Предисловие переводчицы. Это удивительно завораживающий роман, пожалуй, наиболее откровенный (и наиболее сложный) из всех классических произведений, которые я переводила (оригинальное название романа: Blue Velvet). Я даже ловлю себя на мысли, уж не подделка ли он. В том смысле, не является ли он искусной имитацией классического викторианского романа. Анонимный автор очень лаконично, но очень образно, в предложениях, состоящих буквально из пары слов, смог описать не только переживания молодой красавицы из провинциального аристократического рода, получившей сексуальное воспитание сначала у своего отца, а затем у своего богатого лондонского мужа, а затем отданной в «аренду» в богатую семью для изысканных и утонченных запретных утех, но и нравы высшего английского общества начала XX века. Никогда бы не подумала, что английский язык мог быть настолько богат по смысловому содержанию.

К сожалению, времени заниматься переводами сейчас очень мало, но я постараюсь с этим романом не затягивать. Это настоящий подарок любителям утонченной викторианской эротической прозы.

*****

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В окрестных домах слышится шорох. Затягивающиеся складки платья, рождающие шелест шелка... Лица, застывшие над тонкой вышивкой.

Сегодня утром на Бромптон-роуд [прим. переводчицы: улица, расположенная в Королевском районе Кенсингтон и Челси и частично Вестминстерского Сити в Лондоне, известная своими дорогими и изысканными магазинами] ко мне приставал мужчина. Я шла, разглядывая витрины, к носкам моих ботиночек налипали мертвые листья, а он следовал за мной по пятам. Я чувствовала на себе его взгляд.

На мужчине было длинное серое пальто, сшитое из хорошей ткани, отполированные ботинки, опрятная шляпа. Когда я взглянула на его лицо, — ничего выразительного, обыкновенное лицо, — то увидела, что его губы изогнуты в насмешке. Насмешке надо мной? Более не обращая на это внимания, я смотрела на витрины магазинов, разглядывая старинный голубой фарфор, — но чувствовала его взгляд на своем теле, пальто, шляпке. Резкий порыв ветра разметал листья у моих ног. По дороге рысили лошади; то тут, то там виднелись автомобили. Серое небо, в воздухе ощущался запах горелого дерева. Затем мужчина заговорил:

— Какое вы прелестное создание. И, несомненно, замужем.

Я промолчала. Не глядя на него, я рассматривала в витрине большую вазу. Он заговорил снова, и теперь его голос понизился до шепота. Я повернулась, и вновь увидела его насмешливо изогнутые губы.

— Я позову констебля, — произнесла я.

— Вы замужем?

— Это не ваше дело.

Я вновь посмотрела на витрину. В ней показался лавочник. Лицо в окружении старинного голубого фарфора, водянистые глаза за стеклами очков. Отойдя от мужчины в сером пальто, я вошла в магазин.

Старый лавочник улыбнулся мне, спросил, нет ли у меня каких-то особых предпочтений. Тонкая бесцветная улыбка, влажные глаза, на подбородке щетина. Я подумала, не уйти ли мне, но потом вспомнила о человеке, который ко мне приставал, и сказала владельцу магазина, что да, он может мне кое-что показать.

Среди полок, ящиков, заставленных старинным фарфором, тарелками и чашками мы остались одни, старик и я. В углу стояли старые часы, на абажуре лампы осела пыль. Владелец магазина шаркал при ходьбе.

— Яшмовая посуда или Дербский фарфор, мадам? У меня есть все, что вам может понравиться.

Я побродила среди предложений. Какой унылый ящик с расписным Вустером! [прим. переводчицы: Дерби и Вустер — две старейшие британские фабрики по производству фарфоровых изделий] Внезапно позади меня старик что-то забормотал, прижавшись к моей спине. В его шепоте послышалась мольба.

— Дай мне полизать тебя, — прошелестел он.

Послышался смех ребенок. Где это? Наверно, за пределами магазина? Я дотронулась до одной из вустерширских тарелок. Старик прижался ко мне теснее.

