — кроме призрачных искр, не было видно ни зги. Тьма будто перевернулась вверх тормашками: вверху черная мгла, внизу море — опрокинутое звездное небо. Гортанный голос раздавался ниоткуда — где-то совсем рядом, у самого Даниного лица. — А я думала, что никого не встречу здесь... Ааааай! — Даня дернулся: невидимая рука вдруг коснулась его причинного места, щедро намазанного глиной, — Что это?!.. Прикосновение застало Даню врасплох, и он на миг онемел. Потом сказал: — Это... это я. Не бойтесь. — Я. Просто обмазался глиной. Голубой глиной. Они сидели, наверно, лицом к лицу — Даня на камне, а невидимка в воде — слышали дыхание друг друга, и Дане даже казалось, что он видит перед собой темный силуэт. Кто перед ним? Женщина? Девушка? Какие у нее волосы, какое лицо, какой взгляд? Густой голос говорил, казалось, о зрелом, о женском, но Дане слышалось в нем озорство юности. — А... это тоже вы? Ай!... — незнакомка тронула Данино колено, выбираясь из воды. Минутку они молчали, а затем Ночка сказала: — Нет, не надоели. Ночка, захлебываясь, визжала, но не вырывалась. Она действительно была голой: Даня ощущал ладонью покатые бедра, волоски на лобке, твердые сосочки на грудях... — А ты — молодой дух? — спросила, отдышавшись, Ночка, вымазанная Даней по шею. Они плавали, плюхались, ныряли, брызгались, кувыркались, тискали, мяли друг друга все смелее — Даня кружил Ночку, катал ее, швырял, общупал ее упругое тело со всех сторон... Нагота моментально сблизила их; сознание, что они оба — голые, и вся одежда осталась где-то за пределами их ночи, было как вино или наркотик. Потом — плыли, уставшие, обратно — молча. Когда подплыли к первому фонарю, Даня вызвался проводить ее, но Ночка сказала: Даня не договорил: Ночка с плеском прильнула к нему — он ощутил упругие холмики, упершиеся в него — и обняла его, прижавшись щекой к ключице. Даня стоял, как околдованный, не шевелясь, еще минут десять. Через какое-то время ему почудилось, будто кто-то поет прямо в море... Правда, с набережной, мерцавшей россыпью огней, орали сотни динамиков, и он не мог сказать определенно, слышал ли он что-нибудь на самом деле. *** Назавтра Дане предстояла нелегкая задача: как-нибудь убить долгий, томительный день, отделяющий его от полуночи, — и он отправился на набережную. Часа два он бродил среди горластого, локтистого, цветастого океана бюстов, талий, ножек, купальников, бикини, пляжных платков, темных очков, шаурмы, шашлыков, самсы, экскурсий, мата и «Владимирского централа», ни на что не глядя; остановился только полюбоваться, как и всегда, на негритянку, заплетавшую модницам афрокосички. «Мастерская» негритянки располагалась прямо на улице. Негритянка была густо-коричневой, как черный шоколад или палисандр. Она блистала красотой невиданной заморской твари: львиной пластикой каждого полудвижения, ювелирным профилем эбеновой статуэтки, пружинистой фигурой... Когда она вставала, на голове ее мерещился невидимый кувшин. Она была настоящей африканкой: всегда молчала, не понимая, видно, ни слова по-русски. Фигура ее была обернута тканью, пестревшей цветным орнаментом, броским и лапидарным, как тотем. Уши ее были в кольцах, руки-ноги в браслетах, ступни босые, волосы — полностью сплетены в сотни тоненьких шнурочков. В каждом из них змеились бежево-золотистые нити. На макушке косички были убраны в толстый моток, куда африканка вставляла ножницы и расчески. Афрокосички были писком моды. Каждое второе существо женского пола, вне зависимости от возраста, цвета волос и проч., щеголяло этой хитроумной конструкцией на голове. Некоторые при ближайшем рассмотрении оказывались парнями: мода не знала ни возрастных, ни половых ограничений. Даня не знал ничего более уродливого, чем такое издевательство над шевелюрой; разве что бритье налысо было ему отвратительнее. Но