Что ж, реакция на первую серию моих излияних меня удивила: целых семь лайков! Думал, будет максимум два. Воодушевленный, я настрочил вторую, и вот тут уже все нормально: один лайк за ночь. Ничего удивительного, впрочем, ведь там про наш любимый фетиш, а на него покупателей негусто. После такого контрастного душа как-то сам собой нашелся тон третьей серии: без лишнего зашквара, покороче и пожестче. Факты и только факты, проще говоря. Тут фетишей еще больше, поэтому лайков, боюсь, будет еще меньше, но уж так тому и быть.

(Upd: надо же, за ночь еще лайков набежало. Но уже поздно пить боржоми.)

Я мог бы, конечно, описать наш с Алесей секс, и это, наверно, многим бы зашло, но вряд ли это очень отличалось бы от сексуальных сцен, которых дохрена в каждом моем рассказе. Потому что открою вам страшную тайну: почти невозможно описать секс именно таким, каким он был. Документалка тут не выживает. Исключение — какие-то очень памятные эпохальные трахи вроде того, который я процитировал в предыдущей части. У нас было еще несколько таких, о них я тоже здесь поведаю. А в целом о сексе с Алесей скажу так: очень многое, о чем я раньше только фантазировал, я осуществил с ней. Имею в виду сейчас не фетиш, а “просто секс”. И в нем имею в виду вовсе не какие-нить хитрости-премудрости вроде игрушек или камасутры, а только проклятую психологию, мать ее. Не то, как ебаться, а то, как общаться.

Насчет “как ебаться”: в рассказах я старательно создаю себе имидж любовного сенсея, на который Алеся и купилась когда-то. Но: анальный секс мы никогда не практиковали, потому что я против. Раньше я любил в попу только шлюх, с Алесей для меня это кощунство (а сама она и не просит).

Я был против и минета по той же причине: нежное Алесино горлышко, насаженное на мой дрын? Да вы шо? Но вот как раз об этом Алеся стала клянчить буквально с первых дней. Я не соглашался, а потом, когда не смог ей отказать (кажется, я еще ни в чем не смог ей отказать, да особо и не пытался) — потом она вдруг случайно изобрела новый тип минета, от которого и я хуею куда мощней, чем от обычного, и она. Точнее, она уверена, что это и есть обычный (хи-хи). Думаю, Алеся не смотрела порно с минетом, или смотрела, но не обратила внимания. Порнушку мы посматриваем, но только фетишистскую, другая нам вообще никак.

Новый тип минета состоит в том, что Алеся как-то обтягивает и обсасывает елду всем ртом — нёбом, языком и щеками, — и смокчет ее так, что там все скользит всей поверхностью сразу. От такого кончаешь за считанные секунды, особенно если нежные пальчики мнут тебе яйца и трогают анус. До горлышка далеко, во рту только елда — но ничего большего и не надо. Вот такой тип минета подходит нежным девочкам: когда тебя сосут как леденец, а не когда еле сдерживают рвоту от твоего кола в горле.

Никаких особых поз мы тоже не практикуем. Любимые наши — это (барабанная дробь... та-даам!) “кто-то сверху”. Или я, или Алеся — в зависимости от того, кому хочется быть солистом. Почему? Эти позы самые общительные — раз; и больше простора для ласк — два. Смотреть в глаза, что-то говорить, видеть мимику, улыбку, упиваться и захлебываться всем этим — и параллельно трогать, чмокать и лизать везде, где получается.

Вторая поза в рейтинге –– пресловутая “раком”. Она у нас в двух случаях: 1) когда хочется жести и брутала, 2) когда негде удобно лечь. Третья – я сижу, Алеся на мне. Это вообще поза, самая удобная для целовашек: расцелуешься до нытья между ног, но неохота активно толкаться — как раз хорошо сплавиться письками, и чтобы им там было вкусно друг в друге.

Из игрушек мы пользуемся только вибратором. Вот такая внешне неказистая у нас половая жизнь. То ли дело мои рассказы!..

