— Вы только посмотрите, что они пишут!

Евгения Васильевна Катаева, учительница русского языка и литературы, а также завуч, ворвалась в кабинет директора, потрясая мощной грудью. Энергичными шагами она подошла к столу, за которым сидел директор, и кинула на зеленое сукно стопку двойных листов. Директор оторвался от своей писанины и искоса посмотрел на возмущенную учительницу.

— Что опять не так, Евгения Васильевна?

— Да вот, взять хотя бы сочинение Владимира Макарова.

Она взяла из стопки верхний листок и, вздев на короткий нос очки для близи, принялась читать.

— «Я провел это лето хорошо, потому что все время дрочил и драл собственную бабушку». Каково? Дальше читать?

Директор откинулся на спинку стула и распрямил усталую спину.

— Интересно! Конечно, читайте! Хорошо, не матом.

Евгеша глубоко вздохнула и продолжила чтение.

— Меня привез в деревню мой отец и тут же уехал обратно, потому что отпросился на работе только на полдня. Дед, Егор Иванович, был на рыбалке, а потому мной занялась бабушка Акулина Карповна. Она прижала меня к себе и стала целовать. И целовала до тех пор, пока у меня не встал. «О!», – сказала бабушка. – «У тебя стояк! Ну-ка, покажи!». Я был в шортах, а потому, чтобы показать бабушке стояк, мне даже не пришлось расстегивать ширинку. Я просто высунул член наружу. «Да!», – сказала бабушка. – «Настоящий стояк! Ну-ка, залупнись!».

— Что, так и написано? – вяло поинтересовался директор. – Залупнись?

— Да, так и написано.

— Хорошо, читайте дальше.

Он зевнул и принялся за свои бумаги.

— Я залупнулся и показал бабушке сизую, как черносливина, головку. Она протянула руку, словно хотела ее погладить, но тут пришел дед с рыбалки с удочками и целым ворохом свежей рыбы на кукане. «А, Вовка приехал!», – обрадовался Егор Иванович. – «Сейчас в баньку сходим, а ты, Акулька, рыбки пожарь!». Я в Москве мылся накануне, но сходить в баню с дедом не отказался. И не зря!

— Там, дальше, наверное, гомосексуальный акт между старым извращенцем и юношей? – сказал директор. – Думаю, можно пропустить.

Евгеша внимательно посмотрела в листок.

— Не совсем.

— Тогда читайте.

— Мне было неловко смотреть на голого деда в предбаннике, но когда он снял кальсоны, я увидел, что у него тоже стояк, и мне стало хорошо и не стыдно.

— Перед тем, как париться, – сказал дед, берясь за член мозолистой рукой сельского пролетария. – Надо подрочить, а то о каменку зацепишься.

Дед был лысый и седой, и волосы вокруг стояка у него тоже были седые. Мы сидели на лавках и дрочили, глядя друг на друга. «А ну, кто первый кончит?», – закричал дед и начал яростно дрочить. Пришлось догонять, и мы спустили одновременно. Дед сделался очень красным, и я полил на него из ведра холодной водой. Потом Егор Иванович растопил печку и мы стали париться и мыться. Затем дед схватил березовый веник, положил меня на лавку и начал парить, но не по спине, а по животу и по яйцам, и у меня снова встал. Встал и у деда, и мы снова спустили по разу. Ох, хорошо-то как!

— Хороший мальчик! – заметил директор. – За полчаса кончить два раза – это дорогого стоит.

— Читаю дальше! – с угрозой в голосе сказала Евгеша и продолжила:

— Пока мы парились, мылись и дрочили, бабушка Акулина Карповна нажарила свежей рыбки. День выдался жаркий, и она была в одном фартуке на голое тело. Когда она поворачивалась боком, я видел под фартуком ее огромные белые груди, а когда задом, то широкую белую задницу.

— Да, – заметил директор. – Лето выдалось жарким. Продолжайте, пожалуйста.

— Мы поели рыбки, а бабушка смотрела, как мы едим. Она сняла фартук и сидела, положив на стол громадные груди.

— В это как-то не верится, – задумчиво сказал директор. – Советская женщина, колхозница, и сидит перед двумя мужчинами, положа груди на столешницу...

— Ну, почему же! – излишне горячо возразила Евгения Васильевна. – Я тоже так сижу, когда жарко. Могу проиллюстрировать...

— Прошу Вас! «Бери свой быстрый карандаш, рисуй, Орловский, ночь и сечу!».

— Вот именно! – сказала завуч, подходя к директору очень близко. – Молнию расстегните!

Евгеша повернулась задом, и директор застегнул молнию на ее сером платье, которое, словно живое, соскользнуло на пол с покатых плеч учительницы. Показались кружева комбинации, а под ней обнаружились широченные, словно парашютные, лямки бюстгальтера.

