Днём мы продолжили свои походы. Солнце пробивалось сквозь густые кроны, но тени леса казались слишком глубокими, словно скрывали что-то недозволенное. Река неподалёку журчала тихо, но настойчиво, будто подначивала заглянуть в свои мысли глубже, туда, где стыд мешался с любопытством. К 11 часам мы добрались до Иверского монастыря — величественного комплекса XVII века, окружённого соснами и озером Валдай.

Каменные стены. Надёжные, прочные. В отличие от моих собственных границ, которые после прочтения найденного дневника начали рассыпаться. Я должна быть сосредоточена на экскурсии, но в голове крутились только те, грязные сцены и фразы.

Я собрала группу у входа, где сохранились старые каменные стены, потемневшие от времени. Рассказывала с воодушевлением о монастыре: о его основании патриархом Никоном, о том, как монахи хранили реликвии — икону Иверской Божьей Матери, о суровых буднях обители в те времена. Ученики слушали внимательно, некоторые делали заметки для отчёта, другие трогали шершавые камни стен, словно пытаясь прикоснуться к истории.

Я смотрела на лица учеников, пытаясь угадать. Чей взгляд задерживается на мне дольше, чем следует? Чья улыбка скрывает знание о моей ночной слабости? Боже, я ищу автора, а сама чувствую прилив жара, вспоминая те фантазии.

Мы зашли в узкий, полутемный коридор, ведущий в восстановленную монашескую келью. Группа растянулась. Прямо передо мной шла Аня. В самом узком месте, где стены сходились так, что можно было коснуться их обоих плечами, она внезапно остановилась и наклонилась, чтобы завязать свой шнурок.

Её ягодицы плотно, почти намеренно, прижались к моему лобку. Случайность? Нет. Слишком чётко. Слишком надолго. Я подумала: "Она делает это нарочно. Чёрт, я не отодвигаюсь. Я позволяю. На людях. В святом месте".

Она медленно, словно нехотя, выпрямилась и двинулась дальше, бросив через плечо: «Извините, Мария Сергеевна». В её голосе не было ни капли раскаяния.

Позже, когда группа рассеялась по территории, осматривая разные постройки, Аня снова оказалась рядом со мной у колодца. Она стояла так близко, что её рука почти касалась моей.

«Мария Сергеевна, — начала она, глядя на древние стены, — а эти кельи действительно такие... звуконепроницаемые?» Она сделала паузу, повернула ко мне голову. «Интересно, настоятели когда-нибудь приглашали сюда послушниц для... особых духовных практик?»

«Аня! — выдохнула я, оглядываясь. — Что за неприличный вопрос!»

«Вы же сами учили нас, Мария Сергеевна, — парировала она с поддельной невинностью, — что для понимания сути истории важно уметь дискутировать, смотреть под разными углами. Вот я и пытаюсь дискутировать».

Она сделала шаг ближе, понизив голос.

«Тёмные коридоры, свечи... Всё это, наверно, предрасполагает каким-то переосмыслениям?" – её взгляд скользнул по моим губам.

«Церковная история — не место для двусмысленностей», — попыталась я сохранить строгость.

«Конечно, — она кивнула с преувеличенной серьёзностью. — Я просто подумала... Возможно, некоторым ученицам, как я, знания намного лучше доходили не через теорию, а через практику. У них же были телесные практики? Вы говорили».

«Анечка, телесные практики – это совсем другое. Ты видимо спала, когда я это объясняла. Это практики, которые приводили к просветлению, а не к тому... о чем ты подумала» - пыталась я отшутиться.

«Да ладно, Мария Сергеевна, — она хихикнула, — Я видела в фильмах... Эти ваши святоши были не такими уж святошами». Её смех звонко отозвался под сводами.

«Аня, прекрати, мы в святом месте!» — сказала я и неожиданно для себя засмеялась вместе с ней, поражённая абсурдностью ситуации.

Но её лицо вдруг стало серьёзным. Она посмотрела на меня пронзительным, изучающим взглядом.

