The Preacher and the Chocolate Lady от Duleigh

*********************************************************

Доктор Джон Джареки был пастором небольшой конгрегационалистской церкви в маленьком городке на юге округа Эри, штат Нью-Йорк. Жители деревни Спрингвилл приняли его с распростертыми объятиями, когда он возглавил Спрингвиллскую конгрегационалистскую церковь. Люди в церкви прекрасно относились к нему, и Джон сразу же влюбился в эту местность. Земля прекрасна: холмы, покрытые лесами и фермами. Запах растущих культур и благоухающих деревьев наполняет воздух, где бы вы ни стояли. Он был молодым человеком и недавно был рукоположен в сан в престижной Теологической школе Квебека в Монреале. Спрингвильская конгрегационалистская церковь стала его первым местом работы, и он был влюблен в свою паству.

В этот день он занимался перестройкой кухни бывшего дома приходского священника – красивого старинного здания, переданного церкви для проживания пастора и его семьи после того как перестал быть домом фермера. Церковь продала его задолго до приезда Джона, и Джон, обладая чувством истории, как и его старший брат Пол, купил пасторский дом для себя. Обнаружив, что зарплаты пастора едва хватает на то, чтобы сводить концы с концами, он нашел работу у Августа «Гаса» Дидомиссио, местного плотника и члена церкви. Гас обладал прекрасным чувством юмора, обучал Джона и помогал ему с домом. Вместе они обнаружили, что Джон – прирожденный плотник, а его внимание к деталям делает его прекрасным краснодеревщиком для новичка. У него было так много плотницкой работы на стороне, что ему не хватало времени на учебу и написание проповедей.

Брат Джона Пол недавно переехал в Спрингвилл и купил дом неподалеку от Джона. Пол не был плотником, но прекрасно готовил, и он помог Джону с идеями о том, как может выглядеть кухня. Джон и его босс Гас составили план новой кухни с учетом пожеланий Пола и принялись за работу. Когда Джон проснулся тем теплым летним утром, кухня уже была готова. Он навесил каркасы верхних шкафов, а нижние уже были на месте. Оставалось лишь выровнять их перед установкой столешницы и навески дверей шкафов.

Когда Джон встал с постели, его позвало летнее утро. Жены дома не было. У нее были свои планы на день, так что, он остался один. Воспользовавшись перерывом в обустройстве кухни своей мечты, Джон вышел на задний дворик и посмотрел на долину за домом. Задняя часть двора была покрыта лесом и спускалась в овраг, на дне коего протекал Спунерс-Крик – красивый журчащий ручей, возле которого они с женой часто занимались любовью в такие утра. Потягивая кофе, он прокручивал в голове их последнюю встречу на свежем воздухе. Если не считать комаров, занятие любовью у ручья под лучами восходящего солнца, освещающего улыбку его жены, было настолько близко к небесам, как никогда в жизни.

Он допил кофе и подумал о том, чтобы позвонить брату и пригласить его выкурить сигару, чтобы отметить этот день, но Пол сегодня тоже был занят. У него есть работа в собственном доме, и он одолжил у Джона фрезерный станок, чтобы закончить новую каминную полку, которую делал для своего камина в гостиной. Он вернулся к подгонке, подкручиванию и проверке уровня на кухне. Время от времени он забегал в кабинет, чтобы дополнить конспект воскресной проповеди.

Джон трудился на кухне, пока у него не заурчало в животе, и он не повернулся к холодильнику. Холодильник они опустошили, чтобы хорошенько его вымыть, и теперь в нем были только лед, диетическая газировка, кочан салата-латука и несколько помидоров. Единственное, что еще есть в доме, – это белый хлеб, арахисовое масло и попкорн для микроволновки. Джон повернулся к микроволновке, но ту все еще следовало прикрепить к стене над плитой. Очевидно, что в его доме нет ничего для обеда. С таким же успехом он мог бы съездить в город и быстро перекусить, а потом вернуться к работе.

