Со временем вы узнаете ритм дома, в котором чутко улавливаются моменты безделья и шорохи в коридорах. В доме у семейства Хоули царит атмосфера социальной завершенности. Слышится голос хозяйки, кажется, что ее глаза повсюду. Каждый день у нее находится время, чтобы управляться со своим королевством, прежде чем она обратится обратно к друзьям. Слуги мечутся из одной комнаты в другую, как серые мышки.

— Зеркала должны сверкать, — говорит миссис Хоули. К младшим служанкам она испытывает лишь презрение, заявляя, что все они безмозглые. — Чего же тогда мы можем ожидать? — добавляет хозяйка. — Слуги в наши дни не самые лучшие в своем классе.

Она перебирает свои наряды. Миссис Хоули любит, чтобы ее одежда была модной. Если шелк и кружева — то непременно из Парижа.

— Почему французы так много знают об этих вещах? — спрашивает она. — В Лондоне нет ни одной портнихи, которая могла бы сшить такое платье. Это странно, ты не находишь?

Она очень любит драгоценности и маленькие драгоценные шкатулочки — эмалированные сувениры на память о лете, проведенном в Баден-Бадене; перламутр и гранат, привезенные из Биаррица. [Баден-Баден и Биарриц — элегантные и аристократические курорты, соответственно в Германии и Франции] Ее пальцы порхают над расческами и щетками, заполняющими туалетный столик.

Супруги Хоули не похожи друг на друга ни нравом, ни внешним поведением. Полагаю, то же самое можно сказать и о нас с Найджелом — всегда интересно, что видят со стороны другие. Иногда мистер Хоули, кажется, забавляется сообразительностью своей жены. Вот и сейчас она проявляет свой быстрый язвительный юмор, а спустя мгновение умолкает, и ее супруг вновь возвращается к своей газете.

Отныне я не могу смотреть на нее, не вспоминая о ее скрытых достоинствах — белой коже ее плеч, ее груди, ее мохнаточке. Полная нижняя губа, вступающая в противоречие с надменным выражением ее лица; ее глаза, всегда сурово повелевающие над всеми, — и при этом там, внизу, в любовном гроте, у нее всегда влажно и голодно.

Она — вечно голодная, и у них есть свои интимные отношения. Иногда я делю с ними постель; место, где можно познакомиться с их развлечениями. Все эти легкие ласки и касания, пальцы в потаенных местах. Она любит, когда ее покрывают по утрам, чтобы ее супруг ритмично двигался между ее распахнутых и слегка приподнятых бедер. И чтобы я держала его ядра, когда они подпрыгивают, пока его член прощупывает ее потаенные глубины.

Это она властвует надо мной, поскольку мистер Хоули в ее присутствии проявляет только почтение — так, как будто вспоминает руки и пальцы своей жены, сжимающие бледно-белую кожу его задницы. Миссис Хоули полностью выдрессировала своего самца. В лучах утреннего света я часто ловлю на себе ее взгляд. Тот самый надменный взгляд, когда мистер Хоули поднимается на ноги и выполняет ее приказы; когда он взгромождается между ее бедер, чтобы израсходовать в нее свою мужскую сущность; чтобы отдать ей дань своего уважения.

*****

Иногда по вечерам миссис Хоули рассказывает о своем отце, о старом Хайгейтском кладбище, где он похоронен. [Модное и очень популярное в XIX веке кладбище в северном пригороде Лондона, где похоронены многие представители уважаемых лондонских семей] Она навещает его могилу раз в год, в годовщину его смерти. Потом рассказывает об их совместных путешествиях — они любят посещать разные места на континенте. «Мы обожали Баден-Баден», — говорит хозяйка. Я представляю себе миссис Хоули вместе с ее отцом. Развлекались ли они вместе в своей комнате? Краснела ли она теплыми вечерами в Баден-Бадене?