«Вы сами говорили, что некоторые монахини считали женское тело божественным храмом. Интересно, находили ли они особые... ритуалы для служения этому храму? Без мужского посредничества?» – она не моргая смотрела на меня, и её вопрос повис в воздухе — изощрённый, интеллектуальный и от этого ещё более развратный.

Я думала, что ответить. Как правильно ответить. Но Аня не дождалась моего ответа:

«Я поняла, — сказала она. — Спасибо за... просвещение, Мария Сергеевна».

Развернувшись, она ушла, оставив меня со смешанными чувствами: «Что это было? Это был просто вопрос? Или она проверяла границы?». Я стараясь сосредоточиться на своей работе, но мысли путались — взгляды Ани, её касания, её странные вопросы, вчерашние стоны в ночи всё ещё звучали в голове.

Вечер мы снова провели у костра, разведённого на лагере недалеко от монастыря. Дима вытащил фляжку из рюкзака и налил мне в металлическую кружку: "Мария Сергеевна, это чай от холода". Я задумалась — правила запрещают, но холод пробирал, а вчерашний "чай" уже показал, что ничего страшного не будет. Я выпила, чувствуя, как резкая горечь обжигает горло, а тепло разливается по венам. "Дима, это точно не чай", — сказала я тихо, стараясь звучать строго, но он только улыбнулся: "Немножко трав для настроения, Мария Сергеевна". Алкоголь делал своё дело — мои плечи расправились, я смеялась над шутками громче, чем нужно, а взгляд Ани, сидящей напротив, казался всё более откровенным. Она наклонилась, поправляя дрова в костре, и её футболка приоткрыла ложбинку груди — я отвернулась, но сердце забилось быстрее.

К ночи разыгрался ливень. Мы быстро убрали котелки и разбежались по своим палаткам. Я лежала в спальнике, слушая, как капли барабанят по тенту, и чувствовала, как алкоголь всё ещё кружит голову. Вдруг моя палатка начала пропускать воду. Я позвала на помощь Алексея Викторовича. Он прибежал с фонариком, мы вместе пытались подтянуть тент, но дождь хлестал, всё было мокрым.

"Мария Сергеевна, сейчас не починишь толком, придется пока эту ночь поселиться у кого-то в палатке, завтра, когда дождь стихнет, приведем в порядок ", — предложил он.

«У Даши. Нужно пойти к Даше. Это будет правильно» – подумала я про себя. Но перед глазами встал образ: узкий коридор в монастыре, плотное прикосновение Ани, её тихие слова: «Я поняла».

«Хорошо Алексей Викторович, спасибо. Посплю у кого-то из девочек» – ответила я ему и направилась к палатке... не к Даше... к Ане.

Постучала по тенту и вползла внутрь, стуча зубами от холода, вода капала с моих волос и одежды. "Анечка, можно я переночую у тебя? Моя палатка пропускает, не получается ее починить, пока льет такой дождь", — пробормотала я. Она кивнула: "Конечно, Мария Сергеевна, проходите. Раздевайтесь скорее, иначе простудитесь. Вот, возьмите полотенце".

Я стояла на коленях в тесной палатке, где едва хватало места для двоих. "Аня, я... не хочу тебя стеснять", — сказала я, чувствуя, как алкоголь из кружки Димы всё ещё кружит голову, делая мысли чуть размытыми. Но холод был невыносимым — кожа покрылась мурашками, соски затвердели под мокрой майкой. Я сняла майку и осталась в лифчике, который тоже промок насквозь. И тут я увидела ее взгляд.

Она не смотрела на меня в целом. Она изучала. Ее глаза медленно скользили по контурам моих плеч, по линии ключиц, задерживались на изгибе талии. В ее молчаливом созерцании было столько голода, что мне стало не по себе. Я стояла перед ней в лифчике, и это чувство было более обнаженным, чем полная нагота.

«Лифчик... тоже мокрый, » — прошептала она, и это прозвучало как приказ.

Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Мои пальцы потянулись к застежке на спине, но отсыревшие дрожали и скользили, не попадая в петельки.

