Что это был за городок, как я сюда попал, что делал до этого, и вообще, кто таков буду – очень длинная история... Скажу только, что место это было отнюдь не первым, куда заносила меня судьба, не скупясь на неожиданные приключения. Надеюсь, и не последнее. А здесь и сейчас слыл я весьма уважаемым в те времена человеком – лекарем...

На столе стоял небольшой канделябр с тремя свечами. Я скрипел пером по бумаге, подводя итоги дня. У меня не было привычки сразу записывать все новые жалобы и изменения в состоянии своих пациентов. Сохраняя их в памяти, лишь вечером я переносил всё в журнал.

У меня из головы не шёл один необычный разговор, который состоялся сегодня во время приёма. Ко мне пришёл взволнованный мужчина средних лет. Сам он был здоров, как бык. Он пришёл просить о помощи для своей дочери, с которой произошла весьма необычная история. И сейчас её состояние вызывало беспокойство не только у него, но и у всех членов семьи.

По его словам, примерно четыре с половиной года назад его дочь загадочным образом исчезла. Прямо средь бела дня, при полутора десятках свидетелей, когда в обществе подруг, спасаясь от грозы, они бежали домой через речку по деревянному мостику. Этот мостик, как потом выяснилось, и был последним местом, где её видели.

Девушку искали по всей округе около месяца, но безрезультатно. С толку сбивал тот факт, что в тот же день на мосту обнаружилось её платье, а днём позже чуть ниже по течению к берегу прибило небольшой деревянный гребешок, которым она закалывала волосы.

Никто не мог поверить, что она могла упасть с моста в воду, да и крики о помощи хоть кто-то, да услышал бы. Но, ни девушки, ни тела, ни каких-либо улик, дающих намёки на то, что же могло с ней произойти, больше не было.

Возможность того, что она вот таким экстравагантным образом просто сбежала из дома, тоже никто не рассматривал. Нрав у Кати́ (именно так, на французский манер, называли её дома) всегда был кротким, да и обстановка в семье вполне благополучной.

В скором времени её объявили пропавшей без вести, а затем и умершей...

— Но я никогда в это не верил! – почти кричал сдавленным голосом отец девушки Пётр Иванович, ёналивая себе в стакан воды из графина трясущимися руками, – Я всегда знал, что она жива! Я... я даже тайком от всех приходил в церковь и ставил свечи ей о здравии. Не за упокой, а о здравии, Вы понимаете?..

Я участливо кивал, искренне сочувствуя этому человеку. Но то, что он рассказал мне дальше, заставило меня встрепенуться и начать слушать ещё внимательнее.

— И Господь услышал мои молитвы – она вернулась! Моя девочка к нам вернулась! Спустя столько времени!.. – эмоционально повествовал мой гость.

Глаза его горели, и я даже начал сомневаться в его адекватности, делая скидку на то, какой стресс он пережил.

— В самом деле? Когда же это произошло? – поддержал я разговор.

— Около пяти недель назад... Я как раз тогда к нам в город с товаром вернулся. Устал с дороги как собака, а потом ещё почти всю ночь следил за тем, как обоз разгружали, чтобы успеть уже к утру выставить кое-что на ярмарку...

Он снова налил себе стакан воды и залпом опрокинул его. Переведя дух, продолжил:

— Народу утром много на ярмарке было, все суетятся, снуют туда-сюда. Вдруг слышу – бабы заголосили, да все куда-то ринулись, товар даже многие свой побросали... Я решил, что скоморохи опять чудят, да не придал значения. А ещё и такой уставший был, что не до скоморохов мне было... Как друг слышу, кто-то из баб орёт: «Петро! Петро!!! А ну, подь суды, да быстрей, быстрей давай!..» Народ расступился, на меня все косятся, крестятся... У меня аж внутри всё опустилось – грешным делом подумал, уж не с младшенькой ли дочерью беда какая теперь приключилась...

Пётр Иванович не мог говорить из-за подступившего к горлу кома. Я встал со своего стула, подошёл к нему со спины и взял руками за широкие плечи.

— Не волнуйтесь Вы так... Ведь теперь уже всё позади, что бы там ни было...

— Да-да... Вы правы... Так вот, когда подошёл – так и обмер! Посреди ярмарочной площади стояла она – моя Катюша! Целёхонька!!!

Он снова затрясся, срываясь на плач, но быстро взял себя в руки.

