Лето в деревне у тётки Марии было густым, как мёд, и томным, как предгрозовое марево. Воздух, плотный и сладкий, был пропитан запахами свежескошенной травы, нагретой солнцем хвойной смолы и лёгким дымком от самовара.

Марина, сорокалетняя замужняя жительница города, растворялась в этой неге каждой клеточкой своего тела, изголодавшейся по простым и ярким ощущениям.

Единственная сложность — расстояния. До магазина, до речки, до соседки за очередным рецептом солений — всё нужно было идти пешком. Ноги уставали, а пыльная дорога манила чем-то другим.

— Да возьми ты велосипед из сарая! — махнула рукой тетка. — Старый велик «Сура», еще твоей бабке достался. С дамской рамой, на нем хоть в платье кататься можно.

Идея показалась Марине забавной. В сарае, пахнущем сеном и стариной, она действительно нашла тот самый велосипед. Тёмно-синий, потрёпанный, но с благородной выносливостью техники, сделанной на века. Она протёрла влажной тряпкой седло и руль. Рама была именно дамской, изящно изогнутой — настоящая находка. Попробовала накачать колёса старым автомобильным насосом, благо руки были не из.... Всё прекрасно получилось, уверенными, пластичными движениями, приседая в реверансе, слегка расставляя ноги, Марина заулыбалась и в её голове мелькнула мысль, что приседает она с этим насосом очень эротично, чувственно работая бёдрами. Попросив соседского дядьку тракториста Василия смазать старую технику, Марина с любопытством смотрела, как он ловко шприцевал солидолом втулки велосипеда. Поблагодарила, на что Василий колкими деревенскими шуточками предложил ещё, что нибудь прошприцевать. Марина покраснев, но не растерялась и ответила, что пока смазки везде хватает, но если вдруг, то тогда сразу позовёт, главное, чтобы шприц работал как надо. Оба рассмеялась и Василий пообещал вечером показать шприц, если жена разрешит. Опять смех, нравились Марине простые деревенские и не злые шуточки, как частушки.

На следующее утро, поддавшись озорному настроению, Марина надела лёгкий сарафан в мелкий цветочек. А под низ — ровно ничего, кроме тончайших хлопчатобумажных трусиков. Лето, жара, какая лишняя одежда? Смеясь над своей дерзостью, она выкатила велосипед на улицу. Первые метры дались неуверенно, но потом тело вспомнило молодость. Ветерок ласково трепал подол, обнажая загорелые колени, солнце припекало плечи. Она почувствовала себя снова шестнадцатилетней.

Но очень скоро она осознала одну особенность этого старого велосипеда. От времени и, видимо, палящего солнца, кожаное седло покоробилось. Его толстая кожа ссохлась и сжалась изогнув каркас с пружинами и длинный носик седла неестественно выгнулся вверх, образовав небольшой, но очень чёткий загиб. Марина уже через пару метров поняла, в чём его главная «особенность».

Как только Марина опустилась на седло, этот кожаный выступ с наглой точностью упёрся прямиком в её промежность. Через жалкую, тонкую ткань трусиков она ощутила каждую шероховатость, каждый жёсткий завиток старой кожи. Он вдавливался в самую её середину, в нежную щель между ног, с настойчивым, почти наглым давлением.

«О, бля... — пронеслось в голове, и по всему телу Марины пробежала судорожная волна возбуждения. — Вот же ж падла... Прямо туда.»

Её влагалище предательски отозвалось мгновенным сжатием, по нему пробежала тёплая влажная волна. Она не стала сопротивляться. Наоборот, внутри всё заныло в сладком предвкушении.

Сначала она пыталась ехать, приподнимаясь на педалях, но это было утомительно. Потом сдалась и села как есть, позволив кожаному загибу занять своё место. И понеслась по ухабистой деревенской дороге.

Каждая кочка, каждая ямка отзывалась внутри неё электрическими разрядами удовольствия. Пружины под седлом предательски скрипели, задавая ритм, а изогнутый носик уже не просто тёрся — он ритмично и плотно надавливал точно в её клитор, елозил, дразнил, впивался в набухшую плоть. Ткань трусиков промокла насквозь от её соков, натянулась и теперь работала как вторая кожа, лишь усиливая трение, передавая каждый микрон движения.

