Когда отец Ромеро вернулся в монастырь Сент-Клэр из города и зашел в свой домик, он с удивлением обнаружил, что его население более чем утроилось. На постели в обнимку лежали, как щенки в ящике, голые монахини и брат Доменико. На столе горкой лежали грязные миски, а под ногами катались пустые бутылки. «Боже мой!», – подумал отец Ромеро. «Не монастырь, а гнездо разврата! Хотя монахини намного красивее, когда они обнажены, а не в облачении!». Он с трудом нашел чистые тарелки, кусок сыр и оловянный бокал, в который слил остатки вина. Немного подкрепившись, он сел напротив набожных развратниц в ожидании пробуждения аббатисы Эрминии, и откровенно любовался ее не по годам сильным и молодым гладким телом. Хорошо смотрелась рядом с Эрминией и травница Агнис, а послушница Кларисса казалась просто ангелом во плоти. «Интересно», – подумал Ромеро. – «Она все еще девственница?». Он подкрался к девушке и осторожно раздвинул ее ножки. Обнажились губки, похожие на персик и покрытые редкими светлыми волосами. Тогда исповедник пошел дальше и раздвинул эти губки, под которыми обнаружил другие, еще более нежные и блестящие, словно покрытые маслом. Между ними и притаилось отверстие, ради обладания которым сражались рыцари и дрались простолюдины. «Как странно!», – снова подумал отец Ромеро. – «Смешно и глупо, если любая даже самая романтическая любовь заканчивается простым грубым вторжением в эту дырочку и разрыв этого самого колечка. Глупо и притягательно. И надругавшись над девственностью и девушкой самым грязным образом, мужчина ходит гордым, словно освободил Гроб Господень от сарацин, а ее мать вывешивает на заборе окровавленные простыни! Надо будет как-нибудь обсудить это с аббатисой, не только красивой, но и умной женщиной». А сестры Жозефина и Тереза смотрелись рядом с изящными сестрами просто Сциллой и Харибдой. Большие, массивные, с уродливыми половыми органами, они казались исчадиями ада, хотя на самом деле были добрыми и туповатыми.

Чтобы немного охладить свой пыл, отец Ромеро вышел на залитый лунным светом двор и подставил лицо свежему ночному ветру с ближних гор. Он любил холодный ветер, любил редкий в этих местах снег и сверкающий иней на земле между деревьев в саду. Вот и сейчас он направил стопы свои к калитке в высоком заборе, чтобы побродить в саду и поразмышлять.

На последней встрече с агентом Инквизиции в городской таверне отец Ромеро высказал осторожное сомнение в правильности толкования Ветхого завета. «Почему», – сказал он, - «Бог-отец низверг Люцифера в Ад, и тем нажил себе вечного врага, а не просто уничтожил его?».

— Ваши слова, отец Ромеро, звучат довольно странно, – ответил Инквизитор, заинтересованно посмотрев на Ромеро. - Вы либо потрясающе невежественны, чего я допустить никак не могу, либо Вы для чего-то изрыгаете заведомую ересь. У нас есть достаточно средств, чтобы это доказать. Возьмите, к примеру, расширитель заднего прохода, совмещенный с расплющивателем мошонки. Есть такое устройство и для женщин, но они куда терпеливее мужчин. И было бы еще лучше, чтобы Вы умерили свой пыл в отношениях с монахинями монастыря Сент-Клэр.

Этот разговор беспокоил отца Ромеро, он, сидя на скамье в саду, обдумал эти слова, но ни к каким утешительным выводам не пришел. Кроме одного. Он решил подставить Инквизитора, спровоцировать его на какие-то слова, поступки или действия и тем самым его шантажировать. А когда отец Ромеро принимал решение, он становился чрезвычайно деятельным.

Он быстрыми шагами вернулся в свой домик и, прежде всего, он разбудил аббатису Эрминию, тем более, что для нее он припас радостную весть, полученную от того же Инквизитора: папа разрешил строительство органа. Правда, одного на два монастыря доминиканцев и доминиканок. Поэтому предстояло решить, как совместить монахов и монахинь в одном зале и сохранить пристойность, хотя бы внешне. Об этом он и рассказал Эрминии, пока она сладко потягивалась после крепкого сна.

— Какая ерунда! – сказала Эрминия. – Построить перегородку, что может быть проще!

— Где же ее строить?

