Коменданту военной базы «Сангар» Григорию Палычу Гладкому стукнуло сорок пять, после чего начальство намекнуло: готовься, ветеран, к дембелю. Дескать, критический возраст для майора без высшего профильного образования, да и со здоровьем последнее время­ ‒ сплошные траблы. Гладкий попытался возразить, да где там!

Сведений о нем имелось мало: вдовец, в Москве проживает взрослая дочь; не пьет, не курит. Честен и порядочен до оскомины. Иногда шастает в местный госпиталь, но не по амурным делам, а за препаратами от головной боли.

Удивительно, но, ожидая приказа об увольнении в запас, старый майор не сбавлял обороты. Вроде, устал, выдохся, голова пухла от пугающих мыслей о малознакомой гражданской жизни. Но нет, все было наоборот: Григорий Палыч закручивал гайки своим комендантским ключом так, что порой трещала резьба.

Должность коменданта считалась собачьей ‒ что-то вроде флотского старпома или пехотного комбата. Тут тебе и уборка территории с покраской бордюров, и хозяйство с инструментами, и материальная ответственность с нервными снами о пытках в подвалах Военной прокуратуры. А на первом месте, как водиться, была дисциплина ‒ куда ж без нее, родненькой? И Палыч следил за ее соблюдением с таким рвением, будто было ему торжественно обещано захоронение в Кремлевской стене.

Дисциплину нарушали все. Нет, не так. Ее, блять, хулиганили ВСЕ! Юные срочники, чьи командировки в забытое Богом африканское государство ограничивалось шестью месяцами. Контрактники, гниющие во влажных тропиках за бабки и лишающиеся части этих бабок за любой проступок. Офицеры, коим за пьянки и прочие выходки объявлялись взыскания, задерживались очередные звания и продвижение по службе. Но самым удивительным фактом было то, что пошалить умудрялись и гражданские служащие ‒ так называемые «вольнонаемные». Большинством нарушителей среди таковых оказывались смазливые девочки ‒ медсестры, поварихи, официантки, хронометражистки...

Гладкий слыл их грозой. Если командир базы – полковник местной на­циональной гвардии Увэ Бададу – отвечал за материально-техниче­ское обеспечение и охрану, не вмешиваясь в летную подготовку и личные отношения со­трудников, то в обязанностях коменданта как раз и был надзор за «облико морале».

– Вы прибыли сюда не позорить великую державу, а выполнять интернациональ­ный долг! – чи­тал он нотацию очередной девице, пойманной в компании авиационных техников или у казармы национальных гвардейцев.

«Чи-иво, блять?» ‒ морщилось известным мемом лицо грешницы.

Сам не понимая, что означал туманный термин, Гладкий хватал ртом воздух, затем сердито отмахивался и шел ловить следующих нарушителей. При этом он прикладывал пальцы к правому виску и легонько массировал его. Никто не понимал, откуда растут ноги у странной привычки, но каждый раз, волнуясь или переживая по какому-то поводу, Гладкий кривился от боли, а рука его тянулась к виску.

Нравоучения оставались бесполезными ‒ за время су­ществования военной базы он добился высылки лишь двух мадам, поведение которых переходило все границы. Тем не менее его боялись. Все, кроме Силантьевой.

Тридцатилетняя официантка Машка Силантьева родилась и выросла в Москве. С образованием и с нормальной профессией не задалось, зато свалилось наследство в виде большой квартиры на Покровке, которую она выгодно сдавала квартирантам. Здесь же, в позабытом богом африканском Каборе, она работала в лет­ном зале столовой и неизменно привлекала внимание здешнего мужского населения.

Посмотреть было на что! С шести до восемна­дцати лет Силантьева занималась бальными танцами, фигурка отличалась удивительной стройностью, ножки были длинными и ровными. Коротко подстриженные темные волосы обрамляли похотливую, но весьма приятную мордашку. Даже на работе она носила тонкую блузку, полы которой едва сходились на выпиравшей груди. Лифчики Машка презирала и дразнила мужчин темнев­шими сквозь тонкую материю сосками. Форменная столовская юбочка была намеренно укорочена и имела сзади дразнящий разрез. Подойдет она, бывало, к столику и, подавшись вперед, с таинст­венной улыбочкой ставит на его край поднос с тарелками. Мужики с фронта любуются через декольте грудью, а мужики с тыла оценивают округлые ягодицы с едва заметными трусиками.

В свободное от работы время Силантьева еще меньше заморачивалась вопросами морали: по жилому модулю рассекала голышом; загорала, лежа на травке в одних стрингах; вечерами с удовольствием прини­мала участие в бурных застольях с полноводными реками неизвестно где и как добы­того алкоголя. В подпитии она часто приговаривала: «Случайными бывают только браки, а в любовники нужно брать людей надежных».

Едва приехав на базу «Сангар», Марией заинтересовался старший летчик вертолетного звена Генка Рыбин ‒ холостяк, умница, хороший музыкант и просто отличный парень. Ну как не заинтересуешься такой красоткой с божест­венной фигурой и смазливой мордашкой? На лбу ведь у нее не пропи­сано о желании переспать с доброй половиной человечества. Кто-то из местных старожилов намекал, вразумлял, да Генка не поверил.

«Наговаривают», – думал он, пока однажды после ужина не сунулся в столовскую кухню. Загодя раздобыв коробку дефицитных конфет, он хотел поздравить красавицу с восьмым марта и заодно напро­ситься в гости.

Зал летного состава пустовал, полы блестели после влажной уборки, а на столах лежали чистые белые скатерти. Генка осторожно приоткрыл дверь на кухню и... замер. «Девушка мечты» находилась в десятке шагов, и ей было совсем не до него.

Она сидела на разделоч­ном столе, слегка откинувшись назад. Блузка расстегнута, юбка задрана, ножки широко разведены. По одну сторону стояла сорокалетняя посудомойка, впившаяся губами в сосок ее груди. По другую пристроился Вовка Семенов ‒ майор, жуткий бабник, такой же жуткий понторез и по совместительству заместитель командира эскадрильи по летной подготовке. Из нагрудного кармана его куртки торчали женские трусики. Левой ладонью он мял грудь посудомойки, а пальцами правой старательно удовлетворял Машку.

