She's Gone от Just_Words

*******************************

Меня зовут Джеймс Харрис. Когда произошли описанные здесь события, мне было пятьдесят два года. Я был женат на любимой женщине, у меня было двое взрослых детей, которых мы правильно воспитали, и хорошо оплачиваемая работа, которая мне нравилась. Я держал мир за хвост, и жизнь была прекрасна, пока не перестала быть таковой.

Все началось во вторник вечером. В тот вечер я работал допоздна, но не настолько, чтобы жена забеспокоилась, и отправился домой после того, как рассосались пробки в час пик. Был мой обычный вечер вторника. Мы договорились, что по дороге домой я возьму китайскую еду, что я и сделал. Я припарковался в гараже, нажал на пульт, чтобы опустить дверь, собрал свой портфель и продукты и направился внутрь. Я был могучим охотником, возвращающимся в пещеру, чтобы накормить своего голодного товарища, или то, что в Америке двадцать первого века считается таковым. Почти сразу я заметил, что машины моей жены на обычном месте нет, но решил, что она, должно быть, в последнюю минуту ушла по делам, и предположил, что она скоро вернется. Поэтому оставил еду накрытой на кухонном столе, надеясь сохранить ее теплой и зная, что если она задержится, мы разогреем ее в микроволновке.

Я прошел по коридору к входной двери, повернул у лестницы и направился в нашу спальню, чтобы переодеться во что-нибудь более удобное. Была моя обычная будничная рутина – прийти домой, расположиться поудобнее и поесть. Через десять минут я спускался по лестнице и позвал:

– Мари? Ты дома?

Ничего. Я подумал: Куда она могла уйти? Может, записку оставила? Я не очень-то встревожился, но к этому времени мне было, как минимум, любопытно.

Я зашел в гостиную и на журнальном столике нашел записку. Это была не та записка, которой я ожидал, но та, какую я никогда бы не мог себе представить.

Она гласила:

– Дорогой Джим,

Прости, что так поступаю с тобой, но есть кое-кто, кому я нужна. Сегодня мне позвонили. Это один из тех звонков, на которые необходимо реагировать, когда он приходит. Прости, что сбежала без предупреждения, и знаю, что для тебя это будет тяжело, но, пожалуйста, знай, что я люблю тебя больше жизни и вернусь, как только смогу. Я дорожу жизнью, которую мы создали вместе, и надеюсь, когда смогу, вернуться в нее. Обо мне не беспокойся; со мной все будет хорошо.

Твоя любящая жена,

Мари.

На журнальном столике рядом с письмом лежал ее мобильный телефон.

Я был ошеломлен и растерян. Перебирал в уме то, что прочитал в ее загадочном письме. Она сказала, что нужна кому-то? Кому она нужна? Кто может быть настолько важен и при этом не стоить того, чтобы сказать мне, кто это? Затем началась паника. Куда она уехала? Как это могло быть настолько срочно, что она не могла мне сказать, где она будет? Как она могла оставить свой телефон? Когда же ей связаться со мной? Это была не та записка, которую жена оставляет мужу, планируя вернуться поздно вечером. Паника сменилась страхом, а страх – гневом. Как, черт возьми, она могла так поступить? Она просто берет и убегает, не объясняя толком, почему и где она будет? Затем в мой разум закрались более мрачные мысли, и первая: Как она могла забыть свой сотовый? – уступила место второй: Почему она оставила свой сотовый?

Я снова прочитал ее записку, и во второй раз она сказало мне не больше, чем в первый. «...есть кое-кто, кому я нужна. Сегодня мне позвонили. Это один из тех звонков, на которые необходимо реагировать, когда он приходит».

Да кем она себя возомнила? Она – не секретный агент, не супершпионка, не нейрохирург для лидеров гребаного свободного мира! Где, блядь, моя жена?!

Признаюсь, что в тот момент мой гнев был маской для моих страхов. Я беспокоился за свою жену. Где бы она ни была, я был убежден, что ей понадобится моя помощь. Я хотел поехать к ней, но куда она делась? Хотел услышать ее голос и знать, что с ней все в порядке, но у меня нет возможности с ней связаться.