— В зале, где будет стоять орган.

— А где он будет стоять?

— В монастыре.

— В каком? Нашем, женским, или мужским?

— Нашем, конечно!

— И на службу в женский монастырь будут ходить монахи по тайному подземному ходу? Да я и брат Доменико здесь на птичьих правах!

Эрминия начала сердиться, и отец Ромеро тоже начал сердиться.

— Ну, предложите что-нибудь сами, отец Ромеро!

— Я предлагаю построить орган в подземном зале между монастырями.

— В зале Люцифера?! – ахнула Эрминия.

— Условно говоря, да...

— Хм, надо это обдумать. Приглашаю Вас на башню размышлений.

Она хлопнула в ладоши.

— Так, все просыпаются и идут заниматься своими делами, а я с отцом Ромеро поднимусь на башню.

Пока они шли по коридорам и переходам, монахини преклоняли колени и просили благословения, и отец Ромеро им не отказывал. «Мы так до вечера не дойдем!», – кипятилась Эрминия.

— Я не могу отказать им в благословении, – тихо улыбаясь, пояснил Ромеро. – У них так мало радостей!

Наконец они дошли до башни и поднялись по крутой винтовой лестнице на открытую площадку, где была установлена зрительная труба, присланная недавно из Голландии.

— Так вот куда уходят монастырские деньги! – всплеснул руками исповедник.

— Я не смогла отказать себе в таком инструменте, – очаровательно улыбнулась аббатиса. – У меня так мало радостей!

Она изящно изогнулась, склонившись к окуляру, и отец Ромеро ощутил острое желание обладания красивой женщиной. Он подошел к ней сзади, и их рясы соприкоснулись. Эрминия прошептала: «Подождите, Ромеро, сначала – дело!».

— Смотрите сюда!

Она отслонилась, а Ромеро приник к окуляру.

— Примерно посередине реки есть остров, – сказала аббатиса. – Мне кажется, что зал Люцифера как раз под ним. Или я ошибаюсь?

— Я полагаю, что Вы, прелестная Эрминия, не ошибаетесь. Но все решат землемеры с их инструментами. И если все сойдется, то можно настелить помост или возвести купол, чтобы в органном зале было естественное освещение. Потом, когда все будет готово, можно будет пускать горожан за деньги. Ведь другого органа в нашем городе нет?

Ромеро вздохнул.

— И все-таки, Эрминия, как бы нам найти уголок, где мы могли бы уединиться?

— Пойдемте, отец Ромеро. Есть такое место...

Они снова спустились по металлической винтовой лестнице, но не в коридор, а еще на один этаж вниз, где было совершенно темно. Аббатиса долго возилась с кресалом и кремнем, пока не высекла огонь и не раздула трут, от которого зажгла единственную свечу. То, что увидел отец Ромеро, заставило его задрожать как осиновый лист. Он, видимо, сильно изменился в лице, потому что аббатиса сказала:

— Когда-то здесь Святая Инквизиция пытала монахов-еретиков. Здесь пол, и еще два этажа подвала буквально пропитаны кровью. Это так возбуждает! Не правда ли?

Она зажгла от свечи два факела и установила их в держатели.

— Прошу, отец Ромеро, – усмехнулась аббатиса. - Покайтесь в прегрешениях, и Вам будет совсем больно, а возможно, даже приятно! Рекомендую: машина для сластолюбцев.

— А как это работает?

Исповедник с интересом осматривал сложную конструкцию из металла и дерева.

Эрминия изящным жестом показала на машину.

— Вот сюда, на лежанку, укладывался обнаженный пытуемый еретик и привязывался ремнями. Если он был мужчиной, на его член надевалась манжета их мягкой замши, а если – женщина, то применялся фигурный толстый стержень, вставляемый во влагалище. Затем машина включалась, пытуемый оставлялся на несколько часов или суток, и он умирал от наслаждения. Хотите попробовать?

— Хочу. Только мне неясно, от чего работает эта машина?

— Обычно ее вращают руками. А у нас - от водяного колеса, которое установлено в подземелье с ручьем. Вода бежит, колесо вращается, машина работает. Итак?

Ромеро вздохнул.

— Что же, как говорят: «Упал в воду – плыви!».

