Одно время в советских школах был популярен день здоровья. Его устраивали осенью, когда детвора наперегонки носилась под шорох упавших листьев, зимой, когда та же детвора бегала на коньках и лыжах, и весной, где-то в середине марта, когда солнце уже припекало, и снег безудержно таял. Ну, а десятиклассники на дни здоровья не ходили. Несолидно...

Вовке Макарову было немного грустно, потому что этот день здоровья был последним. Мама ушла на работу на свою телефонную станцию, бабушка задержалась у сестры в деревне, и Вовка, совсем один в квартире, нежился в теплой мягкой постели. Он уже собрался вздрочнуть как следует, но вовремя остановился, ибо собрался в гости к Ленке Годиной. Напевая из «Песняров» «Ты мне вясною прыснилася», Макаров покопался в семейном кошельке, потом добавил мелочи из собственного кармана. Вышло как раз на большой бисквитно-кремовый торт. Ленка любила торт и пирожные, Вовка любил торт и пирожные, в общем, полный альянс и консенсус.

Макаров нарядился, как на свадьбу: темный костюм, купленный к выпускному вечеру, белая нейлоновая рубашка и цветастый отцов галстук с пальмой и двумя девицами. Потом подумал и поверх костюма надел желтую меховую куртку, которую минувшей осенью прислал с «северов» его отец.

Перед выходом Вовка посмотрелся в зеркало и довольно пригладил несуществующие усы. В общем, «лучший парень на деревне, а в деревне – один дом!». Только в Вовкиной «деревне» дом был не один, а целых три, оставшихся серым островком среди многоэтажек. В одном проживала Ленка Година с теткой, в другом – тихая красавица Ленка Батина с загадочно изогнутыми бровями, а в третьем проживала Мара Багдасарова, армянская цыганка, с многочисленными братьями и сестрами, бровастым отцом и вечно беременной мамашей.

В прошлом году сошелся Вовка с Марой, смуглой, темноволосой и с безумным огоньком в ярких синих глазах. Они совокупились много, бешено, где попало, и как попало, позабыв о предосторожности. И досношались. У Марки обнаружилась беременность. «Не бойся, Вова!», – решительно сказала Багдасарова. – «Я его чпокну!». И пошла, и чпокнула, да только аборт вышел ей боком. Попала какая-то инфекция, и ей удалили что-то там очень нужное для деторождения. Она появилась в школе под Новый год, тощая, почерневшая, но по-прежнему неунывающая.

Ленка Батина, сестра Ларисы, школьной медсестры, была полной противоположностью Маре. Тихая, застенчивая, она и лизалась с Вовкой, еле слышно постанывая и еще больше изламывая тонкие брови. А другая Ленка, Година, была золотой серединой между Батиной и Багдасаровой. С Ленкой Годиной еще в первом классе случилось несчастье. Ее мать таким же мартом, возвращаясь в изрядном подпитии с работы, то ли утонула, то ли замерзла насмерть в ледяной луже. Ленкина тетка забрала ее в славный город Сыктывкар, а в октябре-месяце прошлого года она вернулась в свой старый покосившийся домик. К ней, маленькой брюнетке с ямочками на щеках, и направил многогрешные стопы своя Вовка Макаров.

У крыльца его встретил приблудный пес Степан, которому и лаять было лень от старости. Но он потянул носом, собрался с силой и все-таки приветственно гавкнул. Затем, посчитав свой долг охранника исполненным, он, гремя цепью, полез обратно в будку. На шум выскочила Ленка Година, в чем-то коротком и розовом. «Ой, Вовка пришел!», – вскрикнула она, повисла у Макарова на шее и тут же перешла на доверительный шепот. – «У меня тут Марка, мы с ней лижемся!».

— Ладно, ладно! – сказал довольный Вовка. – Идем в дом, еще простудишься!

Он расстегнул куртку и полой укутал Ленку, такую теплую и милую. Ленка засмеялась.

— После Сыктывкара это жара!