Марина ехала, стараясь сохранять на лице невозмутимость, а внутри у неё бушевал ураган. Жар разливался по низу живота, пульсируя в такт ударам сердца и толчкам от дороги. Она уже специально искала более неровные пути, притворяясь, что объезжает лужи. Её дыхание сбивалось, грудь высоко вздымалась под сарафаном.

Край поля, уставшего от зноя и заросшего высокими подсолнухами, стал её пристанищем. В безмолвии витал лишь гудящий хор стрекоз да ленивых шмелей. Резко соскочив с велосипеда, Марина прижала его к себе и, опершись на седло, снова ощутила знакомое давление мыска в самом сокровенном месте. Это ощущение стало той последней каплей, после которой всё её тело взмолилось о разрядке.

Она снова перекинула ногу через раму и уселась, на этот раз закинув подол сарафана поверх седла, обнажив попку в мокрых трусиках. Теперь между её плотью и кожаным издевателем оставалась лишь тонкая, промокшая хлопковая преграда. Она не ехала, а просто сидела, слегка покачивая бедрами, едва заметно двигая тазом вперёд- назад, вверх-вниз. Она чувствовала, как твердый кожаный гребень с настойчивым давлением трёт ее напряжённый, сверхчувствительный клитор, задевает половые губы, которые распухли и раздвинулись от возбуждения, обнажая влажную, розовую плоть. Скрип пружин под её весом стал для неё самой сладкой музыкой. Глаза закрылись. Она забыла про всё.

Волна накатила внезапно, дико и неудержимо. Её тело затряслось в немом крике, она вцепилась в руль так, что костяшки пальцев побелели, заглушая стон, прикусив до боли губу. Мощные, сладкие спазмы один за другим сотрясали её изнутри, выжимая из влагалища новые струйки горячей жидкости, которая проступала через трусики, смачивая седло. Её матка пульсировала, сжимаясь в экстазе, а клитор, всё ещё прижатый к седлу, будто бился в отдельной, бешеной истерике наслаждения. Она кончила, сидя на старом советском велосипеде, под жарким деревенским солнцем, прижавшись трепещущей, переполненной удовольствием плотью к потрескавшейся коже.

Когда спазмы отпустили, Марина открыла глаза и глубоко, с наслаждением вздохнула. На её лице играла счастливая, немного разбойничья улыбка. Она сползла с седла, чувствуя приятную тяжесть и лёгкую дрожь в ногах. Поправила сарафан.

Возвращаясь по пыльной дороге, Марина чувствовала себя не матерью семейства, а развратной девчонкой, у которой между ног всё ещё сладостно пульсировало и было мокро от собственных соков. Каждый новый толчок на кочке теперь отзывался не резкой вспышкой, а долгим, томным эхом в разбуженной плоти. Она уже не избегала неровностей, а искала их, намеренно направляя колесо в рытвины, чтобы кожаный бугорок снова и снова врезался в её размягчённую, гиперчувствительную плоть.

Мысль о том, что кто-то может увидеть её залитое румянцем лицо и блестящие глаза, лишь подстёгивала возбуждение. Она представляла, как кто-нибудь из деревенских мужиков, сидящих на завалинке, провожает её заинтересованными взглядами, не подозревая, что эта приличная городская дама только что заставила себя кончить на железном конике.

Домой она вернулась на закате. Тётка Мария, выносившая ведро, посмотрела на неё с удивлением. —Что это ты вся зарделась, Марин? Аж дышишь тяжело. Уж не заблудилась ли? —Нет, тётя

, — голос Марины звучал чуть хрипло и сладко. — Просто прокатилась... Освежилась.

Она закатила велосипед обратно в сарай, но прежде чем уйти, провела рукой по потрескавшейся коже седла, чувствуя под пальцами свою влагу, впитавшуюся в старую кожу. Это было дико пошло и невероятно возбуждающе.

«Вот что нужно взрослой бабе», — подумала Марина. Теперь она знала, что будет кататься каждый день. И не по одному разу.