Вера проснулась рано. Она лежала и слушала тишину. В городе такой тишины не бывает. Там обязательно, что-то шумит, гремит или переливается. А тут только петушиное пение и отдаленный собачий брех. Потом послышался скрип колодезного ворота и звон железного ведра. Деревня проснулась. Пора вставать и ей.

Вера встала, сняла рубаху и встала перед фотографией Рублева и его жены, не жены, женщины, в общем. Вера подошла близко-близко, вздыбила руками груди и сунула один сосок Машке прямо в лицо, а второй пришелся как раз в сияющую физиономию математика. Жаль, что они неживые, подумала учительница, а то бы пососали!

Вера распахнула окно и высунулась по пояс, свесив тяжелые груди за подоконник. Утренний ветер прошелся по гладкой коже и поиграл с сосками невидимым прохладным пальцем. Сосочки сморщились и напряглись. Вера хотел, было, броситься в неостывшую постель и задать своей мохнатой щелке трепку, но решила: «Не сегодня, не сейчас». И стала одеваться.

Сегодня она решила пойти пешком в райцентр и оформиться в районо, а заодно зайти в сельпо и купить что-нибудь для комнаты. Она наскоро ополоснула лицо холодной водой, съела кусок черного хлеба с молоком и, одевшись сугубо официально, вышла на дорогу к райцентру.

Вера шла и здоровалась со всеми, кто попадался ей по дороге. Таких было немного: пяток старух в черно-серых одеждах и старик в полосатой пижаме, галифе и валенках. Он пристально посмотрел на Веру, плюнул себе под ноги и ушел в дом. Вера пожала плечами и продолжила путь, помахивая маленькой сумочкой, где лежали ее документы и все ее деньги. Дорога шла под уклон, идти было легко, и даже туфли не жали. Ведь старые башмаки не жмут?

Единственное, что немного беспокоило Веру, так это то, что кто-то за ней шел. Учительница заметила этого высокого юношу в черном, едва выйдя из ворот школы. Он стоял под развесистой ветлой и не отрываясь, смотрел на педагога Никонову. Ну, и что, стой себе на здоровье, смотри, не жалко. Конскими «яблоками» не кидаешь, и хорошо. А когда Вера прошла мост и вступила в райцентр, она о юноше и думать забыла.

В РайОНО Веру встретили более чем приветливо, усадили в мягкое кресло, напоили чаем с бубликом. А когда узнали, что она хотела бы работать на месте Марии Рублевой, так и вовсе обрадовались. Пожилая толстая женщина сказала: «Её класс очень запущенный, очень. Но Вы справитесь!». В общем, вышла Вера на улицу в замечательно радостном настроении. К тому же юноши, длинного и черного, как обгорелая спичка, не было видно. И еще раз ей повезло.

По улице ехал молоковоз, и Вера ему помахала. Машина немедленно остановилась, а шофер в серой кепке высунулся из кабины.

— До Семеновки подбросите?

— А как же! – белозубо улыбнулся водитель. – Туда и еду.

Едва Вера забралась в кабину, шофер поддал газа так, что Вера боком повалилась на сидение. Они быстро проскочили деревянный мост, а на горке машина сбавила скорость, и они поехали медленнее. И тут преследователь в черном запрыгнул на подножку.

— Э-э! – заорал шофер. – Так нельзя! Серега, слезай немедленно!

— У меня к Вам дело, Вера Петровна! – крикнул юноша. – Я найду Вас в школе.

И спрыгнул.

— Что за странный тип?

— Да так, – ответил шофер. – Придурок местный. Все мамкины деньги на пленку тратит.

Так Вера познакомилась с Сергунькой.

У школы шофер высадил Веру и поехал дальше, вздымая пыль. Действительно, странный тип этот Сережа, думала Вера, входя в прохладный школьный коридор. В шерстяном платье было жарко, и она его сняла, едва вошла в свою комнату, оставшись в единственной красивой комбинации и белье. И тут дверь распахнулась. На пороге стоял Сергунька с фотоаппаратом. Он навел на резкость и щелкнул спуском.

— Э-э! – закричала Вера. – Какого черта!

— Это будет замечательный фотоальбом, – пообещал деревенский фотограф. – Я сделаю только две копии, Вам и себе, если Вы согласитесь позировать дальше. Кое-что я пошлю в журнал «Советское фото» и получу признание. И, наконец, куплю себе приличный фотоаппарат вместо «ФЭДа». И вспышку с батареей аккумуляторов.

Как-то странно, подумала Вера, когда-то она вместе с гимнастами Гришей и Мишей шантажировала доцента Картузова с помощью сфабрикованных фото, а теперь этот Сергунька предложил что-то очень похоже.

— А если я откажусь?

— Не обижайтесь, Вера Петровна, но у меня есть способ Вас заставить.

Он полез в карман черной куртки и достал обычный почтовый конверт.

— Посмотрите.

Вера немедленно раскрыла конверт и на скатерть выпали две небольшие в пол-ладони фотографии, где была полуголая Вера на берегу реки и голый Юра.

— Это шантаж, – сказала Вера, возвращая фотографии.

