Послушай, мой друг, сказителя о богатыре доблестном, о девицах, красотой солнце затмевающих, да о злодейке вредоносной, счастью их мешающей. Итак, сказка моя начинается в лесу дремучем, где прячется от солнца ясного колдунья злая...

Поехал на поиски подвигов богатырь славный, по прозвищу Дубиня, до Тридесятого княжества аж добрался. Да заплутал однажды, к жилью не вышел. Лес вокруг всё дремучее, буреломы всё непролазнее, овраги всё глубже. Выехал на полянку под сенью деревьев угрюмых, да коня остановил. А потому что открылась ему картина ужасная, срамная. Увидел богатырь избушку на ножках, да Змея Горыныча о трех головах. У избушки ножки были отнюдь не куриные, а очень даже девичьи, стройные, расставленные широко сейчас. В попку переходящие округлую, аккурат под крыльцом выпуклую. А Змей-то Горыныч избушку-то наклонил чутка, да уд свой ей в срамное место пихает. Трясется избушка, задом своим румяным крутит, подставляет его под уд зеленый да здоровенный, что бревно.

Смешалось все в голове у богатыря. Ну как же так? Положено говорить избушке: «Встань ко мне передом, к лесу задом». Так ведь если к лесу задом, манящим да приятственным, оборотится, так и крыльцо туда повернется. К тому же, как же она вертануться может, ежели уд-то зеленый в срамном месте мешает?

Это наш общий вариант из нейросети:

Это еще варианты из нейросети:

А это больше мои варианты из нейросети:

Не успел богатырь придумать ничего. Открылась дверка на крыльце, да вышла на воздух колдунья красоты неописуемой, вида непристойного чернокнижного. Тело изящное с талией тонкой, да бедрами пышными в тунику затянуто. Ножка стройная обнажена чуть не до пояса, в чулке диковинном заморском сетчатом. А перси упругие тяжелые и вовсе обнажены розовыми шарами округлыми. Соски, аки стрелы вострые, на богатыря нацелены. Встряхнула колдунья волосами рыжими пышными, подняла бровь, стрельнула глазом зеленым зазывающим, в ресницы густые обрамленным, улыбнулась ртом ярко охряным, да развратным. Сразила Дубиню в самое сердце. И в места другие, чреслами называемые. Восстал уд на красоту такую, воспылал жар в мудьях.

А колдунья шикнула на Горыныча, да молвила голосом чарующим, когда приостановилось чудовище, прекратило охаживать избушку в срамное место:

— Ну уж, заходи, богатырь Дубиня, ждала я тебя, сама направила сюда тропинку твою.

Откинула колдунья подол свой. Обомлел богатырь, лоно нежное узрев. Сверкнула звездочка яркая на месте том прямо в очи богатырские. То ли лоно влажное такое было, то ли волшба какая бесовская. Да токмо слез с коня богатырь, себя потерявши, схватился за власы жесткие на мудьях зеленых Горыныча, вскарабкался ловко на уд тот, да прошел по нему, словно по бревну толстому, на крыльцо.

Провела колдунья Дубиню в избушку, шикарную нутряне, большую гораздо, чем снаружи. Усадила на лежанку широкую, шкурами ведмедьими усланную, улыбнулась чарующе:

— Так что? Накормить ли тебя? Напоить ли? Али обогреть вначале? По очам вижу, обогреть...

Скинула одежды свои колдунья, осталась в виде совсем непристойном, в чулках заморских токмо. Вскочила на уд богатырский, да понеслась галопом необузданным. Дубине и делать-то ничего не надо было, сиди себе на шкурах, да с пляшущими пред ним персями забавляйся. К тому на улице Змей Горыныч продолжил дело свое неприличное. Заволновалась снова избушка, от ударов молодецких сотрясаясь. А вместе с избушкой и богатырское тело подпрыгивало, уд свой в лоно нежное и жаркое глубоко загоняя. Так и работали в унисон два уда – один в избушке, другой в колдунье. Избушка кряхтела и скрипела довольно. Колдунья стонала и кричала страстно.

Долго ли, коротко ли, но излился богатырь. Да не просто так, а успела колдунья заключить уд его в полон персей своих, стиснув их на жезле, семенем стреляющем...

