Говорят, что возраст человека можно определить по голосу. Примерно можно. Дети пищат, подростки говорят ломкими, как весенний ледок, голосами, то басом, то тенором, девушки говорят звучнее, глубже, ярче, женские голоса приобретают звучание многоопытности, но, увы, часто горькой. И только у глубоких старух голос вырождается в могильный шелест...

В этот день четыре «мушкетера»: Вовка, Сашка, Игорь и Юрка – собрались посидеть, поговорить, повспоминать, трое – с женами, и лишь один Макаров без. После смерти Марины Вовка хотел, чтобы душа отдохнула. А она заснула.

Сашка Капко был женат во второй раз. После очень приятной блондинки в теле Марины Никульцевой он женился на не менее приятной высокой брюнетке Ирине Прониной, ее подруге, кстати. Юрка Ефимов начал попивать, пока по пятницам и с шоферской зарплаты, но тоже был давно женат на рыженькой толстушке, а туповатый Игорек Шатихин тоже исправно нес ярмо брака в одной упряжке с такой же румяной, как и он сам, даме с волнистыми волосами до плеч.

Сашка Капко служил в милиции и собирался в КГБ по протекции соседа, Юрка шоферил дальнобойщиком, а Игорек токарил на ЗиЛе. Вовка Макаров в тайне гордился тем, что он один окончил вуз и имел инженерский диплом. Он даже сначала привинтил к лацкану выходного пиджака «ромб» со скрещенными на синем фоне золотыми молотком и гаечным ключом под гербом СССР, но вовремя свинтил и убрал в карман.

Все уже изрядно выпили и отплясывали под музыку диско «Санты-Эсмеральды» и Бони-М. Вовке плясать было не с кем, и он с ласковым прищуром наблюдал за прыгающими грудями и другими частями тела чужих жен. Юрка гонял братов магнитофон «Uher» через пованивавший горячей пылью ламповый усилитель и, то и дело, что там ощупывавший. Усилитель спаял его брат, большой дока в этом деле. Орал усилитель громко, но не долго. Из него пошел дым, и музыка кончилась. Разгоряченные дамы и кавплеры снова принялись за напитки, а Ирина Пронина-Капко подсела к Макарову с высоким коктейльным стаканом в руке.

— Что это Вы, Володя, не танцуете? – спросила Ирина, сверкая темными, как осенняя ночь, глазами из-под черной челки.

— Так не с кем, – флегматично ответил Макаров, пристально разглядывая ее глубокое декольте.

— А со мной?

— У Санька – кулаки с помойное ведро, – заметил Вовка. – И совсем другая весовая категория. Кстати, он Вас еще не бил?

— Нет! – удивилась Ирина.

— Побьет! – уверенно ответил Макаров, наливая себе вермута. – Вон он смотрит, как племенной бык!

— Хотите, чтобы Вы не скучали, я позвоню подружке? – подскочила Юркина рыжая жена.

— Нет, не хочу! – заупрямился Вовка. – Я хочу грустить в одиночестве, как Бодлер и сопровождать свою печаль в сентиментальной прогулке.

Юркина жена, кажется, не поняла ничего, но закричала:

— Юра, Володя хочет гулять! Отведи его на балкон!

На балконе было немного прохладнее, чем в Юркиной квартире, насквозь пробиваемой закатным солнцем, Вовка Макаров уселся на трехногий табурет, а напротив, на скамеечке, устроился Юрка Ефимов.

— Что ты, Вован, такой кислый? Сидишь, как «Утро стрелецкой казни» на реставрации. Хочешь, Анька сестре позвонит?

— Что-то меня сегодня сватают, Юрец, – спокойно ответил Вовка, отпивая из стакана вермута. – Сижу, никого не трогаю, а меня все сватают и сватают!

— Ну, сам кому-нибудь позвони. Вечер-то, какой славный!

— Записную книжку забыл, да и ни к чему.

— А давай вот что сделаем! – разгоряченный собственной идеей, прошептал Ефимов. – Нас тут четверо...

— Не совсем так. Нас тут семеро по лавкам.

— Погоди, не сбивай! Мужиков четверо, а баб всего трое.

— Баб – три штуки, это ты верно заметил. И что?

— Мы тебе продиктуем четыре цифры, ты добавишь индекс какой-нибудь АТС и позвонишь. Если баба какая отзовется, ее и пригласишь. Как мысль?

— Мысль хорошая. Ценная мысль, а если страшная или старая?

— А не все ли равно? Если селедку ест, значит, воду пьет. А раз пьет, значит, ссыт. А раз ссыт, значит, дырка есть. Отдерешь, и порядок!

— Этот анекдот я знаю, – ответил Макаров, поднимаясь с табурета. – А позвонить, что ж, можно. Даже забавно. Пошли!