С отцом мы путешествовали нечасто, но я много ездила с Найджелом — до этого мы с ним редко разлучались. Помню тот месяц, когда он ездил в Мадрид. Тогда в наш дом на Квинсдейл-роуд [улица в Лондоне, в аристократическом районе Кенсингтон] ко мне снова приехала погостить моя кузина Гертруда. Со времени наших игр в Уэссексе прошло много времени, и Гертруда притворялась, что ничего не помнит — когда я упомянула конюха Линча, она посмотрела на меня пустыми глазами. Но вечерами я приходила к ней в постель, и она принимала мои ласки и поцелуи. Найджел был очень забавен, когда вернулся из Мадрида. Гертруда оставалась после этого с нами еще две недели, и однажды вечером мой муж прокрался в ее постель вместо меня, а утром сказал, что наша гостья большая умница. Кузина тогда рассердилась и отказывалась на меня смотреть.

*****

В моей комнате стоить длинное наклонное зеркало. Я прижимаюсь к стеклу — сначала мои губы; потом моя грудь; наконец, мой живот. Я обволакиваю себя, согреваю стекло своей сладкой дрожью.

Сегодня утром я стояла у окна в своей комнате и смотрела на Сассекс Гарденс. Наклонные крыши, дымовые трубы домов. Есть ли в них еще такие окна, как мое? Возможно, есть; с такими же лицами, сокрытыми в тенях других комнат. Миссис Хоули не любит, когда я стою у окон, она говорит, что мы должны сохранять приватность. Она шепчет мне это, и я чувствую ее горячее дыхание у своего уха. Ее рука покоится на моей попке, сжимая ее своими пальцами.

Я часто вспоминаю о Найджеле, о нашем доме; думаю о том, как я оказалась здесь, в этой маленькой комнатке на Сассекс Гарденс. Со своими чулками, перекинутыми через ручку кресла, этим синим корсетом, который так любят супруги Хоули. Их забавляет, когда они гладят мой задок, когда их пальцы оказываются на моей плоти. У миссис Хоули очень изящные руки, и она любит ласкать ими мое нежное устье, пока удерживает меня.

Самое ужасное, что я больше не смогу обитать в своем доме; в нашем доме. На самом деле это дом Найджела, — ведь он, в конце концов, все еще там. Я здесь, а он там. Он развлекается? Да, полагаю, что да. Найджел не такой человек, чтобы оставаться без развлечений. За годы брака человек хорошо узнает своего супруга. Найджел непременно будет развлекать себя сам. В комнатах, в залах, во всех привычных местах.

Я же всегда одна. Даже в комнате, заполненной людьми, я храню свое уединение; свое собственное королевство, огороженное рвом, эдиктами и разрешениями моего собственного издания, из которого не хочется выходить. Миссис Хоули говорит, что я слишком отстраненная, слишком озабоченная. Она любит щипать меня за соски — Найджел часто делал то же самое. Им очень хочется, чтобы разводной мост опустился, чтобы можно было пересечь ров и проникнуть в мою сокровенную крепость.

*****

После обеда я сижу рядом с миссис Хоули в ее экипаже.

— Какая ты тихая, — говорит она. — Ты должна поговорить со мной, Кларисса.

Лошадь рысит по Оксфорд-стрит, я размышляю о том, вернется ли моя жизнь когда-нибудь снова в привычную колею. А может быть, обыденность — это всего лишь обманчивая иллюзия? Мы приезжаем на Итон-сквер, [одно из наиболее изысканных и эксклюзивно дорогих мест в Лондоне, в районе Белгравия] к внушительному дому с высокими окнами по обе стороны от портика.

— Ты найдешь ее очень любезной, — произносит моя покровительница.

Хозяйку дома зовут леди Олдершоу. Она улыбается мне, но за руку не берет. В ее осанке и на лице чувствуется легкое выражение спесивой надменности. Имперское достоинство как оно есть — благородный бюст, покатые плечи, изящная шея, бледно-голубые глаза и золотистые локоны. Чувство собственного достоинства, свозящее в ее улыбке.

