9:22 субботнее утро

Сон был тяжёлым и сладким, родители уехали часов в семь и заперли квартиру снаружи.

Июньское солнце раскалило комнату до состояния парника. Саша лежал на спине, простыня скомкана в ногах, всё тело было влажным от жары.

Единственной одеждой на нём были узкие чёрные плавки, впивающиеся в кожу. Резкий звонок в дверь заставил его с трудом подняться. Не думая, он побрёл открывать, его упругая, подтянутая попа, чётко очерченная в миниатюрном белье, была полностью открыта взгляду.

На пороге стоял мужчина, монолитный, заполнивший собой весь проём. Бритая голова, обветренное лицо с шрамами, тяжёлый взгляд. В поношенной камуфляжке и простых штанах. Его глаза, холодные и цепкие, скользнули по сонному лицу, голой груди, пупку, упёрлись в узкую полоску ткани и задержались ниже.

— Сашка? Я Андрей. Брат твоего отца.

Саша застыл, сердце застучало в горле. Он почувствовал себя уязвимым, выставленным на показ.

— Дядя Андрей? Я... я не сразу вас узнал. Проходите.

Андрей переступил порог, сделав прихожую крошечной. Запах пота, дорожной пыли и табака смешался с домашним запахом.

— Родителей дома нет?

— На даче. До вечера воскресенья.

— Ага. А ты, племянник, я смотрю, встречаешь гостей по-домашнему. Не стесняешься.

Саша, охваченный жаром, надел первые попавшиеся шорты — старые, голубые, из тонкого трикотажа. Они сидели так низко, что две упругие, бледные половинки его ягодиц выступали снизу. Каждое движение мышц отзывалось лёгким напряжением в этой соблазнительной округлости.

Андрей, куря у окна, медленно повернул голову. Его взгляд упал на Сашку, скользнул по голой груди и опустился ниже, изучая линию, где заканчивалась ткань и начиналась обнажённая, почти девичья плоть.

— Штаны-то, племянник, тесноваты. Или вырос из них уже.

Когда Андрей спросил про чашки, Сашке пришлось потянуться за ними вверх. Ему пришлось вытянуться в струну, подняв руки высоко над головой. Мягкая ткань шортов натянулась до предела, беспощадно обрисовывая всю нижнюю часть его тела. Позвоночник выгнулся, а его от природы соблазнительная попа, круглая и высокая, подалась назад. Тонкая ткань врезалась в ложбинку между ягодиц, подчёркивая их идеальную форму.

Андрей не двигался, его тяжёлый взгляд был прикован к этой картине.

— Вон та, зелёная, ничего. Гибкий ты. Спортом занимаешься, племянник?

— Да.. не то чтобы спортом, танцами.. уже лет 6 как.

Андрей медленно кивнул, его взгляд, будто раскалённый гвоздь, всё ещё впивался в Сашку.

— Танцы... Это понятно. Походка видна — мягкая, кошачья. У нас в зоне один такой был, бывший артист балета. Его «примой» звали. Ребята за ним как сумасшедшие ухаживали. Паёк отдавали, работы снимали. Красота, она и в мужском теле ценится. Только тот, «прима», был дерзкий, с характером. А ты, Сашок, смотрю, скромный какой. Прячешься. Стесняешься, что ли? А зря. Такие данные... — Его рука тяжёлой ладонью легла на Сашу чуть выше талии, на голую кожу спины. — Такие данные скрывать — грех. На зоне за такую пайку бы дрались.

Сашкино движение — робкая попытка отстраниться — оказалось роковой ошибкой. Его таз лишь сильнее прижался к массивному бедру Андрея. А там, сквозь грубую ткань штанов, он ощутил твёрдый, горячий и невероятно объёмный бугорок. Он замер, вжавшись в стол.

Андрей издал низкое, грудное урчание. Его рука на Сашкиной спине стала тяжелее.

— Ну вот. А ты, я смотрю, не такой уж и скромный. Говорит одно, а тело... тело другое показывает. Там, за колючкой, научился с одного прикосновения расконтрить, кто перед тобой. У тебя, Сашок, тело... говорящее.

Он медленно провёл большим пальцем прямо по ложбинке между его ягодиц. Саша вздрогнул всем телом, и тихий стон вырвался из его губ.

— Дядя Андрей.. ну.. нельзя же так..

