Физическое влечение между нами не ослабевало. Медовый месяц у меня уже был несколько раз, с Томасом мне было так хорошо, что не хотелось вспоминать о других, но в случае с Джеймсом сексуальное влечение носило несколько иной характер. Оно присутствовало постоянно. Отчасти, несомненно, это было обусловлено тем, что я находила его невыразимо привлекательным, а элемент отношений Господина и подчиненной окрасил все остальное. Мир полон возможностей.

Это доставляло удовольствие и даже в большей степени, чем обычные сексуальные отношения, создавало ощущение того, что у нас есть общая тайна, что между нами происходит нечто особенное, неизвестное, во что не мог вторгнуться кто-либо еще. В любой момент в атмосфере между нами мог произойти сдвиг, и все менялось. Мы могли уютно лежать на диване, смотря телевизор, и вдруг он наклонялся надо мной и начинал меня щекотать. Я толкала его кулаком в грудь, чтобы он перестал, и тут мои запястья оказывались у него в руке. Он лежал, продолжая смотреть шоу и крепко держа меня за руки, сжимая их все сильнее. Я пыталась пошевелить руками, сохраняя молчание и шутливо пытаясь освободиться. Затем он поднимался и выходил из комнаты, возвращаясь с веревкой, которой связывал мои запястья спереди туго, но не доставляя мне неудобства, и я оставалась связанной все время, пока мы лежали. Это были странные отношения, в которых была размыта грань между сексуальностью и теми моментами, когда получаешь удовольствие просто от времени, проведенного вместе, и случайных занятий, но я испытывала упоительные чувства. Мы могли лежать, наслаждаясь тишиной и читая газеты, и мало что говорило о менее обычной части наших отношений. Эти мгновения насыщали воздух ожиданием. Со связанными руками я могла неловко податься вперед, чтобы взять чай, что приводило Джеймса в волнение: ему нравилось наблюдать, как я справляюсь с трудностями, которые он создавал. И иногда он применял еще более изощренные способы или обнимал меня, или поглаживал по плечу, когда я сидела в своих оковах. Размытость грани между двумя мирами – сексуальным и обычным – создавала интригующую смесь, но в любой момент ситуация могла измениться, и даже простые вещи, такие как мой вид в то время, как я смотрела телевизор лежа на полу, а Джеймс сидел на диване, могли внезапно обрести двойной смысл. Передача "Время вопросов" никогда не была столь интересной. Шли недели, и мы все больше привыкали к совместной жизни.

Мы не проводили все время вместе – мы оба много работали, нам часто приходилось бывать на людях, но мы проводили вместе по меньшей мере одну ночь посреди недели и встречались по выходным, если я не работала. Вместе нам было легко и интересно, отношения Господина и подчиненной немного поутихли, но в хорошем смысле этого слова. Иногда ночами мы просто болтали, или он тер мне спинку, если она болела после долгих поездок. Двойственность отношений была очевидна. Но когда земля опять уходила из-под ног, ощущения становились еще острее... Если не говорить о проколе с зажимом на языке, я бы сказала, что могу довольно хорошо укладываться в сроки. Если ты журналист, это просто у тебя в крови. Ты никогда не нарушаешь сроки. Никогда. Без всяких "но", "если" и "может быть". Сроки не обсуждаются. Неважно, насколько напряженной является ситуация и насколько ты близок к цели, твоя кровь наполняется адреналином, и ты уверен, что можешь это сделать. Здесь нет промежуточного результата. Ты либо успеваешь, либо нет. И если нет, игра закончена независимо от того, был ли ты в миллиметре от цели или в миле от нее.

Но это относится к тому, когда я пытаюсь закончить газетную полосу или разместить материал на сайте. Иногда, несмотря на все старания, некоторые сроки кажутся недостижимыми.

Я плакала. Слезы текли по моему лицу ручьями и падали на обнаженную грудь, маленькие капли, которые не могли избавить меня от жара в груди, который свидетельствовал и о смятении, и о возбуждении. У меня мелькнула мысль, что там могли быть и сопли, но, поскольку руки у меня были связаны сзади, я все равно не могла их смахнуть. Внезапно сходство между мной и женщиной из проекта "Ведьма из Блэр" стало беспокоить меня меньше всего. Джеймс запустил пальцы мне в волосы и потянул, принуждая смотреть ему прямо в глаза и видеть его превосходство, отраженное в моем подчинении.