Вначале Генка просто охренел. Но будучи человеком с философским складом ума, принял поражение с мужеством матроса «Варяга» и через пару секунд уловил музыкальную составляющую мизансцены. Из кухонных глубин доносился гул автоматической картофелечистки; на его ровный тон гармонично ложились звуки, исходящие из Силантьевой ‒ тремоло из хлюпающего влагалища и прерывистое колоратурное сопрано, льющееся из приоткрытого рта. «Это ж «Время, вперед», ‒ прошептал Генка. И, кивнув, добавил: ‒ Точно. «Время вперед» Жоры Свиридова...»

Потом Генка снова охренел. На этот раз от обыденности происходящего: безмятежно тлевшая сигаретка в зубах замкомэска Семенова, нежный лесбийский напор посудомойки, похоть и полный пофигизм главной героини ‒ Силантьевой.

Наконец, в душе пилота родился симбиоз из возмущения и брезгливости. Пальцы Семенова сновали в женском влагалище со скоростью поршня цилиндра болида Формулы-1, отчего Машка жутко текла. Внутренняя сторона ее ляжек, ладонь Семенова, столешница ‒ буквально все было мокрое. «Вот сука! ‒ едва не вылезли из орбит глаза Генки. ‒ Ведь на этом столе режут мясо, рыбу, овощи... А мы потом это жрем! Серьезно?!»

В общем, картинка вразумила старшего летчика быстрее самого красочного рассказа о развратных похождениях его музы. Осторожно прикрыв дверь, он поплелся к выходу из столовой, словно изгнанный с урока школьник. На крыльце он остановился, вскрыл коробку, вынул из ячейки шоколадную конфету и попытался ее съесть. Однако застывшая перед глазами картинка заставила выплюнуть шоколад, а коробку со всем содержимым пульнуть в урну.

С тех пор Геннадий питался в столовой без малейшего аппетита, а на Машку смотрел с пролетарским презрением.

* * *

– Снова стою одна-а! Снова курю, мама, снова...

Развязной и дразнящей походки, из-за которой все мужики в сто­ловой забывали про наваристый борщ, не выходило – три последних рюмки крепкого алкоголя стали лишними.

Ночь была душной. Расстегнув блузку, Машка ковыляла по цен­тральной аллее, то и дело теряя правую босоножку. От места попойки до жилого модуля было всего ничего – метров шестьдесят, но эта дистанция показалась огромной. Через каждые семь-восемь шагов девица останавливалась и, держась за ствол пальмы, исполняла единственную запомнившуюся строчку из недавно услышанной песни.

– Снова стою одна-а. Снова курю, мама, снова!

Во время очередного сольного исполнения голос ее вдруг смолк, словно подчинившись движению невидимого дирижера. На самом деле никакого дирижера с палочкой не было. Была фигура грозного коменданта, выросшая перед Машкой из ниоткуда.

– Ты опять за свое, Силантьева?! – сказал он голосом уставшего палача.

Придя в себя, та растянула губы в улыбке:

– Ба, кого я вижу! Гриша!

– Какой я тебе «Гриша»?! С ума сошла? Я тебе в отцы гожусь!

– Ну ладно, будешь папиком, – полезла она к нему целоваться, нарочито прижимаясь голой грудью.

Отбившись от объятий, комендант испуганно оглянулся по сторонам. И поспешно отряхнул форменную кутку, словно запачкал ее чем-то заразным, отвратительным.

– Прекрати, Силантьева! Что обо мне люди поду­мают?!

Та хитро прищурилась:

– Подумают, что нормальный мужик, и даже позавидуют. Или ты не нормальный?

– Я-то нормальный. А вот ты... Прикройся, бесстыжая!

– Что тебе не нравится, Гриш?

Вместо того чтобы прикрыться, Машка распахнула полы блузки.

– Разве это может не нравиться нормальному мужчине? Посмотри! ‒ приподняла она ладонями груди с темневшими сосками. ‒ Потрогай ‒ разрешаю.

Майор протяжно выдохнул и сказал:

‒ Мария, я знаю, что ты круглая сирота и поэтому несколько раз прощал твои выходки. Но мое терпение не безгранично...

Внезапно он запнулся, ощутив ее ладонь на своих форменных брюках.

– А так, Гриша? Так нравится? Ну скажи! – горячо зашептала она, ощупывая его член. – Хочешь, я буду звать тебя исключительно по имени-отчеству? Григо-орий Па-алыч.

Имя-отчество она нарочито произнесла ласково и нараспев.

Поперхнувшись от растерянности, Гладкий сердито шлепнул ее по ладони.

– Перестань, Силантьева! Я к тебе по-человечески, а ты... В общем, так. Или ты прекращаешь свои пьяные выходки с развратом или я принимаю со­ответствующие...

Он снова запнулся, поморщился, поднял правую руку и принялся интенсивно тереть висок. А, прежде чем уйти, тихим голосом посоветовал:

– Все... Иди спать, Мария...

Она скорчила ему вслед смешную гримасу. И негромко проворчала:

– Ну и ладно, старый монах. Не больно-то и хотелось. По­моложе найдем...

Кое-как преодолев три десятка шагов до курилки, краешек кото­рой виднелся в слабом свете уличного фонаря, Машка протиснулась меж ветвей тамаринда и масличной пальмы. Едва не упав, оперлась рукой о дере­вянную балку навеса и плюхнулась на лавочку.

– Снова сижу одна-а! Снова курю, мама, снова...

Она машинально поправила прядь волос, нащупала в кармане лег­кой льняной юбочки пачку сигарет. Закурив, с отвращением затяну­лась, выплю­нула с кашлем дым, уронила окурок. Затем тряхнула но­гами, ос­вобождаясь от надоевшей обуви – босоножки разлетелись в стороны, а девица, прислонив­шись плечом к перилам, отключилась...

* * *

Она наверняка проспала бы на лавочке до са­мого рассвета. Пробудившись от утренней прохлады, спокойно пе­ребралась бы в модуль, где, устранив последствия алкоголь­ного штурма, как ни в чем ни бывало отправилась бы в столовку ис­полнять почетные обязанности официантки.