Ваш сказитель должен здесь уточнение сделать. Колдунья энта отвергнута была князем Тридесятого княжества, когда явилась ему в виде непристойном, том же, что и пред Дубиней. Охотился князь, не до прелестей соблазнительных ему было. Да и слаб был мужески князь. Потому и отверг. Разозлилась колдунья, не разобравшись, почто пренебрегли ею пред оленем загоняемым, воспылала местью, жаждой отмщения. Ритуал приготовила, токмо семя мужеского обильного ей не хватало для колдовства злого...

Брызнул богатырь, околдованный чудом персей, в полон уд его взявших. Забормотала заклятье колдунья, и семя летящее волшебным образом в аэровафли стало превращаться. (Аэровафли, согласно последним исследованиям британских ученых, представляли собой магические члены с яичками и оперенные разноцветными крылышками, растущими возле основания - прим. сказителя). Кажная капля молочно-белая стала аэровафлей. Залетали они по всей избушке, крылышками радужными весело трепеща.

Вскочила колдунья в великолепии своем обнаженном, хлопнула в ладоши. Тот час выскочила из угла метла ведьмовская. Прутья жесткие, в разные стороны всклоченные. Черенок длинный, округлый на конце, от частого употребления отшлифованный.

Надо здесь сказать вашему сказителю, что в нонешние времена изображать принято ведьм верхом на метле сидящих, ножки стройные с черенка свешивающих. Но ведь неудобно это. Свалиться легко с помела-то. На самом деле летали колдуньи злые да ведьмы совсем по-другому. Нашли способ на метле удерживаться: вертикально ее устанавливали, да и запрыгивали сверху, будто на кол. И полет, и удовольствие.

Вот и колдунья-соблазнительница развела бедра бесстыдно, черенок-то помела ей в лоно и проник, точно уд твердый. Закачалась развратница посередь избушки просторной, персями трепеща, губки коралловые кусая, да постанывая. Точно и не скакала только что на Дубине споро, не кричала жарко. Удивился богатырь, на тело стройное глядя, с ножками раздвинутыми, выгнутое в спинке, с персями в потолок смотрящими, подрагивающими притягательно в такт метлы движениям, да с черенком, из лона торчащим. Озадачился богатырь, когда вылетела в окно колдунья, а аэровафли вослед. Бросился к окну, увидел токмо, как за попкой упругой, розовой, из-под которой помело торчало, клином аэровафли пристраиваются, да устремляются на юг, на гусей с толстыми шеями похожие.

Опомнился богатырь наш, развеялись чары, его околдовавшие, да и мудья пустые были, на ум не давящие. Понял он, что беду на кого-то накликал, позволив семя свое колдунье заполучить для непотребства какого. Бросился вон из избушки раскачивающейся. Чуть равновесия не потерял на уде Змея Горыныча. Разбуянилось чудище, тыкало уд свой в избушку без жалости. Скрипела та, раскачивалась, точно ладья в шторм на море синем. Скатился богатырь на коня своего, да поскакал сей же час вослед клину, в неба синеве уже едва заметному, токмо точечками и видному. Да куда ему успеть-то за колдуньей на метле, завывающей от удовольствия неестественного, да за аэровафлями, шустро крылышками махающими.

Но перенесемся в град стольный Тридесятого княжества. Тишь да благодать в граде стольном царила. Жарко токмо. Вот по причине времени летнего и ходили девы да жены в коротком, да срамном, да без белья, лоны свои проветривая. Дурную шутку сыграло с ними привычка ента пагубная. Достиг клин мерзостный града. Взмыла колдунья, свечкой встала на метле своей, таранящей лоно неприлично. Простерла руку в сторону домов мирных, да закричала: «Ваш город! Уделайте всех женскагу полу, чтобы до князя их жалкого дошло, как мне в ласке отказывать, да неги лишать!» И полетели аэровафли к граду, силой наливаясь, удами затвердевая, да мудьями набухая.

Что туточки началось-то!

Идет, например, девица улыбчивая, да стройная, аки берёзынька, по воду, не подозревает горемычная о своей судьбинушке, колдуньей уготованной. Да налетает стая аэровафлей, твердых в непристойности своей мерзостной. Да тыкаются в места все, куда их предназначенье волшебное направляет. В уста сахарные, в лоно под подол короткий. Да и туда, куда и вовсе неприлично! Девица и ручками махает, да ножками стройными дрыгает. Да куда там! Нет преград аэровафлям.