— Пойдемте в гостиную, Маргарет, — приглашает она. — Там новая картина Бронзино. [Бронзино (итал. Il Bronzino), настоящее имя Аньоло ди Козимо ди Мариано (1503 —1572 (по другим данным 1563 г.) — итальянский живописец, придворный художник великого герцога Тосканы Козимо I Медичи, один из самых утончённых живописцев-портретистов раннего флорентийского маньеризма]

Гостиная огромна, целый акр белого мрамора. Солнце освещает статуэтки, зеркала и золотые витые орнаменты. Зал достаточно большой, чтобы служить музыкальным салоном. Повсюду диваны, бархатные пуфы и турецкие ковры.

Леди Олдершоу, кажется, забавляет мое присутствие. Она разговаривает с миссис Хоули, глядя на меня. В ее глазах читается веселье.

Подается чай. Я держу чашку на колене, хозяйка дома ставит заварочный чайник себе на локоть и рассказывает об Аскоте. [Город в районе Виндзор и Мейденхед графства Беркшир в 40 км от Лондона, где на городском ипподроме Ascot Racecourse ежегодно в конце июня в присутствии членов королевской семьи Великобритании проходят скачки Royal Ascot, являющиеся главным светским мероприятием лета] Потом бросает взгляд на горничную и велит ей уйти.

— Подождите снаружи, — произносит она, потом смотрит на меня и говорит, что у меня красивое лицо. — Но, смею надеяться, вы это и так знаете.

Насколько же она величава! Белая кожа шеи, эти голубые глаза. В ответ я молчу, ничего не говорю, просто потягиваю чай, наблюдая за игрой солнечного света на ручке маленького латунного колокольчика.

Затем леди Олдершоу начинает сетовать на недостаток дисциплины, проявляющийся в наши дни среди некоторых девушек.

— Я не имею в виду низшие классы, — говорит она. — Я имею в виду дочерей моих друзей. Некоторые из этих девочек просто ужасны. Или это я старею? Как ты думаешь, я старею, Маргарет?

Миссис Хоули возражает.

— Ну что вы? Ни вы, ни я!

Леди Олдершоу смеется, и рассказывает о предстоящей вечеринке в своем загородном поместье.

— Друзья Генри мне надоели. Я всегда приглашаю достаточно людей, чтобы отвести их от пагубного влияния. Вы придете, Маргарет?

— Безусловно!

— А теперь позвольте мне спросить о Клариссе. Что за человек ее муж?

Они разговаривают о моем супруге, потом говорят обо мне — о договоренностях с Найджелом, о моем присутствии в доме Хоули, о моей семье. Меня никто не спрашивает, на все вопросы хозяйки дома дает ответы миссис Хоули. Я рассматриваю группу статуэток, эту компанию влюбленных в лесу средней полосы — расписных фарфоровых девушек в сопровождении своих супругов, — затем маленькие золотые часы с филигранным основанием, на которых играет солнечный свет, и потягиваю чай. Мне хотелось бы находиться в другом месте, но, увы, сейчас я здесь. Миссис Хоули продолжает говорить, рассказывает о моем синем корсаже, описывает текстуру моей плоти. Леди Олдершоу это забавляет.

— А что думает Артур?

— Для игр с ней у него есть свое время.

— Смею предположить, что да. Вы находите, что он от нее без ума?

— Иногда мне кажется, что да.

Хозяйка дома заразительно смеется.

— Весьма уместно, Маргарет. А что насчет вас? Вы тоже сведены ею с ума?

Миссис Хоули раскрывает все, рассказывает о каждом из всех моих покорных подчинений, обо всех моих хитроумных любовных уловках. Мне становится невыносимо, я не могу этого слушать, чувствуя, как с громким стуком бьется мое сердце.

— Она любит получать удовольствие, — заключает миссис Хоули.

Леди Олдершоу улыбается мне своими умными, всепонимающими глазами, в которых стоит веселье.