Джон умылся и отправился в деревню. День был прекрасный для прогулки: солнце светит сквозь листву деревьев, а теплый летний воздух охлаждается освежающим легким ветерком. Деревня Спрингвилл выглядит так, словно является частью хорошо сделанной модели поезда. Красивые старинные кирпичные здания выстроились вдоль Главной улицы, где располагались магазины с заманчивыми витринами, а на окраине города – современные помехи эстетике, такие как автозаправочные станции и сетевые аптеки. Там, где раньше находилась старая лесопилка, теперь располагается фермерский рынок и центр торговли Спрингвилла в теплый летний день. Джона забавляло, что многие люди не узнают его, когда он надевает синие джинсы и рабочую рубаху. Когда он проповедует, то всегда одевается как можно лучше, и люди узнают его именно в таком виде.

Джон – красивый мужчина. Кое-кто, включая его жену, назвали бы его по-мальчишески милым. У него глубоко черные волосы, голубые глаза и стройное, спортивное телосложение. Он выглядит лет на десять моложе своих реальных тридцати лет и не выглядит достаточно старым, чтобы ему можно было продавать алкоголь, поэтому многие бы удивились, узнав, что он – доктор богословия.

День был прекрасный для короткой прогулки в город. Пятничный фермерский рынок был в самом разгаре, на прилавках продавались овощи, мясо, сыры, выпечка, изделия ручной работы и предметы искусства. Все выглядело так аппетитно. Ему нужно купить багет и немного сыра, чтобы перекусить, а может быть, и взять пару стейков на ужин. Джон ходил от прилавка к прилавку и нашел французский багет на закваске, а затем купил головку своего любимого сыра чеддер из козьего молока. Его жена любит бри, поэтому он взял и немного бри из козьего молока. Затем – несколько симпатичных стейков рибай, немного грибов и пакет крошечного семенного картофеля.

А что на обед? И тут он услышал дивный голос с восхитительным французским акцентом. Он учился в Монреале, и с тех пор как вернулся в штат Нью-Йорк, всегда искал возможность поговорить по-французски при любой возможности.

Он попытался отыскать источник голоса, и это оказалось несложно. Она стояла в двух прилавках от него на фермерском рынке. Высокая, стройная и красивая. На ней был светло-желтый сарафан, прекрасно контрастировавший с ее безупречной шоколадно-коричневой кожей, и она несла плетеную корзину, наполненную своими покупками. Он с восхищением наблюдал за ее движением сквозь толпу: она была произведением искусства. Длинные черные волосы, каскадом ниспадающие на плечи, широкая радостная улыбка, которой она легко делилась, упругая грудь, натягивающая ткань платья, длинные, идеально вылепленные ноги... У него пересохло во рту, когда он восхитился ее красотой. Он мысленно назвал эту нубийскую красавицу La Femme au Chocolat – леди-шоколадка.

Должно быть, она почувствовала, что он смотрит на нее, пока она переходила от прилавка к прилавку, потому что время от времени поглядывала на него через плечо. Неужели она только что подмигнула ему? Затем она неожиданно повернулась и улыбнулась Джону.

– Бонжур, месье, вам нравится то, что вы видите? – она встала в позу. Солнечный свет у нее за спиной просвечивал сквозь платье, а тень от тугих губок ее киски не оставляла у Джона сомнений в том, что на ней нет нижнего белья.

Когда он вернулся к реальности, она уже разговаривала с ним. Ее французско-канадский акцент был совершенно восхитительным, как и ее улыбка. Он подумал о своем старшем брате Поле, который был врачом и никогда не оставался без женского общения. Он попробовал реплику, которая, как сказал ему Пол, была «верной ловушкой для киски». Джон нервно кашлянул и сказал:

– Никогда так не делаю, но, похоже, сегодня я буду один, а я ненавижу обедать в одиночестве. Не хотите ли вы пообедать со мной? – спросил он.

Нубийская богиня оглядела толпу и ответила:

– Не знаю… здесь меня должен бы встретить мой муж…

– С'il vous plaît? Parler français me manque. (Пожалуйста? Я скучаю по французскому языку.) – сказал он, а затем добавил:

– Votre mari pourra nous rejoindre dès son arrivée. (Ваш муж может присоединиться к нам, когда придет.)