«Позвольте, » — Аня переместилась ко мне за спину. Ее пальцы, теплые и уверенные, коснулись моей кожи у застежки. Я чувствовала каждое микро-движение, как она нащупывает крючок, как проводит пальцем по мокрой спине. Раздался тихий щелчок.

Она медленно, очень медленно развела бретельки в стороны, словно разворачивая драгоценный сверток. Ткань, освобожденная, отпала от кожи. Груди, освобожденные от тесного белья, тяжело вздохнули, и соски, уже затвердевшие от холода и волнения, болезненно напряглись, будто почувствовав на себе её взгляд.

Я зажмурилась, слушая, как ее дыхание стало чаще.

Теперь очередь была за джинсами. Расстегнуть пуговицу, потянуть за молнию — этот звук показался мне оглушительно громким. Я снимала их сама, борясь с мокрой, облепившей ноги тканью, чувствуя, как ее взгляд прилип к моей спине, моим бедрам. Я сбросила джинсы в тот же угол и осталась стоять на коленях спиной к ней, только в трусиках — последнем бастионе, последней иллюзии скромности.

"Вы прекрасны, ", — прошептала она, и в её голосе было что-то большее, чем просто комплимент.

Я стояла, охваченная этим визуальным обладанием. Каждая клетка моего тела чувствовала её взглядом. Это было хуже, чем любое прикосновение – бесконечные минуты молчаливого созерцания, когда я позволила ученице раздеть и рассмотреть свою учительницу.

"Мария Сергеевна, вы замёрзли, позвольте мне согреть вас", — сказала Аня мягко. Она протянула руку и коснулась моей спины. Её пальцы коснулись моей мокрой, покрытой мурашками кожи. Они не просто скользили — они будто прожигали в ней тонкие, огненные дорожки, и я чувствовала, как каждый мурашек взрывается крошечной вспышкой тока.

Но я не отстранилась, дрожа не только от холода. Алкоголь размягчал волю, а касание Ани было таким тёплым в этой холодной ночи.

"Мария Сергеевна, вы такая напряжённая, " — сказала Аня, её голос был ласковым.

"Я... просто устала, Аня, " — пробормотала я, чувствуя, как щёки начинают гореть.

"Устали? Или, может, вас что-то волнует?" — её голос стал тише, почти шёпот, а её пальцы продолжали разминать мои плечи, спускаясь ниже, к лопаткам, и я невольно расслабилась, закрыв глаза на миг.

Внутри боролись стыд и странное предвкушение — я вспомнила взгляд Ани у костра, её лукавую улыбку, её "опытные женщины". "Она просто хочет меня согреть, " — твердила я себе.

"Аня, спасибо тебе... но это... как-то неловко", — прошептала я, пытаясь собраться с мыслями.

"Почему неловко? — ответила она тихо.

"Находиться в таком виде перед ученицей... Это неправильно", — сказала я, но голос предательски дрогнул.

"А если ученице нравится то, что она видит?" — сказала она тихим шёпотом, вызывая у меня смущение.

"Спасибо, Аня, думаю, хватит, " — сказала я, пытаясь вернуть контроль. Мое сердце колотилось, а её близость, её запах — смесь леса и чего-то сладко-порочного — душила меня.

"А я думаю, мы только начинаем, " — хмыкнула Аня.

"Что начинаем?" — спросила я неуверенно.

"Мария Сергеевна, вы же не маленькая девочка, " — ответила Аня уже дерзким голосом.

"Ну да, это ты у нас маленькая девочка, " — я попыталась отшутиться, но мой голос звучал фальшиво.

"Да? Почему тогда вы так на меня смотрели сегодня?" — её тон стал ниже, почти угрожающим.

"Как?" —сглотнула я, горло пересохло.

"Не как на маленькую девочку, " — прошептала Аня, её пальцы слегка коснулись моей шеи, и я ощутила, будто ток пробежал по венам.

"Я твоя учительница! И смотрю на тебя как на ученицу!" — вырвалось у меня.

"Учительница, да? — её голос был насмешливым, но в нём чувствовалась власть. — А что, если я хочу, чтобы вы были не только учительницей?"