— «Нельзя»? Кто сказал, что нельзя? Там, откуда я, многого «нельзя». Но если очень хочется… всё можно. Главное — сила и желание.

Одна его рука осталась на бедре, сжимая его, а другая рванула вниз те самые голубые шорты, до конца, обнажая две идеально круглые, бледные половинки. Он прижался своим вздувшимся, мощным членом к самой щели. Головка, огромная и твёрдая, упиралась в напряжённый, влажный от возбуждения промежность.

— Терпи, Сашок. Сейчас дядя тебе покажет, что значит по-настоящему… танцевать.

— Дядя Андрей но он же.. почти сухой.. может его сначала смазать.. моими слюнками?.. вы же порвёте меня им!

— Умница. Головка работает. Давай, слюнявь, племянник. Своими губками. Сделай как надо.

Его мощный член оказался в сантиметрах от Сашкиного лица. Саша, дрожа, приподнялся на локтях. Он высунул язык, и первый, робкий слиз скользнул по напряжённой коже. Он снова провёл языком, уже смелее, обводя контур головки.

— Шире. Не лижи, как котёнок молоко. Работай.

Саша застонал, но послушно открыл рот шире. Он взял головку в рот, чтобы обильно смочить её слюной. Его щёки втянулись, он работал языком и губами. Слюна стекала по его подбородку. Андрей наблюдал, его глаза были прищурены.

— Вы уж постарайтесь.. всё таки я ещё.. девочка!

Андрей замер, и по его лицу пробежала тень тёмной усмешки.

— Девочка... Так я и вижу. Вся розовая, вся дрожишь... И щёлочка тут тугая, я чувствую. Но девочки, Сашок, они плачут, когда их лишают невинности. А ты... ты стонешь. Ты рот открыл, чтоб мой хер смазать. Какая же ты после этого девочка?

Он начал движение. Медленное, неумолимое. Огромная, толстая головка с сильным, давящим упорством начала раздвигать неподатливые, судорожно сжатые мышцы. Это была глубокая, распирающая боль. Саша вскрикнул, его пальцы вцепились в край стола.

— Терпи. Терпи, красавчик. Первый раз — он всегда такой. Сейчас... сейчас войду... и станет легче.

Когда боль достигла пика, он почувствовал, как что-то поддаётся. Мышечное кольцо пропустило внутрь самую толстую часть головки. Раздался влажный, приглушённый хлюпающий звук.

Андрей издал низкое рычание.

— Вот... вот и всё. Вошла головка. Самая сложная часть позади, девочка моя.

Он замер, давая Саше привыкнуть к невероятному, распирающему ощущению. Боль не ушла, но к ней начали подмешиваться другие чувства — чувство полного, абсолютного заполнения и дикое осознание того, что внутри него теперь находится часть этого мужчины.

— Как же приятно.. когда вы растягиваете меня.. так...

— Приятно? Это только начало, девочка. Сейчас будет... ещё приятнее.

Его руки впились в Сашкины бледные бёдра. Он отступил на сантиметр и снова вошёл в него — с резким, уверенным толчком. И вот он начал двигаться — с размахом, с грубой, рабочей ритмичностью. Его бёдра хлопали о Сашкину плоть с глухим, влажным звуком. Каждый толчок был глубоким, доходящим до самых потаённых точек. Боль затмила всепоглощающая волна плотского наслаждения.

— Вот так, моя хорошая... моя узкая... Господи, какая же ты вся узкая, Сашок... Каждый раз как в первый... Там, за стеной, за такие охуенные дычки пайки отдавали... а у меня... а у меня своя, домашняя, бесплатная...

Он с силой шлёпнул ладонью по одной ягодице, и Саша вскрикнул — но это был крик шокирующего, сладостного унижения.

— И подставляетcя... И скулит... И сама на хер насаживается, как на трон... Ах ты, шлюбка тихая... Танцовщица моя охуенная...

Саша уже не мог сдерживать звуков. Из его горла рвались короткие, прерывистые стоны. Он чувствовал, как его собственное тело начинает подстраиваться под этот грубый ритм, непроизвольно сжимаясь вокруг входящего и выходящего члена. Его сознание плавало, и весь мир сузился до этого стола, до хлопков тел, до хриплого голоса, произносящего эти грязные, самые сладкие слова. Он был наполнен. До краёв. И не только физически.

shall we continue??))