Раз мама сказала: «Надо подтянуть математику», значит, надо. Раз мама сказала: «Нужен репетитор», значит, нужен. Раз мама нашла репетитора по своим каналам, значит, нужно ехать. За пять рублей за занятие с репетиторшей Сарой Бернардовной Кац...

Ехать, кстати, было просто. Сначала на метро до «Киевской», а потом на электричке до станции Матвеевская. Той самой, где круглый дом. Издали казалось, что в этом доме нет подъездов, и жители обречены жить там безвылазно. Но нет, подъезды, как оказалось, все-таки были.

Сара Бернардовна жила рядом в скромной панельной пятиэтажке. На первый звонок в дверь реакции никакой, а после пятого я уже хотел уйти, но не успел, ибо в дверь высунулась лохматая женская голова с круглыми, как у совы, глазами. «Вам чего?», – спросила голова и попыталась скрыться, но я ухватил дверь за ручку.

— Сара Бернардовна, Вы будете?

— Ну, я, а Вам зачем?

— Мне бы математику подтянуть...

— Тс-с-с! – зашипела тетка. – Заходите скорей!

Она широко распахнула дверь, и длинный пестрый халат до пола тоже распахнулся, обнажив голый круглый живот, вместительный бюстгальтер и длинные панталоны до колен. Я проскользнул в темную прихожую, репетиторша стремительно захлопнула дверь и только после этого запахнула предательский халат.

— Боюсь соседей, знаете ли, – прошептала она. – Еще донесут...

— Запросто, – прошептал я. – Частные уроки, суд, Сибирь...

— Вот-вот... Вы проходите, садитесь, я пока чайник поставлю.

Я прошел и уселся на диван, а она сунула мне в руки толстенный альбом.

— Посмотрите пока...

Она торопливо зашторила окно и, наконец, зажгла свет. Затем, борясь с упрямым халатом, умчалась, шлепая тапочками, на кухню, а я открыл альбом с фотографиями.

В любой семье был такой альбом или, даже, несколько. На первой странице помещали фото дедов и прадедов с бабками и прабабками со строгими иконописными лицами, дальше шли разнообразные потомки, семейные друзья и голенькие детишки на простынках, прекрасные в своей невинности. В этом альбоме предков не было совсем, а повествование начиналось с двух надо думать, потомков: длинного и тонкого юноши в узких плавках, державшего за руку девочку в беленьких трусиках. Юноша своей кудрявой головой был похож на Блока в молодости, а девочка с пушистой, как одуванчик, шевелюрой, глазастая и щекастая, была похожа на Сару Бернардовну. «Это я и мой старший брат Мойша», – пояснила репетиторша из кухни. – «Это мы в Гурзуфе».

— Какая Вы тут маленькая! – сказал я, чтобы сказать хоть что-нибудь.

— Мне тут четыре годика. А Мишеньке двенадцать. Он был такой горячий, в этом возрасте все юноши горячие и любопытные до другого пола. Вы страницу перелистните. Там мы в Геленджике на пляже.

Я перелистнул. На фото была одна Сара в трусиках побольше, но еще без лифчика, хотя груди уже наметились. Она изящно повернулась в кустам, из которых торчала голова горячего парня Мойши с оскаленным лицом.

— Это Мишенька насмотрелся тетенек на пляже и уединился в кустиках, чтобы выпустить пар, – сказала вернувшаяся с кухни Сара. – Сознайтесь, Вы ведь тоже так делали?

— А как же! Я только в кустах и сидел. Все купаются, в волейбол играют, а я сижу среди засохшего кала, газетных обрывков и...

— Ой, не рассказывайте! – взмолилась Сара. – Это меня слишком возбуждает! Давайте лучше чай пить, только у меня, кроме хлеба с маслом ничего нету. Забыла...

Она еще что-то щебетала, а я нагло ее рассматривал. Обывателю достаточно услышать «еврейка», как в его воображении возникает существо женского пола, горбоносое, страшноглазое и обязательно усатое. Но в любой нации, в любом народе существуют в высшей степени приятные исключения: наша Элина Быстрицкая или американка Элизабет Тейлор. Обе еврейки, обе красавицы, но такие разные.

Чай был хорош, сахар – тоже, хлеб, как хлеб, белый, суховатый, масло... масляное. Сара от горячего разрумянилась, даже помолодела и разоткровенничалась.

— Мой младший на шестидневке, старший болтается где-то, придет к двенадцати, к часу, трудно без мужской руки.

— А муж Ваш где? – осторожно спросил я. – Вы в разводе?

— Ой, нет, мы в браке. Он просто далеко, в Америке, в ООН переводчиком.

— И он Вас не вызывал? Туда?

— Много раз. А как я поеду? Дети. Я не хочу, чтобы они росли на чужой земле, да и институт, кафедра, студенты. Что я в этой Америке делать буду? А тут я на своем месте, как-никак. Вот только тоска иногда...

— Мы не весь хлеб-то съели? Ваш сынок вернется с мороза, чаю захочет.

— А, еще полбатона есть.... Вы как на меня вышли?