Её пальцы скользнули вперед, лёгкими кругами поглаживая кожу на животе, и я задрожала, не в силах отстраниться. Её прикосновения были мягкими, но уверенными, словно она знала, чего хочет моё тело. Моя грудь напряглась, соски затвердели, выдавая моё возбуждение, и Аня заметила это.

"Смотрите, Мария Сергеевна, ваше тело честнее вас, " — прошептала она, и её пальцы сжали мои груди.

"Аня, остановись, " — выдохнула я.

"Остановиться? — переспросила она, её губы теперь касались моей шеи, лёгкий поцелуй, почти невинный, но посылающий волны жара от пяток до кончиков волос. — А вы уверены, что хотите этого?"

"Да Аня! Я замужем, а ты ученица. Это...это неправильно", — прошептала я. Аня продолжала целовать мою шею, поглаживая руками мои груди.

"Мария Сергеевна, вы такая красивая", — прошептала она. Я замерла, борясь с собой — образ мужа, его нежных утренних объятий, всплыл в голове, но Анины касания были другими: они горели, обещая запретное, манящее. Её пальцы скользнули по моему животу, лаская кожу, и остановились у края трусиков, не проникая дальше, а лишь дразня, как будто спрашивая разрешения.

"Аня... мы не должны..." — это был уже не приказ, а мольба. Мольба либо остановиться, либо... сделать это быстрее.

"Мы должны делать только то, что чувствуем, " — прошептала она, и её пальцы наконец скользнули под резинку трусиков, найдя мою кожу — тёплую, влажную, ждущую.

Я замерла, парализованная стыдом и тем тёмным, стремительным возбуждением, что пульсировало в низу живота. Она ласкала медленно, кончиками пальцев, кружа вокруг клитора, как будто рисуя невидимый узор, и каждый её жест был наполнен осторожной нежностью, словно она боялась спугнуть момент.

"Аня, пожалуйста, не надо, нас могут услышать" – прошептала я.

"Не бойтесь, никто не услышит под дождём" – ответила она и коснулась моего клитора.

Кончики её пальцев были нежными, но костяшки пальцев, которыми она упиралась в лобок, — твёрдыми и требовательными. Этот контраст сводил с ума.

Я выгнулась, хватая ртом воздух, её прикосновения были такими точными, такими чувственными, что я забыла о правилах, о муже, о холоде.

"Я хочу, чтобы вам было хорошо, " — шептала она, её голос дрожал, и я услышала в нём не только похоть, но и искреннее восхищение. Я продолжала произносить дежурные возражения, которые начали смешиваться с легкими стонами:

"Аня, это неправильно... ".

"Мммм... я не могуууу...".

"Аня, остановись, так... тааак... нельзяяяяя... аааххх".

Её пальцы ускорили ритм, лаская глубже, и я застонала тихо, мои бёдра двигались навстречу её руке. Я хотела вырваться, но её касания, этот проклятый "чай" Димы, всё ещё кружащий голову, и предательский жар между ног остановили меня. Я снова подумала о муже — воспоминания о его нежных поцелуях, которые были такими правильными, такими скучными по сравнению с этим — только усилили жар. Я представила, как Игорь стоит за палаткой, смотрит через щель, его лицо искажено, но он не отводит взгляд, а я... я хочу, чтобы он видел. Чтобы он видел, как Аня целует мою шею, как её пальцы скользят по моей коже. Эта мысль была грязной, больной, но она только усилила мои стоны.

Аня повернула мою голову к себе, мои глаза были закрыты. Её губы нашли мои в поцелуе — не жадном, а глубоком, медленном, как будто она хотела запомнить каждый миг. И я ответила. Мой язык встретился с её, и последние барьеры рухнули.

"Мария Сергеевна, я хочу вас", — сказала Аня низким, нежным голосом. Она повернула мое тело к себе и тут же толкнула в постель. Я лежала на спине, спальник подо мной был сухим, но воздух был пропитан влагой от дождя снаружи. Она наклонилась ко мне и снова поцеловала.

