Когда учился где-то во втором классе, учительница задала задание: побывать на работе, где работают папы.

Потом подробно рассказать об этом, на специальном уроке.

Та учительница, после начальных классов она стала у нас классной руководительницей до выпуска из школы, всегда подкидывала нам каверзные задания, похожие на дичайшие испытания.

Одно из них такое: отыскать живого ветерана войны, записать его историю, затем принести в класс, выдвинуться с ним, лучший рассказ отправить на какой-то конкурс.

По возможности пригласить ветерана в школу, чтобы он выступил на уроке «мужества и патриотизма».

Я сломал голову в мечтах, где бы найти такого героя фронтовика, летчика как Покрышкин, бывалого разведчика, или уж простого пехотинца, который штурмовал рейхстаг. Но в нашем доме их не оказалось, словом, их вообще не было, даже какого-нибудь завалящего тылового интенданта. Тот безногий инвалид с орденами из нашего дома, к тому времени умер.

— Эх, вот был бы жив наш дедушка, — вздыхал. — У меня бы такой рассказ бы получился!

Бабушка заметила мои метания, всё вызнав, посоветовала обратиться к бабушке Симе:

— Она, — говорила бабушка. — В войну служивала в войсках ПВО, в женском подразделении зенитчиц. Давай мы ее пригласим в гости, ты все запишешь?

За неимением лучшего варианта, я дал согласие.

Бабушка загодя наготовила пельменей, купила водки, поставила брагу.

Через неделю бабушка Сима, пришла в гости.

Принес тетрадь, приготовился записывать героические истории.

Моя бабушка, с бабушкой Симой, стали выпивать, вспоминать свою молодость.

Сидел рядом, слушал их разговоры, старался угадать, что тут важное записывать.

Бабушка Сима вскоре сильно опьянела, наверно от воспоминаний о войне.

После выпитой водки, да крепкой бражки, стала петь матерные частушки, рассказывать анекдоты, скабрезные истории.

Я махнул рукой, расстроился из-за того что не получилось, отложил тетрадку в сторону.

Бабушка Сима не могла идти домой сама, она только была в силах ползать на карачках по полу, мы тоже ее не могли сами отвести домой, ведь она крупная телом, весила очень много.

Тогда моя бабушка побежала за сыном бабушки Симы.

Сын пришел, сначала он грозно посмотрел на отчима, но трезвый отчим развел руки в стороны, дыхнул на него, доказывая, что он тут ни при делах, на этот раз.

Тогда сын сурово глянул на меня, я понуро опустил голову вниз, в точности как делал отчим после скандалов, чувствуя за собой неоспоримую вину, — ведь это из-за меня бабушка Сима так сильно напилась.

Сын ничего не сказал, лишь с укором покачал головой, потом взвалил свою мать на плечи, с трудом потащил домой.

А победителем стала девочка отличница, она пригласила на урок, знакомого дедушку с парой медалей, который сбивчиво рассказывал битый час, про то, как он, сидя в окопе, отражал атаку фрицев, пуляя в белый свет как в копеечку.

Тот дедушка за всю войну не убил ни одного фашиста, подвигов не совершил.

Всем стало неинтересно, да сам рассказчик не блистал красноречием.

Дедушка постоянно сбивался, запинался, забывал, о чем недавно говорил, к тому же ещё очень стеснялся, видимо он не привык выступать перед публикой.

Следующее задание от учительницы, в начале школьного года, было таким, — кем вы хотите стать в жизни. Написать вроде сочинения, принести в класс, выступить перед учениками на «классном уроке».

Это заставило меня снова задуматься, кем же я хочу стать.

В то время возле нашего дома сделан строительный карьер, снизу его засыпали щебнем, а сверху горами гравия, всяких камней. С ребятами ходил туда играть, собирать интересные штуки, в том числе красивые камешки. Их приносил домой, накапливая коллекцию. Все углы в квартире забиты камнями и булыжниками.

Тогда же прочитал книжки по минералам, про знаменитых геологов, как они находили золотые самородки, намывали золото в тайге, искали залежи алмазов.

Я тоже промывал песок через сито, по специальному способу, описанный в книгах, а песок для того опыта накопан из детской песочницы.

От полного ведра, осталось в итоге лишь маленькая горсточка.

Полученный результат, выложенный на черную ткань, рассматривал через толстую лупу, под яркой настольной лампой.

