Акт 1

У столика возле камина расположилась молодая женщина лет 24 — графиня Изабелла, дочка герцога Вальштейн, со светлыми, будто тронутыми осенним солнцем, волосами, собранными в изящную сетку из позолоченных нитей с крошечными топазами. На шее жемчужное ожерелье дополняющий красоту аристократки. Её дорожный костюм был сшит из плотного шелка глубокого сливового цвета, подчёркнутого узкими бархатными тесьмами у запястий и ворота. Привычный изгиб тонких бровей и оценивающий, спокойный взгляд тёмно-синих глаз говорили о врождённом чувстве превосходства — столь бесспорная уверенность в себе не появляется в одночасье.

Против неё сидел юноша, на вид чуть старше двадцати, барон Луи де Валье, смотрящий на свою собеседницу с нескрываемым восхищением. Через плечо его стула был перекинут пояс с длинной элегантной шпагой, рукоять которой украшал резной нефритовый набалдашник.

Напротив герцогини, по другую сторону стола, словно в тени её присутствия, сидели две девушки в скромных платьях пепельных оттенков — её фрейлины. По простому покрою и отсутствию украшений можно было предположить, что это её спутницы, чьё общество за столом считалось обязательным, но чьи уши следовало оградить от излишней откровенности.

Их покровительницу окружала не только эта тихая свита. У стены у входа, у служебной двери и в дальнем углу, сохраняя почтительную дистанцию, но контролируя всю площадь зала, располагались шесть человек охраны. Они не привлекали к себе внимания, ужинали молча, но их позы были собранны, а взгляды методично скользили от входа к окнам и к столику своей госпожи. Простые, но прочные доспехи, добротные мечи и отсутствие любых излишеств в одежде выдавали в них серьёзных профессионалов, чья работа заключалась не в показной силе, а в безупречной бдительности.

Вечер уже клонился к ночи, большинство постояльцев заканчивали трапезу. Вскоре затихший зал опустеет.

Именно в этот момент юноша, воодушевлённо жестикулируя, начал читать своей спутнице стихи, отбивая ритм рукой по краю стола.

О, повелительница грозовых высот,

Я страж твой верный, твой навек покорный раб.

Мой каждый миг — лишь ожиданье тех щедрот,

Что обернутся для меня тоской нежной.

Не смею жаловаться я на время с тобой проведенное,

Что в муке тянутся, пока тебя я жду.

Лишь слушаю, затаив дыханье, шагов

Призывный звук в ночную темень и в бреду.

О, повелительница, жду твоего взгляда,

Как милости. И нет иной судьбы для меня…

— Мило, — наконец произнесла она, и в этом одном слове прозвучало достаточно холода. — Романтично. И довольно... откровенно для публичного чтения, господин де Валье

Акт 2

Дорога, уже третий день пути, превратилась в монотонное испытание. Роскошная карета графини Изабеллы, сопровождаемая шестью всадниками охраны и крытой повозкой для фрейлин и припасов, медленно тянулась по пыльному тракту, окаймлённому темнеющим лесом. Воздух внутри был густым от запахов дорожной пыли, духов Изабеллы и напряжённого молчания. Барон Луи де Валье, чья лошадь была привязана к задку экипажа, а сам он восседал внутри, продолжил свои изысканные манеры. Здесь, в тряской карете, тесно прижимаясь бедром к бедру своей нежной Госпожи, он чувствовал себя намного ближе к наслаждению, чем в шумном зале трактира. Разглагольствуя о придворных новостях, тонкостях поэзии и красотах предстоящего бала, он игнорировал восхищенные взгляды юных фрейлин, сидящих напротив, силясь поймать благосклонную улыбку или одобрительный кивок Изабеллы.

Внезапно карета резко дернулась и остановилась. Раздался короткий, отрывистый окрик начальника охраны — не команда, а предупреждение. Затем послышался странный, свистящий звук, похожий на шипение змеи, и сразу за ним — глухой стук, будто тяжёлый дынь упал на землю. Это был звук падающего тела всадника.

Лес будто ожил. Из-за деревьев, бесшумно и стремительно, вынырнули фигуры. Их было восемь или девять. Они не кричали, не размахивали оружием. Они просто появились, как тени, и атаковали с хладнокровной, отработанной эффективностью. Их одежда была чужой — стёганые безрукавки поверх лёгких халатов, тюрбаны или остроконечные шапки, лица скрывали платки до глаз. Оружие — кривые сабли, короткие, толстые луки, уже спустившие первую смертоносную очередь, и странные кинжалы с загнутыми клинками.

Двое охранников уже лежали на земле, сражённые стрелами. Остальные четверо, застигнутые врасплох, с грохотом обнажили мечи, пытаясь сомкнуть круг вокруг кареты. Но нападавшие работали слаженно: двое отвлекали воинов яростной атакой, ещё двое метнули какие-то верёвки с крючьями, впивившимися в деревянный корпус экипажа, пытаясь опрокинуть его.