Все так и случилось бы, если бы через четверть часа со стороны казармы не вынырнули два бойца национальной гвардии, заня­тые ночным патрулированием территории базы. Оба в камуфлиро­ванной форме и при автоматах. Оба тощие, мускулистые, с кожей цвета «чер­ный трюфель». Но один долговязый и круглой, абсолютно лысой башкой, а второй ‒ невзрачный, плосколицый.

Как и полагалось истинным представителям мужской части населения экваториальной Африки, каборцы отчаянно мечтали познакомиться с белой женщи­ной. Причем познакомиться макси­мально близко. Маршрут передвижения проходил мимо курилки и не заме­тить светлую одежду Машки было затруднительно.

Воровато оглядевшись, гвар­дейцы вошли в курилку. Долговязый достал из кармана бу­тылку дешевого пальмо­вого вина, отхлебнул и передал товарищу. После присел возле спящей девицы на корточки, осторожно прикоснулся к свисавшей ладони.

– Эй, ты в порядке? – тихо спросил он по-английски.

Мужской голос до сознания Силантьевой не дошел, застряв в слож­ных фор­мах ушных раковин. Она продолжала крепко спать.

Осмелев, рядом с ней присел второй абориген – с приплюснутым носом. Этот потрепал молодую женщину за плечо.

­­И снова реакции не последовало. Тогда он отцепил висящий на ремне фонарик, включил его. Сна­чала яркий лучик проплыл по женскому телу, немного задержавшись на груди и ногах. Затем плосконосый ух­ватил девушку за ко­роткие волосы, поднял голову и осветил лицо.

После оценил на смеси двух каборских языков – идо и эдавама:

– Уродливая, как все женщины из холодных стран.

– Мы не собираемся брать ее в жены, – парировал долговязый. И откинул полу блузки: – По­свети лучше сюда.

Луч нащупал шикарную грудь, опустился ниже. Широченная как саперная лопата ладонь нырнула меж женских ног...

– Снова стою одна-а! Снова курю мама, снова! – вдруг громко затянула Силантьева, очнувшись от прикосновений.

Фонарик тотчас погас. Чернокожие отпрянули назад, готовые разбежаться в раз­ные стороны.

Но убегать не пришлось – дурацкая песня закончилась так же неожиданного, как и началась. А певица, вовсе не разгневалась. С трудом разглядев местных воинов на фоне ночного неба, офи­циантка вскинула брови:

– Чего вылупились, шахтеры? Не любите современную российскую эстраду? Правильно. Я ее тоже не люблю.

Плосколицый протянул бу­тылку. Понюхав горлышко, Машка поморщилась. Тогда он раскрыл перед ней пачку сигарет. Она ковы­рнула одну, ухватила губами.

Осмелев, долговязый уселся с другой сто­роны, щелкнул зажигалкой. И вдруг выдал на корявом русском:

– Я видел тебя в столовой. Там работаешь?

– Вам чего надо, пацанчики? – выдохнула дым официантка. – Если проголодались, то ловите крокодила. А в столовку – только ут­ром.

Временами ей было хреново: зрение не фо­кусировалось, голова кружилась, а выпитое порывались покинуть желудок.

– Да, мы проголодались. Только не по хлебу, а по этим вот... –показав два ряда белых зубов, верзила кивнул на торчащую грудь.

– А ты неплохо балакаешь по-нашему, Гуталин Мазутович.

– Я шесть лет учился в школе.

– Да ты академик! Вернее, член корреспондента. Тебя как зовут, полиглот?

‒ Газон.

‒ Газон? ‒ хихикнула она. И погладила его по лысой башке: ‒ Ну что, подстриженный Газон, соскучился по сиськам?

– Очень.

– Ну, подержись. Только аккуратно...

Длинные руки каборцев, подобно щупальцам, потянулись к девушке. Пальцы принялись исследовать грудь и набухшие соски.

Машка курила сигарету и с иронией взи­рала на возбуждавшихся пацанчиков. Странно, но эти взрослые парни напоминали ей нецелованных одноклассников. Были в ее жизни такие, которых приходилось учить элементарному.

Не встречая сопротивления, «шахтеры» станови­лись смелее: приговаривая что-то на своем басурманском, осторожно сняли с нее блузку. Изучив грудь, переключились на бедра. Девица прислонилась спиной к деревянным перилам и блаженно прикрыла глаза.

– А тебя как зовут? – зачем-то поинтересовался Газон, настой­чиво исследуя юбочку.

Поймав его ладонь, она переложила ее на пояс юбки, где находи­лась молния. И улыбнулась в темноту:

– Не телефон...

Час назад за шикарно накрытым столом в модуле поварих кто-то из подвыпивших женщин обмолвился:

– Недавно в городе в магазине одежды познакомилась с местной продавщицей. Знаете, какое у нее имя?

Все дружно уставились на говорившую женщину.

– Не поверите. Нетелефон.

– Не телефон? – чуть не поперхнулась Силантьева.

– Ну да! Не-те-ле-фон. Что по-нашему означает «Мать кра­соты»...

И вот сейчас, когда немного понимавший русский язык темноко­жий жеребец спросил про имя, она почему-то вспом­нила это странное имя. Вспомнив, назвала и расхохоталась.

* * *

По асфальтовой дорожке, ровным росчерком отделяющей курилку от освещенной территории базы, из­редка кто-то проходил. Чернокожие парни тут же растворялись в ночи, и эти прятки жутко их напрягали, потому что близкое общение с иностранной гражданкой в военное время расценивалось в Каборе как серьезное преступление. Однако стоило дорожке опустеть, как гвардейцы теряли страх и вновь принимались за дело.

Бухую Силантьеву это забавляло. В оче­редное затишье Газон справился с молнией и стянул с нее узкую свет­лую юбочку. Потом плосконосый, подсвечивая фонариком, долго возился с ее трусиками. Заскучав, она в очередной раз включила вокал:

– Снова сижу одна-а!..

Фонарь покатился под лавку, каборцы прыснули в разные сто­роны. Причем плосконосый исчез вместе с женскими трусами. Теперь Силантьева сидела на лавке совершенно голая, и предательская белизна ее тела была хорошо заметна даже темной экваториальной ночью.