Там, среди оставшихся комочков песка, простых камешков, светились золотистые крупинки, зеленым цветом играли изумрудики, точечками краснели рубины, но всё это слишком крошечные, малюсенькое, чтобы подержать эти сокровища в руках, осязая невооруженным глазом.

Всё равно решил, что стану геологом.

Стал писать сочинение по такой теме.

К вечеру оно стало готовым, на двух страницах.

Утром понес его в школу, представляя в красках, как всех удивлю.

Урок получился после всех уроков, потому он назывался «внеклассным».

Ученики выходили по желанию к доске, зачитывали свои фантазии.

Мальчики хотели стать военными: летчиками, морскими капитанами, десантниками, подводниками. Девочки мечтали превратиться, — во врачей, в балерин, в артисток.

Дело шло к концу, я уже поднял руку, но тут меня опередил один мальчик.

Он вышел, стал красиво выступать.

Ему похлопали, похвалила учительница.

Его имя Альберт, запомнилось, что он был высоким, ловким.

Почему-то с вихрастой головой, с волосами, которые длинными иглами торчали в разные стороны как у колючего ежика.

Кем же он хотел стать?! — не поверите, тоже геологом.

Конечно мой выход, после него, выдался жалким, смазанным, выглядело это глупым, смешным подражанием.

Весь класс гоготал, покатывался со смеху.

Вместе с учительницей.

От стыда скомкал листок с сочинением, выбежал за дверь класса.

Забрал одежду из раздевалки, ушел домой.

Потом уже, на другой день подошел к тому мальчику, спросил, почему он написал такое хотение.

Он ответил, что папа у него работает геологом, он посоветовал.

— Хочешь дружить, — предложил тот мальчик. — Как будущие геологи?

Я согласился, мы стали дружить. Но наша дружба продлилась недолго.

Через первую учебную четверть, его семья куда-то переехала, ведь его папа работал геологом.

Так вот, отчим в тот период находился в трезвом образе жизни.

Мама уговорила взять меня на его работу.

Зимним утром, я и отчим поехали туда на автобусе.

Было темно, очень рано. Ведь тогда учился во вторую смену, после обеда.

Работой отчима, оказался большой завод.

На проходном посту он договорился, чтобы меня пропустили с ним.

Потом он провел в свой цех, где стояли большие станки.

Отчим работал на этих станках, токарем.

Работа токарем показалась совсем несложной, за небольшое время на одном старом станке, я научился почти всему, выточил несколько деталей.

Сам нажимал кнопки, крутил рукоятки, отчим только менял заготовки, менял резцы.

Надо только следить за процессом, чтобы в деталь не забивалась стружка, вовремя поливать деталь водой от перегрева.

Потом надоело стоять на одном месте, принялся бродить по цеху, стал смотреть, как работают другие рабочие.

Они вместе с отчимом пили черный чай с рафинадом из стаканов, курили папиросы вокруг пепельниц, оглушительно стучали костяшками домино об желтый стол, я тоже быстро научился, немного поиграл в эту игру, кто-то читал газету, некоторые из них, сидя на табуретке, дремали в закутках у своего станка.

Время пролетело незаметно, ближе к обеду собрался домой.

Мои карманы одежды тяжело оттягивали различные предметы; например «битки», это железные кругляшки, которые ценились по размеру. Маленькие считались вроде копеек, большие вроде рублей, а самые большие, размером с ладошку, назывались «битами». В них можно играть в игру «битков».

Разная металлическая стружка: одна золотистая, похожая на завитки золота, другая блестящая с синеватым отливом

После похода на работу отчима, сел за стол, сразу по горячим впечатлениям написал короткий рассказ, как побывал на заводе, что делал, что видел.

Рассказ получился на три страницы.

Вскоре выдался внеклассный урок, когда ученики должны заранее подготовиться, выступить о том, где работают их папы.

Я-то подготовился, уже носил в портфеле с собой, выточенную мной деталь, битки, кусочки стружек, рассчитывая поразить всех.

Первыми стали выступать разные выскочки, отличницы девочки.

Папы у них оказались большими начальниками, инженерами, разными конструкторами, на приличных должностях.

Потом стали рассказывать другие: у них папы бурильщиками на Севере, у некоторых папы работали на интересных работах, не помню уже каких именно.

Никто из них не работал простым рабочим на заводе, дворником, или грузчиком.