В сенцах Вовка уже привычно наткнулся на пустое ведро, чертыхнулся, а из спальни донесся низкий, грудной, до дрожи в промежности голос Марки:

— Кого еще нечистый принес?

— Это Вовка Макаров пришел! – радостно сообщила Ленка. – Он тортик принес!

— Вот и славно! – пробасила Марка. – Значит, чай будем пить.

Она вышла навстречу, распахнув объятия. После неудачного аборта она приятно округлилась, сбритые волосы давно отросли, но больше не кудрявились, как у барашка, а висели клоками, но большие манящие груди налились и отвисли.

— А ты – молодец! – похвалил ее Вовка. – На пять с плюсом!

— А у тебя ничего не отвалилось? Зима-то холодная была. Вдруг отмерзло!

Она никого не стеснялась, и ходила, выставляя вперед живот, словно гордясь, что она – женщина!

— У него все в порядке, – доложила Ленка, пробегая мимо. – Я проверяла.

Она уже включила электроплитку и наполнила чайник водой из колонки, которую нужно было сливать, пока она не перестанет отдавать железом, а Вовка и Марка стояли и смотрели друг на друга. «Ты все еще хочешь меня?», – спрашивал ее пронзительный взгляд. «Я всегда тебя хочу!», – беззвучно отвечал ей Макаров.

— Ну, вы тут поворкуйте, – вдруг сказала Ленка. – А я за Батиной сбегаю. Что ей в одиночестве сидеть.

Она надела Вовкину кожанку поверх пеньюара и, сверкая голыми ногами, скрылась за дверью.

— Ну, Вова, докажи своей прошмандовке, что ты ее еще любишь! – резко сказала Мара и встала на четвереньки. – Засади ей по самые помидоры!

Она встала так низко, что ее груди легли на крашеные доски, и призывно выпятила узкий зад. Затем стала покачиваться взад и вперед, словно у нее внутри уже кто-то был.

Вовка никогда не раздевался так быстро. Его новый костюм, рубашка, галстук, свежее белье полетело неизвестно куда. И он приник к Маре сзади, затолкнув внутрь розовые малые губки, которые торчали из ее набухших волосатых полумесяцев...

Они еще двигались друг в друге, когда вернулись Ленки в «квадрате». Година жадно следила за затухающим совокуплением, а Батина закрыла лицо руками.

— Ну, как? Что? – нервно спросила Мара, когда, спустя вечность, Макаров из нее вышел.

— Все нормально, – успокоил ее Вовка. – Все узенько, как всегда, только немного сухо.

— Ох, хорошо! – выдохнула Мара и расслабленно легла на бок.

— Что, любовнички, – ехидно сказала Година. – Пока вы тут кувыркались, чайник почти выкипел. Пойду опять налью.

Она вышла в сенцы, а Батина опасливо отняла одну руку от лица.

— Что, Ленусик, хочешь так, раком? – порывисто спросила Мара. – Ну, сознайся, хочешь!

Батина отрицательно затрясла головой.

— Ты, наверное, целка?

— Она целка, Марка, – сказал Вовка. – Ни разу с ней дела не имел. Целовались только...

— Тогда понятно! – протянула Багдасарова. – Тогда давайте торт резать.

В доме Годиных был один табурет с прорезью для пальцев посередине сидения и длинная струганная лавка, настоящая деревенская, без спинки. Мара оседлала табурет, а Вовка в одних сатиновых трусах сидел между двух Ленок: Годиной и Батиной, одной, почти раздетой, а другой – в свитере, обрисовывавшем ладные грудки, и домашних брючках. Мара, накинувшая на себя только простецкую серую рубаху на широких бретелях, честно разрезала торт на четыре равных куска, и теперь жадно поедала свою долю, работая десертной ложкой. Година расчленила свой кусок, сняв слой крема и розочку, и лакомилась нежным бисквитом. Батина вяло ковырялась чайной ложечкой в толстом слое крема, съев только цукат и немного красного желе. Потом положила ложку на край блюдечка.

— Лен, тебе торт не нравится? – тихо спросил Макаров, наклонившись к ее розовому ушку.