В окне кареты промелькнуло лицо одного из нападавших — узкие, хитрые глаза над тканью, оценивающе скользнувшие по дорогой отделке. Его взгляд встретился со взглядом Изабеллы. В её тёмно-синих глазах не было страха — лишь ледяная ярость и оскорблённое презрение. Она не вскрикнула.

Барон Луи де Валье побледнел, его рука инстинктивно потянулась к эфесу шпаги, висевшей на крюке у дверцы. Его изящное, выхоленное лицо исказила гримаса ужаса. Прекрасные слова и сложные рифмы развеялись как дым перед лицом настоящей, грубой опасности.

Фрейлины вжались в сиденья, одна из них прикрыла рот ладонью, заглушив крик. Всё их обучение, все правила этикета оказались бесполезны перед этим.

Всё это заняло меньше 5 минут. Скрип повозки, фырканье лошадей, хлюпающие звуки ударов и хрипы умирающих — вот что наполнило лесную тишину.

Барон Луи де Валье вывалился из опрокинутой кареты первым. Его прекрасная шпага с нефритовой рукоятью, которую он наконец успел извлечь, дрожала в его руке. Он замер в дурацкой, театральной стойке, глядя на груду тел своих недавних защитников.

— Я требую… — начал он, но голос его сорвался. И в этот момент ему дали по сбоку по голове, и барон как куль свалился на землю, даже не успев оказать сопротивление.

Акт 3

Шрамовитый воин протянул руку, схватил её за предплечье и грубо выдернул из кареты. Его хватка была железной, оставляя синяки на нежной коже сквозь плотный шёлк. Она не вскрикнула, лишь чуть сильнее сжала губы, когда её брошенные на землю колени коснулись холодной, пропитанной запахом крови земли.

Её выстроили в ряд с плачущими фрейлинами и безжизненным телом барона, которого волокли под руки. Нападавшие действовали быстро и методично. Они не трогали драгоценности фрейлин, но с Изабеллы обшарили с жадностью и умением. Один сорвал с её шеи жемчужное ожерелье, другой — вырвал из волос позолоченную сетку, рассыпав топазы по пыли. Они не просто грабили — они унижали. Каждый жест был направлен на то, чтобы стереть с неё ауру власти, запугать.

Шрамовитый воин, очевидно, их предводитель, подошёл к ней. Он взял её подбородок грубой ладонью, заставив поднять голову. Его глаза, цвета болотной воды, изучали её лицо, её упрямый взгляд. Он что-то хрипло пробормотал на незнакомом языке, и один из его людей подал ему короткий кнут с кожаной петлёй.

Он не бил её. Вместо этого он медленно, с наслаждением, провёл кожаной петлёй по её щеке, от виска до подбородка. Жест был не столько болючим, сколько оскорбительным до глубины души. Это было прикосновение хозяина к вещи, к скоту. Изабелла дрожала всем телом, но не от страха — от бессильной, животной ярости. Она впервые в жизни почувствовала себя не графиней, не герцогской дочерью, а просто телом, которое можно взять, сломать, продать.

— С этой — пригляд, — бросил предводитель своему человеку, указав кнутом на Изабеллу. — Остальных в общий наряд. Они живы, пока цена не упадёт.

Её потащили к крытой повозке, в которой раньше ехали фрейлины. Внутри уже сидели несколько перепуганных женщин, захваченных на дороге раньше. Изабеллу втолкнули внутрь, и дверь тут же захлопнули, погружая всё в темноту. Она услышала скрип запирающего засова, топот ног и отъезжающие колёса. Воздух был спёртым, пах потом и отчаянием. Кто-то рядом беззвучно плакал.

Акт 4

Путь в лагерь был адом на колёсах. Крытая повозка, предназначенная для перевозки припасов, а не людей, превратилась в трясущийся, тёмный ящик отчаяния. Внутри, в тесноте и духоте, вперемешку с соломой, впитавшей запахи предыдущих "грузов", сидело около десятка женщин. Они задыхались от жары, тошнились от постоянной тряски по ухабам и бездорожью и плакали. Их тихие, всхлипывающие рыдания слились в один унылый, гулкий фон. Графиня Изабелла сидела в углу, отгородившись от остальных невидимой стеной своего презрения. Она не плакала. Её фрейлины, две бледные, испуганные девушки, прижимались к ней, ища защиты, но Изабелла была холодна, как мрамор. Она не давала им утешения, потому что сама не имела его. Каждый толчок повозки, каждый стон соседки она воспринимала как укол, как напоминание о своём новом положении.