— Да, это шантаж, – согласился Сережа. – Ну, так как? За ответом мне потом зайти?

— Зачем потом, – криво усмехнулась учительница. – Давайте прямо сейчас.

Она закинула руки за голову и вызывающе посмотрела на юношу.

— Я не готов, – пробормотал Сергунька, делая шаг назад к двери. – Надо написать сценарий.

— Напишем прямо сейчас, – уверенно сказала Вера, хватая фотографа за тощую руку. – Бумага и ручка есть! Сколько кадров на пленке?

— Стандартно, тридцать шесть.

— Так и запишем! – весело сказала Вера. – Кадр первый: я в пальто! Кадр второй – я без пальто! Так дойдем до кадра – я без ничего. А потом пойдут фотографии – я лежу, я лижу, я сосу, я дрочу, я дрочусь, никакой пленки не хватит!

Сережа оробел от такого напора и покраснел.

— Я даже не знаю...

— Тогда напиши сам. Я тоже не знаю. Я – женщина, и мое предназначение – дарить радость мужчине. Могу тебе подарить. Радость.

Фотограф опять затянул свое:

— Я не знаю, я потом зайду...

— Знаешь что, мальчик, – с долей презрения сказала Вера. – Приходи-ка вечерком со своим сценарием. Щелкать фотоаппаратом и я умею.

Тоже мне вымогатель, подумала Вера, Милвертон, король шантажа!

С такими мыслями она отправилась в комнату к Рублеву. Вошла, не постучавшись, какие еще могут быть церемонии среди своих. Он лежал и читал «Математический вестник академии наук СССР».

— А, Верочка! – обрадовался математик. – Что-то случилось?

— Да как сказать, – ответила Вера. – Сергунька приходил, фотограф.

Рублев отложил толстый журнал и сел на кровати.

— Не правда ли, интересная личность?

— Очень интересная, – поморщилась Вера. – Он предложил позировать для его фотоальбома.

— Вот как? И Вы согласились?

— Пока думаю.

— Да что думать, соглашайтесь! В клубе будете висеть.

Вера сделала страшные глаза и трагическим голосом прошептала:

— Он предложил мне сниматься нагишом!

— Вот засранец! Извините.... И что же Вы?

— Послала его... до вечера.

Это хорошо! – сказал математик. – У нас есть время.

— У нас? – иронически усмехнулась Вера. – Это у меня есть время до вечера.

— Будет Вам сердиться-то! – упрекнул ее Рублев. – В мире есть множество фотографов, которые специализируются на женском теле. Одни дальше белья не заглядывают, другие пытаются сочетать обнаженное тело с элементами одежды или растений, третьи снимают только обнаженных женщин. Живой пример – Хельмут Ньютон. Он даже снимал парно, женщину одетую и не очень, и очень часто – себя в зеркале.

— Откуда Вы все это знаете?

— Был на закрытой выставке.

Они помолчали.

— А хотите добрый совет?

— Ну?

— Соглашайтесь Вы на этот альбом. Будет что на старости лет вспомнить. Представляете: сидите Вы у камина в кресле-качалке, листаете этот альбом и вспоминаете.

— Бойцы поминают минувшие дни и битвы, где вместе рубились они.

— Вот-вот.

— Возможно, Вы и правы. Возможно.

Одного молодого самца она попробовала, а тут второй на горизонте нарисовался, с ФЭДом. И неунывающий Рублев с его неизменной улыбкой. Интересно, что у него в штанах? Большое или не очень? И будет ли он исподволь сравнивать ее и свою бывшую, родюху Машку?

— Ладно. Я соглашусь, – выдохнула Вера. – Только Вы будьте рядом.

— Естественно. Только нам нужно как-то отрепетировать.

— Естественно, – сказала Вера. – Репетировать мне не впервой.

И они стали репетировать.

Пальто у Веры не было, и Рублев заменил его старым халатом тети Насти, а вместо фотоаппарата складывал пальцы в рамку и щелкал языком, как затвором. Где-то к кадру двенадцатому их фантазия истощилась, а Вера оказалась голой, лежащей поперек кровати с бесстыдно раскоряченными ногами.

— Теперь Вы, Алексей Николаевич.

— Я?

— Да. Нужно как-то разбавить женское участие. У нас же равноправие.

— А Вы фотографировать-то умеете?

— Это складывать пальцы и щелкать языком? Умею.

Стали опять репетировать, и до математика в трусах все шло хорошо. Трусы снимать он решительно отказался, хотя бугор у него там был изрядный. Вера уже видела достаточно членов, но ей почему-то хотелось увидеть еще один, скрытый под плотной черной тканью. Тем более, что внизу живота снова начинал гудеть колокол. Вера раздвинула ноги еще шире и провела рукой по кудрявым волосам.

— Смотрите, как они густы! – заворковала она. – Как выдается вперед и вверх венерин бугорок! Как велики и толсты мои губы, и как влажно и красно их содержимое!

Затем она ввела два указательных пальца в влагалище и растянула его до сладкой боли.

— Моя главная дырочка жаждет Вашего вторжения!

И математик сдался.