Я просто сидел и перечитывал ее записку, в то время как ужин остывал, а солнце садилось.

***

Когда стемнело, я, наконец, решил начать звонить. Звонил ее сестре, нашим друзьям и, в конце концов, позвонил нашим детям. Никто ничего не знал или не говорил мне. Хуже всего, что мне удалось лишь напугать наших детей. Я пытался их убедить, что ничего страшного не случилось, но получалось это у меня не очень хорошо, поэтому я отключился, пообещав, что буду держать их в курсе. Теперь я был еще больше зол и винил ее в том, что она напугала наших детей, хотя сам был причастен к этой ошибке.

Я снова перечитал записку. Я дорожу жизнью, которую мы создали вместе, и надеюсь вернуться к ней, когда смогу. Это не слова человека, который вернется домой через несколько часов или даже дней. Теперь я и впрямь испугался, и, хотя говорила себе, что реагирую слишком остро, я позвонил в больницу. Там ее не было. Тогда я позвонил в полицию, но там сказали, что я не могу подать заявление о пропаже человека до истечения сорока восьми часов, если только не заявляю о пропаже ребенка. Я подумал о том, чтобы соврать, но как им сказать, что хочу заявить о ребенке ростом метр семьдесят три, с каштановыми волосами, который мог сойти за тридцативосьмилетнюю, хотя ей было сорок девять? Я поблагодарил их и повесил трубку.

В конце концов, я попытался что-нибудь съесть, но не был голоден, поэтому просто убрал купленную еду в холодильник и сидел в затемненной гостиной, надеясь, что она вернется. Она не вернулась. Я поднялся по лестнице чуть позже двух часов ночи и крепко уснул.

***

Проснувшись на следующее утро, я потянулся и обнаружил, что ее сторона кровати холодна и пуста. Все вновь нахлынуло на меня, и я лежал и думал, что же мне делать?

Я позвонил на работу и сказал, что меня не будет. Мой не приход на работу был настолько необычным явлением, что, похоже, вызвал беспокойство, и не успел я оглянуться, как мой телефон зазвонил от коллег, которые хотели узнать, все ли со мной в порядке, что мне нужно, не могут ли они что-нибудь сделать, и что им делать с теми-то файлами? По правде говоря, попытка немного помочь им стала для меня очищением, и хоть ненадолго отвлекла меня от переживаний.

Я позвонил в ее офис, но там мне сказали, что она позвонила и взяла отгул. Не думаю, что они что-то от меня скрывали, хотя какое-то время я думал именно так, но с течением времени все больше убеждался, что они – в таком же неведении, как и я. Я несколько раз посещал ее офис, надеясь, что беседа с глазу на глаз будет откровенной, но там не знали ничего больше того, что я уже знал, а значит, практически ничего.

Она уехала где-то во вторник, но я обнаружил ее пропажу только во вторник поздно вечером, а полиции требовалось сорок восемь часов, поэтому в пятницу утром я поехал в полицейский участок, чтобы подать заявление о пропаже человека. Я показал им ее записку, и они спросили, делала ли она что-нибудь подобное раньше? Кричать на полицейских – не лучшая идея, но к тому моменту я был не в лучшем расположении духа. Мне пригрозили предъявить обвинение, если я не успокоюсь, поэтому я заставил себя сесть, пока там не решат, что я – вспыльчивый подозреваемый, и они заполнили бланк. После они сказали:

– Обычно в таких случаях жена сбегает со своим парнем. Наверняка узнаете, если в ближайшие несколько дней вам вручат документы о разводе.

Никогда в жизни мне так сильно не хотелось ударить полицейского. Вместо этого я просто пробормотал:

– И на том спасибо! – и ушел. Вот вам и девиз «Защищать и не пущать».

