— Как наш Доменико? – поинтересовалась аббатиса у Клариссы, когда та явились расчесывать и переодевать на ночь Эрминию. – Устроился?

— Сестра келейница поместила его в лучшую келью, а келарша сама принесла ему сыр, хлеб и воду, – ответила Кларисса, беря со столика расческу из слоновой кости. - Но сестры-монахини живо интересуются, почему в женском монастыре живет, хоть и неполноценный, но мужчина. Ведь это нарушение устава...

— А кто же у нас самая любопытная?

— Сестра Евлампия.

— Закончишь меня готовить ко сну, приведи ее. Хорошо?

— Хорошо, матушка!

— А теперь расчеши меня, и постарайся не дергать.

Расчесывать такие густые и волнистые волосы, как у Эрминии, было непросто, и Кларисса все-таки два раза дернула расческой за узелки, спрятавшиеся в глубине черного душистого водопада. Первый раз аббатиса стерпела, а на второй все-таки поморщилась.

— Ты о чем думаешь, Кларисса? О Доменико?

— Да, о нем, – простодушно ответила Кларисса. – Он такой красивый, и поет, словно ангел во плоти.

Кларисса не удержалась и поцеловала сидящую Эрминию в пробор на темени. Потом еще и еще.

— Ладно, ладно, Кларисса, хватит! Подай мне рубашку.

Но сначала послушница помогла Эрминии освободиться от дневной одежды, расстегнув рясу на спине у ворота, а простую рубаху – на высокой груди. Затем одежда смиренно легла на стул, и Кларисса взяла в руки ночную рубашку из тонкого батиста, но снова не смогла удержаться от наивных ласк. Она принялась целовать не только пышные волосы Эрминии, но и глаза, щеки и губы. И стоило аббатисе расслабиться, как послушница, спустившись еще ниже втянула в рот ее темные соски, которые немедленно напряглись.

— Хватит, Кларисса, ступай уже за сестрой Евлампией! – строго сказала Эрминия. – А рубашку давай сюда!

Когда послушница вернулась, аббатиса сидела на постели, одетая в тонкую рубашку, и в ночном чепце. Сестра Евлампия, ранее изводившая себя добровольными постами и иными воздержаниями, в последнее время изрядно округлилась и повеселела. Что-то тут не так, решила Эрминия, и чисто женское любопытство взяло над нею верх. Она знала, что Евлампия часто исповедуется отцу Ромеро и решила прояснить этот вопрос до конца.

— Скажи мне, сестра. – обратилась она к высокой Евлампии. – О чем вы разговариваете с отцом Ромеро, нашим исповедником?

— Это тайна исповеди, я могу не рассказывать содержание наших бесед.

— Хорошо, слова мне не нужны. Садись на стул, ты не в инквизиции.

Евлампия вздрогнула и торопливо присела на услужливо подставленный Клариссой стул, а аббатиса, наоборот, встала и нависла над Евлампией, прозванной за свой высокий рост и сутулость Пизанской башней.

— Не хочешь рассказать о себе, расскажи об отце Ромеро. Кое-что я о нем знаю, но прошу просветить меня. Не бойся, твои сведения не выйдут за пределы моей кельи. Итак?

Смуглокожая сицилийка Евлампия покраснела так, что было заметно даже в полумраке кельи, освещенной единственной свечой. Она закрыла лицо руками и пробормотала:

— Он... он сосал меня между ног!

— Вот как? Интересно!

— Он говорил мне встать повыше и.... Нет, не могу говорить! Мне стыдно!

— Не хочешь сказать, – не отставала Эрминия. – Покажи! Сними рясу и рубашку. Я ведь могу приказать! И наказать! Хочешь, я позову Терезу и Жозефину с хлыстами?

Евлампия, дрожа от страха, быстро разделась, и застыла, понурив голову.

— Давай, давай, показывай! – сказала Эрминия, и Евлампия решилась.

Она изогнулась и выставила вперед лобок, сплошь заросший черным волосом.

— Я вставала вплотную к решетке исповедальни и прислонялась лобком к ее прутьям. Отец Ромеро вытягивал губы и ласкал мой клитор.