Через минуту над парапетом курилки робко материализовалась блестящая морда Газона.

– Пожалуйста, не пой больше! – взмолился он шепотом.

– Мне бы умыться, – простонала в ответ Машка. Чувствовала она себя не­важно.

– Вода там, – указал полиглот в сторону казармы. – Хочешь умыться – пошли...

Пьяная красотка с трудом поднялась ‒ ноги не слушались. Повиснув на пацанчиках, она послушно поплелась навстречу ночным приключениям...

Компания выглядела странно: два нескладных, но воо­руженных и экипированных солдата, обнимающих совершенно разде­тую молодую женщину.

Изредка троица останавливалась и по оче­реди пила из бутылки кисловатое на вкус вино из перебродившего кокосового молока. Это было отвратительное и самое дешевое здеш­нее поило. Оно пролива­лось на тело женщины, та хохотала и цело­вала в губы то од­ного спутника, то другого. Парни мяли ее грудь, ело­зили огромными ладо­нями по ягодицам, бедрам, выбритому лобку. И волокли дальше...

Компания подрулила к акации с широкой развесистой кроной, под которой обитала простенькая деревянная лавка из одной широкой доски. По соседству с акацией темнела казарма – длинное щитовое здания на сваях с крыльцом и дверью на торце.

– Пришли? – равнодушно поинтересовалась официантка и по­смотрела в темное ночное небо. Над базой на приличной высоте, гудел и подмигивал разноцветными огнями военный вертолет.

Вместо ответа стриженный Газон прислонил к дереву автомат и припал губами к соску Машкиной груди. Его товарищ куда-то исчез.

Стоя с запрокинутой головой, девица чему-то улыбалась. Потом сквозь далекий гул вертолетных двигателей услышала шорохи и торопливые шаги – рядом появилось еще несколько темнокожих мужчин в сопро­вождении все того же вездесущего полиглота.

Спустя минуту она стояла на скамейке в окружении толпы гвар­дейцев. Несколько фонарных лучей и множество рук сно­вали по ее телу. С легкостью и грацией профессиональной танцовщицы Силантьева ис­полняла сольный танец. Периодически она поднимала то одну ножку, то вторую, или подобно кошке выгибала спинку, что при­водило толпу в восторг...

Машке всегда нравилось внимание представителей противопо­ложного пола: когда те оглядывались на улице, провожая ее востор­женными взглядами; когда под любыми предлогами пытались позна­комиться или заговорить. Эго молодой красавицы млело от того, что ее желают и страстно добиваются. Ну а когда вокруг увивалось сразу несколько самцов – она ощущала себя на седьмом небе. Прям как сейчас.

Гул вертолета в небе нарастал. А она посмеивалась и восхищала мужчин совершенным телом, покуда не потеряла равновесие. Возбужденные бравые молодцы подхватили ее и уложили на теплую деревяшку лавки. Силантьева сама развела стройные ножки.

Первым на нее навалился полиглот. От него ужасно несло таба­ком и де­шевым пальмовым поилом, но ей было наплевать. Длинный черный член легко проник в нее, объемная женская грудь за­колыхалась в такт сильным толч­кам. Девица начала постанывать, но... переводчик по имени Газон скоро за­мы­чал и обмяк ‒ видно давненько не имел контакта с женщиной.

Его место занял невзрачный напарник с приплюснутым носом. Он по-хозяйски взгромоздился на бе­лую женщину, раздвинул пальцами ее половые губы. Толстый член скользнул внутрь, заставив Машку зажмуриться от удовольствия.

Спустя мгновение в ее губы что-то ткнулось. Требовательно, настойчиво. Поймав губами головку огромного черного члена, она с жадностью принялась ее сосать...

Позже на Силантьеву залез третий воин, а над ее лицом повис другой член. Она с воодушевлением удовлетворяла каборцев и сама получала оргазм за оргазмом. В голове все перемешалось. Ее крутили на жесткой деревянной лавке, то сажая, то заставляя встать на четвереньки или снова лечь на спину...

Машка пребывала в блаженстве, покуда рядом отчетливо и громко не прозвучал строгий голос. Но не мужской. Не коменданта Гладкого.

– Какого черта здесь происходит?! ‒ отчеканила врач из местного госпиталя «Красного креста». ‒ Я вас спрашиваю, господа гвардейцы!

Понимавший русский язык Газон что-то крикнул соплеменни­кам. Те исчезли так же быстро, как и появились.

Машка медленно поднялась, нашла взглядом стоявшую в пяти шагах миниатюрную женщину. Голос ее был строг, однако внешность воинственностью не отличалась. Прижав к груди руки, она была и напу­гана, и одновременно возмущена.

Пространство вокруг наполнилось шумом. На летном поле, примыкавшем к северной окраине базы, молотил винтами только что приземлившийся вертолет. Вторая винтокрылая машина плавно снижалась по глиссаде, намеревалась произвести посадку.

– Силантьева, ты в своем уме?! Тебе что, жить на этом свете на­скучило?! ‒ подойдя ближе, перекрикивала шум врач.

Ее звали Инна Сергеевна. Машка была с ней знакома, ибо приходилось общаться на ежеквартальных медосмотрах.

Схватив голую официантку за руку, Инна Сергеевна решительно повела ее в сто­рону госпиталя. Та была послушна, как провинившаяся первоклашка и только негромко оправдывалась. Впрочем, разобрать ее бормотание из-за гула двигателей и винтов было невозможно.

– Ты соображаешь, что вытворяешь, Силантьева?! – не унималась врач. – Тебе известно, что помимо раненных в нашем госпитале лежат и заболевшие всевоз­можными венерическими заболеваниями? Ты в курсе, что в экватори­альной Африке такие глупенькие как ты цепляют болезни, от которых не лечат ни в Европе, ни в Азии? Да тебя просто не пустят на родину или вернут лечиться сюда же к местным колдунам-шаманам! Это, во-первых. А во-вторых, ты же работаешь в пищеблоке! Как ты смеешь рисковать здоровьем других людей?..

На аэродроме стало немного тише. Первая «вертушка» зарулила на стоянку и выключила двигатели, а вторая еще не произвела посадку.