— Хорошо, — просто ответила я.

Панталончиков на мне не было, и сделать это было несложно. Я опустилась на стоящий рядом стул, задрала юбки, и приподняла одну ногу, поставив ботиночек на сиденье стула, чтобы обнажить свою сокровищницу.

Старик, опустившись на колени, пробормотал, что ему очень приятно. Я посмотрела на его редкие седые волосы, и почувствовала своей кожей его небритость... Его дряблый рот... Его язык.

На дороге можно было видеть движение. Мелькали двухколесные экипажи, блеснул металл нового автомобиля. Я подумала, стоѝт ли все еще там, на улице, тот человек с изогнутыми в усмешке губами, который преследовал меня.

Теперь старик присосался к моему интимному источнику, натирая меня своей щетиной. Я плавно двигала бедрами, чувствуя его грубые щеки и толстый язык. Еще мгновение, — и он принял мой сладкий ликёр, оказавшийся у него во рту и на подбородке. Наконец он поднялся, его седые усы блестели от влаги.

Я вышла из магазина, так ничего и не купив. Ничего, даже какой-нибудь хрупкой чашки. Закрыв за собой дверь, я вышла на Бромптон-роуд, но человека, который приставал ко мне, там уже не было.

*****

За обедом Найджел вытирает губы, прежде чем отпить вина.

— Договоренность с Артуром Хоули достигнута, утром он пришлет за тобой карету.

Служанка вносит блюдо с фруктами. Услышала ли она его слова? Мне не нравится любопытство слуг, не нравятся глаза служанок. А эта еще и новенькая. Ее следует выставить.

Я смотрю на Найджела.

— Я бы предпочла не отправляться туда.

Он хмурится.

— Мы уже говорили об этом.

— Хочешь, чтобы я поехала?

Он пожимает плечами.

— Теперь я жалею обо всей этой чертовщине. Не люблю проигрывать.

Думаю, в детстве Найджел был угрюмым мальчишкой с потаенными мыслями, скрытыми в холодной пустой комнате. Наверно, его родители любили наказания. Но сейчас он добился успеха в качестве адвоката. Успешного адвоката. Говорят, нам нужны люди, достигающие успехов.

Мне не стóит размышлять об этом, я должна думать об обычных вещах. Этот дом, как же он обманчив! Такой красивый снаружи — белый лепной фасад, узкий портик. А внутри тьма, порождающая темноту в сердце. Кто будет им управлять? Окна в обеденном зале снова нужно помыть. Надо будет сказать об этом Биггсу, или еще кому-нибудь.

После обеда я забираю свои накопления, эти отголоски моих банальностей, и оставляю Найджела в одиночестве в гостиной. Горничная еще не закончила вытирать пыль. Мне нравится, когда в этой комнате порядок. Но почему Найджел ничего не предпримет? Слуги в наши дни такие бестолковые... Глупые девчонки.

Существуют определенные предписания. Определенные правила, которые поддерживают порядок в нашей жизни. Они всегда существуют...

Горничная по имени Бакстон приносит чай. На ее щеках горит румянец. Я смотрю на ее руки, когда она ставит чашку. У нее несколько грубоватые пальцы.

— Подойди сюда, девочка.

Она подходит и останавливается передо мной. У нее на лбу блестят влажные бисеринки.

— Да, мадам?

Я касаюсь ее бедра, провожу рукой по задней части, чтобы обхватить ее ягодицы. Чувствую пальцами выпуклость под серой тканью.

Она что-то бормочет, но не отстраняется. Просто закрывает глаза.

— Ты какая-то вялая. Ты спишь, Бакстон?

— Нет, мадам.

— Ты носишь панталоны?

— Нет, мадам.

— Подними юбки.