Когда повозка наконец остановилась, дверь распахнула неяркое, серое утро. Они оказались в лесистой, заболоченной низине, которую солнце едва пробивалось сквозь кроны вековых деревьев. Лагерь был временным, но хорошо продуманным. Несколько больших палаток из грубого, тёмного полотна, костры, над которыми висели котлы, и коновязь с десятками лошадей. Воздух был пропитан запахом дыма, конского пота и чего-то неуловимо чужого — пряной травы, которой, видимо, кормили животных.

Женщин вытолкали из повозки. Их построили в линию перед большой палаткой предводителя. Двое его людей, хмурые и молчаливые, начали осмотр. Они ходили вдоль строя, как скототорговцы, щупая мышцы, заглядывая в зубы, оценивая товар. Фрейлин Изабеллы, с их мягкими руками и испуганными глазами, быстро оттолкнули в сторону, в общую кучу. Когда очередь дошла до Изабеллы, она выпрямилась, встретив его взгляд прямо.

Шрамовитый воин остановился перед ней. Он не стал её трогать. Он просто смотрел, и в его болотных глазах плескалась не похоть, а холодная, деловая оценка. Он видел не сломленную рабыню, а упрямую, породистую кобылицу, которую ещё нужно объездить. Он видел её ценность. И это было страшнее, чем если бы он видел в ней просто женщину.

— Эту — раздеть и ко мне, — бросил он одному из своих.

Железные пальцы вцепились в рукава грубой серой рубахи. Ткань, поношенная и тонкая, не оказала сопротивления. Резкий рывок — и раздирающий звук. Прохладный, сырой воздух лагеря обжег обнаженные плечи, ключицы, грудь. Изабелла вскрикнула, пытаясь прикрыться руками, но один из стражников ловко поймал ее запястья, скрутил за спину. Боль, острая и унизительная, заставила согнуться. Второй рвал рубаху дальше, вниз, пока клочья ткани не упали к ее ногам в грязь. Она осталась стоять в центре поляны — бледная, дрожащая, абсолютно нагая перед десятками чужих, жадно-равнодушных глаз

К ней подошел Шрамовитый. В его руках была не та, толстая плеть, а другая — тоньше, гибкая, с несколькими хвостами, на концах которых сверкали мелкие, острые узелки из сплава. Он медленно провел ее кончиками по ее спине, не нажимая. Кожа покрылась мурашками, сердце заколотилось в горле.

— Первый урок, — произнес он спокойно, его голос звучал прямо у ее уха. — Ничто здесь не принадлежит тебе. Даже твоя боль. Ею распоряжаюсь я. Ты получишь десять. И после каждого удара будешь благодарить меня за науку. Как поблагодаришь, я прекрачу, понятно?

Она молчала, стиснув зубы. Глаза были сухими и горящими. Ненависть была единственным щитом.

Первый удар обрушился не на спину, а на бедра. Точно, хлестко. Он не был самым сильным, но узелки впились в кожу, оставляя не царапины, а точки жгучей, сконцентрированной боли.

Она молчала. Второй удар, ниже, почти под колени. Ноги сами подкосились, но стражи удержали ее на весу. Боль растекалась горячими волнами.

— Благодари, сука, — рявкнул охранник.

«Никогда», — пронеслось в ее сознании.

Третий удар пришелся по лопаткам. Четвертый — по пояснице. Тело начало предательски гореть, каждый нерв кричал. Она кусала губу до крови, чтобы не стонать. Пятый удар был сильнее. В ее глазах помутилось.

— Благодари, Ты рабыня и никто за тобой не придёт! — рыкнул ей в ухо разбойник. — мы профессиональные охотники за головой из Востока, умеем запутывать следы, потом отправим вас на корабль, но предварительно надо вас покорности поучить, аристократки из Запада — весьма ценный товар.

Пятый и шестой удары слились в адское пламя, не оставлявшее места ни для мыслей, ни для гордости. Каждый нерв в ее теле кричал одним-единственным словом: «СТОП!». Сознание сузилось до маленькой, трепещущей точки, зажатой между молотом боли и наковальней унижения. Она висела на руках стражников, ее израненная спина была мокрой от крови и пота, каждое дыхание обжигало горло.

Шрамовитый выждал паузу, давая боли просочиться в самую глубь, достичь костей, поселиться в мозгу. Его глаза, холодные и оценивающие, изучали ее тремор, ее подавленные рыдания.

— Ты упряма, — произнес он почти с одобрением. — Но всему есть предел.

Седьмой удар пришелся не по новой области. Он со свистом опустился точно на перекрестие двух уже вздувшихся багровых полос на ее пояснице, туда, где боль уже жила пульсирующей, раскаленной массой.

Это было за гранью.