— Продолжать? – с придыханием спросила завуч.

— Да, – с придыханием ответил директор. – Я Вам премию выпишу. Квартальную.

— Так квартал вроде прошел, – задумчиво сказала Евгения Васильевна, стягивая через голову липнувшую к телу комбинацию.

— Ничего, когда следующий будет, тогда и выпишу. Что у нас там дальше?

— Дальше у нас лифчик, – пояснила завуч. – В нашей торговой сети хрен найдешь что-нибудь на мой размер бюста.

— А у Вас какой?

— Не знаю. Большой.

— Вижу.

— Я с юности шью лифчики сама, – пояснила учительница. – Поэтому крючки ставлю спереди. Очень удобно расстегивать, знаете ли...

Она расстегнула три крючка, и на свободу лениво выбрались две мясистых горы сливочного цвета с маленькими розовыми сосочками. Завуч подвинула стул вплотную к директорскому столу и села, положив груди на столешницу.

— Видите? Лежат! – победным тоном сказала Евгеша.

— Что там у нас дальше? – спросил директор, расстегивая молнию на брюках.

— Дальше у нас трусы! – с еще большим придыханием сказала завуч.

— Нет, я про сочинение.

— А, – разочарованно протянула Евгения Васильевна. – Дальше вот что:

— Мы поели рыбы, и дед сказал: «Вставай раком, Акулька, я тебя драть буду. Бабушка вскочила и встала раком, показав толстые, как ломти мяса, губы, поросшие густым седым волосом. Дед мне подмигнул и сказал: «Молодым везде у нас дорога. У меня пока не стоит, пусть внучек тебя отхарит». «Почему это не стоит?», – с подозрением спросила бабушка, раздвигая губы во всю ширь. – «Всегда стоял, а сейчас не стоит! На сторону бегаешь, пенек старый?». «На речке девки голые купались», – необидчиво пояснил Егор Иванович. – Вот я и обспускался. Так пусть внучок тебя отхарит». «Да пусть!», – сказала Акулина Карповна. – От меня не убудет, а ему – практика».

Не так уж просто драть собственную бабушку, если у нее там отверстие, как проезд под Автозаводским мостом, но я старался, ибо олимпийский принцип гласит: «Быстрее, выше, сильнее!». Выше у бабушки была жопная дырка, а вот сильнее и быстрее у меня получилось.

Пока завуч читала эти строки, директор снял и повесил на спинку стула пиджак, галстук, белоснежную нейлоновую сорочку, брюки, майку, оставшись в черных сатиновых трусах, в которых ходила половина мужского населения Союза. Потому что другая половина ходила в синих сатиновых трусах. Затем директор вернулся за стол, выпустил член поверх трусов и с помощью руки придал ему положение строго под сорок пять градусов по отношению к кудрявому лобку.

— Иногда мне кажется, – философски заметила Евгеша. – Что директоров школы, как племенных вождей, назначают по размеру члена.

— А завучей – по размеру грудей, – паровал директор. – У кого больше, та и завуч.

— Много там еще? – спросил он, кивая на листок.

— О, сущий пустяк! – сказала Евгеша, стягивая с себя трусы с кружевами по краям:

— Когда я вышел из бабушки, из нее текло, как из родника. Дедушка меня сменил, а потом мы это делали каждый день. Вот почему мне понравилось это лето.

Последние слова прозвучали глуховато, потому что завуч стояла, держась обеими руками за стул. Директор тут же пристроился сзади и занялся работой с учительским персоналом. В этот момент приоткрылась дверь, и мальчишеский голос спросил:

— А Евгения Васильевна тут?

— Тут, тут! – ответила Евгеша из-под директора. – Не видишь, мы немного заняты. Зайди попозже!

Дверь захлопнулась, и завуч решила уточнить:

— Так что у нас насчет премии?

— Точно не знаю, но если выделят фонды, то будет у Вас премия.

— Я на «Хельгу» записалась, поэтому будет жаль, если...

...Через некоторое время, одеваясь, Евгения Васильевна спросила:

— А что же мне поставить этому Макарову? Двойку?

— Не надо двойку, – ответил директор, поправляя галстук. – Поставьте пятерку, а вот читать перед классом не советую. Во избежание...

— Все-таки нам надо усилить воспитательную работу среди учеников старших классов, – сказал директор завучу, когда они вышли в теплый осенний вечер. – Не далее, чем вчера я вышел из школы, а под кустом шевелятся четыре ноги. Чего доброго, еще рожать начнут!

— Под кустом? – ахнула Евгеша. – Как романтично! Может, и нам, пока тепло?