— Мама вывела. Она на телефонной станции работает, они там знают все! Представляете, когда горела гостиница «Россия», они узнали первыми. В гостинице в подвале тоже телефонная станция была, так там по колено волы и пены было. Вот, вспомнил, надо маме позвонить. Телефон-то у Вас где?

— А в прихожей, на тумбочке. Пошли, покажу!

Она встала, и от нее волной пошел запах женщины, крепкий, настоянный на бессонных ночах и одиноких вечерах. От девчонок-старшеклассниц так не пахло, а тут...

— Ну, что же Вы? – крикнула она из коридора. – Вот же он!

Телефон там действительно был, только он был, мягко говоря, не целый. Карболитовый корпус отдельно, платка отдельно, дисковый наборный механизм отдельно, и только трубка являла собой образец несокрушимой крепости. Как ни странно, это все работало.

Мама обрадовалась моему звонку. Она сегодня дежурила, и в трубке слышался треск шаговых искателей. Мамы всегда радуются таким пустякам, как телефонные звонки, редкие письма, ночные телеграммы. «Мам, у меня все хорошо. А у тебя?». «У меня тоже, сынок». Я рассказывал маме со всеми подробностями, как я ехал в метро, как сидел на холодной деревянной скамейке в электричке, а Сара стояла, пригорюнившись, в интернациональной женской позе «левая рука под грудью, правая опирается локтем на левую ладонь, а лицо в ладони правой», и слушала. Когда я, наконец, все рассказал и даже приврал немного, Сара заметила: «Вы -хороший сын. Не то, что мой оболтус».

Тут я немного расслабился и, неловко повернувшись, свалил всю эту телефонную расчлененку на пол. Сара заохала, наклонилась, стала собирать, а я сказал: «Тут надо веник и совок!». Сара засмеялась, а потом сказала:

— Ай, ладно! Пошли заниматься.

Я поднял с пола последний винтик, отдал его репетиторше и поплелся за ней, чувствуя себя безумно виноватым...

Честно говоря, я плохо понимал то, что объясняла мне Сара. Она, наклоняясь надо мной, водила пухлым пальцем по задачнику Сканави, а я пытался заглянуть ей под халат, туда, где так заманчиво шевелилась и вздрагивала ее объемная грудь. Она тоже, то и дело, словно специально, роняла карандаши и ручки, поднимала их с пола. Наконец, Сара села на диван рядом со мной и откинулась на спинку. Полы ее халата разошлись, снова явив мне белые панталоны до колен. Она сдалась...

— Сегодня учиться у нас не получится, – сказала репетиторша и широко развела полные ноги.

Я, кажется, всегда интересовался вопросом «а как это происходит?». Ходят, ходят парень и девушка, влюбляются, женятся, а дальше? Дальше что? То, что он должен ей вставить свою «штуку», немного поерзать там, получить наслаждение, но под каким соусом, что сказать или молча завалить невесту-жену на спину, разорвать на ней одежду, а там, как получится? Как инстинкт подскажет? И где кончается любовь и начинается скотство? Когда замещается тихая нежность на безудержную страсть?

Оказалось, все очень просто. Я окинул «передок» своих флотских брюк, приспустил трусы, а она сняла панталоны и положила их рядом, аккуратно сложив два раза пополам. Потом освободила груди от лифчика и взяла меня за член. Затем направила его в себя, в густые волосы, и он скользнул, как по маслу, в горячее нутро...

Оказалось, что мы голые и лежим на диване рядом, соприкасаясь телами. Я играл ее мягкими грудями, трогал соски, а она мяла мой вялый и мокрый член. И еще мы перешли на «ты». Я так и не понял, где линия-терминатор между светлым и темным, но стал любовником без любви. Все это я вывалил на Сару. Взялась меня учить, так давай!

— Я сама не понимала, как можно изменять мужу. Оказалось, что это очень просто и вкусно, с легкой приправой мести. Ты можешь сказать, что бабы – шлюхи, самки, и готовы отдаться первому школьнику. Противно, что я не смогла преодолеть зов джунглей, но как же приятно. Словно я помолодела на тридцать лет! А это дорогого стоит! Впрочем, дохлое дело пытаться передать словами закидоны психики и физиологию.

Она говорила и говорила, поигрывая членом, а он вдруг обрел былую крепость. Вот что значит сплав молодости и опыта! Второй раз получилось неторопливо и с чувством взаимного постижения словно в замысловатой игре в поддавки. И тут я ее порадовал. Все-таки мужской оргазм сильно отличается от женского. Сару трясло и кидало минут пять, а я с испугом смотрел на это торжество плоти над разумом. Я даже принес с кухни пригоршню холодной воды и вылил ей на красное круглое лицо и на темные слипшиеся волосы между ног. Только тогда она затихла и с удивлением посмотрела по сторонам, словно вынырнула из глубокого обморока...

Сара Кац не взяла мою пятерку. Я доехал до дома в каком-то полусне и, не поужинав, упал на кровать. Утром мама не спрашивала подробностей. Она просто ревновала к запаху чужой женщины...