— Я бы хотела увидеть ее сейчас, — произносит она. — Позвольте мне взглянуть на нее.

Так вот в чем дело! Миссис Хоули приказывает мне раздеться. Сначала я притворяюсь, что не понимаю, о чем идет речь, и мои конечности начинают мелко дрожать от такого притворства. Потом я отказываюсь, говорю, что это невозможно; что я не потерплю такого, что я не смогу такого вынести. В моем голосе слышится мольба — эта огромная гостиная вдруг стала тесной, мне становится страшно. Миссис Хоули настаивает, ее тон непреклонен, губы сужаются в твердую, упрямую черту. Она не потерпит моего неповиновения, и приказывает мне еще раз. Я ничего не отвечаю, и ничего не делаю — просто сижу, застыв, сжимая в руках чашку с чаем.

— Она отказывается, — говорит леди Олдершоу.

— Что ж, пусть будет так, — отвечает миссис Хоули.

Вызываются две горничные, им велено раздеть меня. В их глазах стоит только тупоумие. Моя чайная чашка забирается, я вынуждена подняться. Лучи Солнца уже зашли за статуэтки, только золотые часы кажутся горящими. Меня трясет, когда я занимаю свое место, но ко мне уже тянутся деловитые руки служанок. Такие одинаковые, как и руки у любых слуг. В одном из зеркал я вижу свое изображение, свое лицо, шею и плечи. С меня снимают корсет, потом камизу. В зеркале появляется моя грудь. Я обнажена перед ними, перед их глазами — глазами леди Олдершоу и миссис Хоули, глазами служанок. Глазами всех женщин в комнате, которые по-прежнему одеты.

Горничные уходят, тихо ускользают, исчезают, дверь за ними закрывается. Миссис Хоули что-то говорит хозяйке дома. Я не смотрю на них, глядя вместо этого в зеркало. Но тут моя покровительница обращается ко мне — от меня требуют повернуться к ним своим лицом, своей грудью и мохнаточкой. Леди Олдершоу забавляется.

— Она очень красива.

Я снова смотрю в зеркало, ощущая спелость и совершенство своей груди.

— Бюст мне не нравится, если на него мне неприятно смотреть, — произносит хозяйка дома. — Пусть она покажет свой задок.

Я снова вынуждена двигаться, должна выйти вперед, чтобы встать перед ними, а затем повернуться спиной и наклониться, чтобы выставить напоказ свою попку. Я подчиняюсь, покорно демонстрируя свои округлости. Они перешептываются позади меня. Как мне нужно стоять в таком случае? Не слишком ли широко раздвинуты мои ноги? Турецкий ковер щекочет мои ступни. Потом появляется рука. Это рука леди Олдершоу — это может быть только она, поскольку ощущение руки миссис Хоули мне уже хорошо знакомо. Леди подходит сзади, заставляет меня встать прямо, и все еще находясь позади, начинает ласкать мою правую грудь. Она берет в ладонь спелое полушарие и делает шаг вправо, оценивая в своей руке его весомость. Ее пальцы тянутся к соску, к острию моей упругости. Дерзкий конус застывает между ее пальцами, она покручивает его и едва слышно посмеивается.

— Сосцы как у деревенской девушки. Что ж, она мне нравится.

Затем ее левая рука ложится на мою спину, спускается ниже на выпуклости моей попки. Я чувствую ее ладонь; то, как ее рука смыкается на моей плоти, сжимая и лаская каждую половинку.

— Ты не должна двигаться, — требует она.

Ее пальцы скользят между моими округлостями, проникая в дырочку моего задка, в мое потаенное место. Вначале туда проскальзывает один палец — какой же настойчивый у него кончик! Она пробует мой анус, и когда я вздрагиваю от ее щекотки, леди снова тихонько смеется.

— Хм, а она очень податлива.

Да, податлива. Мои глаза закрыты; я не хочу на это смотреть и просто трепещу между двумя ее руками. Хозяйка дома дразнит меня, я слышу дразнящие нотки в ее голосе.