Выступил весь класс, в конце подошла моя очередь.

Я сидел за партой, давясь от стыда и обиды.

Учительница назвала мою фамилию, сказала, чтобы выходил к доске.

Пришлось встать из-за парты, пробубнить, — я не готов, ничего не знаю.

— А он не знает кто его родитель. У него папок много! — кто-то из пацанов отпустил злую шутку. Весь класс заржал.

От злости, выскочил и огрел, кто такое сказал, портфелем по голове, в котором лежали железяки. Возникла свалка.

Учительница вызвала мою маму в школу, ведь зачинщик устроенной драки.

После этого, как обычно, последовало наказание без долгих разбирательств, порка ремнем.

Затем учительница ко дню «23 февраля», выдала новое испытание, написать сочинение: «кем служили ваши папы в армии».

Я не знал, как к нему подступится. Рассказал маме, та отчиму.

А отчим дал мне посмотреть «дембельский альбом», потом пояснил, что служил два года простым солдатом, затем на третий год, дослужился до старшины.

На этот раз рассказ вышел действительно коротким, на половину листа.

Пришло время внеклассного урока.

Снова выступали отличницы и выскочки.

Папы у них были, чуть ли не генералами, на худой конец служили майорами, или разными офицерами, при штабе.

После них стали выходить к доске середнячки, остальные ученики, у них оказались попроще: папы обычные солдаты, матросы, танкисты.

Я приободрился, поэтому тут же под эту лавочку, под общие смешки и гул, быстро выбежал к доске, так же быстро скороговоркой выпалил:

— Мой папка служил солдатом, а потом старшиной.

Почти никто не заметил моего краткого выступления, кроме учительницы.

Ей на стол, положил мой листочек с сочинением, где в стопке лежали другие листки с рассказами о папах.

Она прохладно кивнула, сказала, что молодец, садился на место.

Я вспыхнул от удовольствия заодно от выполненного испытания, хотя учительница так говорила всем.

А после обучения в начальных классах у нас появилась новая учительница.

Она была молоденькой, с длинными каштановыми волосами, почти рыжими как у меня. Проводила уроки пения, где мы слушали классическую музыку, песни советских композиторов, записывали в тетрадки биографии великих музыкантов.

Потом сами пели, под аккомпанемент пианино, на котором играла учительница.

— Кто дает? — спрашивала она, имея в виду, кто подает первую ноту и первый запев.

— Я!! — сразу выкрикивал с места. Затем вставал из-за парты, что-нибудь запевал, из пришедшего на ум. Петь я любил, к тому же меня дома упражняла мама, распевать гаммы. Еще обожал читать, запоминать тексты песен, вроде как стихотворения, которые задавали учить на уроках литературы.

В домашней библиотеке, имелось несколько книжек, музыкальных сборников.

В них были слова песен, ноты к ним.

Мне очень нравились революционные тексты, про гражданскую войну: «марсельеза», «конармейская», «комсомольская», «там, вдали за рекой».

Еще «интернационал», гимн коммунистов.

Слова любимых песен выписывал в отдельный блокнотик, сам пел сидя тихо в уголке. У меня дома нашлось укромное местечко, образованное батареей отопления, стеной квартиры, и стенкой тумбы, где в ней хранились стопками книги.

«Вставай проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов...», — напевал, представляя в детских мечтах, как под песенный мотив, я поднимаю на революционную борьбу с какой-нибудь капиталистической буржуазией, всю окрестную пацанву, а потом детвору всего Советского Союза.

В ходе жестокой кровопролитной борьбы, потом мы получаем желаемое: свободу, равенство, и братство. Конечно, это была свобода от школы и учителей, равенство в оценках, а братство выглядела для меня как обыкновенная дружба.

Повзрослев всего на пару лет, быстро понял, что такое не прокатит на уроке пения, поэтому стал запоминать наизусть более современные песни.

К примеру, про «орленка», «идёт солдат по городу», «погоня» из фильма «неуловимые мстители». Ещё «куда уходит детство», которую пела одна певичка в черно-белом телевизоре, а взрослые говорили, что она рыженькая.

Она ещё тогда исполняла песни про Арлекино, и про волшебника.

Потом появились песни «крылатые качели», из кино про «электроника», «прекрасное далеко» из советского сериала «гостья из будущего».

Их я тоже знал, поэтому тут же с первых взятых нот на пианино, попадал в мелодию. По пению у меня одни пятерки в дневнике, всегда, были.