— О, а я думал, что Вы – девственница!

И немедленно обнажил, свой инструмент проникновения, который был велик и толст необычайно.

Больше всего член Рублева походил на гигантскую личинку майского жука, которой в детстве пугали Веру соседские мальчишки, такой же белый и с красной головкой. Вера и тогда не испугалась, не боялась и сейчас, когда «личинка» заползла внутрь и угнездилась там.

— Вам не больно? – заботливо спросил математик, и Вера отрицательно замотала головой.

Тогда Рублев начал двигаться, сначала несмело и аккуратно, а затем все решительнее, доставая до самого дна...

Минуты через две Алексей Николаевич кончил, но, едва отдышавшись, принес полотенце и вытер слипшуюся Верину щелку. При этом он виновато улыбался.

— Поспешил. Давно не было женщины.

— Теперь будет. Сколько Вы хотите, – пообещала Вера.

Она еще не кончила и довела себя до колокольного гула рукой, а Рублев стоял рядом, смотрел и его член хищно подергивался.

Перед вечером пришла тетя Настя. Она принесла горячей картошки в чугунке, пять штук свежих огурцов в кармане халата и буханку черного под мышкой. Они втроем выхватывали картошку из чугунка, круто солили серой солью и захрустывали пахучими маленькими огурчиками. И тут Рублев неожиданно спросил у тети Насти:

— А Вы хотели бы сняться?

— В кино, что ли? – басовито спросила тетя Настя.

— Пока на фотографию. Я бы назвал это фотопробой.

— А что, можно. Только зачем?

— На память.

— На память можно.

Труднее всего было уговорить тетю Настю снять панталоны, но когда Вера и Алексей пососали ее почти плоские груди с темными сосками, она торопливо их сняла. Вера, лежа поперек кровати, завалила уборщицу на себя, и Рублев вошел в нее сзади под довольное кряканье тети Насти. Вера сосала ее груди, то правую, то левую, и едва не задыхалась под ее тяжестью, а математик неистово долбил ее сухое вялое нутро. Когда же все кончилось, тетя Настя с довольной улыбкой прилегла рядом с Верой. «Вот сорванцы!», – сказала тетя Настя, поглаживая редковолосую щелку. – «Заставили старушку согрешить!».

Они еще лежали рядом, а Рублев сидел у печки на табурете и потряхивал могучим, но пока вялым членом. И тут пришел фотограф Сергунька.

Он сначала, сложив ладони козырьком, припал к оконному стеклу и замер. В глубине, поперек кровати лежали и о чем-то говорили Вера Петровна и тетя Настя, а рядом стоял Алексей Николаевич и ласково улыбался обеим. И Они, все трое, были голые! Затем Вера ему, Сергуньке, помахала и тетя Настя ему помахала, а математик поманил рукой, заходи, мол. Фотограф собрал все свое мужество в кулак и вошел.

Ситуация внутри комнаты немного изменилась. Теперь сопящие Вера и тетя Настя неистово терли щелки, а Рублев стоял над ними и тебил, играя мускулами, белый член.

— А вот и Сереженька! – обрадовалась Вера. – Сейчас будешь фотографировать или немного позже?

Сережа и думать забыл, что у него на шее болтается фотоаппарат, ибо больше всего на свете ему хотелось начать и кончить все равно куда – в трусы, на пол или в одну из женщин, молодую или старую, неважно. И он решился – снял с шеи футляр с «ФЭДом», положил его на стол и принялся торопливо раздеваться, снял черную куртку, рубаху, черные брюки, сатиновые трусы и майку. И Рублев подтолкнул его в Вере.

— Начни с нее, а кончишь в тетю Настю.

Вера чуть приподнялась и взяла Сережу за член, тоже немаленький, но не такой, как у Рублева.

— Суй вот сюда! – строго сказала учительница, словно Сережа стоял у доски и отвечал урок.

Он долго тыкался членом в Верины губы, пока Рублев не взял его за тощие бедра, а Вера не сделала ладонь трубочкой и не приставила ее в влагалищу. Тогда Сереже стало намного проще, и он утопи член в Вериной горячей и влажной дыре. «Теперь шевелись!», – подсказал Рублев. – «Туда-сюда, туда-сюда!». Учитель нетерпеливо снова схватил Сережу за бедра и начал добить им Веру, а та стонать. Он и сам начал двигаться чаще, а когда фотограф завибрировал, математик оторвал его от Веры и кинул на тетю Настю. Сережа, конечно, в ее щель не попал, но уборщица прижала его к себе пухлыми руками и толстыми ногами, и он невыносимо сладко кончил ей на живот.

Сережа все-таки поснимал немного Веру, Рублева и тетю Настю, но он не был уверен, что получится, потому что руки его тряслись весь вечер. Утром следующего дня он принес и отпечатки, и негативы, и все отдал Вере Петровне. «Тебе понравилось вчера?», – ласково спросила учительница, сжигая в печи негативы. Сережа кивнул, глядя в пол.

— Ну, приходи еще, поиграем.

Сережа опять кивнул. Теперь он был влюблен в учительницу, и хотел ее, как не хотел ни одну одноклассницу...