— Вот только одежды на ней не было. Никакой. Совсем никакой... Бабы тотчас окружили её, прикрыли платками, да кофтами, которые продавали – зябко ведь было в то утро. Я к ней – а она будто и не узнаёт меня вовсе. Глаза – как стеклянные, смотрит куда-то мимо, никого вокруг не замечает. Но жива!.. Понимаете – ЖИВА!!!

— Да что Вы говорите?.. И вправду это была Ваша пропавшая дочь?

— Так, а кто ж ещё?! Конечно, она! Я про товар и думать забыл, схватил её на руки – и домой со всех ног!.. Дома – переполох, жена – к ней, а она и мать не узнаёт...

— Ох, как же вы такое пережили: сначала пропала, а теперь вернулась и родителей не узнаёт!.. Но вы не отчаивайтесь, такое часто бывает после перенесённых стрессов и потрясений. Память к ней вернётся, обязательно вернётся! – попытался я успокоить взволнованного отца.

— Так и есть... вернулась к ней память-то... Она проспала дня три, наверное, почти не просыпаясь. А когда проснулась, и мать, и меня, и Эле́н – сестрёнку свою – тоже вспомнила... И чувствовала себя она вполне даже сносно. Всё, как будто, стало налаживаться. Так нам казалось, но...

Он задумался, вздыхая и подбирая слова. Я опять присел на свой стул, продолжая внимательно слушать.

— Но в ней словно что-то поменялось... Как бы Вам это объяснить... Иногда смотришь на неё – это та самая наша Кати́, которую мы все знаем и любим... А порой – вроде как бес какой в ней поселился, что ли! – произнёс он почти шёпотом, отчаянно крестясь.

— Ну, что Вы, Пётр Иваныч!.. Разве же это бес?! Выросла, повзрослела просто Ваша девочка – вот и всё! – попытался я разрядить обстановку

— Эээ, неет!.. Не скажите! Я знаю, как дети взрослеют. Знаю, какими они порой становятся невыносимыми, но тут... – он опустил взгляд в пол.

— Что же такого она говорит?.. или делает?.. Головой вокруг себя вертит? Стульями швыряется? Непристойно ругается? На новых иностранных языках вдруг заговорила? Голосом у неё изменился? Или что?.. – я был готов услышать подтверждение своих худших предположений.

— Да нет, ничего такого... девчонка, как девчонка, но... – он опять осёкся, – стыда в ней только совсем не осталось – вот что!

Меня аж отпустило – как бы то ни было, экзорцист ей точно был не нужен.

— О чём Вы говорите? Грубит старшим? Такое тоже бывает...

— Нет-нет, доктор, Вы не поняли. Я про тот стыд, что каждая девица в секрете хранить должна. А она как нарочно напоказ всем выставляет. Прелюбодеяниями сама с собою на людях занимается! Даже страшно подумать, чему младшую сестру-то теперь научит!..

— Вот теперь я точно ничего не понимаю. Это ж как же такое возможно-то?! Чтобы сама с собой, да ещё и на людях?

— А вот так вот... сидит, значит, как-то днём в кресле в гостиной, и мы все рядом, разговариваем о чём-то. .. вдруг она ноги раздвинутые на подлокотники как закинет, и при всех себя между ног руками трогает... Сестра из комнаты сразу прочь выбежала, мать – в слёзы... а мне – хоть сквозь землю от стыда провались!

— Гмммм... – только и успел растерянно протянуть я.

— Но это ещё не самое страшное... Я сам не видел, врать не стану, но мне жена потихоньку рассказывала, что Евдокия – прислуга наша – видела, как Кати́, пока в бане мылась, такое там с мочалкой, да ручкой деревянной от ковшика вытворяла... мы нашу Дусю потом весь вечер успокаивали, да каплями всякими отпаивали – набожная она у нас!..

— Вот оно как... Скажите, а до меня вы к каким-нибудь докторам уже обращались? Видите ли, дело в том, что ведь я не...

— А как же?!! Конечно, обращались! И в тот день, когда она к нам вернулась, и спустя три дня, как только проснулась она, мы приглашали к ней доктора! – не дал мне он договорить.

— И что он сказал?..

— Да ничего не сказал. Сказал, что здорова. Даже ещё удивлялся потом её крепкому здоровью...

— Но это он сказал, после осмотра её в самом начале. А что говорит относительно такого её... такого вот странного поведения?!

— А вот про это он и слушать не хочет!..