Она подчиняется. Возле колен с ямочками собрались в складки черные хлопковые чулки, подвязанные чуть выше. Обнажаются белые бедра, увенчанные кустиком. Какая она мохнатая, тут у нее целая роща. Я ощущаю пальцами хитросплетение волос, потом заставляю девушку повернуться, чтобы она продемонстрировала выпуклость своего задка. Налитые белые щечки, мои щекочущие пальцы пробегают вдоль глубокого разреза. Я говорю ей не двигаться, говорю, чтобы она не шевелилась при моих прикосновениях, и когда сжимаю ее плоть, девушка дрожит. Упругие шарики сжимаются обеими руками, после я раздвигаю их и приказываю ей наклониться вперед. Горничная нагибается, и тогда я раскрываю половинки ее попки. Чуть ниже виднеется интимная выпуклость, эта налитая сладкая щелка в густом гнездышке волос, а чуть выше этого — упругая розовато-коричневая задняя розочка. Я держу ее своими руками, ощущая пальцами эту мягкость упругой женской плоти.

Потом заставляю Бакстон раздвинуть ноги. Она придерживает юбки, двигая ногами, продолжая стоять склоненной вперед. Вот теперь места достаточно. Моя рука проскальзывает между ее бедер, пальцы оказываются в ее гнездышке. Я чувствую дрожь ее ног, слышу приглушенный всхлип, ощущаю полные губки... Теперь они налились и набухли. У нее крупный клитор. Я играла с ним раньше, и чувствую сейчас его своими пальцами... Эту дрожащую шишечку между кончиками моих пальцев.

Она не в состоянии выдерживать такого потирания, и постанывает. Ее задок начинает подрагивать у меня на глазах, и она роняет на мои пальцы сладкие капли.

— Тебе приятно, Бакстон?

— Пожалуйста, мадам...

И когда девушка заканчивает истекать, я заставляю ее снова повернуться, поднимаю свою влажную руку, и провожу пальцами по ее рту.

— Оближи их, девочка. Оближи мои пальцы полностью.

Горничная берет их в рот, облизывает губами каждый палец по отдельности, освобождая их от своих выделений, избегая при этом смотреть мне в глаза. Потом я убираю руку.

— Когда мистер Патнэм последний раз тебя трахал?

Мгновенный румянец вспыхивает на ее щеках. Девушка колеблется.

— Вчера, мадам.

— В попку?

— Да, мадам.

После этого я отсылаю ее. Чай остыл, но на моих пальцах все еще сохранился ее запах.

*****

В своей спальне я наслаждаюсь солнечным светом. Мне не нравится темнота, все эти тени, мне хочется видеть свет.

Неужели мне придется забыть все свои платья, обойтись без всех кружевов, без всего этого кретона, [прим. переводчицы: плотная жёсткая хлопчатобумажная ткань, известная с XVIII века, состоящая из окрашенных в разные цвета нитей, создающих геометрический орнамент (клетки или полосы). Шла на обивку мебели, драпировки, для занавесей, применялась для оклеивания стен; иногда из кретона изготавливалась верхняя одежда] собранного на Оксфорд-стрит? [прим. переводчицы: одна из основных и наиболее известных улиц в Лондоне, расположенная в районе Вестминстер. Также известна своими фешенебельными магазинами] Это так глупо. Как же легко наши привычные определенности обращаются в неудобства!

Найджел так уверен в сути вещей. Он такой чопорно-старомодный, его разум напоминает чердак без окон. Можно ли себе представить, как он овладевает этой Бакстон? Я представляю его мужской орган в ее попке, когда ее локти на столе, задок открыт, а крепкий набалдашник закупоривает узкую дырочку. Как же она должна извиваться! Интересно, нравится ли ей втягивать своей задней дырочкой крепкую плоть? Тугое колечко, всасывающее его набалдашник! Я хорошо помню тот первый раз, когда он имел меня в Уэссексе, тот самый первый взлом заднего прохода. Бакстон крепкая девушка, она должна легко его принять. А что насчет других? Может, кухарка? Довелось ли ей познать его член в своем анусе?

Но все эти предположения обманчивы. Просто воображаемые вещи в комнате теней. Не стóит уделять слугам столько внимания. У них есть свои предрасположенности, но им придется довольствоваться лишь тихими смешками среди запахов шкафов.