– Посмотри туда, – указала Инна Сергеевна на снующих вокруг приземлившегося вертолета техников и медицинских работников. – Знаешь, откуда они прилетели?

Силантьева виновато пожала плечами.

‒ Нет...

‒ С восточной границы Кабора, где идут ожесточенные бои. Днем там сбили наш транспортный вертолет. Ребята привезли уцелевших: семерых каборцев и одного россиянина ‒ молодого правого летчика. Посмотри на них внимательно. Все они исполняют свой долг, служат, работают, рискуют, погибают... А чем занима­ешься ты?!

От Машкиной похоти и разудалой веселости не осталось и следа.

– Простите, Инна Сергеевна, – шептала она. – Я как выпью, так меня куда-то несет. Дура я. Дура! Простите!

– Ну так не пей! Глядишь и извиняться не придется, – втолкнула та девицу в приемное отделение госпиталя. Порывшись в ящике стола, она протянула таблетки, затем сняла с вешалки халат. – Оденься и ступай в жилой модуль. Дома как следует отмоешься в душе – с мылом и марганцов­кой. Потом выпьешь две таблетки и ляжешь спать. А к восьми утра натощак явишься ко мне в отделение для сдачи анализов и прохождения полного медосмотра. Ясно?

Понурив голову, Машка покинула госпиталь...

И все же дамбу где-то прорвало ‒ на следующий день после сдачи анализов и завтрака ее вызвали в штаб базы. Ничем приятным это не пахло.

Так и вышло. Три ублюдка, трахавших ее в разное время и в разные места ‒ начальник штаба, особист и зам по воспитательной работе в течение десяти минут провели следствие, суд и казнь. Контракт был аннулирован, Машке надлежало вылететь на Родину ближайшим транспортным бортом с «волчьей характеристикой».

Она мужественно приняла приговор и начала паковать вещи. Но одна заноза в голове не давала покоя: какая сука ее сдала? Гладкий или Инна Сергеевна? Других вариантов она не видела...

* * *

Через трое суток майор Гладкий взошел по опущенной рампе на борт транспортного Ил-76. В левой руке он тащил за собой клетчатую сумку-тележку ‒ ту самую хрень со скрипучими колесами, которыми бабки расталкивают народ в городском общественном транспорте. В сумке уместилось все нажитое за многолетнюю службу: пара белья, пара обуви, парадная форма с наградами, несколько книг, пачка фотографий, документы...

Пройдя полупустым нутром, он оказался меж пяти рядов пассажирских кресел. Каждым рейсом, связующим маленькое африканское государство с Родиной, помимо грузов приходилось возить до двух десятков пассажиров.

Остановившись, Гладкий поискал взглядом свободное место. В соседство к офицерам летно-технического состава и женщинам из вольнонаемных не хотелось. Офицеры будут бухать, бабы ‒ сплетничать.

Внезапно он прищурился.

‒ Свободно?

Под завывшие турбины двигателей Силантьева подняла грустный взгляд. Увидев Гладкого, буркнула:

‒ Занято.

Секунду поразмыслив, тот все же плюхнулся рядом с молодой женщиной; подтянул сумку на колесиках, глубоко вздохнул. Отдышавшись, расстегнул китель, пригладил редкие волосы. И сказал:

‒ Зря ты на меня серчаешь, Мария. Я к скандалу по твою душу отношения не имею.

‒ А кто тогда? ‒ вызывающе посмотрела она на него.

‒ Ну, перво-наперво ты сама. Коль не твое разнузданное поведение, то и судить было б не за что.

‒ Это я и без тебя знаю. А кто в штаб-то донес? Инна Сергеевна?

Гладкий осуждающе скривился:

‒ Инна Сергеевна ‒ сама порядочность и кляузой мараться не станет.

‒ Так кто ж тогда?!

‒ Есть среди местных гвардейцев один типчик, неплохо знающий русский язык. Газоном этого дурачка зовут. Был назначен по хозяйству в штаб, ну и похвастался ночными приключениями. Говорил же я тебе тогда: ступай домой...

Закусив губу, Машка густо покраснела. В душе закипала сложное чувство из гнева на «шахтера» и стыда перед Палычем.

Тот не стал раскручивать неприятную тему и поспешил заговорить о другом.

‒ Ну вот и закончилась моя служба. Отслужил, значит.

‒ Демобилизация? ‒ осторожно спросила она.

‒ Она, самая. Достиг, понимаешь ли, предельного возраста, да и здоровьем надо заняться.

‒ А что у тебя со здоровьем не так?

‒ Головные боли стали донимать. Как понервничаю, так ломит в виске так, что в глазах темнеет...

Подняв рампу, транспортник покатился по рулежкам военного аэродрома. Повернувшись к иллюминатору, Силантьева вздохнула ‒ у нее со здоровьем тоже образовалась проблема.

Прощаясь с африканскими пейзажами, она вспомнила добрым словом Инну Сергеевну, обнаружившую у нее венерическое заболевание, но не побежавшую докладывать об этом начальству, а сделавшую все тихо, без скандала. В медицинских документах значился вполне нейтральный диагноз, требовавший, тем не менее, серьезного лечения. Прощаясь, она продиктовала номер телефона и пояснила: ‒ Пономарев Иван Павлович ‒ нужный тебе врач. Позвонишь, представишься, скажешь, что от меня. Но о том, что подцепила эту дрянь на военной базе в Африке ‒ ни слова».

Под надрывный гул турбин самолет оторвался от бетонки и набирал высоту. Пожилой майор не любопытничал, не сплетничал, не докучал. Просто сидел рядом, листал какой-то журнал. Потом достал из кармана клетчатой сумки шоколадку, развернул, разломил пополам и протянул Марии.

‒ Подкрепись. До Москвы лететь долго.

Приняв угощение, она улыбнулась. Разжевывая горький шоколад, спросила:

‒ И куда ж ты теперь, Григорий Палыч?

Вопрос был дежурный. Для вежливости. Но как оказалось, задел за живую струнку.

Помедлив, тот признался:

‒ Пока не знаю. Была у меня неплохая квартира в районе Сокола, но еще до Кабора я переписал ее на дочь. Тогда мы с ней хорошо ладили.

‒ Поссорились? ‒ осторожно поинтересовалась Мария.