Кто-то ставит телефон у рабочего стола, кто-то на кухню, чтобы общаться с подругами, пока идет процесс приготовления пищи, есть и те, которые устанавливают телефон в ванной. У Макарова телефон стоял на тумбочке прихожей. У Юрки Ефимова телефон стоял на полочке в коридоре, большой старинный аппарат из карболита с буквами на диске.

Макаров снял тяжелую черную трубку и набрал сто двенадцать.

— Так, еще, Юрик, твое слово?

— Девять. Остальных сейчас позову.

Остальные тут же вышли в коридор, пьяные, потные, растрепанные.

— Ноль! – выкрикнул Сашка Капко.

— Четыре, – сказал Игорь Шатихин.

— Еще?

— Мужики кончились! – бодро доложил Ефимов.

— Я скажу! – влезла Юркина жена.

— Жду.

— Пять! – выкрикнула Юркина жена и стыдливо спряталась за мужа.

— Набрал. Длинные гудки, – сказал Макаров. – Никто трубку не берет.

Но раздался щелчок, и в трубке раздался тихий женский голос:

— Да. Слушаю.

Вовка положил трубку на рычаг.

— Спит моя девушка. Да и мне пора!

Вовка шел по улице, прижимая к груди большой бумажный пакет. Заботливая Юркина жена набрала закусок и сложила в пакет, говоря:

— Дома поешьте, и не спорьте!

А Макаров и не спорил...

Пришел домой, мать ушла на работу, и больше никого. Ну, и ладно. Вовка сунул пакет с едой в холодильник и торопливо вернулся в прихожую.

Ему ответил тот же женский голос:

— Кто это балуется?

Вовка собрался с духом и ответил:

— Это я балуюсь. Извините. Набрал номер своей девушки и попал к Вам.

— И?

— У Вас голос красивый. Глубокий, мягкий и немного усталый.

— Хм, правда?

— Правда. А у меня?

— Противный у Вас голос. Визгливый и нудный, как у зурны. Вы это хотели узнать?

— Я это знаю. Как-то записал себя на магнитофон, послушал и замолчал на неделю.

— Так расстроились?

— Да.

— А у меня нет магнитофона. Только приемник. Правда, хороший. Скоро я буду слушать Би-би-си. У Вас есть приемник?

— Два.

— Вот и слушайте. А мне пора.

— Можно я завтра позвоню?

— Ну,. .. Позвоните...

— В это же время.

— Хорошо.

— В десять вечера?

— Да.

Короткие гудки, и Вовка тоже положил трубку. Интересный голос у этой женщины – настороженный и чуть надтреснутый, словно она что-то испытала в жизни. И это что-то было не очень приятным.

Ночью Макарову приснился не очень приятный сон. Зима, и он, маленький в валенках. Бабушка с балкона бросила Вовке теннисный мячик, а он не поймал, и мячик нырнул в сугроб. Кто-то спросил: «Ты плачешь, мальчик? Ты что-то потерял?». Макаров плакал навзрыд во сне и проснулся в слезах. Кое-как вытер лицо ладонями и задумался, а что это значит?

Вовка думал об этом по дороге на работу, а когда сел за свой рабочий стол, позабыл, потому что пришел шеф профессор Савостин и уселся на «гостевой» стул. И как всегда, ни здравствуй, ни прощай. Он похлопал широкой ладонью по полированной крышке и сказал: «Тут скоро новая машинистка придет, ты ей помоги». И ушел, шаркая нечищеными башмаками. Когда придет, не сказал. Ну, и ладно! Придет, встретим!

Машинистки на Вовкиной кафедре менялись с калейдоскопической быстротой. Кто стремительно уходил в декрет, кто поступал на дневное отделение, кому просто надоедало разбирать профессорские каракули. Правильно «расшифровать» его писанину могли только два человека: сам профессор и Вовка Макаров, потому что почерк у Вовки был еще хуже.

В лаборантской комнате стояли три пишущие машинки: две электрические «Ятрани», и одна механическая «Москва». Поскольку все были в отпуске, разбираться с черновиками пришлось Вовке. И печатать одним пальцем тоже. К обеду в глазах все двоилось и троилось, и Макаров сбежал с работы пораньше, написав Савостину записку «Ушел в машбюро». А зачем, не написал. Краткость – сестра таланта.

Для восстановления зрения лучшее средство – это разглядывание женских ножек. В начале лета женщины, совсем недавно снявшие куртки и колготки и и явившие миру белые телеса в миниюбках, соскучившиеся по солнечному свету. Если четкости глаз не хватало, на помощь приходило воображение.

Взгляд послушно скользил по ноге снизу вверх и исчезал под юбкой, заботливо облегавшей бедро и все, что выше. Ах, если бы глаз позволял не только видеть, но и ощущать, словно рукой, эту заманчивую гладкость, эту беломраморную нежность!