Губы, шея, грудь... Пока она целуя опускалась ниже, её горячее дыхание обжигало мою кожу. Её руки нежно раздвинули мои бёдра, пальцы гладили внутреннюю сторону, оставляя следы мурашек. Её губы коснулись моего живота, лёгкие поцелуи спускались ниже.

Я думала про себя: "Боже. Она целует мое бедро. Мое. Ученица. Целует. Меня. Игорь... О, Боже, Игорь никогда так не целовал. Никогда. А она... она делает это с таким... голодом».

"Аня... подожди, это слишком быстро", — прошептала я, но слова утонули в стоне, когда её язык впервые лизнул мой клитор.

Мой мир сузился до этого пятнышка плоти. Вселенная взорвалась и схлопнулась в нем. Похотливая, сладкая молния ударила из промежности прямо в мозг, заставляя его на миг отключиться. В моих мыслях творился хаос: "Этот язык... Он знает, что делает. Она знает, что делает. Откуда? От Димы? О Боже, я думаю о её парне, пока она лижет меня! Какая же я грязная! Но черт возьми... как хорошо... Лучше, чем... НЕТ, не думай о муже! Не смей думать о муже, пока отдаешься ученице!... Но... Но... Игорь, прости... но её язык... он знает дорогу к тому месту, о существовании которого ты даже не подозревал".

Её пальцы раздвинули мои складки, язык скользнул глубже, лаская внутренние стенки, мои соки смешались с её слюной, и я почувствовала, как она стонет от удовольствия. Я выгнулась, хватаясь за её волосы, борясь с собой. Аня не останавливалась, её язык кружил по клитору медленными кругами, то ускоряясь, то замедляясь, посылая вспышки удовольствия по всему телу.

Капли дождя барабанили по палатке, заглушая мои стоны. Лес вокруг ревел, ветви трещали, будто сам мир рушился под напором наших тел. Река за холмом взревела, её пена кипела, как кровь в моих венах.

Она поднялась и посмотрела на меня, и я увидела, как с её языка капают мои соки.

Мои мысли путались: "Отвратительно... грязно... я должна прекратить это.. Боже... Нет!... Нет!... Да!... Еще!... Не останавливайся! Почему ты остановилась?! Продолжаааай!".

Внезапно, её покорность, её томные вздохи показались мне слащавыми. Фальшивыми. Во мне что-то щёлкнуло. Я нежно провела рукой по её щеке, а потом резко, со всей силы схватила Аню за волосы:

"Если ты хочешь меня, то делай это как следует, девочка!" — вырвалось у меня, и я прижала её к своей киске, заставляя её язык работать быстрее. Её глаза расширились от удивления, но она подчинилась, а я почувствовала прилив власти, как учительница.

Я не выдержала — перевернула её на спину одним резким движением, её лёгкое тело упало на спальник с мягким шорохом.

"Если мы это делаем... то по-взрослому", — хрипло сказала я, и наклонилась к ней, раздвинула её ноги, мои руки грубо прижали её бёдра к спальнику, открывая её влажную киску. Она была такой уязвимой, такой готовой, и это разожгло во мне что-то первобытное. Я наклонилась, мой язык скользнул по её складкам. Аня застонала, её пальцы вцепились в мои волосы, то ли направляя, то ли умоляя, и я почувствовала, как её соки текут мне на губы.

"Мария Сергеевна... пожалуйста..." — выдохнула она, но я не дала ей договорить. Мои пальцы, два, затем три, вошли в неё. Я не просто вошла в неё. Я вогнала пальцы внутрь, чувствуя, как её узкое, тугое нутро с сопротивлением принимает меня. Она вскрикнула, и я почувствовала, как её ногти впиваются мне в предплечье. Я двигала пальцами быстро, жёстко, каждый толчок сопровождался влажным хлюпаньем, которое сливалось со звуком дождя.

"Ты хотела поиграть со мной?!" — прорычала я, мои губы нашли её клитор, посасывая его, пока она не задрожала в стонах. Моя свободная рука скользнула к её попке, дразня тугое кольцо, и я ввела палец, чувствуя, как она напряглась.