африканка была единственным — и блистательным — исключением: косички так шли ей, что невозможно было и представить ее без них. Золотисто-пшеничный моток так весело венчал черную лакированную головку, что все, проходя мимо, улыбались и радовались ее ослепительной и дикой красоте. Все контакты с клиентурой вела девушка-помощница — обыкновенная, «наша». Негритянка плела косички, а та ей помогала. За работой негритянка молчала, но выражение ее лица менялось каждую секунду, и за ним можно было наблюдать подолгу, как за морской рябью. Глаза ее вспыхивали озорными огоньками, пухлые губы складывались в тысячи улыбок — от ослепительно-жемчужной до потаенной, едва видной, тени, живущие в ямочках черных щек, мерцали своей неуловимой жизнью. Дане казалось, что она радостно смеется всему, что здесь видит — с недосягаемой высоты своей первобытной красоты и гармонии. ... Долго любоваться негритянкой было нельзя — неудобно, да и солнышко припекало; Даня, разозленный толпой, сбежал за город, на пустынные берега Мёртвой бухты, и промаялся там остаток дня, считая каждый сантиметр траектории солнца, а как стемнело — каждый клочок исчезающего света, каждую новую звезду, ожидая полуночи... Но только с моря раздался знакомый гортанный голос — «э-ге-гей! есть кто живой?» — Даня дрогнул и ринулся на зов. Ночь была звездной, и в белесой мгле моря виднелись пятна плавающих голов. Он не отозвался — подплыл, стараясь не плескать, к вопрошающей голове, накрыл ей руками глаза... Даня не знал, каким словами выразить тоску дня и сногсшибательную радость встречи — и потому просто крепко сжал ее и поцеловал в лоб: ... Они игрались и возились в воде, как дети, позабыв о стыде и приличиях; возня закружила так, что Даня физически ощутил, как открываются шлюзы его души, и сквозь них рвется наружу буйный поток. Он общупал, наобнимал и нагладил невидимое, блещущее отражениями далеких огней тело — сверху донизу, в каждом его изгибе, в каждой ложбинке; все потаенные их места были открыты прикосновениям, и в минуту усталости от игры они занялись исследованиями: — Какой он у тебя!... — говорила Ночка, ощупывая Данин ствол. В голосе ее слышалось смущение, но мгла поглощала стыд. Даня растекался, расслаивался изнутри на тысячи блаженных ручейков, которые наконец взорвались под Ночкиными руками... — Что это было? Ах!... оно самое? — заинтригованным и дрожащим голосом вопрошала Ночка, и Даня вместо ответа плотно прижимал ее к себе. Перебирая складки Ночкиного бутона, он расспрашивал её, и она застенчиво разъясняла: Голос её дрожал от головокружительного бесстыдства ситуации; Ночка танцевала в воде от возбуждения и казалась Дане русалкой. Тогда же они и поцеловались. Первый в Даниной жизни поцелуй был долгим, обволакивающим и тёрпким от морской соли. Близость лиц и дыханий оглушила его; упоенный Даня открыл, что губы умеют говорить без слов, и восторженно признавался Ночкиным губам в любви. Бессловесное понимание и слияние оглушало, топило в единой сверкающей радости. Нарастая, оно требовало крика, визга, — и скоро Даня с Ночкой кусались губами и визжали, выпуская пары экстаза; в ход пошли языки — вначале они вылизали соленые лица, а затем забрались в рты и связались там, сплавились в единый пульсирующий комок. Именно тогда рука Дани, шарящая по мокрому телу, забралась в складки бутона, липкого и горячего, и Ночка захрипела, забилась бедрами в воде, впившись Дане в рот, как пиявка. Искры фосфоресцирующего моря устроили настоящий фейерверк — приветствие первому оргазму ночной богини, слаще которого она не знала ничего... Расстались они под самый рассвет. Даня хотел протянуть время, чтобы рассвет осветил его невидимую Ночку — но она сказала: Впилась ему в губы, прижалась грудями — и поплыла прочь. Даня молча стоял на дне, потом медленно