Эдик, глядя на фотографию, называет город... город на юге Урала.

– Я два года... точнее, два лета... два лета подряд ездил к нему в гости, а потом жене его показалось, что он уделяет мне слишком много времени – что – то ей не понравилось... ну, и на третий год отец меня на каникулы уже не позвал – в гости не пригласил. И связь с ним я потерял... а альбом запомнился! – Эдик, глядя на меня, улыбается, сам удивляясь тому, как могло случиться – произойти такое совпадение. – Почти тот же самый альбом... бывает же так!

– Да уж... кто б мог подумать! – говорю я. Какое – то время мы оба молчим, глядя на фотографии... действительно: кто б мог подумать!

– Виталий Аркадьевич...

– Да, Эдик? – отзываюсь я, слыша, как голос Эдика чуть напрягается.

– Вы предложили мне посмотреть ваш дембельский альбом... предложили, пообещав мне бонус... ну, то есть, в том случае, если я угадаю... – Эдик говорит всё это, не глядя мне в глаза... он говорит, шелестя калькой – механически переворачивая листы с наклеенными на них фотографиями, и я вижу и слышу, как Эдик, глядя вниз, тщательно подбирает слово за словом.

– Да, Эдик... – отзываюсь я. – Если ты угадаешь... всё правильно – это было моё условие... и что?

Эдик, отрывая взгляд от альбома, смотрит на меня, стоящего рядом, снизу вверх – смотрит мне в глаза.

– Виталий Аркадьевич, я не знаю... то есть, я могу, конечно, показать сейчас пальцем на любого в вашем альбоме, с кем вы вместе служили, но... в этом не будет никакой логики. Это будет просто тык пальцем, а вы ведь... вы спросите меня, почему я показал именно на этого вашего сослуживца, а не на кого – то другого... так ведь? – Эдик вопросительно смотрит мне в глаза, но мне кажется, что вопрос, который сквозит в его взгляде, совершенно не связан с вопросом, прозвучавшим в его двух последних словах.

– Да, Эдик... я об этом тебя непременно спрошу, – говорю я.

– Значит, я не угадал... я не получаю бонус?

Эдик смотрит на меня, не отрываясь... я привык его видеть спокойным, уверенным, предупредительным – я привык видеть в его взгляде неизменное уважение, сопряженное с чувством собственного достоинства, а теперь он смотрит на меня не просто вопросительно, а как – то по – мальчишески беспомощно... сын моего армейского друга... что он хочет от меня услышать?"Я не угадал... " Ах, Эдик! Если б ты сейчас произнёс эти три слова с вопросительной интонацией, мне пришлось бы отвечать именно на этот твой вопрос – и тогда нам обоим стало бы понятно, о чём ты думаешь в эти секунды... а ты ведь думаешь, Эдик, ты думаешь – ты не можешь об этом не думать... черт меня дёрнул затевать всю эту глупость: "укажи мне фотографию того, с кем я трахался в армии, и бонус – твой"... кретин! А с другой стороны... кто мог т а к о е предвидеть?. . Васю в тот мартовский день я с трудом уговорил потерпеть до вечера... он мог бы, плюнув на секс со мной, сходить в кусты – сбросить сухостой вручную, как это делали все и как делал это иной раз я сам, но Вася упёрто дождался... он дождался вечера – и после ужина, когда до построения на вечернюю поверку у нас снова образовалась полоса свободного времени, мы с Васей, отойдя от лагеря в сторону, противоположную той, куда с Толиком я ходил после завтрака, натянули друг друга так, как это может быть в пору беспечно шумящей юности, причем младший сержант Вася с лихвой вознаградил себя за томительное для него ожидание – он спустил в меня дважды, не вынимая член... нам всем – Толику, Васе, Серёге, Валерке, мне – оставалось совсем немного до дембеля... незабываемое время!. . Ты не спросил меня, Эдик, ты произнес свои три слова – "я не угадал" – с интонацией констатации, но меня не обманешь... я знаю, Эдик, о чём ты думаешь – о чём ты спрашиваешь меня и что, впившись в меня глазами, ты боишься сейчас от меня услышать...

– Не знаю, Эдик, огорчишься ли ты... – я делаю паузу, – но... – я снова делаю паузу, глядя Эдику в глаза... мне кажется, Эдик, что если я скажу сейчас, что я трахался в армии с твоим будущим отцом, ты не очень удивишься, услышав это, потому что, листая альбом с поставленной мною целью, ты не мог не подумать сам о младшем сержанте, беспечно смотрящем на тебя из своей армейской юности... ты любишь, Эдик, мыслить логически, и потому ты не можешь не понимать, что, будучи в армии, мы все были одинаково во власти искушения плотью... – если, – говорю я медленно, – ты не угадал, то всё правильно: бонус, Эдик, ты не получаешь... таково было моё условие!

Я чувствую, как во мне нарастает желание... жаркое, сладкое, непреодолимое желание. Я не хочу ни мартини, ни водку... я хочу Эдика – здесь, сейчас... хочу так, как когда – то – совсем в другой жизни – хотел младший сержант Вася меня, на весеннем ветру упрашивая покинуть на час территорию палаточного лагеря...