"Оооххх, даааааа... Мария С... а-а-а-а-а", — Аня задыхалась, её тело извивалось подо мной, а я, потеряв всякий стыд, брала её, как хищница, пожирающая добычу. Моя киска, мокрая и пульсирующая, тёрлась о её бедро, пока я работала над ней.

Внезапно Аня вырвалась. В следующее мгновение она уже была сверху, прижимая мои запястья к спальнику, и её рот, жадный и безжалостный, снова обрушился на мою киску, но теперь это было не служение, а наказание. Она впивалась в мой клитор губами, заставляя меня выть, её язык вгрызался в меня так глубоко, словно она хотела добраться до самой моей души и вылизать её.

Волна ярости и похоти поднялась во мне. Я дёрнулась, высвободила руку и вцепилась ей в волосы, не чтобы оттащить, а чтобы притянуть её лицо ещё сильнее к себе, в такт своим судорожным толчкам бёдер.

Мы пожирали друг друга, переворачивались, снова и снова, как в диком танце, как два животных в клетке. То она оказывалась сверху, трахая мой рот своим языком, пока я водила пальцами по её клитору. То я, снова получив власть, прижимала её голову между ног, заставляя её давиться, а сама в это время вгоняла в неё свои пальцы. Не было ни ласки, ни нежности. Был только животный обмен — боль за стоны, власть за подчинение, ярость за ярость.

И в конце концов, в изнеможении, в паузе, заполненной лишь тяжёлым, хриплым дыханием, мы инстинктивно нашли его. То самое, единственно возможное положение, где не было ни верха, ни низа. Где мы могли одновременно и брать, и отдавать. Где наша борьба нашла свой извращённый баланс.

Мы сплелись в позу 69, как две половинки одного порока. И тогда всё остальное исчезло. Исчез дождь, исчезла палатка, исчез стыд. Остались только два рта и две киски, соединённые в единый круг наслаждения.

Мы трахались. Трахали друг друга. Языками. Пальцами. Всем телом.

Мой язык в её соках. Её язык в моих. Её стоны, которые я чувствовала своей кожей. Мои вопли, которые она глотала. Мы были друг для друга и плотью, и питьём, и наказанием, и спасением. Мы пожирали друг друга заживо.

Она уже была на грани, её тело извивалось, стоны становились всё громче и отчаяннее. И вот, в самый пик, когда её сознание, казалось, уже готово было уплыть, её глаза широко открылись, и она, задыхаясь, обрушила на меня шквал не просьб, а приказов, хриплых и разорванных:

«Сильнее! Даааа.... вот тааак!»

Её ноги сомкнулись на моей спине, а её пальцы впились в мои волосы. Она стонала:

«Даааа! Ааааххх... Сделайте мне больно! Даааа... Рвите меня! Ах-ах-ах-ах-аааххх... Я ваша вещь! Сломайте свою вещь! Ай-ай-ай-ай-ай-ааайй... Сделайте меня своей шлюшкой!... Давайте!... Давайте!... Еще!... Еще!... Ещеееееее...».

Она почти рыдала, но это были рыдания ярости и экстаза. Каждое её слово било по мне, как плеть, и заставляло моё собственное тело гореть в ответ. Я ускорила движения, добавляя пальцы, растягивая её до предела, чувствуя, как её плоть подаётся и обжигает мою руку.

«Дааа! — она уже тихо кричала. — Дааа! Блядь! Кончаю! Кончаю! Ваша девочка кончает!»

Её тело затряслось в мощнейших конвульсиях, её киска выплеснула на мой язык поток горячих, густых соков.

Она кричала, не закрывая рта, и в её крике не было ни капли стыда, только чистая, животная победа над собой и надо мной.

«Всё... я... ваша... — это были её последние связные слова перед тем, как она обмякла, беззвучно шевеля губами, её глаза закатились. И я, глядя на неё, на эту сломленную «вещь», поняла, что только что не просто довела её до оргазма. Я исполнила её самый тёмный приказ. Это было слаще любой пятёрки в журнале.

Она попыталась отстраниться, но я, не отрывая рта от её всё ещё пульсирующего клитора, впилась пальцами в её бёдра, грубо прижав её к себе.