— Хорошо, Евлампия! Кларисса, побудь немного в роли отца Ромеро, пососи клитор сестры Евлампии.

Послушница присела возле Евлампии и недоуменно посмотрела на аббатису.

— Я никакого клитора не вижу! Тут одни волосы!

— Ну-ка, Башня, расставь ноги пошире!

Евлампия повиновалась, и ее большой, со средний палец руки клитор выскочил из густых волос навстречу Клариссе. Та даже отшатнулась от неожиданности.

— Последнее время он сильно вырос, – сказала сестра-монахиня. – И я постоянно чувствую желание.

Уж не результат ли это опытов нашей целительницы, подумала Эрминия, надо будет с ней поговорить.

— Я сказала об этом отцу Ромеро, и он помогает мне изгнать хотя бы на время беса похоти...

— Хорошо. Кларисса, возьми в рот ее клитор и соси, как медовый леденец. Ну, же!

Послушница двумя пальчиками взяла открытую головку клитора и повертела «отросток» сестры Евлампии туда-сюда. Надо же, как у брата Доменико, подумала она, только меньше, и осторожно полизала языком блестевшую розовым перламутром головку. Евлампия вздрогнула и изогнулась еще сильнее.

— Полагаю, что отец Ромеро делал это не просто так! – сказала аббатиса. – Ты для него тоже что-то делала?

— Да, госпожа!

— Что же?

— Он просовывал на мою сторону решетки свой отросток, и я насасывала его до появления семени.

В этот момент Кларисса наконец решилась и втянула в рот длинный и тонкий клитор Евлампии.

— Ох, Кларисса! – воскликнула сестра, прижимая к лобку голову Клариссы. – Сильнее соси, сильнее!

— Хватит с нее, послушница, – сказала Эрминия. - Пусть сегодня она останется неудовлетворенной. А ты, Евлампия, возьми облачение и иди к себе в келью.

— Вы меня не накажете, госпожа аббатиса?

— Сегодня, так и быть, не накажу. Но в другой раз, будь осторожна, и не подставляй отцу Ромеро свое чрево. Иди!

Сестра Евлампия ушла. Аббатиса улыбнулась чему-то и сказала:

— Утром разбудишь брата Доменико и скажешь этому кастрату, что я назначаю назавтра репетицию группы «Сопрано». А сейчас ложись на мою постель, и мы займемся кое-чем, куда более интересным, чем пение...

После утренней службы в молельном помещении собралась одна из трех хоровых групп, на которые был разбит хор. Туда входили контральто, меццо-сопрано и сопрано. Как решила аббатиса, брат Доменико должен был заниматься с каждой группой отдельно. Туда же пришла и сама Эрминия вместе с сестрой-целительницей Агнис, немного игравшей на арфе и лютне и обещавшей в случае необходимости медицинскую помощь. «Ах!», – сказала она. – «Эта молодежь ни в чем не знает меры!».

Доменико провел довольно напряженную ночь. Он на ночь развязал конский волос, выпустил свои «шары» погулять, и согревшиеся за день с епископом яички его беспокоили. То ему казалось, что некая похотливая монахиня ползет на коленях, чтобы получить свою долю семени, то представлялось, что сестры утром придут на молебен обнаженными, то мерещилась юная Кларисса, онанирующая свою щель перед его лицом. Этот сон преследовал его и перед рассветом, он едва успел развернуть член в сторону от постели и, содрогаясь от сладости, спустить на каменный пол кельи. А тут явилась и она! Кларисса потрясла Доменико за плечо, он проснулся, но подумал, что это – продолжение сна, и едва не начал теребить свой отросток в ее присутствии. «Вставайте, брат Доменико!», – сказала Кларисса, принюхиваясь к незнакомому пряному запаху. – «Сейчас принесут завтрак!». Запах спермы ей понравился, и она тут же решила, что именно так и должны пахнуть кастраты. Завтрак действительно принесли прямо в келью, и пожилая прислужница с интересом присматривалась к молодому бенедиктинцу, перекладывая с подноса на столик изрядные куски хлеба с сыром, кувшин с молодым вином и оловянный стакан.