— Она очаровательна, — произносит леди Олдершоу. — Еще совсем свежая; почти совершенство. Вы совершенны, Кларисса?

Я вздрагиваю в ответ. Она крепко удерживает меня — одна рука поддерживает шар моей груди, а другой рукой хозяйка дома держит меня за попку, ее палец теперь находится в моей задней дырочке. Я нахожусь между ними.

— Расскажи мне об этом, — произносит она.

— О чем?

— Об этом.

Пальчик сзади шевелится, поворачивается, настаивает на своем.

— Пожалуйста... я не могу...

— Это же твой муж? Это Найджел, не так ли? Он трахал тебя туда? Тебе там хорошо? Смею предположить, что да. Ты прекрасно для этого сложена. Такая упругая, правда? Оставьте нас, Маргарет, позвольте мне немного побыть с ней наедине. Уверен, вы сможете найти какое-нибудь иное утешение в свою пользу, чтобы уравновесить эту утрату. Господи, какая у нее прекрасная кожа! Она просто приз!

Миссис Хоули уходит. Я стою между рук леди Олдершоу и смотрю ей вслед, пока она удаляется.

— Ты находишь Маргарет красивой?

— Не знаю. Да, думаю да.

Она посмеивается.

— А я? Я кажусь тебе привлекательной, Кларисса?

Я трепещу между ее руками.

— Даа...

— Полагаю, да, находишь.

Она отпускает меня, отходит, и садится в кресло. Потом подтягивает на себе платье. Я застыла, наблюдая, как она обнажает свои стройные ноги. Ее бедра над чулками белоснежны, в устье видны бледно-золотистые завитки утонченной поросли волос. Сама щелка раскрывается полностью, и когда она приподнимает одну ногу, я вижу ее во всей красе.

— Иди ко мне, — произносит леди Олдершоу.

Я выхожу вперед, чтобы встать на колени, чувствуя турецкий ковер под своими голыми коленями. Она приподнимает и сгибает одну ногу. Длинный взмах бедра — и я спускаюсь к ее потаенному месту; редкой светлой шерстке, венчающей ее норку. В освещенной Солнцем гостиной зазвучали звуки покорности. Кресло, на котором сидит хозяйка, обито шелком в коричневую и кремовую полоску. Интересно, как много оно знает?

Сначала я пытаюсь уловить ее аромат, передвигаясь вдоль внутренней стороны бедра, ощущая мраморную белизну кожи над чулками, ее женственность. Миссис Хоули всегда забавляет то, как я ее обнюхиваю, но она этого не понимает. Я втягиваю носом воздух, а потом провожу языком по бледной белой коже, открытым бедрам леди Олдершоу. Она что-то бормочет. Я лижу снова. Мой язык встречается с ее ароматом, но не в месте соединения — я пока избегаю этого места; трепещу от желания попробовать ее на вкус, но пока избегаю этого. Хозяйка дома издает звук восторга.

— О, а ты умница! Хочешь свести меня с ума. Продолжай, дорогая. Не выношу, когда меня дразнят.

Я целую ее. Мои губы прижимаются к ее белокурым волосам, к ее бугорку. Затем я провожу губами по ее щелке, порхая своим языком вверх и вниз. Она издает глубокий вздох, и ее расщелина, ее розовая бороздка, приоткрывается. Цветочный бутончик ее интимного места раскрывается под моими губами влажными лепестками.

Теперь снова полизывание. Мой язык в ее влажном устье, на кнопочке ее клитора. Я чувствую упругий маленький валик с розовым колпачком. Она мурлыкает, пока порхает мой язык, который непрерывно поглаживает ее любовную жемчужину. Леди Олдершоу стонет, гладит мою голову, двигает своей киской навстречу моему рту, чтобы отдать мне свои излияния, поделиться своим источником, пока я его сосу.

*****

Меня лишили всего, ничто не принадлежит мне. Я сижу одна на красном диване. Моя камиза слишком тонкая, и мои руки слишком холодны. Передо мной ничего нет. Ничего в этой комнате.