*

А школу тем временем охватило две нездоровые мании; марки и рыбки.

Марки это почтовые марки, а рыбки аквариумные.

Наш класс, как и школа, разделился на два лагеря, в одном «марочники», в другом «рыбочники».

«Марочники» тайком приносили марки в школу, обменивались, продавали за деньги, играли на переменах в затягивающую игру, — «в марки».

На марки можно приобрести всё: списать контрольную, домашние задания, выменять кассеты, пластинки, жвачки, завтрак, нанять старшеклассников в качестве охраны, чтобы они постояли за гаражами на разборках.

Правила выглядели примерно так: собирался круг участников, на кон ставились марки, в одну стопку лицом вниз.

У кого марка стоила в денежном эквиваленте больше всех, тот бил первым, ладонью ударяя по стопке, стараясь перевернуть марки.

Перевернутые марки становились собственностью игрока.

Если хотя бы одна марка перевертывалась, то участник бил снова

Некоторые жульничали, играли нечестно: постоянно имели при себе несколько дорогих марок, в три рубля или в пять, поэтому право первого удара принадлежало им, другие незаметно смазывали ладонь внутри слюной, чтобы марки сильнее прилипали.

Удачливые игроки приходили с одной маркой, а уходили с полными карманами, набитыми марками.

Вся школа превратилась в одно большое казино, марки сделались школьной валютой.

А «рыбочники» рассказывали друг другу о своих рыбках, ходили по домам, оценивая аквариумы, договаривались об обмене, или о продажи.

Я не знал примкнуть к какой стороне, хотя марки у нас в доме отродясь не водились.

Мама же до того времени у кого-то достала готовый аквариум.

Он был старый, с позеленевшими стеклами, пропускал воду, не очень большого размера, но я и такому рад.

Отчим находился в завязке, поэтому он скоро исправил протечки, промазал места соединение специальной замазкой.

Мама купила красивой травы, корм для рыбок, ракушек.

Рыбки уже плавали в аквариуме; юркие гуппи, большая рыба с хвостом, несколько сомиков.

Но любование рыбками через некоторое время закончилось.

Вилохвостая рыбка издохла, детенышей гуппи, их самих, сожрали жадные сомики, которые потом убили друг друга.

Их рыбные скелетики долго плавали в воде.

В результате остался лишь один сомик, самый прожорливый, самый выживающий.

У него сделались грустные глазки, когда он подплывал к стенке аквариума, терся об нее плавником.

Он тоже вскоре сдох, наверно от одиночества.

В итоге от них на память остался пустой аквариум, одна редкая книга об аквариумных рыбках, которая имелась в нашей домашней библиотеке.

А в нашем классе учился один мальчик Сережа Кириллов, он увлекался и рыбками и марками, это знал точно, так как он крутился, там и здесь.

В один прекрасный момент подошел к нему с предложением, — не хочет ли он посмотреть любопытную книжку.

Он заинтересовался, попросил принести ее в школу.

На следующий день книга доставлена, в моем портфеле.

После первого урока, дал посмотреть книжку: она с фотографиями, описаниями про всех рыбок.

Книга Сереже приглянулась, он спросил, сколько за нее хочу

Я сказал, что хочу марки, много марок.

Книжка взята мной без спроса, поэтому заранее понимал, мне за нее попадет в случае чего.

Сережа подумал, предложил за книгу, два альбома с марками, один большой, другой поменьше.

Чтобы конкретно договориться и обменяться, он пригласил меня домой после уроков.

Дома, у него оказалось много марок, с десяток альбомов разной величины, толщины, целое богатство.

Два альбома из них, наконец, попали в мои руки: чего в них только не таилось в прозрачных рядах кляссеров, мои глаза разбегались; флора, фауна, серии маршалов, живописи, спортсменов, диковинные виды жарких стран, портреты прославленных людей, серии военной техники, просто автомобилей...

Конечно, без раздумий, согласился на честный обмен.

Принеся альбомы домой, хорошо их спрятал, стал рассматривать марки только ночью, при свете фонарика, когда все улеглись спать.

Скоро обмен вскрылся, выдал меня брат, которому похвалился своим удачным приобретением.

Наказывали меня не очень, почему-то.

Даже поощрили мое новое увлечение.