– Tu parles français? (Ты говоришь по-французски?) – Она огляделась по сторонам, вглядываясь в толпу. Уж не в поисках ли своего мужа? Она пожала плечами и обернулась к Джону с ослепительной улыбкой. – Oui! Давайте пообедаем, я... – сказала она по-французски, употребив в конце слово «affamé». Но это слово имело гораздо больший смысл, нежели просто «умираю с голоду». Оно могло означать и жажду секса.

– Умираете с голоду? Я тоже. С этого момента они говорили исключительно по-французски.

– Вы хорошо говорите по-французски, – сказала она с ослепительной улыбкой.

– Я выучил его, чтобы учиться в Монреале. В итоге остался там на несколько лет.

Джон привел ее в небольшое кафе, где они уселись в тени большого каштана, наслаждаясь теплым летним бризом и запахом цветов.

– Я – Джон, Джон Джареки, – и он протянул ей руку.

Она взяла его руку в свою, и они обменялись рукопожатием.

– Я – Мари-Клод Соланж Дагене, иногда мои друзья и любовники называют меня Мейси.

Джон ахнул. То, как она подчеркнула les amoureux, «любовники», задело его за живое, и он замер. Она была прекрасна, ее смуглая кожа безупречна, длинные волнистые волосы блестели на солнце, а в прекрасных карих глазах плясало веселье.

– Voudriez-vous nous commander? (Хотите сделать заказ для нас?) – спросила Мари-Клод, когда подошла официантка.

Джон даже не заметил, что официантка стоит и ждет, когда он к ней обратится. Джон был очарован блестящими темно-карими глазами Мари-Клод и вдруг понял, что находится в мире грез. Покачав головой, он сказал:

– Oui. Нам лимонада... простите... я имею в виду, что мы бы хотели лаймада (лимонада из лайма) и ассорти из сэндвичей.

– Сейчас вернусь, – сказала официантка, подмигнув ему.

Подмигнула! Неужели она знает? Джону почти захотелось оставить деньги и исчезнуть в толпе из-за этого подмигивания, но взгляд Мари-Клод удержал его на месте.

– Лаймад? Я думала, что летний напиток – это лимонад, – сказала она с забавной улыбкой.

– Я люблю лаймад, а когда ем мексиканскую еду, то посыпаю ободок стакана солью. Она сочетается с лаймадом.

– Это – безалкогольная Маргарита? – спросила она.

– Наверное да. Я не пью.

Вскоре принесли их заказ, и они выпили лаймада и съели маленькие сэндвичи, о которых Джон тут же забыл. Говорили о жизни в Монреале, и он понял, что очарован красотой и остроумием своей сотрапезницы.

– Вы – француженка? Жительница колоний? Или вы франко-канадка? – спросил он Мари-Клод.

– Я – жительница Квебека, – ответила Мари-Клод. – Мое настоящее имя – Мари Тремблей, но я сменила его на Мари-Клод Соланж Дагене, когда стала моделью.

– Моделью? – спросил Джон. Во рту у него пересохло, а сердце подскочило к горлу. Он не должен был удивляться. Она не только потрясающе красива, но и ест свои сэндвичи крошечными кусочками. Всегда следид за своим весом или просто по привычке?

– Да, я много лет работала моделью в Монреале, потом поступила в колледж, где встретила своего мужа. Родом я из Лурдес-де-Блан-Саблон, Квебек, крошечной рыбацкой деревушки, так что, тяжелая работа мне не чужда. А вы, мистер Джареки, откуда родом вы?

Джон жестом указал на север и сказал:

– Вон там, примерно в сорока милях. Я родом из Чиктоваги; это название – древнее слово индейцев тускарора.

Мари-Клод наклонилась вперед, ее глаза впились в глаза Джона.

– А что означает слово Чиктовага по-французски?

– Оно значит «Près de l'aéroport» (рядом с аэропортом).

Мари-Клод долго смотрела на Джона, потом уловила шутку и рассмеялась красивым мелодичным смехом, напомнившем Джону колокола его церкви.

– Вы – забавный человек, Джон Джареки.

Они поговорили о различиях между жизнью в Квебеке и Нью-Йорке.