В трамвае, если правильно выбрать место, можно было заглянуть и выше, туда, где бедра сходились вместе, и где всегда узкая полоска ткани или трикотажа мешала богу Приапу восстать из небытия забвения. Восстать и заявить свои права на то, что скрывали от взора хлопчатобумажные изделия под ласковым названием «трусики». Так вот, в трамвае были места, где сидения располагались навстречу друг другу, и при совпадении многих факторов: роста, веса и высоты сидения – можно было узреть эти самые трусики, а если очень повезет, и трусики съедут набок, то и волосатость, которую они должны были скрывать. Как-то Вовке повезло, и он сорок пять минут наблюдал одну узкую губку и редкие волоски на ней, а когда пришел домой, сразу ринулся в туалет, где мощно и сладко, совсем, как в юности, спустил в унитаз, едва сдвинув к коленям джинсы и трусы.

Макаров ворвался в квартиру и сразу бросил взгляд на часы с пионером на циферблате. До звонка оставалось еще семь часов! Вовка поставил будильник на десять часов и отдался пороку чревоугодия.

Он пообедал, посматривая на часы с пионером, словно от этих взглядов время потечет быстрее, потом задремал на тахте, но, вздрогнув, проснулся, затем поужинал, снова задремал, но без пятнадцати десять (когда спишь, время идет быстрее) решительным шагом прошел в прихожую и, сняв трубку, набрал вчерашний номер.

Женский голос ответил не сразу.

— Здравствуйте. Кто это?

— Вы уже забыли. Помните, я вам звонил? Почти в это время.

— Но у Вас был другой голос, — сказала она насмешливо.

— Клянусь вам, это я, наверное, в прошлый раз у меня был очень пьяный голос.

— Просто мне показалось сперва, что это другой голос, — она как-то облегченно засмеялась. — Итак, сегодня Вы трезвы?

— Как стеклышко. И, тем не менее, мне очень хотелось позвонить Вам. Я даже записал на бумажку Ваш телефон, на случай, если забуду.

— Хорошо, что Вы позвонили, а то мне сегодня грустно. У меня испортился приемник. Обычно я до поздней ночи слушаю радио. А сегодня вот перегорел предохранитель, и я, как без рук, сама не своя, просто места себе не нахожу.

В трубке Вовка слышал (правда, издалека), как кто-то играет на пианино.

— Вы не любите отвечать на вопросы, но простите за нескромность: кто это играет в такое время?

— А-а,. .. — Она засмеялась. — Это не у меня, у соседей. Такая настырная девочка, занимается до поздней ночи. Стены-то тонкие, от ее гамм можно с ума сойти. Когда у меня работает приемник, я хоть ее игру почти не замечаю.

— А что вы слушаете по радио?

— О, я обжила эфир, как свою комнату. Вот здесь ночной концерт...

Макаров как будто видел, как она сидит у приемника и водит пальцем по шкале.

— Здесь какие-то отрывистые мелодии из-за океана. Вот здесь завывание бури, здесь речь на каком-то непонятном языке. А вот здесь шумный вечер: конферансье острит, я не понимаю слов, но все смеются, свистят, аплодируют, и мне становится тоже весело. Вот здесь всегда какая-нибудь интимная передача: мужчина и женщина говорят так тихо, почти полушепотом, я чувствую, как они прямо дышат в микрофон. Удивительная вещь радио. Как будто со мной в комнате весь ночной мир, ночное небо, полное мелодий, драм, самолетов.

— Самолетов? — переспросил Макаров.

— Слышите? — сказала она, и я понял, что она замолчала, прислушиваясь.

И спустя немного я тоже услышал далекий гул самолета.— Радио и самолеты чем-то очень близки, — сказала она. — Правда?

— Может быть, тем, что у них общее небо?

— Может быть, — сказала она и опять замолчала. Теперь в трубке не было гула самолета, лишь однообразно и назойливо звучали гаммы.

— Я все рассказываю, а вы молчите. Вы тоже мне что-нибудь расскажите.

— Что же рассказать-то... – задумался Макаров. – Родился, учился, женился.

— Так Вы женаты? И тайком от жены звоните мне?

— Она умерла два года назад.

— Извините, я не знала...

— Извиняю. Тогда о чем?

— О школе. Или нет, о первой Вашей женщине! Это не слишком?

— Не слишком. Тогда и о школе, и о женщине. Идет?

— Идет.

— Тогда предлагаю познакомиться. Чисто формально, чтобы как-то обращаться к друг другу.

— Зачем же формально. Я – Мадина Раджабова из Азербайджана.

— А я коренной москвич Владимир Макаров.

— Вот и познакомились! – радостно выдохнула она в телефонную трубку. – Ну, рассказывайте, а я буду слушать. Как радио.

И Макаров начал свой рассказ...