Я вернулся домой и рухнул в кресло. Меня на части разрывал стресс. От нечего делать я возобновил звонки друзьям и родственникам, но на этот раз у меня хватило ума не звонить детям. Вместо этого они сами позвонили мне, и мне пришлось им сказать, что я по-прежнему ничего не знаю, но уверен, что с мамой все в порядке. Она умная, способная, и я уверен, что у нее все под контролем. Иными словами, я лгал своим детям. Отец никогда не должен лгать детям, но мне нечего было им сказать, ни хорошего, ни плохого, кроме того, что их мать все еще отсутствует. Как вести такой разговор с детьми, у которых есть все основания беспокоиться о матери?

Мои звонки друзьям и родственникам во вторник вечером вызвали лавину звонков мне в среду. Те начинались спокойно, с комментариев типа «просто узнать...», а к четвергу становились все более обеспокоенными. Все хотели знать, что я делаю, чтобы найти Мари, и к пятнице тон некоторых из них приобрел безошибочную агрессию. Никто еще не говорил об этом, но беспокойство уступало место обвинениям.

Если в пятницу звонки были плохими, то визиты в субботу были просто невозможными. Меня наводнили посетители – друзья и родственники заходили узнать, как у меня дела. И всегда начинали со слов поддержки, но вскоре следовали вопросы. «Не было ли между вами каких-то проблем? Вы не ссорились? Была ли она несчастлива?» Доконало меня, когда ее мать спросила: «Ты уверен, что не знаешь, где она?».

Я сорвался и наорал на тещу, впервые за все время нашего знакомства.

– Что за херню ты несешь, Маргарет? Ты меня в чем-то обвиняешь? Неужели думаешь, что я стал бы врать о чем-то подобном?

– Нет-нет, Джим! Конечно, нет! Просто... – Она запнулась.

– Выкладывай, Маргарет! Просто что?

Она посмотрела мне в глаза и с сердитым взглядом, который я буду помнить до самой смерти, сказала:

– Просто раньше она никогда не делала ничего подобного.

Я засунул свой гнев и боль глубоко вниз, где, как я надеялся, они не проявятся, и самым спокойным голосом, на который был способен, сказал:

– Думаешь, я не знаю этого?

К тому времени она заметно дрожала. Ее муж сказал:

– Джим, мы знаем, что ты делаешь все возможное. Не мог бы ты рассказать нам, что ты знаешь, и, может быть, мы сможем что-нибудь придумать?

Я кивнул, мы посидели в тишине, а потом я рассказал им все что знал, вернее, что я ничего не знаю. Я показал им записку, и они были в равной степени озадачены и обеспокоены. Не слишком завуалированные обвинения отпали, и мы провели целый час, заливаясь слезами, пытаясь придумать что-нибудь, хоть что-то, что могло бы объяснить внезапное исчезновение Мари, но у нас ничего не было.

Генри и Маргарет остались до обеда, пока я готовил легкий обед для нас троих, или, по крайней мере я думал, что для троих. Похоже, у наших друзей были другие мысли, и у входной двери был постоянный поток людей, одни несли еду, другие пиво, и все хотели знать, что случтлось и что я знаю. В какой-то момент я перестал рассказывать эту историю. В этот момент вмешались Маргарет с Генри. К их чести, вина с меня была снята, и она дала мне высокую оценку за то, что я был обеспокоенным мужем. Я знаю, что у каждого в глубине души были свои подозрения, но, по крайней мере, оставалось ощущение, что я опять получил поддержку.

Я был просто потрясен, когда один доброжелатель за другим подсаживались ко мне, чтобы выразить свою поддержку и беспокойство. Я призывал всех обратиться в полицию, если они думают о чем-то, что может помочь, но втайне думала, что кто-то знает что-то, о чем мне не говорит, и надеялся, что информация дойдет до властей, даже если я никогда об этом не узнаю. Насколько я мог судить, никто ничего не знал, и кроме нескольких сторонников, позвонивших в полицию, чтобы спросить, нет ли у них каких-либо зацепок, в течение нескольких недель ничего не происходило.