– Ces fans des Buffalo Bills! Ils sont fous! (Эти болельщики «Баффало Биллз», они сумасшедшие!) – сказала Мари-Клод.

– Pas pire qu'un fan du habs, – сказал Джон. Он сказал, что они – не хуже, чем фанаты «Монреаль Канадиенс», но использовал распространенное прозвище канадцев – «хабитант», т.е. домашняя команда, но, как канадец, сократил его до «хабс».

– Помимо просмотра хоккея, чем вы любите заниматься, мистер Джон Джареки?

– Помогаю брату с его маленькой фермой и хожу в походы. А чем занимаетесь вы?

– Работаю помощницей у человека, владеющего автосалоном, но в основном, я – простая домработница, – с широкой улыбкой сказала она. – А чем вы зарабатываете на жизнь, мистер Джон Джареки?

Он не мог солгать. Ему не хотелось, чтобы этот прекрасный день с Мари-Клод заканчивался, но он должен был быть правдивым. Он указал на старую белую церковь в нескольких кварталах отсюда. Рядом с ней строилась новая, строительство которой было почти завершено.

– Я – пастор вон той церкви, – сказал он по-английски.

– Un pasteur dînant avec une femme mariée? (Пастор обедает с замужней женщиной?) – Мари-Клод снова улыбнулась, а затем медленно провела кончиком языка по верхней губе. – Comme c'est délicieux! (Как восхитительно!)

У Джона перехватило дыхание, а его член болезненно затвердел.

– Я не знаю, правильно ли это... – нервно произнес он, но улыбка Мари-Кло расширилась, и она рассеянно провела пальцем по костяшкам его пальцев. Ее прикосновение было нежным как перышко, и таким чувственным.

– Я не хочу, чтобы это заканчивалось, – сказал он по-английски.

Вместо того чтобы уйти, Мари-Клод продолжала улыбаться, и ее улыбка становилась все шире, и она продолжала проводить кончиками своих длинных тонких пальцев по его руке. Почему-то улыбка Мари-Клод напомнила Джону дельфина с бутылочным носом. У них тоже милая улыбка, но они играют с маленькими рыбками, а потом едят таких маленьких рыбок как Джон. Она откусила от последнего оставшегося бутерброда. Он был с лососем. Как же уместно.

– Может быть, здесь есть место, где мы смогли бы поговорить наедине? – спросила она.

– Я должен положить продукты в холодильник, – рассеянно ответил Джон. Он показал ей пакет с покупками, который держал в тени.

– Да, нам надо поторопиться, – сказала Мари-Клод.

Джон передумал насчет дельфина, когда ее сексуальная улыбка расширилась. Теперь он думал об акуле. Не успел Джон осознать происходящее, как они уже шли рука об руку по тенистым, засаженным деревьями улицам его маленькой деревушки. Он был настолько сражен ее красотой и обаянием, что ни секунды не подумал о том, что кто-то из его прихожан может увидеть их вместе. Вскоре они подошли к его дому, построенному в XIX веке. Он провел ее в дом через парадную дверь, и она огляделась.

– Как красиво! – она скинула сандалии и стояла босиком в гостиной, оглядывая гостеприимную обстановку.

– Эта комната закончена, большую часть работ по дереву сделал я сам, – с гордостью, которую, как он знал, не должен был показывать, сказал он. – Этот камин – моя любимая вещь. Каминная полка – это цельный каштан, редкое дерево, которое я спас из старого, разрушенного особняка в центре Буффало.

– Magnifique! (Великолепно!) – воскликнула она.

Это и впрямь было замечательное произведение. Он выглядел как оригинальный камин 1900 года. Мари-Клод полюбовалась изделиями из дерева, затем прошла на кухню и поставила корзину на столик, поскольку столешниц еще не было. Она провела кончиками пальцев по корпусам шкафов, восхищаясь прекрасным деревом.

– Все шкафы сделал я, вот, смотрите. – Он взял две готовые дверцы и поднес их к шкафу, чтобы она могла представить себе эффект готового изделия.