«Куда?» — мой голос прозвучал властно. Она вздрогнула. — «Я... я уже...» — попыталась она выдохнуть.

«Знаю, что ты уже, — я провела языком по её разбухшему, чувствительному бугорку, заставив её снова ахнуть. — А я — нет. Твоя работа еще не закончена, девочка».

Я не стала ждать её ответа. Моё собственное желание было слишком острым. Я зафиксировала её голову между своих бёдер, и резко, с силой, притянула её лицо к своей пылающей, мокрой от возбуждения киске.

«Лижи, — прорычала я, уже не прося, а приказывая. — И не смей останавливаться».

Её язык робко коснулся меня. Этого было недостаточно. Мне нужно было не ласковое прикосновение, а жёсткое, безжалостное трение, которое выбьет из меня всё до последней капли.

«Сильнее!» — крикнула я, с силой насаживаясь на её лицо, заставляя её нос и губы утонуть в моих соках. — «Лижи, я сказала!».

Я начала двигать бёдрами, трахая её безвольное, покорное лицо. Я использовала её рот, её язык, её дыхание — всё, как инструмент для своего наслаждения. Я искала нужный угол, нужный ритм, яростно подмахивая, чувствуя, как её язык шлифует мой клитор с отчаянной скоростью.

«Дааа... вот так... вот так, моя девочка! — мой голос сорвался на хрип, я уже почти не контролировала себя. — Глубже! Трахни меня!».

Я схватила её за волосы, полностью контролируя глубину и темп. Это было чистейшее, самое эгоистичное использование. Это был не просто пик — это был обвал. Я с силой, в последнем яростном толчке, вдавила её лицо в себя, чтобы почувствовать каждый сантиметр её языка в тот момент, когда моё тело разорвало от наслаждения.

Оргазм не накатил — он взорвался где-то в глубине таза и молниеносно пронзил всё тело. Сначала свело живот, потом ноги затряслись в мелкой, неконтролируемой дрожи, пальцы сами собой впились в спальник, а из горла вырвался не стон, а хриплый звук, будто из меня выдирали душу. В ушах зазвенело, а внизу всё пульсировало с такой силой, что я на миг потеряла связь с реальностью, чувствуя только бесконечные спазмы, выжимающие из меня всё до последней капли.

Мир сузился до влажного мрака под веками, до хриплых стонов, рвущихся из моего горла, до судорожных вздрагиваний бёдер. Я тонула в этом ощущении, в этом позоре, в этой сладости, что разливалась по жилам вместо крови. И сквозь этот хаос, сквозь рёв дождя снаружи и тихие победные всхлипы Ани, я представила автора дневника. Того, чьи слова заставили моё тело течь прошлой ночью, а сегодня привели меня в постель к ученице.

«Ты доволен? — пронеслось в моей голове, обращённое к Нему. — Это то, чего ты хотел? Чтобы твоя учительница лежала раскинувшись и кончала, пока её лижет юная девчонка?»

Аня, ничего не подозревая, снова провела языком по моему вздрагивающему клитору, выжимая новый, пронзительный стон. И я мысленно, с горьким торжеством, обратилась к Нему:

«Видишь? Видишь, какая я мокрая? Какая грязная? Ты написал — я сделала. Ты мечтал — я воплотила. Я — твоя грязная фантазия. Я — твоё порно».

Внутри меня всё сжалось от нового, стремительного спазма, ещё более сильного от осознания, что за этим наблюдают. Что не только Аня видит моё унижение. Что Его глаза, где бы они ни были, видят, как с моей киски на спальник капают соки.

«Теперь ты доволен?! — это был уже не вопрос, а констатация. Признание Его победы. Моей капитуляции. — Ты выиграл. Я — шлюха».

И в этот миг, с этим признанием, финальная, сокрушительная волна оргазма накрыла меня с головой, отбросив в небытие. Я кончила, отдаваясь не только Ане, но и Ему. Тому, кто сейчас, улыбался где-то в темноте.