— И что ты о ней думаешь? — вопрошает мистер Хоули. — Что ты думаешь о леди Олдершоу?

Он садится на кресло у окна, я становлюсь перед ним. Его рука оказывается под моим платьем, ладонь прижимается к моей попке. Я трепещу от такого прикосновения.

— Она очень красива.

Мистер Хоули смеется.

— Это уж точно. Она тебя уже пользовала, не так ли? Она всех пробует. Однажды у нее побывала даже Маргарет. Можешь себе это представить?

Нет, не могу. Только не она! Миссис Хоули, отдающая дань уважения сладкому источнику наслаждений леди Олдершоу — этот образ решительно невозможен.

— Не могу себе этого представить.

— Что она тебе делала?

— Это я делала ей!

Леди попользовалась мной дважды. Второй раз ее изливание в моем рту случилось спелой струйкой, и оказалось более наполненным, после чего сказала, что никогда не получала такого удовольствия с мужчиной; по ее словам, они слишком скучные.

Мистер Хоули гладит мои бедра. Неужели ему нравится ощущать мою плоть? Я вспоминаю бедра леди Олдершоу, молочно-белые и гладкие, как мрамор; помню аромат ее кожи. После того первого раза, когда она держала меня за грудь и попку, она больше никогда ко мне не прикасалась. У нее мягкие руки, которые заменили теперь руки мистера Хоули. Он гладит мои бедра, щекочет мою расщелину, его пальцы зарываются в мои половые губки. Я вынуждена подчиниться его пальцам, я беспомощна, мой грот, мое жаркое интимное место открыто для проникновения. Найджел тоже любит прикасаться ко мне в самые неподходящие моменты, но где сейчас Найджел? Неужели в нашем доме, где царит смятение?

Затем входит горничная с чаем. Я хочу отстраниться, но мистер Хоули крепко меня удерживает, погружая свои пальцы еще глубже в мою норку. Я уверена, что девушка знает об этом; она избегает моего взгляда. Как это ужасно — его пальцы; то, как он прикасается ко мне. Когда девушка наполняет чашки и собирается уже уходить, он просит ее остаться.

— Это еще не все, Финч.

Так вот как ее зовут. Горничная краснеет. Сколько ей лет? На вид не более шестнадцати... Он уже имел ее? Я представляю себе, как инструмент мистера Хоули прощупывает и пробивает нежную девичью плоть.

Его пальцы выходят из моего источника наслаждения, после чего он заставляет меня согнуться у подоконника, и велит горничной раскрыть мне задок. Я пробую возражать.

— Я не потерплю этого!

— Да, Кларисса.

— Только не горничная!

Он смеется.

— У тебя больше гордости, чем нужно. Подойди сюда, Финч.

Руки служанки — как же это ужасно. Делала ли она это раньше? Раскрывала ли она другие попки в этом доме?

Я развязана, раскрыта, мои ягодицы обнажены. Мистер Хоули что-то бормочет, его руки поглаживают мои округлости. Он разговаривает с горничной? Мне хочется умереть от стыда. Потом я слышу эту девочку — какое-то невнятное мурлыканье. Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть, и вижу, как он ласкает ее. Одна рука мужчины на мне, а другая уделяет внимание ей. Горничная замерла и стоит, околдованная его прикосновениями.

Я закрываю глаза, ощущая, как колотится мое сердце. Его пальцы снова оказываются в моем гроте Венеры, и снова я покоряюсь его пальцам.

— Прикоснись к ней, — говорит он Финч, веля служанке дотронуться до меня. Я побеждена; моя попка раскрыта, и девушка все видит.

Ощущение ее пальцев — рука мистера Хоули отстранилась. Нерешительные пальцы горничной порхают над моим задком, над моей расщелиной, между моими половыми губками. Ее пальцы дрожат — женские пальцы совсем не похожи на мужские. В них нет такого высокомерия.