– C'est tellement beau! (Это так красиво!) – Он осторожно опустил дверцы, она взяла его руки в свои и сказала по-английски:

– Такие сильные руки, вы могли бы столько всего сделать этими руками, не так ли?

– J'essaye (я пытаюсь), – и у него пересохло во рту.

Мари-Клод вытащила большой хлебный нож из блока на кухонном столе, свет заиграл на лезвии, и она улыбнулась.

– Давай приготовим что-нибудь вместе, – сказала она и протянула нож Джону. Она нашла в беспорядке на обеденном столе два винных бокала, бутылку вина и штопор и вышла на заднее крыльцо, оставив Джона одного на кухне.

Джон сглотнул. Трудно глотать, когда во рту и горле настолько сухо, но он сложил стейки в холодильник, нашел бумажные тарелки и вышел за ней на задний дворик с багетом, сыром и разделочной доской. У столика был зонт, и Джон открыл его, придав их маленькому дворику атмосферу монреальского уличного кафе, но без выхлопов от автобусов.

Под теплыми лучами солнца они ели хлеб с сыром, смеялись над своими впечатлениями от Монреаля, сравнивали любимые места в «городе святых» и, не успев осознать, что он делает, Джон уже потягивал вино, налитое ему Мари-Клод. Он хотел, было, сказать: «Я не пью», но у него началось головокружение. От вина? Или от Мари-Клод? Ему не хотелось, чтобы этот день заканчивался.

Они смеялись и веселились, сидя за столом, рассказывали друг другу истории и делились пикантными секретами, а когда Мари-Клод наклонялась вперед, чтобы что-либо шепнуть ему, вырез ее платья распахивался, и он мог ясно видеть ее грудь. Упругие, круглые, идеальной формы, два шоколадных бугорка размером с мяч для игры в софтбол идеально сидели на ее узкой грудной клетке. Заметила ли она? Наконец Мари счастливо вздохнула:

– Солнечный свет такой теплый... – Она встала, поколебалась, а потом сказала:

– Вино слишком вкусное.

Джон испугался, что она упадет, и встал, взяв ее за руки, чтобы поддержать. Она была выше него, и он не знал, куда девать глаза.

– Осторожнее! – сказал он. Ее руки были такими мягкими в его закаленных работой ладонях.

– Такой прекрасный день, – вздохнула она, когда они сблизились. – Было бы грешно потратить его впустую, не так ли, мистер Пастор?

Прежде чем Джон успел ответить, их губы встретились, и они поцеловались – сладким, нежным поцелуем, в котором отражался теплый солнечный свет этого идеального летнего дня.

Но Мари-Клод высвободилась из его объятий и отступила на шаг, затем потянулась к себе за спину. Платье соскользнуло с нее и опало вокруг лодыжек. Джон был прав. На ней не было нижнего белья, и она была безупречна. Ее кожа цвета шоколада была совершенством, твердые соски на упругих грудях – шоколадными поцелуями, и он жаждал полакомиться ими.

– Давай по-настоящему насладимся этим подаренным нам днем, – сказала она, расстегивая его фланелевую рабочую рубашку и стягивая ее с его рук, а затем задрала майку «ZZ Top» и отбросила ее в сторону.

Джон не пытался ее остановить. Любой мужчина, даже проповедник, имеет предел выдержки, и он притянул ее к себе, и они поцеловались. Она так прекрасно чувствовалась в его объятиях, а ее плоть была столь теплой и совершенной на фоне его плоти. Несмотря на то что она была сантиметров на пятнадцать выше него, она прекрасно растворилась в его объятиях. Их языки переплетались, руки касались друг друга, а ее кожа была безупречна. Он без труда поверил, что когда-то она была манекенщицей.

По мере того как их поцелуй становился все более страстным, Мари-Клод опустилась на пластиковый стул и отдалась разгоревшейся страсти. Ее шоколадная кожа блестела в лучах летнего солнца, и она откинулась назад, выпятив упругую грудь, приглашая Джона пососать ее, втянуть в рот твердый сосок, чтобы поласкать и пососать его. Он склонился над ней, и она надавила на плечи Джона, побуждая его опуститься перед ней на колени.