Белая, ослепительная вспышка взорвалась у нее в глазах, стирая все: и лагерь, и небо, и саму память о себе. Физическая боль перешла в нечто иное — в чистый, неконтролируемый животный ужас перед следующим мгновением, перед следующим витком этого ада. Ее тело, больше не слушаясь разума, дернулось в судорожной попытке бежать, спрятаться, исчезнуть. Но железные руки держали.

И в этот миг абсолютной, бездонной слабости, когда дух был размолот, а инстинкт самосохранения забился в истерике, сломалась последняя внутренняя перегородка. Не гордость — та пала раньше. Сломалась воля. Та самая воля, что заставляла молчать. Остался лишь первобытный, рефлекторный порыв — СДЕЛАТЬ ЧТО УГОДНО, ЧТОБЫ ЭТО ПРЕКРАТИЛОСЬ.

Из ее перекошенного рыданием рта, прежде чем она сама успела это осознать, вырвалось не слово, а стон, облеченный в слоги:

— Спа-а-асибо… про-о-о-шу… хватит…

— Хватит, — сказал Шрамолицый — на колени, рабыня.

Потом он шагнул вперёд. В его руке появился ошейник. Не железное кольцо простого раба, а изделие тонкой, почти извращённой работы. Серебристый, матово поблёскивающий сплав, идеально отполированный, чтобы не натирать кожу, но и не тускнеть. Он был узким, изящным и невероятно прочным. Спереди, в месте застёжки, было выгравировано то самое клеймо: стилизованная волчья пасть с острыми клыками — его личная тамга, знак абсолютной собственности.

Он остановился перед ней. Кончиком сапога, не грубо, но властно, он приподнял её подбородок, заставив поднять голову. Её лицо было размытым от слёз, губы дрожали. В её глазах не было ни ненависти, ни вызова. Только пустота, усталость и остатки животного страха. Она смотрела сквозь него, не в силах сфокусироваться.

— Хорошо, — произнёс он, и в его голосе прозвучали первые, едва уловимые нотки чего-то, отдалённо напоминающего одобрение. Не за неё. За правильно выполненную работу. — Первый урок усвоен. Теперь — ошейник.

Он взял ошейник двумя руками. Металл был холодным. Он примерил его к её горлу, к перепачканной грязью и слезами коже. Холод заставил её снова вздрогнуть, но она не отпрянула. Она замерла, затаив дыхание, как заяц перед удавом.

Щелчок замка прозвучал негромко, но отчётливо, как щелчок взведённого курка в тишине. Звук рабства, звук покорности. Холодное кольцо плотно обхватило её шею, не душа, но постоянно напоминая о своём присутствии. Оно было одновременно легким и невыносимо тяжёлым. Он провёл пальцем под металлической полосой, проверяя посадку, его прикосновение было холодным и безличным, как прикосновение к сбруе.

— Первый урок был о боли, — произнёс он тихо, глядя прямо в её глаза. Его дыхание пахло мясом и пряным вином. — Второй — о послушании. Настоящем. Без остатка.

Он отпустил её подбородок и начал расстёгивать завязки на своей тунике. Она поняла. Лёд проник в её живот, сковал лёгкие. Это была не абстрактная угроза «позже». Это было «сейчас».

Он встал перед ней. Спустил тунику и штаны. Она отвела глаза, уставившись в складки звериной шкуры под ногами. Сердце бешено колотилось, угрожая выпрыгнуть из горла.

— Посмотри, — приказал он. Голос был спокоен, но в нём звучала сталь.

Она заставила себя поднять голову. Её взгляд скользнул по мускулистому торсу, шрамам, и замер. Страх перехватил дыхание.

— Рот, — сказал он просто, указывая на неё пальцем, а затем проводя им по её дрожащим губам. — Ты будешь служить. Здесь и сейчас. И запомни одно правило.

Он наклонился ближе, и его следующая фраза прозвучала как ледяной шёпот, от которого кровь застыла в жилах:

— Если почувствую хоть малейшую попытку укусить… если твои зубки хоть раз коснутся меня не так, как надо… я выбью их. Все. До единого. Поняла?

И, покорно, с отвращением, которое растворялось в океане страха, она подчинилась. Её движения были неумелыми, механическими, полными отторжения, но в них не было и тени сопротивления. Только полная, безоговорочная капитуляция.

Он положил руку ей на затылок, не направляя, а просто контролируя. В его молчании, в его спокойном, ровном дыхании над ней была окончательная, бесповоротная победа.

Она служила, подавив рвотные спазмы, с солёным вкусом слез на губах и холодным металлом ошейника, впивающимся в шею при каждом движении. В этот момент графиня Изабелла исчезла окончательно. Осталась только Рабыня. Животное, научившееся бояться боли больше, чем стыда, и готовая на всё, чтобы избежать новой, невыносимой пытки.

продолжение следует...

если есть замечания, пожелания пишите https://vk.ru/id1044290590

1239   49 17529  12   5  +10 [9]

насилие, рабыня, рабство