Затем она щекочет мою заднюю дырочку, мой задний портал. Ее это забавляет? Я бы не хотела, чтобы она забавлялась; я хочу, чтобы она боялась.

Мистер Хоули разговаривает с Финч.

— Что ты думаешь об этом? — спрашивает он.

— Пожалуйста, сэр...

— Что ты об этом думаешь?

— Думаю о чем, сэр?

Он усмехается.

— О том месте, которое занято твоим пальцем. О заднем проходе этой дамы.

Девушка сглатывает, издавая булькающий звук. Я чувствую ее палец в глубине своего основания, но мне не хочется на это смотреть.

— Растяни ее, — приказывает мистер Хоули. Он имеет ввиду анальное проникновение. Конечно, он трахал эту горничную, его орган уже побывал у нее в задней дырочке. Я представляю, как его набухший ствол проникает между ее полушариями. Потом он произносит:

— Тебе же нравится, Финч.

— Пожалуйста, сэр...

— Ты должна признать это.

— Да... Но иногда это бывает больно.

— Проникновение пальцем тебе тоже нравится, но это мерило твоей службы. Приготовь эту леди; ты знаешь, что нужно делать.

Я должна быть подготовлена девушкой по имени Финч. Я чувствую ее руки, потом рот; трепещу от ее поцелуев, таю от ее губ на своих половинках.

Потом ее губы оказываются между ними. Я чувствую влажность ее рта, ее теплое дыхание на своем тугом розовом колечке. Однажды испанская танцовщица делала то же самое — она овевала своим ртом мою заднюю дырочку до тех пор, пока я не упала в обморок.

Ощущение от ее рта меняется — Финч проникла в мою интимную бороздку, обрабатывая ее своими губами и языком. Как же она старательна! И весьма опытна — девушка явно уже занималась этим раньше, и знает, как торить дорогу.

— Великолепно, — произносит мистер Хоули, а язык горничной — эта любопытная змейка, — продолжает порхать, заставляя меня постанывать от ее извиваний.

Наконец мистер Хоули отталкивает служанку, и теперь у моей розочки оказывается его возбужденное орудие. Его мощный гребень щекочет мой вход, прощупывает мою заднюю дверь, и, наконец, он с усилием врывается в нее. Я вздрагиваю и растягиваюсь в этом порыве, и его орган начинает скользить в глубине. Мой покоритель смеется.

— Вот так, Кларисса.

Меня закупоривают, заполняя и растягивая мое основание. Мужчина делает толчок, упираясь животом мне в попку. Девушка все еще там? Следит ли горничная Финч за этим скользящим стержнем? Как же ужасно быть так униженной в глазах служанки.

— Полижи ее, — раздается голос мистера Хоули.

— Сэр?

— Вылижи ее киску, дура.

В его голосе чувствуется нажим — его корень полностью погружен в мою заднюю дырочку, а он еще и приказывает девушке покрыть ртом мое интимное устье.

Она наклоняется, чтобы исполнить его приказание. Девичье лицо оказывается под моим животом, ее рот касается моего источника. Она ласкает меня своими губами и языком, пока мужской корень скользит во мне. Мой задок закупорен, а интимная бороздка ласкается язычком. На моем клиторе губы юной служанки.

— Вот так, — произносит мистер Хоули. — Вот так хорошо, Кларисса. Какая у тебя великолепная попка. И тебе это нравится. Ты не можешь более скрывать, что тебе это нравится. Ты любишь это, не так ли? Тебе понравилась леди Олдершоу, и держу пари, она была неутомима, не давая тебе покоя. И, возможно, не будет давать снова. Тебя же это возбуждает? Господи, Боже мой, как же ты меня цепко держишь!

Я побеждена, я потеряна, растворена без остатка. Он изливается в мои недра, и я издаю глухой стон, чувствуя вместе с языком горничной его струю, эту похотливую влажность. Мое лицо прижимается к подоконнику, и, закатив глаза, я начинаю бурно кончать.