***

То есть, ничего не происходило ровно две недели. У полиции были автомобильные права моей жены вместе с маркой и моделью, и они внесли их в свой список наблюдения на предмет возможных краж автомобилей. Когда я делал кому-нибудь замечание типа «Надеюсь, они найдут ее машину, чтобы, возможно, найти ее», они смотрели друг на друга, как будто я чего-то не понимаю. А я понимал и знал, о чем они думают. Она сбежала, и есть большая вероятность, что она не захочет возвращаться домой, даже если ее найдут.

Я попытался выйти на работу, но там я был бесполезен, и все мне говорили идти домой. Тогда я пошел домой, и там я был так же бесполезен. Сначала я сидел и звонил. Потом ездил по округе в поисках ее машины. Даже проезжал мимо домов ее подруг, думая, что, возможно, они прячут ее, хотя и не мог представить, зачем.

День за днем я беспокоился, звонил, ездил, тревожил полицию, но ничего не добился. В порыве отчаяния я обратился к своему адвокату, чтобы спросить, что мне делать, и он соединил меня с частным детективом. Официально полиция говорила, что это – мое право. Неофициально я видел, что им это не нравится. Мне сказали, что частные детективы обычно вмешиваются и мешают официальному расследованию, поэтому я спросил их:

– А что на данный момент есть у вас?

У них ничего не было, поэтому я сказал им языком, который можно вежливо назвать «откровенным», что я не думаю, будто частный детектив будет мешать им ничего не найти. Им это не понравилось, но они также не cмогли возразить. Частный детектив стоил дорого и вернулся ровно с тем же, что уже есть у полиции – ни с чем.

Как я уже говорил, это случилось через две недели после исчезновения Мари. Я все еще делал то же самое: звонил, ездил на машине и смотрел новости, но также начал проверять социальные сети Мари, активность ее кредитной карты и наши банковские счета. На карте ничего не было, но через две недели были снято деньги с банкомата в городе, расположенном в двухстах милях от нас. Я немедленно позвонил в полицию и сообщил им об этом. Это привлекло их внимание, и через полчаса у моей двери стояли два детектива, и подозрения начались вновь.

В конце концов, я посмотрел им в глаза и самым спокойным голосом, на который был способен, но который, оглядываясь назад, был лишь на один маленький шажок от ярости, сказал:

– Нет, я не ездил туда и не пользовался этой машиной! Все это время я был здесь, в городе. Звонил друзьям, ездил по округе в поисках ее машины и сделал, черт возьми, гораздо больше чем любой из вас! Теперь у вас имеется зацепка, так оторвите свои жирные задницы и идите по ней!

Я им явно не очень нравился, и так же явно мне было все равно, но после получаса заверений и завуалированных обвинений они ушли.

К их чести, они все же связались с полицией того города и передали им информацию о розыске Мари и ее машины. Через два дня ее машину нашли на парковке больницы. Мне позвонили из местной полиции и сказали:

– Ничего не делайте. Позвольте все сделать нам.

Я ответил:

– Черта с два! – и поехал.

Чуть больше трех часов спустя я въехал на эту парковку. На поиски ее машины ушло около двух минут, но мне показалось, что прошло два часа. Я также заметил двух людей в костюмах в машине, просто кричавших: «КОПЫ!», поэтому припарковался и подошел к ним. Думаю, они меня ждали. Я показал им свои водительские права и сказал:

– Покажите мне ваши значки.

Они посмотрели друг на друга и, будучи недовольными, все же сделали, как я просил. Я встал на колени и попросил рассказать, что им известно, но все, что они знали, это то, что машина у них, и никто к ней не подходил, с тех пор как они приехали туда.

Когда я сказал, что собираюсь сходить, спросить о своей жене, они сообщили, что уже спрашивали. Я поблагодарил их со всей фальшивой искренностью, на которую был способен, и сообщил, что все равно собираюсь это сделать. Мое напряжение быстро нарастало, и заводил здесь друзей я не собирался.