Но казино с марками в школе прикрыли, сам директор серьезно обеспокоился разгулом оборота незаконной валюты, дал жесткое указание учителям, — марки конфисковывать без разговоров у предприимчивых школьников.

А ещё директор изобрел страшную кару для всех, — каждую четверть вызывать зубных врачей, чтобы они дергали и сверлили наши бедные зубки, если такое дело будет продолжаться далее.

О, ужаснее наказания нельзя было придумать.

Поэтому на всеобщем сборище школьников, авторитетные «старшаки» постановили: больше чтобы ни одной марки не объявлялось в школе.

За исполнением, следили сами ученики старших классов, когда они, на переменах строго обходили школьные коридоры.

*

А после садика мы всегда играли в «секретики».

Это когда прячешь что-нибудь ценное.

Для нас это: красивая пуговица, стреляный патрон, упаковка из-под сигаретной пачки, прозрачный камешек, старинная монетка, картинка из журналов, кусок праздничной открытки, любая этикетка от конфеты, или фольга с шоколадки. Секретик делался так:

Выкапывается пальчиками ямка в земле, потом туда ложилось что-то, допустим, обертка от конфеты, накрывается сверху осколком стекла.

Это было очень красиво.

Зеленое стекло, из разбитой бутылки портвейна, отбрасывало зеленую муть, которая сразу в наших глазёнках, становилось волшебной.

Потом это засыпается обратно землей.

Я, мальчики, девочки из моего двора соревновались, у кого лучше получаются секретики.

Сама игра заключалась в том, чтобы отыскать, найти, объявить это всем, порадоваться, какой же это прекрасный секретик.

Самый красивый, который принадлежит самой красивой девочке на свете.

Через много лет вернулся в родной город, откопал свой секретик.

Среди земли и песка. Его никто не нашел

Бутылочное стекло, под ним истлевшая бумажка, обертка от конфеты.

Конфета называлась «мишка на севере».

*

Когда мне было шесть лет, по телевизору показали кино »приключения электроника».

Я захотел твердо стать тем самым Электроником.

Ходил в колпаке натянутым на голову, колпак это старый чулок, украденный у мамы, как у героя, когда он спасает известные картины из музея от ловких бандитов.

Спал в чулке, чувствовал что, вот-вот, я сам стану киношным Электроником.

Ещё очень нравился эпизод, где он в магазине оживляет каким-то образом простые игрушки.

А потом из плюшевой игрушки, сделал друга, собаку Ресси.

Почему детское кино снималось среди строек и школы?

Ничего удивительного.

Стройки натуральные, школа тоже, а школьники...

«До чего дошел прогресс, до невиданных чудес, вкалывают роботы...»

Вот умри, я хотел делать только электронных роботов.

Ничего не помогало ни порка, ни увещевания.

Еще объявил голодовку.

Мама и бабушка сдалась, будут тебе роботы, только ты кушай.

Они записали меня в СЮТ, станция юных техников.

Там работали разные кружки; авиамодельный, автомобильный, в том числе кружок электроники, где мастерят роботов.

В который хотел попасть всеми правдами и неправдами.

Только меня записали в кружок «умелые руки».

В другие меня не взяли, по возрасту.

Сказали что я очень маленький.

Занятия в кружке «умелые руки» вел толстый небритый бородатый мужик, он сразу сказал:

— Хотите выжить, умейте трудиться. Вот вам заготовки, работайте над ней, она вас благословит...

Учитель раздал заготовки.

Они похожи на разделочную доску, которые потом продавались на базаре.

Ученики шкурили эту заготовку напильником, потом драили наждачной бумагой, до зеркального блеска.

Я тоже это делал, но у меня вообще ничего не получалось.

Как сказал тот учитель:

— У тебя руки из жопы растут.

Он сказал это при всех.

И все ребята засмеялись.

Мне стало очень стыдно и неудобно.

Хотя был маленьким, уже понимал, что такое «краснеть на собраниях», «стыдиться», «испытывать ужас», всё такое прочее.

После занятий из кружка меня встречала бабушка.

Я ей жаловался:

— Почему так, — я же хочу делать только роботов! А меня заставляют шкурить гребаные доски! Зачем вот так?!

— Не знаю внучек, так заведено в жизни.

Отвечала бабушка.

Она не знала, что мои пальцы истираются в кровь на тех занятиях умелого кружка.

Она не знала, а я знал, что убью этого учителя-ублюдка.

Со временем, когда придет мое время.