Он развязал вервие на поясе, расстегнул пуговицы у ворота, и стянул рясу, оставшись в одних сандалиях на босу ногу. Хотя Эрминия на своем лоне уже почувствовала в тоннеле между монастырями, каков Ромеро в любви, она не могла не восхититься его мужской статью. Длинный прямой член с полуоткрытой головкой, объемистая мошонка, густые темные волосы под плоским животом – все это говорило о большой силе этого сорокалетнего мужчины, волей случая попавшего когда-то в монастырь.

Когда-то давно матушка Ромеро тихо скончалась после неудачных родов, и его отец женился на другой. Так у Ромеро появилась мачеха Беатрис. После бурного медового месяца отец снова ушел в наемные рабочие, а забота о приемных неродных детях целиком легла на хрупкие плечи Беатрис. Видя такое дело, она стала приучать к ведению хозяйства младших детей, а старшего, Ромеро, сделала над ними кем-то вроде надсмотрщика и своего первого помощника. Он ходил за ними с хворостиной и понукал их работать быстрее. Беатрис скучала без мужчины, но опасалась, что слухи о ее приключениях на стороне дойдут до мужа-каменщика, и он ее попросту убьет, как бешеную кошку. Так Ромеро стал ее вторым тайным мужем...

Как-то вечером после скудного ужина Беатрис и Ромеро играли в карты. Другие дети вповалку спали и не слышали, как Беатрис, отложив карты, тихо сказала: «Пойдем посмотрим на скот». Хоть и жили они небогато, но в хозяйстве имелась корова, пять коз, десяток овец и полтора десятка кур. Беатрис крепко взяла за руку Ромеро, и они вышли во двор, освещенный лишь звездами. Затем они пересекли пыльную площадку перед домом и вошли в хлев, где поначалу было еще темнее, пока Беатрис не зажгла тусклый масляный светильник. Корова замычала, козы и овцы заблеяли, а куры закудахтали. «Что это они?», – спросила мачеха. – «Кормили ли их?».

— Кормили, уважаемая Беатрис, – ответил Ромеро. – Корова, козы и овцы недавно вернулись с пастбища, а курам я лично засыпал отборного ячменя.

— Тогда почему они так возбуждены?

— Корове нужен бык, а козам и овцам – козел и баран, – смущенно пояснил пасынок. – Тогда они и едят лучше, и спят крепче.

— Надо же! - удивилась Беатрис. – Они как люди!

В ее маленьком городке родители держали мелочную лавку, скота не держали, и были рады отдать некрасивую Беатрис хоть за немолодого каменщика с кучей детей, хоть за черта, лишь бы избавить семью от лишнего рта. Беатрис поводила длинным носом и поехала в деревню.

Ромеро был не на много моложе мачехи, давно вошел в мужскую силу и часто просыпался, обильно брызгая семенем на глинобитный пол. Разумеется, Беатрис об этом знала, как знала и то, что младшие братья тоже занимаются рукоблудием, и довольно успешно. Но она выбрала Ромеро...

— Так ты говоришь, чтобы крепко спать и с аппетитом есть, нужно каждой корове по быку, а каждой козе по козлу?

— Да, уважаемая Беатрис, это так, – отвечал Ромеро.

— И ты знаешь, что бык делает с коровой, чтобы ее... успокоить?

— Насчет быка не знаю, а то, что жеребец делает с кобылой, и кобель с сукой видел много раз.

— Хочешь побыть моим жеребцом, Ромеро?

— Хочу, – просто ответил Ромеро. – Что мне делать?

— Распусти на мне корсаж и сними штаны.

Ромеро дернул за шнурки, и корсаж упал на солому, а юбку и рубашку мачеха сняла сама. Пасынок тоже не отставал и, совсем голый, стоял напротив Беатрис с длинным напряженным членом. Даже если бы было совсем темно, и не горел светильник, Ромеро все равно бы разглядел острые хищные груди с коническими сосками, темную впадину пупка на выпуклом животе и густые кудрявые черные волосы под ним. Мачеха усмехнулась и уселась на кучу соломы, вольно раскинув ноги. «Войди в меня!», – приказала она Ромеро, и он сделал это легко и просто, так же, как совокупятся животные, не заботясь о последствиях.

Потом они часто встречались в хлеву, а когда похолодало, талия Беатрис изрядно пополнела. Отец, вернувшись на зиму домой, смотрел мрачно, ни с кем не разговаривал, а когда крепко выпил, схватился за нож. Первым ударом он убил Беатрис, затем замахнулся на Ромеро, и сын убежал в поля.