В регистратуре больницы не знали имени моей жены и ничего не знали о машине, припаркованной на улице, поэтому я решил присоединиться к слежке. Скрывать мне было нечего, и все было выгодно, поэтому я попросился посидеть на заднем сиденье их машины. Возможно, это был первый раз, когда я удивил полицейского, с тех пор как все началось, но они согласились, и я присоединился к ним. В течение следующего часа мы разговаривали, и я вкратце рассказал им о том немногом, что знал. Когда закончилась их смена, и им пора было уезжать, они согласились позволить мне приглядывать за машиной, но при этом четко дали понять одно:

– Если за машиной кто-нибудь придет, неважно, выйдет ли из больницы или подъедет к ней, не вмешивайтесь! Просто позвоните нам и скажите, что машина движется. Не пытайтесь за ней следовать. Не делайте ничего, кроме как позвоните нам. Поняли?

Я кивнул.

– Помните, есть небольшой шанс, что ваша жена у них, и они приведут нас к ней, но есть и больший шанс, что просто они купили машину у кого-то и ничего не знают. Тем не менее, они могут помочь нам отследить того, кто продал им машину. Очень важно, чтобы вы ничего не делали! Понятно?

Впервые с тех пор, как все это началось, я на самом деле все понял и согласился.

Я вернулся к своей машине и в течение следующих трех часов сидел там, сгорбившись на сиденье, и наблюдал за машиной Мари. Единственный раз, когда покинул свой пост, это для самого быстрого мочеиспускания в истории, когда я вошел и вышел из больницы так быстро, что все еще застегивал ширинку, пересекая вестибюль. Час спустя я увидел, как к машине подходит женщина, и мое сердце остановилось. Я пытался отдышаться. Это – Мари!

Она открыла дверцу машины и достала что-то маленькое, затем закрыла ее и направилась обратно в больницу. Я последовал за ней, держась на расстоянии; что-то мне подсказывало, что если она узнает, что я здесь, мне никогда не докопаться до истины. Когда мы вошли в больницу, я был примерно в двадцати метрах позади нее. Я видел, как она вошла в лифт, и как лифт остановился на третьем этаже. Прошло совсем немного времени, когда я заглянул в палату и увидел, что она сидит возле кровати мужчины. Тот, похоже, спал или был без сознания, а она держала его за руку. Я кашлянул, и когда она повернулась и увидела меня, стоящего в дверях, моя любимая и любящая жена упала в обморок.

Я был зол и растерян, но позвал медсестру, которая занялась ей, пока та не пришла в себя. Большую часть этого времени я потратил на изучение мужчины в кровати. Раньше я никогда его не видел; он не был ни другом, ни родственником – просто мужчиной, но ясно, что для Мари он важнее ее брака, важнее семьи и, похоже, важнее меня.

Одна загадка раскрыта, и тут же появляется новая. Пока медсестра помогала Мари подняться с пола, я воспользовался возможностью позвонить местным детективам и сообщить, что моя жена найдена. Они сказали, чтобы мы оставались на месте, а они сейчас подъедут, и я назвал им номер палаты. Жизнь начинала становиться очень интересной, и, глядя на мужчину в кровати, я почувствовал холодный озноб в сердце, где раньше был страх.

Придя в себя, Мари была почти в истерике и только качала головой, когда я спокойно и холодно задавал ей вопросы.

– Почему, Мари? Кто этот мужчина? Почему ты так убежала? Почему не сказала нам, где ты? Почему не сказала, что с тобой все в порядке? Мари, что происходит, ради Бога?

Несколько раз она выглядела так, словно собирается ответить, но потом опускала голову и снова начинала рыдать.

Я стоял, ждал, спрашивал и задавался вопросом, когда приехали детективы. Я позволил им взять верх и отошел в сторону, но они сразу же попросили меня выйти. Один из них присоединился ко мне и задал дюжину вопросов. Я просто сказал ему правду, что видел, как к машине подошла Мари, проследил за ней, а затем столкнулся с ней в палате. «Столкнулся», возможно, не совсем удачный выбор слова, и следующие пять минут я уверял его, что не причинил ей никакого вреда. Когда он узнал, что медсестра нашла ее лежащей на полу, вопросы возобновились с большей серьезностью. Все это время его партнер разговаривал с Мари.