А теперь — несколько самых сексуальных историй из нашей жизни. Они бессюжетны, поэтому просто пронумерую их в хронологическом порядке.

История первая: о том, как у нас появилась дочь

Дело было в Москве, куда я полетел по делам миграционно-бюрократическим, а поскольку оторваться от Алеси просто не мог (завидуйте мне) — пришлось ее паковать с собой и везти ценной бандеролью. Родители ее не пускали, она с ними поругалась, я, соответственно, тоже — как-то так, короче.

Дело было в августе. Стояли самые что ни на есть томные вечера: жарынь, воздух горчит от солнца и дыма. Пока я кис в очередях, Алеся шаталась по Москве и честно отвечала на мои психованные смски. (Это я так до сих пор называю все сообщения во всех мессенджерах.) Кроме меня, у нее еще были обиженные родители, так что ей приходилось несладко. Вечером, когда воздух чуть остывал и настаивался горечью, мы пытались гулять. Почему пытались? 1) оба были уставшие в хлам, 2) надо же было когда-то и целоваться. А то — был у меня такой комплекс — еще примут ее за мою дочь. Конечно, всем пофиг, но все-таки.

И вот в один из таких вечеров мы как-то зацеловались до того, что у меня чуть штаны не лопнули. И это было реально видно. Да и Алеся была огого какая: покусывать начала, руки ее по спине моей ползут, раздеть хотят. Было это возле гигантского уродливого памятника Петру с кораблем. Еще не стемнело, хоть солнце уже и село, наверно. Людей там тусовалось мало: еще бы, к такому памятнику и не привыкнешь без валидола, я и то крестился, хоть и видал виды.

И тут как-то случилось то, чего я и правда не хотел, без всяких хитростей: просто с силой провел руками по Алесиной спинке и стащил топик вниз, к пупку. Алеся осталась голенькой по пояс. Чудесные ее наливные груди были прикрыты только мной.

Еще раз: это чистая случайность. Алеся в этом плане была скромница: я пробовал ее уговорить хоть на махонькое экгиби — она не велась, а я не настаивал. Зато потом... но это будет потом А тогда я огляделся как шуганый, прижав к себе Алесю: не видал ли кто? Нет, ближайшие люди (тоже парочка) метрах в ста, оттуда не видно.

Особенно если зайти за парапет.

Это было тоже спонтанно — во всяком случае, я не имел такого намерения, — но через какую-то минуту я наглаживал и обцеловывал голый Алесин торс, присев на корточки, а Алеся шептала “что ты делаешь, прекрати” и прочие женские пароли, означающие “продолжай”. Что я при этом чувствовал — даже меня не хватит, чтобы описать. Я никогда этого раньше не делал: никогда не ласкал обнаженную грудь в публичном месте. Видеть видел, но не более. Хотя к соскам я не сразу решился подобраться: какой-никакой все-таки, а Рубикон. Но зато сколько гормонов обожгло наши потроха, когда...

Когда из-за угла вышла такая же парочка и застыла в вежливом офигении. Меня реально как ледяную воду швырнуло, про Алесю молчу. Конечно, она оделась с квантовой скоростью и сбежала, утащив меня за руку, и потом лупила меня по заднице и соседним местам, попискивая в мой адрес всякие нехорошие вещи. Это был тот тон, о котором не знаешь наверняка, в шутку он или всерьез. Я и не выяснял, потому что снова сгреб ее целоваться. Алеся противилась очень условно — на уровне “ах, уйди, пративный” — после чего мы слегка полетали в космосе, а потом она резко оглянулась, схватила мою руку и резко сунула себе под юбку:

— Вот, смотри, чего ты натворил. Как я поеду?

Так было такое, что я долго вытирал руку все об ту же юбку. У Алеси охуенные ноги, достойные самой короткой мини, но она любит макси в пол, и я не имею вопросов, ибо ей дико идет. А в тот раз длинная юбка сослужила нам особую службу.