Или купчиха младая, крутобедрая, да пышногрудая суетится, на стол мечет закуску ядреную да напитки изысканные для дорогих гостей, партнеров мужа заморских, как вдруг в окошко влетает аэровафля, да присвистывает, жену добрую почуяв. Напала, в уста пухлые тискается. Муж вокруг бегает, оторвать непотребность пытается, гости ахают по-своему, по-заморски. Да тут на свист товарки - еще пять аэровафлей в горницу влетают. Одна мужа отгоняет, другие набросились, аж платье порвали. Повалили купчиху, да проникли-задергались во всех местах, куда сторонним хода никогда не было. А одна так и между персей округлых дело свое горячее, да темное делает.

Или вот графиня чопорная. Лицом бела, черноброва, глаза небесные строгие, губки алые, волосы, как снег в месяц студень, варягов наследство. Тело стройное под платьем закрытым спрятано, но развидать и перси упругие, и ягодицы округлые. Книжку в саду читает, изящными перстами листы переворачивает. Ента сразу сдалась на милость колдовства вражьего. Токмо первая аэровафля в уста ткнулась, как графинюшка ротик-то и открыла, заглотила чуть не целиком. Да встала на коленки-локоточки, подол подоткнула, панталончики кружевные стянула, надела-ить их за какой-то надобностью, в такую-то жару. Да принялись за нее еще дву-пара аэровафлей. Заголосила графиня, забельмекала громко, слуг мужеского пола распугивая (а служанкам и не до того было – сами-то стонали и кряхтели от стайки аэровафлей). Вестимо, не баловал ее удом граф-то.

Но хуже некуда княгине. К ней очередь аэровафлей рядком выстроилась. Сменяли по троице друг дружку. Гадкие, мокрые, сколькие от семени сам-своего. Ить даже не ухватиться, как след, скользят перста-то, не вытащить поганых ни из какого места. А там уж и товарка лихая околот крылышками маячит, очередности своей дожидается нетерпеливо. Махнула ручкой белой княгиня, да улеглась на лавку. Ноги раздвинула, позволила беспрепятственно пользоваться лоном своим, да местом срамным, да зачем-то принялась губками очередную аэровафлю посасывать. За какой надобностью надо ей это было, сказителю то неведомо, но ее крики и мыканье заставили князя в спальню сбежать, да главу под подушку заныкать.

Тяжко городу пришлось. Не помог и богатырь славный, Дубиня. А что он мог? Пришел в ужас, доскакав. Голову буйную руками охватил. Да потом пошел мечом махать. Да толку – чуть. Разве мечом шустрое крылатое зло упокоишь? Отогнать токмо ежели немножко. Отринул, запыхавшись, лишь от двух вдовушек в платьях враздрай, сверкающих давно персями неприкрытыми, да ягодицами округлыми. Встали вдовушки с травы-муравы, поглядели на богатыря недобро. Молвили: «Будешь, красный молодец, дело доделывать!», взяли под белые ручки, да отвели в дом одной из них. Что там было, сказитель не ведает. Да токмо вырвался оттуда Дубиня чрез троицу дён без меча, без кольчуги, да вообще голый. Сел на коня, да ускакал галопом, приговаривая: «Буду пашню возделывать, ну их на уд, подвиги енти!».

Не ведомо, что еще злое учинила бы колдунья, но появились в небе товарки-ведьмы, да зазвали на шабаш внеплановый к Кощею. Колдунья-то и потеряла интерес к мщению, размечтавшись на Кощеев уд сильный, да выносливый неизмеримо. Плюнула, поглубже на помело насадилась, с завыванием понеслась за подруженьками, красными снаружи, да черными внутри – знамо, та, кто першей доберется, першей и уд заполучит.

Так что, сделавши дело свое мерзкое, аэровафли растворялись бесследно в воздухе, а иные и просто улетели. Вот токмо у двух вдовушек родились через 9 месяцев детки, здоровые да румяные. А как выросли детинами могучими, так и пошли папеньку искать – морду ему бить. И подвигов по пути совершили немало, но то уже совсем другая история - ни в сказке сказать, ни пером описать.

Мораль туточки такова. И для женску полу и для мужеску.

Девицы и бабы, княгини и простушки, кокетки и скромницы, не зевайте и не смейтесь, уст не прикрывая, да белье нижнее носите! А то нехорошо получиться может, аэровафли не все растворились...

А вы, богатыри и добры молодцы, не бросайте семя свое, где попало. Тоже нехорошо может получиться...