Со временем, думаю, я их убедил, что не причинял вреда своей жене, или, может быть, она их убедила. Не знаю. Они хотели, чтобы я ушел, и я позвонил в палату:

– Мари, если я отсюда уйду, то разведусь с тобой! Ты меня поняла?

Это опять вызвало истерику, и она умоляла меня не уходить. Тогда я посмотрела детективу в глаза и сказал:

– Я никуда не уйду, пока не получу ответы.

В конце концов, мне позволили вернуться в палату. Так тихо и спокойно, как только мог, я начал задавать Мари вопросы, которые горели в моем мозгу.

Мари давала лишь загадочные полуответы. Он – ее школьный парень, был ее первой любовью. Он умирает, и у него никого нет. Между этими строками оставались длинные страницы информации, но мне оставалось лишь спрашивать или гадать.

– Как ты жила здесь две недели, не пользуясь своей платежной картой?

Она долго молчала, пока, наконец, не выдала:

– Я жила у него дома.

– Так ты знаешь, где он живет?

– Конечно.

– И у тебя есть ключ?

Она молча кивнула.

– Как давно у тебя есть ключ от его дома?

Она молча пожала плечами и посмотрела на пол.

Я знал, что едва я выдвину обвинение, меня ждет адская расплата, если я окажусь неправ. Тем не менее, две гребаные недели – это больше, чем мужчина должен ждать ответов в темноте!

– Как давно, Мари?

Она не ответила.

– Как давно длится роман?

Она не ответила на вопрос и не опровергла обвинение. В такие моменты разум затихает. Позже будет время для новых вопросов и новой боли.

– Хорошо, я думаю, по крайней мере, ты должна показать мне его дом. Я хочу, чтобы ты отвела меня туда, где ты остановилась.

Она в ужасе смотрела на меня, пока ее одолевала паника. В конце концов, она сдалась и молча кивнула. Она взяла свое пальто, и мы направились к моей машине.

– Я тебя отвезу, – сказал я, – а потом привезу обратно.

Она, казалось, удивилась, но согласилась.

Думаю, к тому времени детективы решили, что это – личное дело. С последним предупреждением не делать глупостей, они уехали.

***

Почти всю дорогу Мари молчала, только по необходимости давала мне указания. В какой-то момент она едва слышно прошептала:

– Мне сказали, что от нас могут потребовать возмещения полиции потраченного времени.

Я хотел спросить: Кто эти «мы», о которых ты говоришь? – но промолчал.

Одному Богу известно, какими были мой пульс и кровяное давление. Я едва держался на ногах. Когда мы въехали на короткую дорожку перед таунхаусом, я понял, что внутри, скорее всего, найду ответы на свои вопросы. Мари впустила нас в дом, и, проходя через гостиную, я сразу заметил пару туфель моей жены на полу у дивана. На стуле лежал ее любимый шарф. Я побрел по коридору, когда Мари позвала:

– Джеймс, пожалуйста, не ходи туда!

Если когда-либо слова жены и имели обратный эффект, то это был именно тот момент. Я вошел в главную спальню. На неубранной кровати и стуле была разбросана одежда Мари, а ее косметика и прочее были на комоде. Только когда я открыл гардероб и увидел там знакомые платья, меня покинули последние сомнения. Там было голубое платье, которое было ее любимым, но я точно знал, что оно висит в ее шкафу дома. Это – дубликат. И было несколько пар обуви, похоже, ее размера и того фасона, что нравился ей. Этого она не собирала в поездку. Это – вещи, которые она хранила здесь. Теперь во мне не осталось никаких сомнений, и я понял, что если открою несколько ящиков, то найду ее нижнее белье и тому подобное.

Комната казалась обустроенной не столько для жизни, сколько для случайного визита с ночевкой, ужина и танцев, а затем близости и сна в объятиях любовника.

Я вернулся в гостиную, чувствуя себя разбитым, где нашел Мари, спокойно сидящую на краешке стула и бесцельно смотрящую в пол.

– Итак, есть ли что-то, что ты хочешь мне сказать?