За что люблю Алесю (в том числе) — за то, что дает ощутить себя подростком. Мы бежали по набережной как нашкодившие тинейджеры, сами не зная куда и зачем, и целовались время от времени, причем Алеся заглатывала мне сразу пол-лица и возвращала в слюнях, которые я не вытирал, ибо их приятно холодил встречный ветер. Свернули на тот мост, что у Христа Спасителя, только через другой рукав, в сторону парка. Свешивались с перил и, кажется, что-то орали. Людей было мало и, наверно, они к такому привыкли. Юбка у Алеси была вся мокрая — слава Богу, вечер и не видно, только на ощупь.

Короче говоря, на том берегу в парке мы надыбали лавочку. Увидели ее и оба поняли, куда именно мы бежали и что искали. Люди куда-то делись (видно, поняли, чего нам надо), вокруг уже разливалась жутковатая темень, а на аллее горел один стыдливый фонарь. Мы добежали до лавочки и застыли.

— Так что?

— Что “что”?

— Ну, эээ, в смысле “что дальше”?

— Не знаю...

Примерно такой диалог произошел между нами — двумя сгустками гормонов, которые жутко хотели ебаться прямо в городе и пытались свалить друг на друга первый шаг. Кончилось тем, что мы оба, толкаясь и делая массу лишних движений, пытались пристроиться, не понимая и поругивая друг друга, пока наконец не сообразили, что мне надо сесть верхом на лавочку, а Алесе на меня. Изо всех сил стараясь не кончить, я вывалил свое хозяйство — и Алеся наделась на него, оттянув трусики. Наши ноги накрыла ее юбка вместе с половиной лавочки.

— Оооууу, — выскочил из Алеси хрип удовольствия. (“Наконец-то!” — перевел я.) Она влипла покрепче в меня лобком, ерзая на члене, чтобы ощутить его всей зудящей глубиной утробы, и стала очень мокро чмокать меня в губы, закатив глаза. Иногда она промахивалась и чмокала в нос. Я стянул с нее проклятый топ, дорвался до грудей, сунул в них пальцы, потом ладони, потом сунулся туда весь с головой....

— Да тихо ты, — пытался я образумить рычащую Алесю, хоть из меня и рвался такой же рык. Она кончила почти сразу, я секундой позже, на самом ее пике. Помню это ощущение: из меня бьет исландский гейзер и приподнимает надо мной Алесю, как в мультиках.

Что мне было — спихивать с себя ее, кончающую? Или как?

Но вот что надо было — так это угоститься постинором в аптеке. Хотя мы еще долго лизались на лавочке, так что все аптеки закрылись. А наутро вылетело из головы.

Так что не целуйтесь, дети, у памятника Петру. Он сам развратник был и из вас таких же сделает.

История вторая: о том, как Алиса стала Лысей

Итак, отматываем чуть меньше года. Мы в США, Алеся примерно на 8 месяце. Родители ее собираются к нам, но еще не собрались. Пузо у нее такое, что просто охуеть, да и все тут. Не знал, что это такая мощная штука — беременный животик, тем более у Алеси он реально огромный был уже тогда. Сама Алеся тоненькая, а живот-бегемот во какой. Это особый кайф — когда в нежной девочке вдруг прорастает что-то древнее, звериное, могучее, что и жалко ее, и помочь ей хочется, и облизать весь животик и все тело, и ебать, ебать, ебать, заливая кончей, чтоб из ушей капало. Пока она пузатая и нам это можно.

И вот у этой пузатой Алеси стали сильно лезть волосы. Как это часто бывает у беременных.

Для всех нормальных людей это означало бы “ой-ей-ей, срочно к косметологу, чтобы остановить этот ужас-ужас”.

Для нас это означало... ну, вы уже угадали, что.

Конечно, я не мог настаивать. Мне и самому было адски жаль ее чудесных волос (а жалость эта — обязательный ингредиент фетиша). Я мог только предложить. И я видел, что Алеся, как бы это сказать, отнеслась к предложению всерьез. Колебалась, мучилась, взвешивала за и против.