поплыл ей вслед, не смея окликнуть. Рассвело только, когда он подплыл к городу. С чувством неслыханной, щекочущей усталости добрел он к своему домику в турбазе, упал в кровать — и провалился в черноту сна без снов. *** Так было и третьей, и четвертой ночью: они томили и мучили друг друга безудержными ласками, не знавшими исхода и пределов. Даня обмазывал Ночку глиной, а она его, и они терлись друг об друга, покрытые скользящей, обволакивающей массой; Даня мял Ночкины груди в глине, и Ночка тихо выла в экстазе... В пятую ночь наконец случилось Это. Все произошло внезапно, почти случайно: Ночка обхватила, как обезьянка, ногами Даню, который держал её, стоя в воде — так она делала и раньше, и Даня кружил ее, как на карусели... но сейчас она прижалась плотнее, Даня сделал непроизвольное движение пахом — и скользнул вдруг в мягкую, мыльную глубину. Ночка вскрикнула, глотнула воздух — «ыыыыыыххх» — больно сжала Дане шею, но не отстранилась; Даня чувствовал, как окунается все глубже в плотное, горячее, обволакивающее — осознал, что произошло, и... набросился на Ночку с ласками, бурными, исступленными, исходя в них, как в истерике. Она только шептала, задыхаясь и забирая воздух между поцелуями, будто ныряя: «Это — оно?... То самое? Да?... « — и Даня шептал ей — «да, да, да...», яростно бодая ее хуем и теряя голову от первого в жизни совокупления. Их окружал фейерверк фосфорных огней, плясавших вместе с ними любовную пляску. Даня всаживался в нее до конца, отчаянно, как велело ему желание; его хуем двигала природа, а разум отключился, как в бреду. Дане хотелось проткнуть Ночку насквозь, всадиться в нее до упора, по уши, по макушку. Ночка подвывала ему — все громче и громче, и они метались с воплями, кусая, терзая, поглощая друг друга... Когда все кончилось, и Даня лежал на руках у Ночки, как младенец, а сама Ночка дрожала и тихонько подвывала, не умея утолить желание, — на невидимом берегу засвистели, зааплодировали... Их пробрал зябкий стыд. Молча, не сговариваясь, они поплыли прочь. *** Даня всю жизнь ждал любви, но никогда не думал, что она явится ему в таком облике. Они с Ночкой любили друг друга без памяти, он уже знал это — и не знал, как выглядит его возлюбленная, не знал, какие у нее глаза, лицо, взгляд, волосы, кто она, откуда... как ее зовут, наконец. Ночка слилась в его сознании с ночной мглой. Данина любовь была слепой в буквальном смысле слова — она жила звуками и прикосновениями, но не имела зрительного центра. Это заостряло до предела ощущения — осязательное, физическое чувство друг друга, — но и страстно мучило Даню. Ночка имела голос, тело, душу, но не имела лица, растекаясь в Данином сознании, как ночная мгла... Они совокуплялись каждую ночь помногу раз, и Ночка истекала своим и Даниным семенем, смешанным с морской водой. Их любовь была по-детски дикой, необузданной и не знала никакого предохранения. Даню одолевал ужас: до конца отпуска оставалась неделя, а любимая оставалась для него Ночкой — ночной тенью без лица, имени, без прошлого и будущего. Он знал только, что она очень молода, что он лишил её девственности — она призналась ему в этом, — что она ни на кого не похожа — умна, талантлива, неистощимая фантазерка, поэт, мятежная душа, — что она высока, стройна, у нее упругое, зрелое тело, и — на голове у нее афрокосички. Это открытие, сделанное им на второй день, не разочаровало Даню, чему он немало удивился. Более того — он пустился в мысленные оправдания: «В конце концов, если Ночка во всем — исключение, почему здесь она обязательно должна быть правилом? Конечно, она — вторая в мире девушка, которой афрокосички идут, и не просто идут, а усиливают во много крат ее загадочную красоту!» Рассудив так, Даня отчаянно полюбил ее косички, и ему доставляло необыкновенное удовольствие играться