‒ Скорее, отдалились, остыли. Она взрослая ‒ муж, трое детей. Вся в заботах, в работе. В общем, я в ее семье лишний. Так что пока не знаю, куда. Сначала в гостиницу, а после сниму что-нибудь сносное, недорогое.

Силантьева молча доела шоколад, вытерла платком уголки губ. И пристально посмотрела ему в глаза.

‒ Я много раз тебе попадалась: скандалы, пьяные выходки и... даже стыдно вспоминать. Почему ты меня ни разу не сдал?

Гладкий помолчал, глядя куда-то сквозь обшивку фюзеляжа. И негромко признался:

‒ Ты красивая, живая. Ровно как моя супруга, разве что скромности не хватает. А по возрасту ‒ аккурат моя дочка. В общем, завсегда сердце щемило, когда тебя встречал. Ну и не поднималась рука наказывать.

Странно, но после этих слов у Машки на глазах навернулись слезы. Торопливо хлопнув длинными ресницами, она вдруг сказала то, чего сама не ожидала:

‒ Ну если уж тебе совсем негде жить, то... То живи у меня.

‒ У тебя? ‒ шепотом повторил он.

‒ У меня на Покровке. Квартира большая ‒ места хватит. Я ведь отказала квартирантам в дальнейшей аренде, так что... если хочешь ‒ заезжай.

Несколько долгих секунд Гладкий рассматривал Силантьеву, ловя себя на мысли, что впервые видит ее такой. Не взбалмошной, не насмешливой. А нормальной, настоящей.

‒ Ты серьезно? ‒ спросил он.

‒ Думаешь, я не могу быть серьезной?

Он помассировал пальцами свой правый висок. Затем робко сжал ее ладонь и тихо сказал:

‒ Хорошо, Мария, я сниму у тебя угол, но платить буду исправно ‒ как подобает квартиранту. У меня ведь благодаря выслуге знаешь какая пенсия?

Она слабо улыбнулась:

‒ Небось генеральская?

‒ Почти что! ‒ засмеялся он.

* * *

Приоткрыв дверь с табличкой «Врач-дерматовенеролог Пономарев И. П.», она вежливо кивнула:

‒ Можно?

‒ Проходи, Силантьева, ‒ пригласил доктор.

В кабинете она привычно скинула легкую курточку, повесила ее на вешалку и остановилась у края стола.

Кабинет был обычным: пара окон с матовыми стеклами, гинекологическое кресло и передвижная лампа для осмотра, кольпоскоп, вагиноскоп, лазерная аппаратура, электрохирургические и радиоволновые системы для удаления новообразований. Целый месяц Марии приходила сюда, словно на работу. Каждый божий день, за исключением выходных. Вчера она сдала контрольные анализы, сегодня должна была услышать итоговый вердикт.

Доктор перемещал по экрану какой-то документ, читая строчку за строчкой. Терпеливо ожидая, молодая женщина рассматривала его...

Пономарев был невзрачным мужчиной лет сорока. Среднего роста, чуть полноват, с залысинами, в очках и со слащаво-приторным тенорком. Силантьевой было наплевать на его внешность ‒ лишь бы вылечил. Инна Сергеевна не подвела ‒ врачом он, действительно, оказался хорошим: в первую же встречу расспросил о проблеме, осмотрел, взял мазок, написал направление на остальные анализы. На следующий день назначил лечение, через неделю скорректировал его. В результате болезнь отступила, что сегодня должна была подтвердить местная лаборатория.

Покончив с документом, он повернулся к ней.

‒ Ну, давай, посмотрим тебя еще разок. Так сказать, напоследок...

Раздевшись, она легла в кресло, устроила ноги на подколенниках. Доктор поправил очки, включил лампу, надел перчатки.

‒ С анализами полный порядок, ‒ бормотал он, выполняя осмотр. ‒ Впредь будь поаккуратнее в выборе половых партнеров...

‒ Я точно здорова? ‒ спросила она голосом, лишенным эмоциональной окраски.

Пономарев вскинул густые седеющие брови.

‒ Ты мне не доверяешь?

Она молча смотрела на него, ожидая конкретного ответа на конкретный вопрос.

Он покашлял в кулак.

‒ Могу оформить, так сказать, гарантию, ‒ тон был осторожным, будто он проверял толщину льда под ногами.

‒ Я не против, ‒ поняла намек Силантьева.

Доктор метнулся к двери, провернул в замке ключ. Вернувшись, расстегнул молнию на ширинке.

‒ Но прежде у меня к вам один вопрос, ‒ не сводила она с него глаз.

Он замер, наполовину вытащив член.

‒ Слушаю.

‒ Мне нужен хороший нейрохирург. Очень хороший. Самый лучший в Москве.

‒ А в чем дело? У тебя, с этим, вроде полный порядок.

‒ Не для меня. У двоюродного дяди серьезные проблемы.

Подумав несколько секунд, Пономарев уверенно выдал:

‒ Есть у меня такой знакомец. Работает в Бурденко. Гениальный хирург ‒ запись аж за полгода. Могу свести, а дальше сама.

Сделка устроила. Силантьева развела пальчиками половые губы. Доктор помассировал ее клитор, затем коснулся головкой вагины.

‒ Заметь ‒ вхожу без защиты, ‒ прокомментировал он и резко вогнал в нее член.

Запрокинув голову, Мария закрыла глаза...

* * *

Две недели спустя она вышла из парадного подъезда Центра нейрохирургии имени академика Бурденко и направилась к станции метро Маяковская. Настроение было скверным.

Благодаря протекции Пономарева, встреча с гением хирургии состоялась быстро, минуя полугодовую очередь. Машка попыталась соблазнить и этого доктора, но тот категорично отрезал:

‒ Мы, конечно, можем с вами встретиться в неформальной обстановке, но платить за операцию, Мария Александровна, все равно придется в полном объеме ‒ по утвержденному советом директоров прейскуранту.

Стыдливо опустив взгляд, она подписала договор, после чего стартовала подготовка к операции.