Но не решилась тогда. Не смогла.

Потом у нас родилась дочь. Назвали Мэй — в часть героини самого любимого у Алеси моего рассказа. Мы оба сидели дома: в универе были каникулы, а Алеся работала мамой. Не буду перегружать текст памперсами, агусями и проч., скажу только, что у меня появился фетиш, о котором я раньше не подозревал. Правда, Алеся говорит, что подозревал, потому что он немножко присутствует в нескольких рассказах, но, видно, моя гениальная интуиция знала обо мне больше, чем мои собственные мозги.

А именно: у Алеси была гиперлактация и я повадился работать молокососом. Повадился смоктать ее, конкурируя с собственной дочерью. Дочь в ранней юности была очень спокойна, спасибо фирме-изготовителю: спала много, ела средне, и все остатки с ее стола доставались мне. Я сосал Алесю теперь уже не только для ласки, но и по медицинской необходимости.

И если б вы знали, как это охуенно, вы бы вотпрямщас побежали брюхатить своих женщин только для того, чтобы взять от жизни еще и это. Потому что это просто невозможно выдержать: когда твоя женщина одновременно и девочка, и любовница, и мать, и из ее юных сисяндр текут молочные реки, и ты хочешь одновременно и защитить ее, и выебать, и уткнуться по-карапузьи в изобильные сиськи, чтобы насосаться от пуза. Когда на одной груди чавкает малая, а на другой ты, и над вами склонилось то самое личико, усталое и заботливое, и пушистые локоны щекочут тебя, а ты обнимаешь голое плодородное тело и сосешь, сосешь, подминая грудь...

Жили мы тогда на атлантическом побережье в Делавере. Дело было летом, стояла жара, и дома Алеся практически никогда не одевалась — ходила без всего. Частично по моим просьбам, частично потому, что так и правда удобнее. Она была для меня настоящей богиней плодородия (удивительно, что за 6 лет до того я написал рассказ с таким названием): нежное, охуительно мягкое и теплое существо с девчачьей головой и грудями матроны, из которых непрерывно льется молоко. Я хотел ее до боли в яйцах, но трахать боялся и клянчил минеты, а когда она не могла — дрочил, уткнувшись в голое.

И вот на втором месяце жизни нашей Мэй как-то снова обнаружилось, что у Алеси выпадают волосы. Еще сильней, чем тогда.

Конечно, я был тут как тут со своим искушением. Алеся колебалась, и я предложил бросить жребий.

Она согласилась. И ей выпало бриться.

И я выбрил ее. Выбрил нахуй, блядь.

До блеска выбрил, до бликов на глянцевой розовой лысине.

Буквально сразу, в ту же минуту. Я брил Алесю быстро, как псих, не успев насладиться процессом, потому что боялся — вдруг передумает, испугается, ну, или я передумаю-испугаюсь, да и вообще... Так и вышло, что Алеся не успела ничего толком понять и почувствовать — только пищала, глядя, как с нее падают волосы. И я тоже, потому что превратился в стремительного робота-маньяка-брадобрея без чувств и без яиц. Брить — значит брить, вижу цель, не вижу препятствий, спасибо, что успел камеру включить.

Осознали мы тогда, когда я взял крем, помазок и стал мазать голову тому, кто сидел передо мной.

Вот этому.

Это была точно не Алеся. Я видел, наверно, миллионы роликов с бритьем и знал, что лысина меняет девушек по-разному: кого-то сильно, кого-то не очень. Алесю было вообще не узнать. Оказалось, что 75% Алеси — это ее локоны. Лысая Алеся уже не Алеся.

— Давай я буду звать тебя Лыся, — предложил я.

Оно еще не видело себя. Оно буравило меня глазами прежней Алеси, в которых сидело по большому такому вопросу. Влажному, густому и с щекотокой. А потом начало стонать вголос, когда станок заскользил по белоснежной макушке, потому что это было, оказывается, смертельно приятно, почти невыносимо. Видно, разная бывает чувствительность кожи на голове, и у новенькой моей Лыси она оказалась раз эдак в стопицот выше максимальной. Никогда не забуду, как я брил ее, сам охуевший почти до обморока, а из соска у нее брызнуло — вот именно брызнуло фонтанчиком, даже не потекло — молоко. Я рухнул на корточки, начал отсасывать, а оно и из другого соска!..