Нет, люди заслуживают жизнь. Иногда.

Мне тогда это казалось непостижимом явлением, — это как?

Их порют ремнем, они потом исправляются?

Делаются хорошими, заслуживают жизнь, как я, когда мама мне устроит большую порку.

Совсем непонятно. Как устроено у взрослых.

Наверно он, она, и все вокруг, ничего не знали, что будет в будущем...

*

Еще показывали кино «Приключения Буратино».

Я очень старался сделаться Буратином.

Носил курточку как у него. Бабушка сшила шапочку.

Было очень жаль старого папу Карло, мудрого сверчка.

А ещё хотел найти золотой ключик, от таинственной дверцы на чердаке.

Где будут потом поле Дураков в Стране чудес.

Черепаха Тортилла будет петь песенку про то, как жила триста лет, в своем болоте. Только она, почему-то становилась всегда похожа, на мою бабушку.

А потом по телевизору показали кино про «красную шапочку».

Только она была девочкой, а я ведь же был мальчиком.

Но все равно хотел в мечтах перед сном, чтобы у меня будущей женой стала девочка как «красная шапочка», своенравная и такая...

Чтобы пела песенку про Африку.

Мне она очень нравилась, сама песня.

Цветочные луга, лес с оврагами, обезьянки макаки, смешные попугаи, страшные крокодилы кашалоты, с огромными зубами.

Зеленый попугай терял перья, почему-то становился с красным хохолком.

Белым голубем.

«А-а-а, в Африке реки вот такой вышины....»

Я правда верил, слушая эту песенку, что в Африку можно прийти вот так, пешком.

Если идти долго-долго по тропинке.

А потом будет, — «и зеленый попугай...»

*

Празднование Нового Года у меня в семье, вообще в целом было таким.

Отчим, перед праздником пил, но по мелочи.

Распивал одну бутылку портвейна, или пива вечером, для хорошего настроения, маленькими шагами, а не большими, так мне казалось.

Иногда он давал целый рубль, чтобы я сходил в кино, на фильм сделанный в Индии, или купил что-нибудь такого в магазине.

У школьников начинались каникулы, по две недели, а у взрослых совсем ничего.

2 января, с утра, весь народ отправлялся по трудовым местам, работать.

Даже мама, которая работала учителем в музыкальной школе, где тоже каникулы, уходила на работу делать какие-то «отчеты».

Вечером, в конце декабря, отчим пораньше приходил с работы, кушал, выпивал стакан вонючей водки, одевался теплей, шел «за елочкой».

Так он объяснял мне и братику Алешке.

В лесу родилась елочка, её нам приготовил Дед Мороз со Снегурочкой, надо только туда сходить и взять, покуда другие сердитые дяди ее не забрали.

Отчим уходил в лес, только почему с большим топором, воткнутым за ремень

— Пап, а почему ты с топором?

Спрашивал тихо братик Алешка.

— С топором, а это, чтобы от злых волков отмахиваться.

— А то знаешь, налетят кругом.

— Уууу, — отчим затянул.

Нам становилось страшно, даже дома.

Потом презирал себя, это что же: получается отчим в лес ходит, никого не боится?!

Вот когда я стану взрослым, то тоже стану ходить в лес ночью и никого не бояться.

Лес от дома рядом, надо миновать стройку, зимнюю горку, вот он, — лес, где растут елки, сосны, дубы, которые роняли по осени желуди.

Учительница, которая потом стала нашей классной руководительницей, Надежда Петровна, каждый раз нас водила туда на уроке природоведения, собирать кленовые листья для гербария, желуди для поделок.

Отчим через пару часов приходил домой, с огромным деревом, который он с трудом втаскивал в квартиру, а с пушистых веток осыпался снежок на полы в коридоре, вся она ощущалась очень холодной и морозной.

Елка была очень высокой, упиралась в потолок, своей колючей верхушкой.

Отчим брал пилу, немного подпиливал снизу, чтобы всё умещалось.

Он её ставил в ведро с водой, чтобы она не завяла.

Потом уже ставил в специальную подпорку.

Мы с братиком радовалось, что у нас дома будет такая замечательная елочка, которую подарил Дед Мороз на Новый Год.

Мама с бабушкой тоже радовались, а вместе с ними отчим, он делался очень добрым, вообще не злым.

На следующий день, когда весь дом пропитывался еловым ароматом, мы с братиком наряжали елку.