Это захватывало дух, вызывало страх и нисколько не помогало обрести спокойствие. Мое дыхание превратилось в тихое всхлипывание, которое я безуспешно пыталась сдержать. Я кусала губы, глядя вдаль, и пыталась собраться с духом и справиться с противоречивыми ощущениями. Боль. Страх. Возбуждение.

Голос Джеймса, который раздался так близко, что я ощутила его дыхание на своей щеке, заставил меня подпрыгнуть.

– Ты поняла?

Я попыталась кивнуть, ощущая, что его рука так сильно сжимает мне волосы, что это будет больно, и вместо этого выдавила дрожащими и пересохшими губами:

– Да, Господин.

Называть его Господином мне было уже гораздо легче – настолько, что я даже ловила себя на том, что мысленно называю его именно так. Пару раз он заставлял меня называть его Учителем, но это не прижилось. Той ночью я готова была назвать его Великим визирем Сморгазборда планеты Зарг, если бы это помогло. Но нет. Это был новый уровень доминирования, требующий иного подчинения, и, хотя ужица подо мной говорила о том, что мне нравилась мысль испытать это на своей шкуре, я была в большей растерянности, чем обычно. Меня это волновало больше, чем зажим на языке или все более напряженные вечера, которые мы проводили вместе после моего возращения из командировки, в промежутках между развлечениями, походами в кино или паб или совместным приготовлением ужина. Это приносило ощущение свободы, бросало вызов и внушало страх.

Его голос звучал чарующе:

– Хорошо. Поскольку мы не считали, будем думать, что ударов было двадцать. Звучит правдоподобно?

Я поспешила согласиться, не имея представления о том, сколько раз он меня ударил, но думая, что это звучит достаточно внушительно. Вряд ли я смогла бы выдержать больше. Думаю, он никогда еще не подвергал меня такому наказанию, но...

– Если мы дойдем до ста думаю, это будет справедливо.

Услышав это, я задрожала сильнее, чем когда-либо раньше. Как, черт возьми, ему пришло в голову это круглое число?

Все началось с невинных – я так думала – шлепков. Он заставил меня раздеться и сесть на стул с высокой спинкой, раздвинув ноги, и привязал мои щиколотки к ножкам, оставив меня беззащитной перед его взглядом и руками. У него блестели глаза, когда он принес наручники и защелкнул их у меня на руках позади стула. Но когда он ушел на кухню и вернулся с деревянной ложкой и двумя прищепками, я запаниковала, хотя в тот момент я не могла ничего сделать – лишь беспомощно ерзать на стуле.

Для начала он поиграл моей грудью, обводя ее руками. Его прикосновение успокаивало, давая ложное чувство безопасности. Он слегка ущипнул меня за соски, наблюдая, как они твердеют, и его внимание согревало мое тело. Затем он прильнул к моим соскам, лаская их и сильно посасывая, пока я не закрыла глаза в блаженстве.

Но мне надо было знать, что за этим последует. Как только я расслабилась, ощущая его нежность, он стал кусать мои соски зубами все сильнее, пока я не закричала. Его не остановили мои стоны, и когда он зажал мои соски прищепками, обе мои груди были покрыты его слюной и красными отметинами укусов. Грудь уже горела, и, поскольку это были простые хозяйственные прищепки из дерева, ощущение было такое, будто мне вкрутили пружины. Я сжимала и разжимала закованные руки, пытаясь привыкнуть к боли, вспыхивая от того, насколько пристально он рассматривал мою грудь, вздрагивая и пытаясь глубоко дышать через нос, чтобы справиться с нахлынувшими ощущениями.