этими влажными шнурочками, месить в них густую глину, щекотать ими себя и хозяйку... Он представлял ее то голубоглазой блондинкой, то знойной брюнеткой, то курносой, то востренькой; на его расспросы Ночка отвечала: Наконец Даня решил про себя, что Ночка рыжая, и у нее зеленые глаза. Этот облик гармонировал с её отчаянной душой, и он сказал ей об этом. Ночка отвечала: В любви Ночка была неистова и ненасытна. Не прошло и трех дней с ее посвящения в плотские тайны, как она уже выла и стонала Дане, обессиленному тремя оргазмами: Потом — лежала на воде, близкая и невидимая, и шептала: Её гортанные любовные вопли были похожи на крики заморских птиц, и Даня сказал ей об этом. Ночка ответила: Даня не знал, и ему было страшно и сладко. Он отключался от мыслей, погружаясь ночами в бездонный сумрак любви. Ему казалось, что он сходит с ума; днями ему снилась Ночка — с рыжими косичками, как у Пеппи Длинныйчулок, упругая, веснушчатая, зеленоглазая... *** До конца отпуска оставалось три дня. Даня вдруг осознал это, и ему стало холодно, будто внутри потянуло сквозняком. Он не мог спать. Мысли о Ночке и разлуке слились в неоформленный щемящий ком; Даня бродил и бродил по утреннему берегу, придумывая версии спасения. Его мысли были невнятны, проекты фантастичны: пьяный любовью, он разучился ясно мыслить... Погруженный в себя, он не заметил, как вышел по берегу в город. Его вернул к жизни динамик прибрежного кафе, изрыгающий рулады «Владимирского централа»; Даня поморщился, как от боли, и вспомнил, как давно он не ел. Зайдя к себе в домик за деньгами, он пошел по набережной к бистро. Было воскресенье, и Даня двигался медленно, обходя сотни движущихся тел. Крепко задумавшись, он ничего не видел перед собой — даже африканка не привлекла, как обычно, его внимания. Но затор в толпе оттеснил Даню вплотную к ее столику — и Даня волей-неволей взглянул на нее. Она сияла неизменным великолепием, но казалась усталой. Рассеянно удивившись этому, Даня собрался нырнуть в толпу — как вдруг помощница обратилась к негритянке, не понимавшей, как он думал, ни слова по-русски: И эбеновая «мася» ответила — гортанным голосом, от которого у Дани внутри хрустнула ледышка, — голосом, знакомым до боли, до зуда в сердце: Даня застыл. Его разум отказывался принять очевидное, и он, позабыв о приличиях, оцепенело навис над африканкой. — А-а-а-афрррокосички на любой вкус! Молодой человек, присаживайтесь, выбирайте — вот рисуночки, шнурочки... — рекламно защебетала помощница, — вам подойдут вот такие — всего за полчаса... По воскресеньям у нас скидочки... Эсклюзивная работа мастера из Африки... Даня стоял, не реагируя, и смотрел на мастера из Африки — на свою Ночку, явившуюся ему в облике, о котором он не смел и мечтать. Она глядела на него с недоумением, и девушка — тоже: Вдруг глаза Ночкины странно блеснули; уловив незримые, бессловесные токи Даниного взгляда, Ночка узнала его за миг до того, как он открыл рот. Его голос утвердил догадку — во взглядах Ночки и Дани запульсировало взаимное узнавание, ошеломившее обоих. Ночка тихо вскрикнула... — Будем делать косички? Нет? — Белобрысая помощница раздражалась, не понимая, что происходит. Выдержав Ночкин взгляд, вливший в него струю обжигающего тока, Даня вдруг сел на стул на клиентов. — Молодой челове-ек! Ау-у!... Какие косички будем делать? Когда косички были готовы, и горячий ветер защекотал Дане кожу на голове, непривычно обнаженную, — Даня быстро расплатился и, стыдливо уворачиваясь от зеркала, ухватил Ночку за руку: Ночка снова вскрикнула. 9861 8 23086 6 +9.36 [36] Оцените этот рассказ: 337
Серебро
Комментарии 9
Зарегистрируйтесь и оставьте комментарий
Последние рассказы автора Человекус |
Все комментарии +12
Форум +2
|
Проститутки Иркутска Эротические рассказы |
© 1997 - 2024 bestweapon.net
|