Так я узнал, что из кормящих Лысь от сильного наслаждения бьют фонтаны. Никакого меня не хватило, и она вся залилась молоком, буквально как из молочной ванны вылезла, пока я брил ее, а она скулила так, как бывало и не от каждого секса. Я понял, что не выдержу, попросил минет и сам взорвался кипящим молоком в ее довольно-таки жадный ротик...

Все это кончилось тем, что Алеся, став Лысей, впервые после родов захотела ебаться. Решилась она не в тот день, а немножко позже, но не буду забегать вперед.

Исторический момент “Алеся впервые видит Лысю в зеркале” тоже заснят на камеру и пересмотрен под обоюдную дрочку все те же стопицот раз. Будете смеяться, но просмотр этой сцены на экране пробрал меня сильнее, чем когда я собственной персоной в ней участвовал. Видимо, вот он, порочный опыт порнодрочера. А может, просто нервы тормозили и не поспевали за реальностью: лысая макушка с завязанными глазами подходит к зеркалу, стоит, сверкая перепуганной улыбкой, не решается снять повязку, отпихивает меня, медленно стягивает ее с круглой головы, жмурит еще какое-то время глаза... И потом —

ААААААААААААААА!!!

Наверно, женская психика в этом плане благодарнее мужской: она всегда умеет быть в моменте. Во всяком случае, у некоторых женщин. Таких, как Алеся, ставшая Лысей и прочувствовавшая свое преображение прямо у меня на глазах. И я все-все увидел на ее лице и пережил вместе с ней. Правда, не так остро (тормоз, что поделать).

Лыся смеялась и рыдала, из нее брызгали слезы и молоко, а под бутончиком блестела предательская струйка. (Это я, положим, выдумал, но ведь наверняка так и было.) И потом проснулась Мэй, и наши с ней рты были прилажены к фонтанам, а еще потом я долго, долго игрался свежей лысиной, как самой любимой детской цацкой: терся, обнимал, облизывал (Лысе это дико нравилось и я стер язык почти до крови), никак не желал отпускать и испытал самое настоящее густое щенячье счастье.

Это и правда был один из самых счастливых дней в моей жизни. (Как мало надо для счастья извращенцу.)

Какова была лысая Лыся? Не уверен, что смогу описать, но ее круглая головушка была именно такой, на которую мгновенно встают дыбом яйца старого фетишиста. И не только: Лыся и сама начала дрочить на себя в зеркале. Впервые на моей памяти. Пыталась от меня прятаться, я сделал вид, что обижаюсь — и пошло-поехало. Картина маслом: она перед зеркалом на стуле, ножки врозь, пизда зияет, сверх я навис –– облизываю лысинку, как мороженку, подминаю спинку и плечики — и рука тянется к клитору, преодолевая стыд, впивается в него, из губ хрипы рвутся, из сосков фонтанчики...

(Вот тут ничего не придумал, так все и было.)

Волос до слез было жалко. Ушки оттопыренные у нее торчали, ну точно пришелец...

Это еще не конец истории. Неожиданное продолжение наступило через три дня.

У нас сломался холодильник. Приходил мастер — роскошный двухметровый негр (я не расист, еслишо, наоборот — испытываю к этой породе симпатию), сделал все как надо, насверкал белыми зубищами и ушел. Вслед за ним удалился и я по какому-то делу. Возвращаюсь — дверь открыта и из кухни разговор: Лыся и знакомый голос.

Захожу и матерюсь про себя: Лыся абсолютно голая, как и обычно, на сиське чавкающая Мэй, напротив белозубый. Говорят, насколько я расслышал, об Иванке Трамп.