Григорий Палыч сопротивлялся и ехать в Бурденко не хотел. Силантьева уговорила его со слезами на глазах. Возила на такси. Осмотры, опросы, МРТ, рентгены, кардиограммы, анализы и прочая медицинская тоска заняли рабочую неделю. Плюс обязательная домашняя подготовка в виде физической зарядки, дыхательной гимнастики, откашливания, пеших прогулок, соблюдения назначенной диеты... Диагноз после полного обследования был неутешителен ‒ опухоль головного мозга. Об этом говорили и симптомы: сильнейшие головные боли, головокружения, слабость, тошнота; проблемы со зрением, с удержанием равновесия и с походкой.

Сегодня Силантьева приезжала в Бурденко, чтобы услышать от гения нейрохирургии общую сумму за медицинские услуги Центра и подписать финансовое соглашение. Озвученная цифра едва не вышибла из-под ног сияющий кафелем пол. Надежда исчезла быстрее, чем холодные закуски на праздничном столе. И вот, бредя Оружейным переулком, она гадала: что делать дальше? Где взять такие деньжищи?..

‒ Маш! Маша! ‒ вдруг прорвался сквозь уличный шум знакомый голос.

Позади стоял сияющий Вовка Семенов. Парадная форма, ордена-медали, новые погоны.

‒ Вовик?! Ты же был в Каборе?.. ‒ развела она руками.

‒ Срочно отозвали. Сегодня вручили погоны подполковника и новое назначение, ‒ радостно протараторил он. И с важностью добавил: ‒ Теперь буду командовать отдельной эскадрильей.

‒ Рада за тебя. Но не от всей души.

‒ А ты чего такая пришибленная?

‒ Двоюродный дядя серьезно болен, ‒ поморщилась она, не желая продолжать разговор.

‒ Понятно. Отметим мое назначение? ‒ подмигнул Семенов, приобняв ее за талию.

Первым желанием было скинуть его руку и, сказав что-то резкое, уйти. Но внезапно в голове родилась идея.

‒ С удовольствием. Но только не в моей квартире ‒ там дядя лежит совсем плохой.

‒ Не проблема! ‒ заулыбался новоявленный подпол. ‒ Я остановился в мини-отеле на Лубянке. Классный номер, рядом с отелем ‒ ресторанчик.

‒ Шикуешь?

‒ Имею право...

В шесть вечера они сидели в ресторане за шикарно сервированным столиком.

‒.. .Завтра торжественный банкет в Кремле, а послезавтра утром ‒ чемодан, вокзал, новое место службы, ‒ балагурил Семенов, подливая красивой девице спиртное и поглаживая под столом ее ляжку.

Надев приветливую маску, та слушала, кивала, улыбалась.

В десятом часу в изрядном подпитии они поднялись в номер, неся в руках пару бутылок шампанского и бумажный пакет с закуской.

Когда Семенов принимал душ, она проверила карманы его мундира. В бумажнике лежала пачка крупных купюр. Сосчитав их, Машка вздохнула: сумма была приличной, но недостаточной даже для предоплаты операции. К тому же, кража гарантировала громкий скандал, последствия. И кто тогда будет заниматься здоровьем Палыча?..

Нет, проблему следовало решать по-другому.

* * *

К полуночи, не взирая на приличное подпитие, Вовик дважды кончил в нее. Бурно, с громким рыком и с предынфарктным пульсом. Около часу ночи Силантьева почти засыпала, когда он потащил ее на балкон покурить.

‒ Я же говорила, что бросила, ‒ мягко сопротивлялась она.

‒ Пошли-пошли, ‒ поднял он ее с широкой кровати. ‒ Какого хрена, кстати, бросила?

‒ Дядя плохо переносит табачный дым. Вот и пришлось расстаться с этой привычкой.

‒ Дядя-дядя... Совсем ты испортилась, попав под влияние своего дяди, ‒ щелкнул Семенов зажигалкой. ‒ Откуда он взялся?!

‒ Что значит: откуда взялся? Он всегда жил в Москве, ‒ возразила она, не поддержав шутливый тон. ‒ Он, кстати, очень порядочный человек. Честный, правильный, добрый. Я предложила ему переехать в мою квартиру, когда начались приступы сильной головной боли. Уже тогда было ясно, что ничем хорошим это не закончится. А он все-равно, чтобы не чувствовать себя обузой, помогал: убирался в квартире, покупал продукты, каждый день готовил вкусные блюда. Хлопотал с электропроводкой, чинил сантехнику и даже сделал ремонт в кухне. А сейчас, ‒ она проглотила вставший в горле ком, ‒ едва ходит...

На глазах навернулись слезы, но пьяный Семенов не заметил их в полумраке. Он пребывал на своей волне: раздвинув полы гостиничного халата, мужская ладонь скользнула по ее животу, опустилась ниже. Средний палец нащупал клитор.

‒ Давненько я не трахал тебя в попу, ‒ зашептал он ей на ушко.

‒ Не спеши ‒ вся ночь впереди, ‒ вымученно улыбнулась Мария. И, словно невзначай поинтересовалась: ‒ Слушай, Вовик, а ты не мог бы прихватить меня с собой на завтрашний банкет?

Тот поначалу опешил от неожиданной просьбы. Затем недовольно буркнул:

‒ Сдался тебе этот банкет. Ради бокала шампанского и бутерброда с красной икрой два часа слушать путанные речи заслуженных стариков?

‒ Ладно, давай начистоту, ‒ решительно сказала она. ‒ Я хотела бы познакомиться там с каким-нибудь высокопоставленным папиком. И чем больше будет звезд на его генеральских погонах ‒ тем лучше.

‒ Тебе же всегда нравились молодые члены, включая черные, ‒ томно прошептал Семенов.

‒ Твои мозг совсем оплавился под африканским солнцем, ‒ снисходительно усмехнулась Силантьева, ощущая внутри себя мужской палец. ‒ Во-первых, одинокой женщине без нормальной профессии в Москве прожить сложно. Нужна поддержка. Во-вторых, эту поддержку следует найти вовремя, пока не сморщилась кожа и не треснула рожа. Наконец, в-третьих, мой папик мог бы пригодиться и тебе.

‒ Мне?! ‒ Семенов обалдело смотрел на контуры ее красивого лица.