В общем, обычная история. Побродив несколько дней, Ромеро хотел только одного: есть! Ему не повезло, он украл несколько клубней репы с земель, принадлежавших местному богачу и едва убежал от стражников. А когда с трудом развел костер и испек клубни, стражники с пиками его все-таки нашли, потому что он впервые наелся досыта и заснул от чувства сытости и тепла. Его, закованного по рукам и ногам, вели по пыльной дороге, и тут Фортуна, наконец, повернулась к нему лицом. На обочине сидел монах в черной пыльной рясе, его тонзура блестела на солнце, в одной руке он сжимал молитвенник, а другой держал кружку для пожертвований, в которой звякали несколько мелких монет. «Пожертвуйте на возведение храма Господня, кто сколько может!», – пропел монах и энергично тряхнул кружкой. Стражники были религиозны, им приходилось не только ловить мелких воришек, но и сражаться с разбойниками, а посему помощь Господня была совсем не лишней, несмотря на кирасы, пики и стальные шлемы. Они выбрали из кошелей самые мелкие монеты и купили эту самую помощь, побросав деньги в кружку. «А что сделал этот юноша?», – спросил монах, внимательно глядя на Ромеро, измученного голодом и жаждой.

— Он украл пять клубней с поля дона Родриго и съел их, – ответил старший охранник.

— И только-то? – усмехнулся монах. – Я думал, он напал на купеческий обоз, ограбил его, а купцов зарезал ржавым ножом. Во сколько Вы оцениваете его свободу?

Старший охранник нагнулся к уху монаха и что-то прошептал. Что, Ромеро не слышал, но он видел несколько сверкнувших на солнце кругляшей, перекочевавших из руки монаха в кошель охранника. «Вот уж не знаешь, где найдешь, а где потеряешь!», – сказал один из стражей, а другой добавил: «Пожертвовав необходимым, мы приобрели излишнее». Отпущенный на волю, Ромеро уселся рядом с монахом, а тот поделился с юношей сыром, хлебом и водой из фляги. Так Ромеро познакомился с братом Бузони, впоследствии ставшим аббатом монастыря доминиканцев. Ромеро несколько лет работал на землях доминиканцев, возделывая овощи и виноград, упорно учился, читая книги и слушая ученых братьев, и удовлетворял по ночам брата Бузони с помощью рук, рта и заднего прохода. Видимо, он исполнял свои обязанности хорошо, потому что затем Ромеро был направлен в духовное училище, после окончания которого стал священником и исповедником в женском монастыре Сент-Клэр. Воистину, на все воля Божья!

Теперь он возлежал на пыточной машине для сладострастных мучений в подвале под башней, спеленатый по ногам и рукам сыромятными ремнями и ожидал, когда Эрминия дернет за рычаг и включит механизм. Она не отказала себе в удовольствии обнажиться и возбудить Ромеро еще больше. Итак, одна из ее прекрасных рук лежала на рычаге, другая скользила по полным нижним губам, а исповедник был так возбужден увиденным, что вены вспухли не только на члене, но и на животе, и на бедрах. Эрминия плотоядно ухмылялась, а исповедник ожидал либо райского наслаждения, либо адских мук. Все зависело от частоты и амплитуды колебаний механизма, как зависит высота звука от длины органной трубы и частоты колебаний язычка в ней. Эрминия показала Ромеро свой розовый язычок и дернула за рычаг...

Ничего не произошло. Ни приятного, ни ужасного. Головка члена не получила необходимого трения, а крайняя плоть не оторвалась и осталась на месте, собравшись в гармошку позади головки. «Вот черт!», – в сердцах сказала матушка Эрминия, тут же осенив себя и отца Ромеро крестным знамением. – «Кажется, эта штука не работает!».

— Освободи меня, Эрминия! – простонал Ромеро. – Я не хуже этого механизма.

Эрминия, кусая губы, думала несколько секунд, затем протянула руки, но освободила лишь член исповедника, который немедленно принял несколько наклонное положение подобно башне в Пизе.

— Поверь мне, Ромеро, страстная женщина тоже не хуже изобретения самого Леонардо, – ответила Эрминия, навинчиваясь горячим нутром на «Пизанскую башню»...

Когда они снова вышли на балкон, овеваемые прохладным ветерком, солнце уже скатилось за горизонт, и на небо вышли первые звезды...