Муж лизал меня, как будто выполнял скучную домашнюю работу. А эта девочка... она пьёт меня, как изысканный коктейль, смотрит на меня снизу вверх, и я вижу в её глазах обожание. Боже, я кончаю в рот своей ученице, а думаю о муже. Какая же я стерва.

"Это было... восхитительно", — прошептала Аня, её тело прижалось ко мне, дрожащее и горячее.

Мы лежали в тесноте её палатки, и тишину нарушало лишь наше ровное дыхание и далёкий шелест листьев за тентом. Граница между нами стёрлась окончательно. Не было ни учительницы, ни ученицы. Были только две женщины, связанные грехом, похотью и этим диким, всепоглощающим огнём.

Её голова покоилась на моём плече, а рука всё ещё лежала на моём животе, как будто боялась, что я уйду. В этой тишине, в этом странном уюте после бури, мысли накатывали с новой силой:

«Я должна спросить её сейчас. Просто повернуться и сказать: "Это ты написала тот дневник?". А если это не она? Тогда я раскрою еще одну свою карту просто так. Нет. Если бы это была она, разве она не намекнула бы? Не процитировала бы отрывок, пока её пальцы были во мне? Не сказала бы что-нибудь вроде "Хочешь, я поставлю тебя раком, как в дневнике?" Но она не сказала. Ни слова. Значит, автор — кто-то другой. Кто-то, кто всё ещё прячется и смотрит на меня».

Я лежала с закрытыми глазами, пытаясь поймать остатки ускользающего наслаждения и отогнать подступающий стыд. Моя рука гладила волосы Ани, мягкие и пахнущие лесом. На мгновение мне показалось, что границы восстановлены. Что я, взрослая, всё ещё могу контролировать ситуацию.

И тут Аня пошевелилась. Она приподнялась на локте, и в слабом свете я увидела её лицо. Не развратной соблазнительницы, не властной хозяйки положения. А абсолютно ясные, подростковые, даже наивные глаза. Губы сложились в трогательную, почти невинную улыбку.

«Мария Сергеевна, — её голосок прозвучал так же чисто и звонко, как на уроке, когда она просила объяснить сложную тему. — А это... — она сделала многозначительную паузу, —.. .войдёт в четверть по истории»?

Воздух в палатке застыл. Секунда. Другая. Я почувствовала, как мой разум, только что убаюканный, снова столкнулся с реальностью. Это был не вопрос. Это был ультиматум, обёрнутый в фольгу непосредственности. Самый изощрённый и циничный поступок за весь вечер.

«А что ты сама думаешь? — я попыталась парировать, вернувшись в роль учителя. — Достаточно ли... глубоко ты погрузилась в изучение материала?»

«О, я считаю, что практическое занятие было исключительно познавательным. — Её палец медленно провёл по моим растрёпанным волосам. — Но для высшего балла, наверное, нужен более... комплексный подход. Возможно, курсовая работа».

Я приблизила своё лицо к уху Ани: «Тогда готовься. Следующий модуль будет посвящён... Клеопатре. И я проверю, насколько хорошо ты усвоила её особые навыки».

Теперь застыла Аня. Её наигранная невинность на мгновение испарилась, сменившись жадным, хищным блеском в глазах.

«Жду с нетерпением, моя госпожа профессор» – ответила она и поцеловала меня в губы.

Это было непохоже ни на что. Ни на ласку мужа, ни на грубость моих фантазий о мужчинах. В этом не было борьбы за власть. Было... понимание. Она увидела моё желание — невысказанное, постыдное — и приняла его как данность. И в этом приятии, в этой безоценочности, был странный, пугающий покой. Как будто я наконец-то нашла того, кто говорит на моём языке.

Усталость медленно окутывала меня, как тёплый туман. Стыд, страх, остаточное возбуждение и это новое, хрупкое чувство связи — всё смешалось в единую, тягучую массу. Я повернула голову и вдохнула запах её волос, смешанный с запахом леса и нашего секса. И засыпая, я поймала себя на мысли, что улыбаюсь. Что бы ни принёс завтрашний день, я уснула сегодня другой. И эта перемена началась не с дневника, а с той, что сейчас спала на моём плече.

Продолжение следует...