Я была так сосредоточена на острой боли в сосках, быстро ставшей центром моего мира, что забыла о ложке. И тут он ударил ею. Он бил меня по груди руками и раньше, но сейчас, после того, как он искусал ее, было особенно больно. Приступы боли накатывали один за другим, как волны, бьющиеся у меня в голове. В тот момент весь мир состоял только из этого звука и боли в сосках.

До того момента, как он ударил меня деревянной ложкой между ног. Я кричала и не могла остановиться. Тишина после моих пронзительных криков ощущалась столь же остро, как и сам крик. Было тихо, глаза мои были полны слез, раздавались только звуки моего неровного дыхания. Он не спросил, в порядке ли я. Только пристально посмотрел на меня, глядя в глаза, которые сверкнули в ответ. В тот момент я испытывала ярость не только по отношению к нему, причинившему мне столько муки, но и к себе, поскольку, несмотря ни на что, я страстно этого желала. После нескольких секунд, когда он увидел, что хотел, что-то изменилось.

Он придвинулся ближе – я закрыла глаза, не в силах видеть, как он нанесет второй удар. Несомненно, все это означало, что я не была готова к нему. Звук удара эхом раздался в комнате, и я испытала ни с чем не сравнимую боль. В подсознании прозвучал отчаянный крик – я не могла больше этого вынести, – но, прежде чем я смогла что-то сделать, чтобы остановить это (или остановить его, поскольку была близка к этому как никогда), обрушился третий удар... Каждая частичка моего существа была сосредоточена на мужчине, который стоял передо мной, и пыталась справиться с приступами боли, которую он мне причинял.

Обычно после нескольких ударов мое тело начинает привыкать к боли, принимая ее. Я все еще испытываю боль, несомненно, но что-то меняется в моем восприятии, и это начинает приносить немыслимое удовольствие. Но в этот раз ритмичные удары ложкой заставляли меня испытывать только боль, еще большую боль. Я тщетно попыталась соединить связанные ноги, чтобы прикрыться от ударов. Оставалось терпеть и надеяться на то, что удары прекратятся и я с этим справлюсь, не попросив его пощады и не разочаровав его и себя. Я не была уверена, смогу ли пройти через это, выдержать муки, не говоря уж о том, чтобы получить удовольствие. Но он придерживался иного мнения.

И установил мне срок.

Он заправил мне выбившуюся прядь волос за ухо и объяснил, что произойдет дальше. Мир на секунду перевернулся, когда я пыталась понять, что он говорит и чего от меня ждет.

– Дело в том, что ты становишься мокрой даже тогда, когда кричишь, рыдаешь и трясешься. Я открыла рот, чтобы возразить, но, прежде чем я смогла заговорить, он прижал изогнутый конец ложки к моим губам. Я почувствовала вкус своих выделений, вспыхнула и закрыла глаза, не желая признавать предательство собственного тела. Когда он убрал ложку, я сжала дрожащие губы и проглотила возражение, решив проявить благоразумие вместо героизма и заткнуться.

– Думаю, если я буду тебя бить достаточно долго, ты сможешь кончить.

Глаза мои распахнулись – он улыбался, глядя на меня сверху вниз. Олицетворение самодовольства. Чем больше мы занимались играми, тем лучше он узнавал, на что я способна. Это было изумительно: когда он выталкивал меня за границы изведанного, я ощущала чувство полета. Однако в другие моменты, подобные этому, когда все в нем дышало высокомерием и он толкал меня в пропасть, я могла просто послать его подальше. Но тоненький голосок в моей голове, который с нетерпением ждал, когда это произойдет в следующий раз, заставлял меня молчать. Некоторое время.

– Итак, я устанавливаю срок. Определенное количество ударов, после которого ты должна кончить. Если не кончишь, я сделаю с тобой такое, что все, что было сегодня, покажется тебе пустяком. И если ты не сможешь, меня это не касается. Я кончу, потому что ты либо отсосешь, либо я тебя как следует оттрахаю.

При этом он запустил руку мне между ног, что заставило меня выгнуться под ним настолько, насколько позволяли мои путы.

– А затем я накажу тебя так, что ты и представить не можешь. Ты будешь умолять меня, не зная, о чем ты просишь – остановиться или продолжать. Но я поимею тебя так, как хочу, сколько хочу, пока ты просто не захочешь уползти и прийти в себя. И поскольку в нашем распоряжении все выходные, это может длиться очень долго. Тебе ясно?