Она лишь медленно покачала головой.

– Как давно, Мари? Очевидно, что это – не платонические отношения. Как давно?

Она молча пожала плечами, как будто не знала ответа, но очевидно, что знала и не хотела говорить.

– Кто он для тебя?

Она долго молчала, а потом тихим голосом ответила:

– Он был у меня первым. Мы были вместе, когда учились в школе.

Я задумался, имела ли она в виду среднюю школу или колледж, но и то, и другое было достаточно давно, и я решил, что это не имеет значения.

– Как долго ты встречалась с ним за моей спиной?

Это заставило ее резко дернуть головой, но она не смогла этого отрицать. Она и хотела бы отрицать, хотела, чтобы это было неправдой, но мы оба знали, что это не так.

– Мы снова встретились около семи лет назад. Сначала это были просто обеды, потом ужины. Однажды вечером, когда тебя не было в городе, мы пошли на танцы. Это было за год до того, как мы... до того, как мы... – Она запнулась.

– До того, как у вас был секс?

Она медленно кивнула головой.

– Значит, ты занималась с ним сексом за моей спиной в течение шести лет? Как ты это делала? Приходила сюда? Или он приходит к нам домой?

Это вызвало немедленную реакцию Мари. Ее голова дернулась вверх.

– Я никогда не приводила его к нам домой! Клянусь! Я бы так с тобой не поступила.

Я кивнул, чувствуя злость.

– Значит, ты можешь трахаться с ним, но не станешь развлекать его в нашем доме. Рад слышать, что ты где-то проводишь черту.

Она разозлилась, но не могла ничего отрицать.

После долгого молчания она сказала:

– Я никогда не переставала тебя любить. Он никогда ничего у тебя не забирал. Клянусь. Это было всего лишь несколько ночей в году, а с тобой я оставалась навсегда.

Это была ложь, взятая из учебника изменщика, и я подумал: Какой смысл спорить? Но смысл был!

– Он забрал как минимум часть той любви, которую, по твоим словам, ты испытывала ко мне. Ты сохраняла часть своего сердца для него. Из-за него ты неоднократно мне лгала. Давала мне клятвы, но отдала ему часть себя, которая, по твоим словам, была только для меня. Не говори, что он никогда ничего не брал у меня. Он забрал все, даже если ты так не думаешь.

Мари плакала, а я молча стоял рядом. Я знал все, что мне было нужно знать. Думал о том, чтобы разгромить его дом, разбить все что можно, но он сюда не вернется. В конце концов, я просто сдался.

– Идем, Мари. Я отвезу тебя обратно к постели твоего возлюбленного.

Это вызвало новый виток слез, но мое сердце было разбито, и мне нечем было ее утешить.

Я отвез ее обратно в больницу, и выходя из машины, она умоляла меня:

– Джеймс, пожалуйста, дай мне немного времени. У него никого нет. Я не могу позволить ему умереть в одиночестве. Скоро я вернусь домой. – Последняя фраза вызвала короткий всхлип. – Я скоро вернусь домой, и мы сможем вернуться к нашей совместной жизни. Пожалуйста! Я люблю тебя! Клянусь.

Я молча кивнул и отпустил ее, сказав, что он ее ждет. Думаю, к тому времени она уже поняла, что между нами все кончено. Я медленно ехал домой четыре часа и ничего из этого не помню. Я был опустошен. Две недели стресса и беспокойства, все эти подруги и родственники говорили мне не терять надежды, а теперь я узнал, что все это время она была со своим любовником. Я был истощен и физически, и эмоционально.