– Эдик... – шепчу я, скользя ладонью по его груди – запуская ладонь под рубашку... у Эдика прекрасная грудь – тугие упругие мышцы под безволосой атласно – нежной кожей. – Эдик... – шепчу я, указательным пальцем шевеля сосок... я чувствую, как сосок уплотняется – делается твёрдым... Эдик, не закрывая альбом, перекладывает его со своих коленей на журнальный столик... и, расстегивая пуговицы на рубашке Эдика, я уже знаю, что я сегодня сделаю... обязательно сделаю! – Эдик... – едва слышно выдыхаю я, чувствуя, как всё моё тело наполняется сладостью предвкушения...

Половину стены в спальне занимает окно – обманка, задрапированное благородной прозрачной бязью, – на огромном плазменном экране по желанию могут медленно кружиться в мягких синих сумерках хлопья белого снега, или идти унылый серый дождь, или стыть холодное небо бабьей осени, или медленно наполняться видимым зноем летнее утро, причем всё это настолько достоверно, что Эдик, попав ко мне в спальню впервые, был абсолютно уверен, что это действительно самое настоящее окно, потому что миниатюрная, но мощная видеокамера за стеной может без всяких искажений передавать на плазменный экран реальную картинку того, что можно было бы видеть из спальни, будь это "окно" настоящим... но главное в спальне – это огромная и вместе с тем уютная, на заказ сделанная кровать... шестнадцать квадратный метров!

Какое – то время мы сосётся в губы, лёжа поперёк кровати... точнее, сосу в губы Эдика я – сосу жадно, страстно, – Эдик лежит подо мной на спине, чуть расставив стройные ноги... шорты мы оба ещё не сняли, и я, упираясь напряженным членом Эдику в пах, одновременно чувствую через ткань двух шорт, как в мой пах твёрдым бугром упирается возбуждённо напрягшийся член Эдика... наши языки то и дело упруго соприкасаются, чувственно бьются друг о друга в невидимом жарком танце, – я, вдавливаясь пахом в пах Эдика, запойно сосу его в губы, в то время как он ладонями рук скользят верху вниз по моей спине... наконец, оторвавшись от Эдика, я пружинисто встаю на пол, – шорты наши, изнутри подпираемые мощно торчащими стояками, бугристо топорщатся... и я, наклоняясь над Эдиком, тут же тяну его шорты на себя, – трусов под шортами нет, так что возбуждённо твёрдый член Эдика, пружинисто подпрыгнув, тёмно – вишнёвой залупившейся головкой упруго шлёпается о плоский живот... я снимаю шорты с себя, – голый Эдик, на спине лежащий поперёк квадратной кровати, чуть изгибается, желая приподняться, но я тут же его останавливаю:

– Лежи, – выдыхаю я... стоя перед лежащим на спине Эдиком, я секунду – другую смотрю на распростёртое передо мной стройное тело... сын моего армейского друга, которому сейчас столько же лет, сколько было когда – то его отцу – моему сексуальному партнёру Васе... мы сосёмся в каптерке – страстно целуем один одного взасос, и пьяный Вася... блестя осоловевшими от кайфа глазами, пьяный возбуждённый Вася жарко выдыхает: "у меня, бля, встал!" – как будто у кого – то другого от всего того, что мы делаем в каптёрке, мог бы в тот момент не встать... с ума сойти! Упираясь коленями в край матраса, я наклоняюсь над лежащим Эдиком... я знаю, что Эдик чистоплотен, и если сегодня, у меня оставаясь на ночь, он не пошел сразу под душ, то это значит, что душ он принял непосредственно перед тем, как ко мне ехать, – Эдик чистоплотен, но сейчас... сейчас я бы ничуть не возражал, если б во рту у меня оказался, как когда – то в каптёрке, терпко солёный сержантский хуй со своим специфическим вкусом – запахом... впрочем, я понятия не имею, каков вкус у Эдикова члена!

Полгода трахая Эдика и дома, и на даче, я никогда не брал у Эдика в рот – ни разу я не сосал член Эдика сам... точно так же я ни разу не предлагал Эдику трахнуть меня в зад – никогда не подставлял ему свою задницу, – полгода имея с Эдиком сексуальную связь, я каждую нашу интимную встречу ограничивался тем, что любил его сам – я с наслаждением трахал Эдика сзади и спереди, и такое из раза в раз неизменно повторяющееся распределение ролей в сексе диктовалось моей доминирующей ролью в жизни: я был боссом, патроном, шефом, при котором Эдик, двадцатилетний парень, был всего лишь водителем... личным водителем, подставляющим мне, своему патрону, обалденно симпатичный и потому неизменно желанный зад... впрочем, время от времени у меня возникала мысль изменить этот устоявшийся сценарий наших сексуальных отношений – дополнить и обогатить его новыми обертонами, но каждый раз я эту мысль откладывал на потом: для полного физиологического удовлетворения мне вполне хватало в сексе с Эдиком активной – доминирующей – роли. Но сегодня... сегодня я твёрдо знаю, ч т о я хочу и ч т о я сегодня обязательно сделаю... я смотрю на сочно – маслянисто – залупившийся член лежащего передо мной парня, и мне кажется, что губы мои сладко покалывает от предвкушения... неожиданно – неизвестно к чему – я вспоминаю: где – то когда – то я читал, что вождь штурмовиков Эрнст Рем был арестован в "ночь длинных ножей" прямо в постели, где он ласкал своего шофера... право, странные мысли иной раз приходят в голову! Эдик, конечно, мой водитель, но я ведь – не вождь! Я занимаюсь бизнесом... причем, занимаюсь довольно успешно, – я бизнесмен, тщательно скрывающий свою любовь к парням... при чём здесь капитан Рем – вождь штурмовиков?