Гирлянд с огоньками у нас не имелось, вообще-то они продавались, но бабушка очень боялась пожаров, поэтому лампочки на елке у нас не зажигались.

Мы просто вешали на веточки елки игрушки: они очень красивые, очень хрупкие, ведь сделаны из какого-то стекла.

Внизу елки ставили фигуры деда мороза со снегурочкой, разбрасывали куски ваты изображавшей снег.

Отчим брал меня на плечи, я устанавливал красную пятиконечную звезду, на верхушке елки как на московском кремле.

Потом кидали на ветки мишуру, привязывали конфеты, раскидывали серебристый «дождик».

Вот всё готово, праздничный стол в том числе, перед телевизором.

За пять минуть до боя курантов, там говорил какой-то дядечка, очень добрый, очень старый, он шепелявил, поэтому понять, что он пожелал, трудно разобрать.

Но отчим всё понимал, поднимал рюмку, или стакан с шампанским, говорил с гордостью:

— За нашего Ильича, за нашу страну! С новым годом!

Мы, с братиком тоже поднимали стаканы, с шампанским, только оно было детским, похожим на лимонад, разлитым в те бутылки из-под взрослого шампанского.

Потом взрослые пили, говорили, шутили, смеялись.

К нам тогда приходили всякие гости: то родственники, то подруги мамы, или бабушки.

А ещё они приводили своих детей.

Вот тогда начинался самый настоящий кавардак.

Мы играли до посинения, до самого утра.

Зажигали бенгальские огни, это такая палочка, которую если поджечь спичкой, она испускает горящие искры во все стороны.

Но от нее вообще не больно, я ловил ладошкой искорки.

Играли в прятки в квартире, бегали на елку, которая во дворе, там катались с железной горки, покрытой ледяной коркой.

Салютов, петард, — у нас в карманах нет.

Салют-то был, (в самом городе не было салюта) только по телевизору, всеобщий, возле московского Кремля, когда там стреляли столичные пушки праздничным фейерверком.

Потом все укладывались спать, но я через пару часов, когда наступало утро 1 января, вскакивал с постели, кидался к елочке, где желал найти свой подарок от деда мороза, — ведь ему загадывал самое сокровенное желание: настоящий конструктор, или электронного робота.

Но там ничего не оказывалось, кроме плюшевого деда мороза, да снегурочки из папье-маше.

— Опять ты меня обманул, — с горечью говорил я ему, и снегурочке.

Принимался со злостью лупить их кулачками.

Потом долго плакал.

С годами это прошло, наверно как у всех.

Когда уже проходит вера в новогодние чудеса.

Отчим уходил в запой, мать ругалась на всех.

Его уволили из токарей с завода из-за прогулов, по «статье».

От работы токарем у него остался один металлический прибор, называемым «микрометром. Иногда отчим с гордостью вытаскивал его, смазывал, долго разглядывал, потом с горечью говорил всем:

— Эх, у меня же золотые руки, а ведь уволили ни за что!

А для меня микрометр стал пистолетом, с которым игрался в «войнушку»

Отчим потом стал работать «грузчиком на продовольственной базе».

На той «базе» происходили постоянные пьянки, из-за тяжелой работы, когда всё время грузчикам приходилось разгружать вагоны, или грузовики с мешками: муки, сахара, крупы.

Но из грузчиков его уже не увольняли.

Что говорить, если ту бедную елочку выбрасывали только весной, а то и к лету, когда отчим окончательно протрезвеет.

Иголки с нее все осыпались, она стояла такая бесстыдно голая, в углу комнаты, где я спал, а по ночам мне становилось её особенно жаль.

*

В школе, в классе шестом, когда уже начинали, нравятся девочки, учительница, Надежда Петровна, решила нам, то есть всему нашему классу, устроить новогодний сюрприз: дискотеку, с чаепитием, с одним конкурсом.

Все ничего, но мама узнала про это на родительском собрании в середине декабря, про конкурс тоже, а он был таким: у кого будет самый лучший новогодний наряд.

Она загорелась этим, подумала, — мой сын будет лучшим на этом конкурсе.

Стала шить на швейной машинке моё будущее новогоднее облачение.

Нарядом получилось платьем!

Не наряд мушкетеров, не винни-пуха, не попугая, — нет.

Я узнал про грядущее испытание, когда мама позвала меня на примерку.