Мой дядя Джеральд как-то сказал, что я слишком много и глупо хихикаю. Вновь приходят воспоминания — его пальцы щекочут мою киску, мои первые выделения на его пальцы, мои смешки, переходящие в стоны. Его развлечения, его влажные пальцы, его толстый ствол в моей руке. Мне нравятся, когда они толстые, нравится их горячая пульсация. Ведь у меня острое сексуальное желание!

Мои мысли вновь возвращаются к Найджелу, и к его разговору об Артуре Хоули. Я вспоминаю о его проигрыше Артуру, и закрываю уши. Гнев, словно камень, вздымается в моей груди. Я начинаю дрожать.

Он сейчас в своей комнате, среди всех своих удобств. Пользует ли он сейчас одну из служанок? Возможно, так и есть. Белый шар девичьего задка в качестве подставки для ног — одна его нога покоится на белой плоти, носок второй проникает в ее трещинку.

Никогда не была уверена в том, какую из служанок он предпочитает. Постоянен ли он в своих облапываниях? Девочки всегда шушукаются об этом друг с другом на кухне.

И что насчет этого брака, о котором уже знает каждый? Брак — это вопрос изменчивых и непостоянных проникновений, это журчание голосов, это влажное скольжение в потаенных местах.

У Найджела есть друзья. Все эти мужчины с усами, посмеивающиеся в облаке дыма, с розовыми щеками и яркими глазами, бросающими оценивающие взгляды, когда я приветствую их в гостиной. У нас с ним есть свои собственные вечерние смятения, фривольные шутки среди неслышно передвигающихся слуг, иногда взгляд нетерпения, приличествующий мужу и жене.

У меня тоже есть свои собственные благоустроенные удобства. Вечер со своими дамами в Адельфи, [прим. переводчицы: театр Адельфи — театр в Вест-Энде, находящийся на улице Стрэнд в Вестминстере, западной исторической части Лондона. На время своего основания специализировался в комическом и музыкальном жанрах] ощущение мягкого бархата на воротнике моей пелерины. Мне нравится сад летом, в нем, в тени деревьев, касаясь коры, чувствуешь себя спокойно. В летнюю жару мне нравится ощущение хлопка на своих бедрах.

Зимой Найджел часто спит в моей постели. Его пальцы щекочут мою рощицу, — прелюдия к потным ритмичным трепетаниям в ночной темноте. И неизменное ощущение того, как его могучая мужская красота напрягается в бархатном канале моей киски... Ощущение силы его толчков.

Иногда после того, как Найджел побывает у меня, в коридорах раздаются смешки. Он стоит с мокрым потрудившимся корнем, изумляя служанок, и лежа на кровати я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на его болтающиеся достоинства, и выразить еще один приглушенный смешок. Найджел двигается, мерцая белыми боками, пока покачивается его член.

Он должен трахать служанок, этих унылых девиц, выбивающих ковры. Иногда на этих белых, словно мел, лицах в чердачных комнатах глаза становятся красными. Интересно, это от грусти или от пыли?

Найджелу нравятся мои бедра, он часто касается меня. Поглаживающее прикосновение в неожиданных местах. Его рука покоится на моей попке, когда мы пьем херес после ужина, или пока я наслаждаюсь теплом в освещаемом камином зале... Потом его выделения на моем лице, липкая влага между моих грудей.

У него есть свои предпочтения. Это и его пальцы на моих губах, и его розовый стержень у меня во рту. Он улыбается, когда слышит приглушенные звуки моего сосания. Ему нравится, когда я ношу серые чулки — тонкий серый шелк, серые туфли и белую сорочку. Его руки лепят мою плоть, пальцы ложатся на мои округлости, мои выпуклости, и когда он ласкает мой задок, он улыбается мне, демонстрируя улыбку, отражающуюся в зеркале в моей спальне.

У меня полные груди. Сладкие фруктовые тыковки с дерзкими высокомерными сосками, и Найджел держит эту тяжесть в своих руках, растягивая мою плоть в своем развлечении.