– Ну же, мистер Пастор, покажи мне, каким страстным ты можешь быть.

Джона больше не беспокоило то, что его могут застукать… перед ним была шоколадная леди, умоляющая о прикосновениях, и он не мог ей отказать. Он целовал и покусывал ее шею, вызывая по всему телу дрожь удовольствия. Облизывая и целуя ее шею и проводя языком по ушам, он обхватил руками ее груди и разминал восхитительные бугорки. Ее соски были твердыми как резина, и каждый раз, когда он их щипал, она ахала:

– Сильнее! Ploos fore! (Оттягивай!)

Они поцеловались, и Мари-Кло обхватила его руками, их языки заплясали вместе, а губы прижались друг к другу. Джон находился в мире, существовавшем лишь для него и Мари-Клод. Никогда в жизни он так сильно не хотел женщину. Ему было все равно, что сейчас сюда войдет весь церковный совет. Он готов отдать все ради еще одного часа с этой сексуальной, завораживающей женщиной.

Он осыпал поцелуями ее горло, затем перешел к груди, которую мял. Его язык заиграл и затанцевал по ее соску, заставив ее удовлетворенно застонать.

– S'il vous plaît, Jean, faites-moi plaisir (пожалуйста, Жан, доставь мне удовольствие)... – выдохнула она. Он зажал ее сосок между зубами и сильно прикусил, постепенно сжимая все сильнее, пока она не начала задыхаться:

– Oui! Si bon, si bon! (да, так сладко, так сладко!)

Он переключился на другую грудь и сделал то же самое. От его укусов оба соска покалывало, и они жаждали большего. Вот мужчина! У Марии-Клод был женатый священник, который наслаждался ее телом, и это было так восхитительно. Его поцелуи и облизывания стали спускаться ниже, и ее колени раздвинулись сами по себе. Бывшая манекенщица не делала никаких волевых усилий, чтобы раздвинуть ноги. Они раздвинулись сами собой, приветствуя Пастера Жана и предлагая ему свою вагину.

Когда губы и язык Джона добрались до ее расщелины, он стал дразнить ее, целуя и облизывая гладкую, чувствительную внутреннюю поверхность бедер...

– Так хорошо, si bon... – он скользил поцелуями от бедра к бедру, слегка касаясь губами или облизывая ее киску, сводя ее с ума. Это превращалось в сладкую пытку – поцелуй в центр удовольствия, дразнящий.

Наконец он перестал дразнить. Он хотел услышать, как эта женщина закричит от удовольствия; хотел, чтобы она пищала, кончая. Он раздвинул большими пальцами ее нижние губы и начал лизать их длинными медленными движениями, от входа во влагалище до клитора, снова и снова.

– О, месье Пастор! – заахала Мари-Клод, когда Джон все быстрее стал лизать ее киску. Она вцепилась в его плечи, пока он вылизывал ее киску. Удовольствие сводило ее с ума.

Он ввел палец в ее горячую, влажную киску, и теперь застонал уже он сам. Внутри она была такой гладкой, горячей и влажной. Его член жаждал войти в ее глубины. Но леди должна кончить первой, – напомнил себе Джон. Он пошевелил пальцем внутри нее, словно пытаясь достать последнюю оливку из банки, и, должно быть, нащупал что-то, что ей понравилось. Она заахала и выгнула спину, когда дал о себе знать ее оргазм.

Он добавил второй палец и начал трахать ее, в то время как его язык танцевал на ее клиторе.

– Mon amour! (любовь моя!) – она задыхалась от сексуального напряжения, которое все росло и росло, и вдруг плотину прорвало. Оргазм накатывал на нее волна за волной, и она задыхалась и кричала от блаженного облегчения. Вскоре стимуляция Джона стала чересчур сильной, и она оттолкнула его.

– Слишком сильно, – выдохнула она по-английски. – Мне требуется отдышаться, – добавила она по-французски.

– Не хочешь ли прилечь? – спросил Джон.

Мари-Клод откинулась в кресле, ее ноги дрожали, а кожа блестела в ярких солнечных лучах.

– Да, я бы очень этого хотела... как только смогу встать.