— Я сегодня не могу. Не готова, боюсь, и вообще...

— Так... – протянул Вовка. – Лена Година, ты чего наговорила Лене Батиной?

— Ничего особенного, – пожала плечами Година. – Сказала, что ты ее хочешь поиметь, вот она и боится. А ты ведь хочешь свежатинки?

Макаров покачал головой. Без меня меня женили, подумал он. «А ты, Лен, не бойся, – сказал он Батиной. – Не хочешь, не надо. Никто тебя насиловать не собирается.

— Вот-вот! – поддакнула Марка. – Но половым образованием тебе заняться надо. Хотя твоя сестра тебя, наверное, что-нибудь рассказывала.

Ларису Батину, школьную медсестру Макаров знал давно. Еще тогда, когда у него торчок уже был, а молофейки еще не было, она помогала ему «разряжаться» в зубоврачебном кресле. Как же было сладко, когда чужая рука дергала его за член. Рука и сейчас гладила его трусы. Это была маленькая рука Ленки Годиной. Она порывисто дышала, а ее карие глаза-вишни горели мрачным огнем. «Пойдем, покажем Батькиной, как это делается!», – тихо сказала Година.

— Только у меня резинки нет, – предупредил Вовка.

— И не надо, – сказала Багдасарова. – Начнешь с Ленкой, кончишь в меня. Делов-то куча! А ты, батькина дочка, смотри и учись.

Насчет батькиной дочки Марка угадала. Батину вырастил ее отец, скромный труженик гроссбухов и ведомостей, а, попросту, бухгалтер на заводе, лысоватый и очкастый. После смерти Ленкиной матери он так и не женился, боясь, что мачеха не будет любить падчерицу. И выросла Ленка робким цветком в горшке на подоконнике. И сейчас она робко сидела на полу возле девчонок, которые стояли у постели в «позе собаки» и ожидали Вовкиного вторжения.

Все-таки хорошо, что женщины такие разные, думал Вовка, заглядывая Марку и Ленку. Если у Марки отросшие волосы на узких и длинных губах торчали вкривь и вкось, то Ленкина поросль выглядела куда более ухожено и пристойно. Она даже выбрила себе мясистые маленькие губки, которые блестели, словно намазанные маслом. Но внутри Ленка, узкая и короткая, была сухая, словно высохшая раковина перловица на берегу речки. Вовка едва вошел в нее наполовину, а она уже закричала:

— Вынь, вынь, больно.

— Ты сухая, как пустыня Сахара, – оправдывался Макаров. – Только песка не хватает.

— Володя, может кремом помазать? – тихо спросила Батина, протягивая на ладошке недоеденный кусок торта. – Мне все равно не хочется, а он жирный.

— Молодец, девчонка! – воскликнула Марка, вертя тощим смуглым задом. – Только такой вкусный член лучше сосать.

Она подхватила кусок торта и густо намазала Вовкин член и голые Ленкины губки. Потом втянула макаровскую дубинку красными губами и сделала несколько сосательных движений, вопросительно посмотрела на Вовку. Тот показал глазами на Годину, и цыганка с сожалением освободила свой рот.

Жирный крем сделал свое дело. Ленка, отвечая на старания Макарова, скоро застонала, завибрировала, и он едва успел из нее выйти и войти в Багдасарову, где и почили вечным сном все его «головастики».

Батина все-таки доела бисквитно-кремовый, но дефлорироваться решительно отказалась. «Ну, и правильно!», – похвалила ее Марка. – «Зачем себя насиловать. Дозреешь, сама попросишь!». Она сидела на полу, выдавливала из себя сперму на узкую ладонь и лизала, как кошка валерьянку.

— У нас скоро новоселье, – похвасталась Година, надевая свой пеньюар. – Будем отмечать, я вас всех обязательно позову. Мы уже ходили с теткой квартиру смотреть, так вид на реку, доложу я вам, обалдеть. Так что ты, Батькина, постарайся дозреть, а ты, Макаров, все-таки купи презервативы.