Я почувствовала спазм в желудке, возбуждение и, что смешно, прилив адреналина, который я испытывала каждый раз, получая задание. Да, я журналистка до мозга костей. И я уже хотела оргазма и была готова пройти испытание, каким бы оно ни было. Я смогу это сделать. Боль не продлится слишком долго. Мой голос был тих, но, как мне казалось, полон уверенности:

– Да, Господин.

– Хорошо. Поскольку мы не считали, будем думать, что ударов было двадцать. Звучит правдоподобно? Если мы дойдем до ста, думаю, это будет справедливо.

Меня захватил ритм. Даже несмотря на боль – и поверьте, таких мук я еще не испытывала никогда, – от завораживающего ритма по моему телу начало разливаться тепло. Он заставил меня считать удары и благодарить его, и наносил удары так быстро, что я, задыхаясь, пыталась произносить слова благодарности как можно быстрее, как только справлялась с болью. На 63-м ударе ощущения изменились. Он ударил меня столь же жестоко, но удар прозвучал так, словно ударили по мокрому. Это был звук, свидетельствующий о моем возбуждении. С каждым ударом это становилось все очевидней, и я в смятении закрыла глаза. Слезы боли по-прежнему струились из-под моих закрытых век, но влага на моих бедрах и заднице становилась все обильней, доказывая, что это заводит меня на клеточном уровне, хотя мой мозг говорил об обратном.

На счете 69 я открыла глаза и увидела, как он распрямляется после удара, от которого у меня перехватило дыхание. Мокрая нить тянулась от моих ног к ложке, и очевидное доказательство того, насколько меня заводит боль, на миг шокировало меня, приводя в ступор. Когда он ударил меня вновь, я не могла думать о числах. Это был 69-й или 70-й? Черт. Думаю, 69-й. Он разочарованно покачал головой и сказал, что из-за ошибки мы вернемся к 60-му. Мне пришлось прикусить губу, чтобы не разрыдаться от мысли о дополнительных девяти ударах. К 85-му он изменил угол ударов – теперь они попадали прямо по клитору. Это было самым сложным испытанием, которому я когда-либо подвергалась, и мое тело уже стремилось к оргазму, силы которого я опасалась. Когда мы приближались к сотне, дыхание мое стало прерывистым, соски, на которых все еще были прищепки, покачивались ему в такт, а мои бедра трепетали в стремлении испытать оргазм. На 100-м ударе я кончила. Я бы закатила глаза оттого, что превратилась в то, что в моем понимании было расхожим представлением об извращенной шлюхе, но после того, что я перенесла и что опустошило мое тело и душу, мне было плевать. Желание кончить было всепоглощающим. Все мои мысли и чувства были направлены только на достижение оргазма, который был мне нужнее, чем воздух.

Оргазм был жестоким и болезненным, и я билась так, что у меня на запястьях и щиколотках остались отметины, которые мне пришлось скрывать длинными рукавами и брюками еще несколько дней. Из глубины моего горла вырывались хриплые крики, я кричала не своим голосом и билась об ложку так, что Джеймсу пришлось придержать стул за спинку, чтобы я не перевернулась вместе с ним.

Когда я вернулась на землю, словно выйдя из транса, все еще дрожа, он расстегивал брюки и направлялся ко мне. Он с силой вошел в меня, всем своим весом вторгаясь в мое все еще пульсирующее, распухшее, измученное нутро, полное болью. Я не могла сдержать крик. Он начал трахать меня, и его движения напоминали безжалостный ритм ударов ложкой, которым я подвергалась всего несколько минут назад. Ощущения были такими болезненными и сильными, что я пыталась вывернуться из-под него, столкнуть с себя, что со связанными руками и щиколотками было маловероятным. Он проник еще глубже и на секунду замер. Он запустил руки мне в волосы и глубоко поцеловал меня, а затем стал кусать нижнюю губу – я почувствовала вкус крови. Его пальцы крутили прищепки на сосках, прилаживая и затягивая их, пока я не почувствовала, что все мое тело горит огнем. Я задыхалась от рыданий, по щекам ручьями текли слезы, когда он снова принялся за свое, и я услышала его шепот:

– Ты кончила на ударе 109, поскольку мы стали считать заново, когда ты ошиблась. Ты не уложилась в срок.