Она несколько раз попыталась встать с помощью Джона, но прошло немало времени, прежде чем дрожащие ноги смогли ее удержать.

– Идем со мной, – сказал Джон и повел ее в дом.

Джон все еще был в джинсах, но она была совершенно нагой, и он налил ей стакан ледяной воды, которую она с жадностью выпила. Вода капала с ее губ и стекала по подбородку и шее, где Джон слизывал капли, прежде чем те стекали ниже.

Он притянул ее к себе, и они опять поцеловались, их языки слились воедино. Его голова кружилась, как и ее. Ни один из них не мог поверить, что такой день может случиться. Они неохотно отстранились друг от друга, и Джон наполнил ее бокал, а затем повел наверх, в главную спальню.

Окна были широко распахнуты, и сквозь них струился освежающий ветерок. Как и во всех домах той эпохи, здесь не было кондиционера, но в каждой комнате Джон установил потолочные вентиляторы, чтобы везде дул прохладный ветерок. Мари-Клод посмотрела на кровать и спросила Джона:

– Это ведь супружеское ложе, нет?

– Да, – ответил Джон, не зная, что будет дальше, но он не мог упустить такую возможность. В этот момент он был слишком увлечен.

– Merveilleuse! (великолепно!) – сказала Мари-Клод, разглядывая убранство.

Джон подошел к ней сзади и потянулся, сжимая ее груди и пощипывая соски, посылая по ее телу искры эротической энергии.

– Mon cher! (дорогой мой) – выдохнула она, когда он покусывал ее длинную шоколадную шею. – Это так приятно!

Она извивалась в его руках и умелыми пальцами расстегнула ремень дрожащего проповедника, а затем расстегнула джинсы. Она сдвинула их вниз, обнажив его твердый член. Она опустилась на колени и улыбнулась ему.

– Такому учат в школе богословия? – спросила она по-английски, чтобы он понял смысл ее вопроса. Затем она овладела его членом. Она целовала и облизывала его по всей длине, в то время как ее длинные умелые пальцы исследовали его член, поглаживая его и сжимая. Ее язык танцевал вокруг головки члена, затем она подняла на него глаза и подмигнула.

Джон почти в шоке наблюдал, как она взяла его бледный член в свои шоколадные губы и проглотила его на всю длину. Пока тот спускался по горлу, ее язык скользил по чувствительной нижней части, быстро доводя его до точки, когда он был готов кончить. Она задержала его глубоко в горле, а затем выпустила обратно. Его переполняли ощущения от ее горла и языка, но Мари-Клод только начала.

Она прервала свой минет и пососала его ноющие яйца, поглаживая его член. Джон запрокинул голову и застонал, тогда она вернула его член в свой ненасытный рот. Ее руки ласкали его упругие ягодицы, а губы скользили вверх и вниз по члену, сводя его с ума. Ее палец начал прощупывать его анус, а язык не переставал ласкать каждую чувствительную точку на его члене, все сильнее и сильнее приближая его к оргазму.

Джон поднял ее на ноги, и она поморщилась, когда его член выскользнул из ее рта.

– Моя очередь, – сказал он и толкнул ее обратно на кровать. Она засмеялась и попыталась вывернуться, но Джон схватил ее за лодыжки и притянул к себе. – Теперь ты у меня, ma femme au chocolat (моя леди шоколадка). Он схватил ее за колени и раздвинул их, и она засмеялась, но смех перерос в судорожный вдох, а затем во вздох наслаждения, когда Джон лег между ее ног и его рот сомкнулся над ее киской.

Джон лизал леди-шоколадку с упоением, наслаждаясь каждым прикосновением. Его язык танцевал на ее клиторе, а сам он обхватил ее твердые соски и перекатывал их между большим и указательным пальцами. Он начал заниматься любовью с этой женщиной ртом и пальцами. Пощипывая и потягивая ее соски, он сосал и лизал ее киску и клитор. Ее длинные шоколадные пальцы запутались в его волосах, удерживая его на месте. Она что-то бормотала, но была так поглощена страстью, что Джон не понимал ни слова. Ему нравилось лизать эту женщину; она была такой отзывчивой, и скоро должна была кончить. Вскоре она вскрикнула и выгнула спину, когда ее захлестнула волна наслаждения.