Там внизу, — он называет то место моей муфточкой. Место, в котором он согревает свою руку, лаская пальцами чувствительные участки моей кожи. Он говорит, что моя мохнаточка замечательна и более развита, чем другие, которые ему довелось познать.

Его пальцы всегда дразнят, эти кончики пальцев в потаенных местах. Знают ли об этом служанки? В их глазах я замечаю понимание.

*****

— Кларисса?

Входит Найджел. Я указываю ему на окна.

— Тебе нужно будет их помыть.

Он улыбается.

— Да, дорогая. Теперь ты довольна?

— Не знаю.

— Я буду скучать по тебе, Кларисса.

Мы стоим возле одного из окон. Он обнимает меня, целует мои губы, ласкает мой задок, мои груди. Я чувствую прикосновение и нажатие его рук.

Затем он расстегивает бриджи, и извлекает свой ствол. Его оружие уже твердое, кожаный капюшончик откинут, обнажая розовую головку, самую его налитую часть. Какой же он непоколебимый, твердый, словно камень!

Он толкает меня в плечи — я должна встать на колени, чтобы отсосать. Его орган оказывается у меня во рту, и я чувствую вкус его возбужденной плоти, ее горячий жар. Она начинает мягко скользить между губами. Интересно, какое платье я надену завтра? Мне вспоминается Бромптон-роуд и человек, который ко мне приставал. Внезапно Найджел начинает стонать, и дрожит, когда изливается мне на язык. Я принимаю его струи, впитывая тепло его любовного сока.

*****

Внешнее сходство — в чем оно проявляется? Ночью я открываю глаза. Одна из маленьких электрических лампочек все еще горит. Иногда, когда на улице сильный ветер, дом поскрипывает и постанывает, напоминая усталую старушку. Найджел сейчас в своей комнате? Спит ли он?

Я выхожу из спальни. Ковер в холле скрипит под моими домашними шлепанцами. Закрытые комнаты внизу, где чувствуется запах старой пыли, заглушают храп слуг. Я вхожу в кабинет Найджела. Огонь в камине все еще горит, я помешиваю золу и зажигаю одну из ламп.

То, что я ищу, хранится у него в запертом ящике стола, но замок там старый, и я уже открывала его много раз. Один поворот инструмента, которым он чистит свою трубку, ящик выдвигается, и у меня в руках оказывается кожаный портфель. Дрожащими пальцами я открываю его.

В портфеле хранится одна большая фотография. На ней изображена часть комнаты с тяжелой драпировкой и музыкальный инструмент со струнами. Я ничего не знаю о таких вещах, но всегда предполагала, что это лютня. На переднем плане видна часть дивана, на котором на животе полулежит женщина. Свое тело она поддерживает на локтях и одном колене, вторая нога опущена с края дивана. Видна одна рука, ладонь придерживает волосы, которые ниспадают ей на красивое лицо, развернутое к камере. Но женщина ни на что не смотрит, мечтательный взгляд пустых глаз застыл. На ней ничего нет, она обнажена и видна вся — немного приподнятый широкий задок, мохнатое устье ее любовного грота, сжатые губки. На коленях позади женщины стоит мужчина. Видна только нижняя часть его тела, его сильные мускулистые бедра; одна рука покоится на женской попке. Его мужской орган довольно толстый, с крупными ядрами и покрытой волосами мошонкой, и им он пронзил заднюю дырочку женщины, погрузив свой жесткий стержень в ее внутренности наполовину. Своим могучим размером мужчина растягивает колечко ее заднего входа.

Я трогаю свою киску. Мои нижние губки уже набухли, плоть влажная. Я смотрю на это соединение, на ее заполненный задний проход, на пустые глаза женщины.

Этот мужчина не Найджел. Я знаю, что это не он, я знаю его тело. Эти массивные ядра, мошонка, тяжело свисающая под их бременем — не его. Но это соединение двух тел, эта жесткая пика в женском основании... Неужели это Артур Хоули? Я снова смотрю в глаза женщины. В ее пустые глаза.