Сквозь туман боли и немыслимого удовольствия я поняла, что это значит. И задрожала, понимая, что на протяжении следующих минут, часов, дней – так долго, как он этого захочет! – мне придется зайти гораздо дальше, чем когда-либо.

Никаких "если", "но" и "может быть". Сроки пропускать нельзя. Следующие дни были самыми трудными в моей жизни. Он использовал меня. Оскорблял. Унижал. Заставлял плакать. Испытывать боль. Он помыкал мной. Он не пытался меня сломить, но временами у меня возникало чувство, что он хочет это сделать. Он брал меня, когда хотел, как хотел, и, когда я была так измождена, что моих сил хватало только на то, чтобы лежать подстилкой, он ударил меня по лицу и схватил за волосы, заставляя двигаться мое измученное тело. К тому времени, когда он кончил, я вся была покрыта отметинами, как полотно, на котором было запечатлено то, чем мы занимались: укусы на груди, пылающая краснота моих истерзанных сосков, синяки на верхней части рук, ягодицы, покрытые красными рубцами, которые заставляли меня вскрикивать и напоминали о произошедшем еще недели спустя, приводя меня в возбуждение, его сперма, засохшая у меня в волосах и на груди. К концу потоки моих слез смыли тщательно нанесенную косметику, волосы растрепались. Я была в ужасном состоянии. Я была повержена. Я испытывала чувство освобождения, катарсиса и ужаса. Он подтолкнул меня к самому краю. Шли дни, и все мои мысли были только о нем – как ему услужить, как доставить ему удовольствие и не дать повода наказать себя. Он был центром моего мира – впервые я поняла смысл подчинения, поглощающего тебя целиком, в первый раз за все время молчал мой внутренний голос, вызывавший чувство стыда и спрашивающий, почему я это делаю. Я чувствовала между нами глубокую связь, которой у меня не было ни с кем другим: он понимал меня полностью, даже когда я не понимала себя сама. Когда, всхлипывая, я умоляла его перестать бить меня тростью, поскольку не могла больше выносить этой пытки, он все равно продолжал, и я ненавидела его. Но он взял мой подбородок твердой рукой и, глядя в мои глаза, полные ненависти, спросил, помню ли я стоп-слово. Сжав зубы, я ответила "да", и, пока во мне боролись упрямая гордость и желание выдержать испытание, что заставило меня замолчать, он заставил меня просить о возобновлении наказания, прежде чем продолжить. Он бил меня, пока я не лишилась способности дышать и мне не показалось, что я истекаю кровью, а затем, почувствовав, что больше я выдержать не смогу, он лениво провел пальцем по моей вагине. Я кончила от его нежных прикосновений. И когда вернулась на землю, пресыщенная и все же смущенная тем, что порка тростью могла привести к такому сильному оргазму, я увидела, как он, улыбаясь, склоняется, чтобы нежно меня поцеловать. Затем он сказал, что меня стоило бы наказать за то, что я кончила без разрешения.

Наконец закончив, он привязал меня к ножке кровати, как животное. Руки у меня были связаны за спиной. И позволил мне уснуть, опустошенной, неловко свернувшись на полу в поиске более удобной позы.

Может звучать странно, что подобная жестокость и унижение привели меня к этой мысли, но к концу выходных я знала, что люблю этого извращенного, умного и нежного мужчину, который расстраивается, когда обижают животных, но находит удовольствие в том, чтобы проделывать со мной подобные вещи. Он понял во мне те черты, о которых я едва ли могу говорить вслух, и позволил мне испытать немыслимое наслаждение, близкое к катарсису. Ощущения были так сильны, что у меня захватывало дух – казалось, никто и никогда не знал меня лучше, чем он, никто не мог понять лучше мою личность.