— Как же так? Что же он за доктор такой?!

— Обычный доктор... – мужчина порылся у себя во внутреннем кармане и достал оттуда несколько потрёпанных бумаг.

— Какой же он обычный? Доктора помогать людям должны, а не бросать в трудную минуту!

— В том-то и дело, что самый обычный детский доктор, а Кати́ – вот, взгляните – уже полгода, как стукнуло восемнадцать! Не мой, говорит, профиль – и всё тут!

— Вот теперь я начал понимать, почему Вы ко мне пришли... Я ведь как раз хотел предупредить, что лечить имею право только взрослых, – пробубнил я, разглядывая протянутые мне метрики обеих дочерей Петра Ивановича.

Судя по ним, Кати́ была старшей, и ей, в самом деле, в конце прошлого года исполнилось восемнадцать лет, а Эле́н, соответственно, была младшей, и ей сейчас было шестнадцать.

— Доктор... я душу вам тут излил... Скажите, вы нам поможете? А то я уж и не знаю, чем всё это может закончиться!..

Честно говоря, случай был сложным и явно касался такой тонкой материи, как неокрепшая психика, перенесшая сильнейший стресс. И если дело ограничится лишь психологией, то с этим я бы ещё справился, но если тут дело дойдёт до психиатрии – это уже точно и не мой профиль! Брать на себя ответственность, с которой я мог бы не справиться, было довольно боязно. Я никак не имел права навредить несчастной девушке.

С другой стороны, случай был крайне интересным, поскольку мне, как естествоиспытателю, до трясучки хотелось выяснить, что же, всё-таки с Кати́ произошло на самом деле, где она была и что делала всё это время.

С другой стороны, я прекрасно понимал, что откажись я сейчас – он ведь не остановится и пойдёт искать другого доктора. Не факт, что и он согласится, но в конце концов попадётся какой-нибудь шарлатан-морфинист, или того хуже – извращенец, который попросту окончательно замучает бедолагу.

Как бы то ни было, я всегда был в ладах со своей честью и совестью. Кроме того, без ложной скромности, обладал неплохими познаниями в медицине. По крайней мере, для того времени...

— Пётр Иванович, я ведь клятву давал! – нарушил я, наконец, напряжённое молчание.

— Какую клятву, кому?..

— Самому себе и всем людям разом. Клятва Гиппократа называется. В ней я пообещал не вредить и помогать людям.

— Слава богу... Спасибо Вам, доктор! И Вы не переживайте – в долгу не останусь! Заплачу сполна – только назовите сумму! Деньгами не обижу! – причитал мужчина.

— Ну, по́лно Вам, по́лно... – потрепал я его за рукав и вернул тщательно изученные метрики его дочерей.

— Вам бы осмотреть её. Вы когда к нам сможете приехать?

— Знаете, Пётр Иванович, будет правильнее, если не я к вам в дом буду приезжать, а Вы с дочерью ко мне. Видите ли, дома, я так понимаю, много лишнего народу: сестра, мама, прислуга, наконец... А нам с ней нужно будет откровенно пообщаться. И предупреждаю сразу: все наши с нею разговоры останутся только между нами. Вся терапия, назначенные лекарства, если таковые потребуются, также останутся в секрете. И даже Вас я в детали посвящать не стану – врачебная тайна, знаете ли! Кроме того, не забывайте, что Ваша дочь уже совершеннолетняя и имеет право сама принимать решения.

— Но только, доктор... Вы же не станете причинять моей девочке боль понапрасну? Не станете применять, к примеру, кровопускания, лечение ртутью или нечто в этом роде?

— Уверяю Вас, сударь, до этого не дойдёт! Я являюсь ярым противником подобных методов лечения. Более того, скажу Вам по секрету, даже считаю их антинаучными! – полушёпотом закончил я свою фразу.

— Конечно, конечно, как скажете! Я Вам полностью доверяю!.. Совершеннолетняя... – он как-то задумчиво произнёс последнее слово, видимо, ещё не успев привыкнуть к тому, что одна из его дочерей так вот внезапно повзрослела.

— Что ж, спасибо за доверие. Давайте тогда назначим время вашего с ней первого визита ко мне. Вы ведь в первый раз вместе придёте? Или её одну ко мне направите? – приучал я Петра Ивановича к мысли о том, что его Кати́ уже взрослая.

— Дык... вместе, разумеется! Одна она ни за что не согласится! Ох!.. уговорить бы ещё!..