– Жааан! – выдохнула она, прижимая его к своей киске, когда ее накрыл второй за день оргазм.

Оргазм захлестнул ее, и ее тело заизвивалось под его ласками. Вскоре Джон стянул джинсы с лодыжек, пролез между ног Мари-Клод и приставил свой член к ее киске. Ее прекрасные карие глаза распахнулись, когда Джон вошел в нее, раздвигая стенки и проникая глубоко в ее влажную сердцевину. Ее оргазм, который постепенно угасал, резко усилился, как если бы в костер внезапно плеснули ведро бензина.

– Baise-moi! Еби меня! – закричала она, и Джон это сделал.

Их тела шлепались друг о друга, в то время как они безудержно трахались. Казалось, это продолжалось вечно, и ни один из них не мог насытиться. Они трахались в миссионерской позе, пока он не отстранился и не перевернул ее. Она ухмыльнулась ему через плечо, когда он приподнял ее бедра и взял ее по-собачьи.

– Oui! – кричала она, пока он неустанно трахал ее, его пах врезался в ее круглую попку, его член входил в ее глубины опять и опять.

Затем настала ее очередь. Она оттолкнула его, забралась на него и опустила свою киску на его напряженный член. Он оказался так глубоко внутри нее, что коснулся шейки матки, когда она села прямо на него. Раскачиваясь вперед-назад и опираясь на руки, она насаживалась на его член, ее клитор терся о его пах. Они были ненасытны. Они трахались жестоко и радостно, пока наконец оба не закричали в экстазе. Залп за залпом Джон выплескивал сперму глубоко в ее киску, а она рухнула ему на грудь.

***

Измученные занятиями любовью, они растаяли в объятиях друг друга. Нежно целовались, восхищаясь своей находкой, и не обращали внимания на последствия.

– Боже мой, это было чудесно, – выдохнул Джон, в то время как их вспотевшие тела охлаждал легкий летний ветерок, дувший в комнате.

– Мммм, ты был так хорош, месье проповедник. Обожаю твой член.

– J'aime ta chatte (я люблю твою киску), – ответил он.

Они прижались друг к другу, целовались и хихикали, оба светились от блаженства.

– Ты готова продолжить? – спросил Джон. Он и сам-то был не вполне готов, но просто хвастался.

Она обхватила его мягкий член и ответила:

– Дух готов, но тело слабо, месье?

– Уверен, что с твоей помощью... – тут Джон что-то услышал.

– Ш-ш-ш! – Они поняли, что не одни в доме. Кто-то двигался внизу.

– Ты что, не запер дом? – спросила она, но Джон лишь пожал плечами. Это же – Спрингвилл! Единственное криминальное происшествие случается после игр Buffalo Bills.

– Где у тебя инструмент Дремель, Джон? – спросил мужской голос из кухни.

– Шшш! Это – мой брат Пол, – сказал Джон. Мари-Клод пригнулась, и Джон натянул ей на голову одеяло.

Дверь открылась, и в комнату вошла более высокая и взрослая копия Джона, бросив на кровать ярко-желтый сарафан и рубашку с майкой Джона.

– Я вернул твою фасонную фрезу, но мне нужен инструмент Дремель... О, привет, Мейси.

– Бонжур, Пол, – донеслось из-под одеяла.

– Что вы здесь делаете? – спросил Пол. – Разве сегодня не годовщина вашей свадьбы?

– Oui, – раздалось из-под одеяла, а затем хихиканье. Одеяло откинулось, и Мейси с улыбкой посмотрела на своего деверя.

– Да, так и есть, а ты что, против? – спросил Джон, притягивая Мари-Клод, известную как Мейси, ближе к себе.

– О, нет! Виноват. Простите... Приду за инструментом завтра.

– Он – в подвале, на полке у лестницы! – сказала Мейси.

– Спасибо, дорогая! – воскликнул Пол, когда она нырнула под одеяло. Она хотела еще, и собиралась получить добавку, едва перестанет смеяться.