Увидев мой охуевший портрет, белозубый объяснил, что забыл свой телефон, и тут же исчез, как стерли его. А малиновая Лыся начала оправдываться:

— Я слышала, что хлопнула дверь, думала, он захлопнул ее, вот и разделась, а потом иду мимо двери, и он такой... Ты ревнуешь?

Я слегка ревновал, да. Но важно было не это.

— Тебе понравилось? — припер я ее к стенке. — А ну признавайся папочке! Понравилось, да? Потому что если бы нет — ты рванула бы одеваться и потом плакала в уголке от стыда. Ведь понравилось же?

И она призналась. Что ей не просто понравилось, а — Лыся взяла мою руку и сунула угадайте в какое место.

Мэй сопела на сиське. Мы сгрузили ее, не дыша, в резиденцию (тогда еще дочь разрешала проделывать с собой этот фокус). Я взял Лысю, водрузил себе на колени, надел промежностью себе на руку и принялся дрочить, одновременно выжимая молочные струи из двух грудей сразу.

Как же я давно этого не делал! Мои руки изголодались по Алесиной плоти и месили ее, может, чуть грубее, чем это можно делать с юной мамой, но Алеся кончила так отчаянно, что вся комната была в молоке. Я если и преувеличиваю, то совсем немного.

Назавтра была жарища. Я, видимо, перегрелся, потому что меня возникла безумная идея, с которой я сразу же и прилез к Алесе:

— Родная!

— Чего тебе надобно, старче?

— Не вели казнить, вели слово молвить. А что, если нам с тобою...

В двадцати милях от нас был океан. Атлантический, не какой-нибудь. Сезон стоял не шибко курортный — вода холодная, — но люди на пляже, конечно были. Пляж был дикий, общественным местом вряд ли считался...

Не сразу, но я уговорил ее. Главным “но” была Мэй, но мне удалось убедить Алесю, что в багажнике у нас будет тридцать кило страховочной детской хуйни. И мы поехали.

Дикарями. На пляж. Я как обычно, Алеся голая.

И никакой ее одежды у нас с собой не было. Была только подстилка, которой она обмоталась в дороге, и спальный мешок на случай холодных ночей, которые так и не наступили.

Провели мы там всего три дня: на третий Мэй стала скандалить, и Алеся настояла вернуться — показать ее врачу. Но эти три дня сидят во мне острее многих и многих лет. Их мне тоже трудно описывать: они слились в одно сплошное щекотное впечатление, в центре которого голая лысая Алеся с Мэй на сиське, и вокруг — много-много взглядов, обалдевших, как и я, от этого чуда звериной женственности (а лысая Алеся точно стала немножко зверем). Взгляды мяли ее, как мои руки в палатке, купленной по-быстрому в интернете, — и все норовили поговорить с Алесей, как тот белозубый, изобрести повод, чтобы постоять напротив и попялиться на розовое бесстыдство ее материнства, а я нависал рядом и захлебывался этим всем как старый наркоман. Сосать ее на людях, кстати, я стеснялся и таскал Алесю для этого в палатку.

Алеся кайфовала не меньше моего. Она как-то разом распробовала эксгиби: еще один мой бзык стал нашим общим. Довольно часто я клянчил “пошли в палатку”, чтобы намять и надрочить ее как следует, а заодно и подставить что полагается. Кончали мы трижды в день. От секса Алеся отказывалась, но...

Это было уже после возвращения: она вдруг позвала меня. Потребовала пожестче — и я выебал ее, вдолбив в нее весь азарт голодных бедер.

С тех пор наш секс сильно изменился: стал грубее, брутальнее, иногда с матом, шлепками и т.д. Не в последнюю очередь из-за лысины: с ней Алеся больше не была прежней. Впрочем, я это уже говорил.

Я брил ее долго — год с лишним. И сам попросил отращивать: испугался, что больше не увижу ее волос. Глупость, конечно. Какое-то время Алеся была короткошерстным мальчиком, и это отдельная тема, сладкая с горчинкой...

Продолжение следует.