Группа «Сопрано» была совсем небольшая – четыре послушницы и одна молодая монахиня по имени Лучана, совсем недавно принявшая. Среди послушниц была и Кларисса – девушка с высоким голосом чистого серебряного тембра. Все уселись на заранее принесенные стулья, и Доменико начал свое первое занятие.

— Главная задача певца – это соединение звучания головы и груди. Если ему это удается, то звук можно сделать сильным, а его извлечение – неутомительным и приятным.

Целительница Агнис, как в монастырской школе, подняла руку.

— Разрешите добавить немного анатомии к Вашим словам, брат Доменико?

— Пожалуйста.

— Когда наш уважаемый ментор имел в виду голову, он говорил о головных полостях, где вибрирует звук. И там же собирается слизь, когда вы простужены. А слова, сказанные про грудь, означают не те прелестные выпуклости, которые есть у каждой женщины, а гортань и трахеи, общий объем которых достигает четырех и более литров.

— А как же определить, как почувствовать, что грудь работает? – спросила Лучана, зарумянившись, как свежая гостия – облатка из монастырской пекарни.

— Достаточно положить на грудь руку. Если грудь работает, то ты почувствуешь вибрацию. Подойди, сестра Лучана.

Монахиня подошла, а Доменико возложил ей левую руку на грудь, довольно большую, а правую – на гибкую спину, и слегка надавил на молодое тело. «Когда будете петь, медленно поднимайте и опускайте голову», – сказал он. – «А теперь пойте!».

Лучана взяла ноту, высокую, но не запредельную, и почувствовала, как монах слегка сжал ее левую грудь, затрепетавшую под тонкой шерстяной рясой и холщевой рубашкой. Она держала ноту, поднимая и опуская голову, пока не поняла, что ее тело от темени до промежности трепещет, но не от объятий брата Доменико, а от какой-то неведомой силы, распиравшей ее живот, грудь и голову.

— Надеюсь, все понятно?

— Д-да, – неуверенно ответила Лучана.

— Надо больше заниматься пением, а я буду тебе помогать, если захочешь, – сказал Доменико.

Следующими подопытными стали сразу две послушницы: высокая и худая, совсем без грудей с одними сосками и ребрами, и толстая, у которой невозможно было понять, где у нее кончается грудь и начинается живот. Они не заинтересовали Доменико ни как женщины, ни как певицы. Осталась прелестная Кларисса и подсевшая к ней аббатиса Эрминия. Клариссу псевдокастрат пощупал еще в монастырском возке, а аббатиса его заинтересовала сильнее, чем молодые певчие. В меру высокая худощавая женщина средних лет с сильной грудью так и пронзала взглядом его рясу там, где притаился напряженный член, привязанный к бедру тонкой веревкой. «Я думаю, что группе высоких голосов на сегодня хватит!», –сказала Эрминия. – «Идите по кельям, а мы с сестрой Агнис еще немного позанимаемся вокалом». Девушки ушли, а две зрелые женщины подошли к брату Доменико вплотную. Он сам старался шевелиться меньше, потому после нежных объятий с певчими его член уже был готов поделиться спермой со всеми желающими.

И тут взяла ноту аббатиса. Она сама прижала груди обеими руками и сразу поняла, где что резонирует. Вот только ее сильный голос похрипывал.

— У Вас что-то со связками, – сказал брат Доменико, когда Эрминия перевела дух. – Возможно, они воспалены, или на них образовались узелки.

— Узелков нет, – ответила Агнис. – Я смотрела, а постоянное небольшое воспаление имеется. Я рекомендовала госпоже теплое питье и полоскание календулой.

— Календула – это хорошо! – авторитетно заявил Доменико. – Но есть другое средство, гораздо более действенное.

— И что же это? – спросила целительница.

— Это то, что я думаю? – спросила Эрминия, кивая на освободившийся член, нагло торчащий из-под подола рясы.

— Да, это она! – выдохнул Доменико. – Это мужская сперма!

И тогда когда-то донна Анна, а теперь аббатиса Эрминия опустилась на колени перед простым монахом...