— Ну вот, в самый раз, — сказала мама, после того как напялил на себя «это».

— Мам, это же платье! На девочку!

— Да ничего не на девочку, ты будешь как фей из сказки.

— Наденешь его со штанами, все поймут, что ты маленький принц.

— Не бойся. Ты же сам надевался девочкой, сам хотел стать «красной шапочкой».

— Мам, но это в детском садике было...

— Ты пойдешь в этом, я сказала!!

Мама повысила голос с угрозой дать ремня.

В девочку наряжался, но мне тогда исполнилось всего пять лет.

Надевал, или повязывал бабушкин платок на голову, всем становилось весело.

Особенно взрослым, которые радовались моему превращению из мальчика в девочку.

Это выглядело маленьким выступлением всем собравшимся, сродни представлению цирка Карабаса-Барабаса.

Я в нем становился: то Буратино, то лисой Алисой, то котом Базилио, то папой Карлой, то Арлекином, то просто собой.

— Когда нет денег, и просто хочется кушать, подайте хоть три старых корочки хлеба...

Говорил, строя смешные рожицы, забавно кривляясь.

Еще мама говорила что «ждала девочку», а родился вот я такой на свет.

Мама говорила, что для девочки у нее всё куплено, все розовое и красное.

А в последний момент, когда я уже вылез, закричал, то пришлось заново покупать. Всё синее.

Из роддома, где появился, я и все, ехали в странном месте.

Бабушка сказала, что это был автобус, который она как-то наняла.

Потом жил, на столике, среди пеленок и говна.

Коляски, кроватки, постельки не было.

И я рос в чемодане, находившимся на столе.

Он был в открытом состоянии, а внутри чемодана помещалось уже мое тельце.

Ага, с нарядом было не понятно, что это такое: сюртук не сюртук, фрак не фрак, почти платье на девочку. Мама вдохновилась рассказами Экзюпери, про «маленького принца», поэтому сшила нечто странное; на плечиках висели серебристые звезды, по синей ткани платья, мама нашила белые кружева, пришит «дождик«, по подолу платья.

Наступил вечер, то время, когда надо идти в школу, на дискотеку в классе.

Мне очень хотелось там быть, но не в таком виде, ведь другие пацаны не поймут.

Мы опоздали, я засел в туалете, изображал расстройство желудка, но мать заставала меня надеть платье.

Потом она, крепко держа меня за руку, чтобы не убежал, привела меня в школу, затем в класс, где уже сияло в разгаре торжество.

Открыла дверь класса, с силой втолкнула меня внутрь, так что чуть ли не прокатился, хотя оказался возле учительницы, где она стояла возле настенной доски.

В классе стоял полумрак, играл магнитофон, мигали огоньки цветомузыки.

Это просто кошмар, я был готов умереть, провалиться, куда нибудь отсюда подальше.

Стоя в платье, перед всеми, хотя и в брюках.

Ученики, они сразу всё поняли, все дружно заржали надо мной: какой я лох, неудачник по жизни.

Надежда Петровна приструнила особо зарвавшихся ребят:

— Это праздник, поэтому на конкурсе он так пришёл. Понимаете?

Но никто не хотел понимать.

Надо мной смеялись:

— Эй, ты девочка, или как там тебя, снегур?

Я забился в угол класса, чтобы меня никто не видел, не замечал.

Первое место не занял по нарядам.

Его заняла одна девочка, она красовалась в костюме невесте, в подвенечном платье.

Эльвира Шарипова, очень прекрасная девочка в классе, которая мне нравилась.

Играла разная музыка, потом она подошла в мой уголок:

— Хочешь потанцевать?

— Да, но это?!

— Так сними. Уже не нужно носить его.

Кое-как стянул с себя платье, оставшийся в стандартной школьной форме.

Платье куда-то забросил на подоконник.

Через неделю забрал его домой, потом по наследству его надевал братик Алешка. Он тоже возмущался, я подтрунивал над ним, как он станет девочкой.

В итоге, платье, то ли сожгли на костре, то ли выкинули на помойку.

Потом мы танцевали с Эльвирой, под диско, музыку «Аббы».

— Я тебе нравлюсь?

— Да.

— Ты мне тоже, ты не такой как все. Хочешь, будем дружить?

— Давай.

И я ошалевший от радости начал крутить коленца, чуть ли не ходить колесом по классу, благо школьные парты сдвинуты к стенам.

*