‒ Тебе, Вовик, тебе. Это сейчас ты светишься от счастья: отхватил очередное звание, прицепил свежую цацку на грудь, получил повышение. Тебя, кстати, в какие ебеня отправляют?

‒ В Забайкалье. Могоча.

Она усмехнулась:

‒ Бог придумал Сочи, а черт ‒ Могочу. Сегодняшнего задора тебе хватит на год-полтора, а дальше? А дальше ты начнешь бухать и молиться, чтоб тебя перевели поближе к цивилизации. В ту же Москву ‒ в академию или в какой-нибудь штаб. Тут-то я тебе с папиком и пригожусь. Просекаешь?

Логика была настолько безупречной, что бухой Семенов изумленно вскинул брови.

‒ Машка, я тебя не узнаю!

‒ Обстоятельства изменились. Поэтому и я вынуждена меняться.

‒ Ладно, утром я постараюсь решить вопрос с твоим пропуском на банкет. А сейчас... ‒ он встал у нее за спиной, приподнял халатик, заставил склониться над перилами балкона.

Она расставила ноги шире, развела руками ягодицы. Непослушными пьяными пальцами Вовик с третьего раза вставил член в анус. И две размытые тени от неровной луны задвигались на стене отеля в ритмичном интимном танце...

‒ Мы с тобой это... ‒ тяжело дышал ей в затылок Семенов. ‒ Трахаться продолжим, когда ты с папиком закружишь?

‒ Продолжим, если папик будет женат и сильно занят, ‒ шепотом отвечала Мария.

Вовик хохотнул:

‒ Симпатичный ты сварганила планчик! Короче, задачу я понял!..

* * *

К моменту переезда в Центр нейрохирургии Гладкий стал совсем плох. Спуститься из квартиры ему помогли капитан с сержантом-контрактником. Мария шла позади, прижимая к груди папку с документами.

У подъезда ждал черный представительский Ауди с номерами Министерства обороны и с синим маячком на крыше. Гладкого усадили на задний диван. Мария села рядом, шепотом подбодрила:

‒ Потерпи, Григорий Палыч. Осталось доехать до Бурденко и устроиться в палате. Потерпи...

Сержант вел автомобиль с плавной аккуратностью, капитан то и дело оборачивался с немым вопросом во взгляде: «Все в порядке?..»

Переведенная за операцию сумма была настолько внушительной, что Гладкого встречали в фойе больничного корпуса. Коляска, лифт, коридор, отдельная одноместная палата.

Спустя четверть часа светило нейрохирургии нашел Силантьеву у окна в коридоре.

‒ Все в порядке, Мария Александровна, ‒ приправил он голос успокоительными нотками. ‒ Сегодня же мы начнем готовить Григория Павловича к операции.

‒ На какой день она назначена?

‒ На послезавтра.

‒ Я могу с ним попрощаться?

‒ Конечно.

Прикрыв за собой дверь, Мария подошла к высокой кровати. Гладкий встретил ее улыбкой. Он старался держаться, но совершено не был похож на того грозного коменданта военной базы «Сангар», которого все боялись и сторонились. Худой, изможденный, с большими усталыми глазами и потемневшей кожей. Этот контраст настораживал, пугал.

‒ Не беспокойся обо мне, ‒ прошептал он. ‒ Я достаточно пожил и спокойно приму любой расклад.

‒ Нет, Палыч, ‒ замотала она головой. Опустившись перед кроватью на колени, она взяла его руку, поцеловала. ‒ Я буду молиться за тебя. И ждать. Ты должен победить эту болячку, понял?

Он погладил ее по голове.

‒ Ты сейчас ровно как моя супруга: красивая, живая, скромная. А по возрасту ‒ аккурат моя дочка. Завсегда щемило сердце, когда тебя встречал.

По ее лицу текли слезы. Они с Палычем случайно обрели человеческую теплоту в этом холодном мире, но радость была недолгой. В этот час приходилось прощаться без гарантии на будущую встречу.

Глубоко вздохнув, она поцеловала его в щеку, поднялась. И не стирая слез, молча вышла из палаты...

* * *

Пасмурным октябрьским утром Силантьева стояла у свежей могилы на мемориальном военном кладбище в Мытищах. Только что отгремел салют, отыграл оркестр, разъехались по своим делам провожавшие в последний путь. Лишь на аллее в полусотне метров от могилы замер в терпеливом ожидании черный представительский Ауди с синим маячком на крыше.

Веки вокруг глаз Марии покраснели,  опухли, но слез больше не было. Черные брюки, темная демисезонная курточка, в руке ‒ букет алых гвоздик. С гранитной плиты на нее взирал Григорий Палыч Гладкий ‒ еще молодой, здоровый, уверенный в долгой безоблачной жизни.

За те два месяца, что они прожили с ним в одной квартире, он ни разу к ней не прикоснулся. Разве что расправлял какую складку на одежде или по-отечески целовал в макушку. Она же исключила из своего поведения любые провокации: вела себя сдержанно, одевалась скромно, похотливых шуток не отпускала. Он стал для нее отцом, старшим братом, другом. Опорой, надежной каменной стеной. Кем угодно, только не кандидатом в любовники. Впервые в жизни Мария ощутила нечто похожее на счастье, и удивительнее всего было то, что это высшее наслаждение она получала вовсе не от секса, а от простых человеческих отношений. От доверия,  уважения, привязанности. От сострадания и милосердия. И вот ‒ тихое кладбище, аккуратная оградка, черный камень со звездой, портретом и датой смерти.

Она коснулась губами холодного гранитного лица Палыча, положила на свежий холмик цветы. Но прежде чем сесть в ожидавший автомобиль и поехать в загородный дом папика, достала из кармана пачку сигарет,  закурила.

Поглядев сквозь желтую листву в бесцветное небо, она выдохнула дым и мысленно попрощалась с комендантом Гладким. В голове звучали дурацкие строчки из дурацкой песни: «Снова стою одна. Снова курю, мама, снова!..»

Мои новые авторские рассказы сначала появляются на БУСТЕ: https://boosty.to/georg-monroe

Там же, на Бусте, можно заказать продолжение любого рассказа или написание нового на основе вашего сюжета. Прошу не стесняться писать отзывы с критикой и пожеланиями. Конструктивный диалог приветствуется )