Мне удалось лишь спотыкаясь войти в дом и опуститься в свое любимое кресло. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем раздался первый звонок. Это были ее родители, и они хотели знать, где я был и узнал ли что-нибудь. И тут я понял, что проехал двести миль, не сказав никому ни слова. Я недолго думал о том, чтобы избавить Мари от неловкости, но, видимо, потратил последние остатки своей мужской любви к женщине, которая предавала меня на протяжении многих лет, поэтому рассказал все Генри и Маргарет. Они не хотели верить, пока я не описал, что нашел в его доме. В этот момент не имело значения, верят они мне или нет, моему браку пришел конец. Я знал это без необходимости об этом думать. Это – факт, который вырвался из глубины моей души, сокрушил мое сердце и поглотил меня. Между мной и Мари все кончено. Она любит другого мужчину, а я не из тех, кто делится. Хуже того, она потратила годы на то, чтобы лгать мне, действовать тайком за моей спиной и отдаваться ему. Это – не ошибка, это – жизнь в предательстве, и мы не можем возвращаться к этому.

Я позвонил ее подругам, чтобы сообщить им новости, и ничего не жалел. Сдерживал свой гнев как мог, но не лгал ради нее. После того как я использовал их ради тренировки, я позвонил нашим детям и попытался мягко, но честно рассказать им, что я нашел их мать, и что она – со своим любовником, умирающим на больничной койке. Они не хотели в это верить, и я рассказал им о таунхаусе. Когда они спросили, смогу ли я простить ее, я ответил:

– Может быть, когда-нибудь, но никогда больше не буду ей доверять.

Я извинился перед ними обоими, но сказал, что развожусь с их матерью. Затем, забыв, что у них все еще нет возможности с ней связаться, я попросил не говорить ей об этом. Сказал, что ей нужно все оставшееся время, чтобы проводить его, и ее спешка домой ничего не изменит. Они спорили со мной, но, в конце концов, поняли.

Через две недели он умер, и Мари вернулась домой, но меня там уже не было. Через неделю после возвращения ей вручили документы о разводе. Я не уезжал из города, не уходил с работы и не прятался от нее. Просто переехал на квартиру, пока, в конце концов, не нашел место, которое меня устраивало.

Я был достаточно близко к старому дому, чтобы дети могли навещать нас обоих. Мари пыталась меня переубедить, я ей это позволял. Она приходила ко мне в офис или в квартиру и умоляла передумать, но я уже все решил. Она плакала и угрожала, но это ничего не изменило. Это длилось шесть лет, шесть лет предательства, а если считать обеды, ужины и танцы, то семь. В конце концов, именно ложь, как минимум в той же степени что и секс, погубила наш брак. Когда я узнал, как хорошо и как легко она мне лгала, лгала прямо в лицо, с улыбкой, я понял, что она не смотрит на меня с той же преданностью, с которой я смотрел на нее.

***

Прошло уже два года, с тех пор как развод стал окончательным. Я не спрашиваю, но дети говорят, что их мать просто ходит на работу, а потом домой. Она никуда не выходит, или так они думают. Мне грустно, что она так страдает, но я не могу ей помочь. По сей день я не могу сказать, скорбит ли она о потере своей первой любви или о браке, который предала. У меня самого не все так хорошо. Я не исцелился, но боль постепенно уменьшается. Я тоже не хожу на свидания, но начал замечать других женщин и подозреваю, что со временем окунусь в бассейн знакомств. Я далек от того, чтобы доверять другой женщине вне профессиональной среды.

Я никогда не узнаю, почему она меня предала, чего ей не хватало, чего я не мог ей дать, или как она оправдывала свое поведение. Наверное, я мог бы спросить, но какой в этом смысл? Это – ее решение, и она каким-то образом в тот момент с ним смирилась.

Я никогда никому не рассказывал об этом, потому что сомневаюсь, что мне поверили бы даже сейчас, но я так и не узнал его имени. Был мужчина, лежащий на смертном одре, и таунхаус, где моя жена играла в семью, когда они были вместе. Для меня этого достаточно. Нельзя отомстить мертвому, и я понял, что не могу простить жену, которая меня предала.

***

Вот и весь рассказ. Никаких навороченных выдумок, никакой мести, которую можно было бы спланировать, и никакого лекарства от обиды, кроме времени. Вот что случается на самом деле, когда предает супруг. Здесь нет стальной трубы до колен, и никого не продают в мексиканский бордель. Есть лишь боль, сомнения и ощущение, что вы как-то не справились.